Текст книги "Тростинка на ветру (сборник)"

Не заказанная музыка

Илюшке Шляхову справляли проводы в армию. Гости, а это были в основном его же сверстники, все подходили и подходили, занимали места за широкими, накрытыми во всю залу, столами, шумно плюхались на самодельные лавки. Нисколько не стесняясь взрослых, пили вино, пиво и, как по заданному графику, через каждые пятнадцать минут выбегали в подъезд покурить. Новобранцу по такому случаю было разрешено выпить водки. Быстро охмелев, Илья расслабился, куражился перед девчонками и после каждого тоста обещал матери писать подробные письма. Пацаны наперебой напутствовали товарища.

– Ты, главное, присягу выучи, – наставлял сидевший рядом друган Леха.

– Да нет, присягу учить необязательно, дадут зачитать, – возражал его тезка, просвещенный об армейской науке отслужившим братом.

Немного поспорили о преимуществах войск, дедовщине, исполнении приказов офицеров.

– Ты ж смотри, приказы выполняй, но и себя в обиду не давай, – вставил слово молчавший доселе отец.

– Да я, если что… – осмелев от хмеля, сын картинно взмахивал кулаками.

– Ты что, не вздумай! – ахала прислонившаяся к плечу призывника подруга.

Откуда-то появилась гитара. Трогательная песня о службе солдата и верности любимой вмиг утихомирила возбужденную от вина и предстоящей разлуки компанию. Все подобрались, начали подпевать гитаристу Лехе, который выводил незатейливый мотив дворового шлягера:

 
«А ты солдата подожди,
Ты только замуж не спеши,
Через снега, через дожди
Ему две строчки напиши…»
 

От грустной песни расплакалась мать, растрогался и сам призывник. Это выдавали его глаза, подернутые влажной пеленой. Потом пели Высоцкого и произносили тосты, обмывали полученный Ильей диплом нефтегазового техникума. Хозяева сбегали за соседями снизу, ставшими за шестнадцать лет проживания в одном доме почти что родственниками.

Вечеринка была в разгаре. Молодежь выходила и заходила, и как-то незамеченным осталось появление еще одного гостя. По непонятное оживление почувствовалось. Началось с того, что хозяин дома несколько раз выносил налитую стопку водки на кухню, возвращался за закуской и с захваченным ломтем арбуза исчезая надолго.

Посреди кухни на табуретке восседал мужик непонятного возраста и социального происхождения. Яркую синюю рубашку с накрахмаленным воротником полускрывал старый коричневый пиджак с распоротыми швами у карманов и локтей. Мятые брюки пришельца явно не дружили с утюгом, а лохматая шевелюра – с расческой. Заслуживали восхищенного взгляда туфли – надраенные до блеска, на широком скошенном каблуке, из натуральной кожи – они были чересчур модными для этой сомнительной личности. Смакуя арбуз, он беззвучно смеялся, хотя карие глаза-бусинки оставались серьезными.

– Дмитрий Иваныч! – всплеснула руками и радостно заулыбалась переступившая порог соседка Ольга. – Сколько лет, сколько зим!

– Земля круглая и все еще вертится, – произнес он в ответ неожиданно четко. Удивительно, что не прошамкал и не прошепелявил, потому что передних зубов у него практически не было.

Все засуетились. Разом закурив, наперебой начали вспоминать проведенные когда-то вместе годы. Встретившись на Севере в конце семидесятых, они были дружной компанией: работа в одном автотранспортном предприятии их крепко сплотила. Дмитрий Иванович, передовой «кразист» грузовой колонны, как оказалось, обладал уникальным для простого водителя талантом – никто не мог превзойти его по части исполнения под гитару блатных шлягеров, а также сочинения песен о северном лихолетье. Видимо, нелегкое прошлое и отчасти бесшабашное переложение жизненных тем на собственные слова и музыку сказались на дальнейшей судьбе Дмитрия Ивановича…

Самородка ценили, его с нетерпением ждали с рейса усталые водители. Вымытый, подтянутый, безукоризненно одетый, без дефицитного в то время «допинга» Иваныч (что уважительно приравнивалось и к имени, и к прозвищу) доставал со стенки гитару и держал в напряжении всю общагу.

 
«А ты скажи за просто так:
Как выдержать с бураном ночку?
Начальник, ты же не дурак —
Послать на трассу в одиночку.
Мне вьюга – мама, брат – буран,
Брательник – наста слой подстылый.
Да только б выдержал кардан,
Чтобы сугроб не стал могилой…»
 

Матерые шофера согласно кивали головами в такт аккордам и правде слов автора-исполнителя. Молодежь, затаив дыхание, внимала суровой действительности Севера, отраженной в песнях непревзойденного авторитета.

 
«Синеет инея хрусталь,
Ты «на земле» грустишь, родная.
Мне выпала дороги даль,
Такая доля шоферская…»
 

Прослышав об уникальных творческих данных своего работника, начальство считало за честь видеть его в числе приглашенных на своих пикниках и сейшенах. В этих случаях Иваныч пел больше на заказ: про любовь. Тогда-то, наверное, и вспомнилось самовлюбленным тузам, что тот, кто платит, тот и заказывает музыку. Смекнув, что, имея такого безотказного песнописца, с замахом на долгую память, сначала один, потом другой стали навязывать (чуть ли не в порядке производственного приказа) свой лейтмотив: о бескорыстном служении людям, о заслугах перед страной, о «поднятых северах» и т. д. И вроде как каждый обещал отблагодарить автора по полной программе. Но то ли Иваныч намека не понял, то ли взбунтовалась в нем рабочая гордость, только после этого случая сочинять он стал песни совсем невеселые. Дела к тому времени на предприятии пошли хуже некуда – и полилась между строк его новых произведений глубокая тоска о равенстве и братстве, безмерная грусть о глухой несправедливости и едкая горечь о «длинном северном рубле». Так что приказ о сокращении Иваныч подписал первым…

– А помнишь, помнишь, – наседала на Дмитрия Ивановича раскрасневшаяся от трогательных воспоминаний, с сигаретой в зубах Ольга. – Как ты ему: меня ни за какие деньги не купишь! Мы так переживали. Мне-то проще было остаться, как-никак начальница отдела, – не уточняя, какого именно, горячо продолжала вспоминать дела давно минувших дней Ольга. – Да толку не вышло.

Хозяин дома активно поддержал соратников по несчастью. Бывший «кразовец» той же колонны так же ждал обещанную квартиру до последнего, вплоть до ликвидации предприятия. Но ни долгожданного жилья, ни остатка задолженности по зарплате ни он, ни его жена, ни старший сын, работавшие там же, так и не получили. Разбередив обиду далеких дней, тут же горько шутили: «Обещанного всю жизнь ждут…»

Вдруг в руках Дмитрия Ивановича оказалась гитара, и без всякого перехода началось свое «кино»: северные годы встретившихся друзей, чьи дороги разбросались когда-то, замелькали еще раз, только уже в песнях, в уверенном баритоне случайно пришедшего в знакомый дом старого товарища.

В разговорах и песенных переборах не сразу заметили примкнувшую к «старикам» молодежную компанию. Для поддержания тонуса неожиданного гостя Леха подошел к Дмитрию Ивановичу. Несколько вопросов, два-три пробных аккорда – и вот уже песня объединила всех. «Мой адрес – Советский Союз…» – выводила молодежь, почти не помнившая о распаде Союза. «Кто тебе сказал…» – возвращала в годы юности старших. «Увезу тебя я в тундру…» – напоминала о реалиях северной жизни, затянувшейся у каждого в силу разных причин.

Внезапно возникшую ностальгию не омрачали покосившиеся полы бамовского долгожителя, исчезнувшего из списков жилого фонда шесть лет назад. Отошла на второй план и отрезанная ветка газопровода (поскольку прописанными во всем доме остались только две семьи). Дважды за вечер отключали электричество. Было не до этого…

Молодежь, подумав о завтрашнем расставании с призывником, ринулась танцевать. Вынесенная в подъезд колонка магнитофона дребезжала от напоров модных «Фристайлов», «Демо» и «Вирусов» – кто какую кассету заказывал.

Дмитрий Иванович благодарил хозяев за радушный прием, галантно целовал ручки Ольге и хозяйке дома, выражал надежду на новую встречу.

Он уходил. К кому и куда – неизвестно. Наверняка согрев свою одинокую душу живительной музыкой, которая, как выяснилось, давала ему в последние годы и пропитание, и кров. По крайней мере, при прощании он проговорился, что держится на плаву средь себе подобных только благодаря своим песням. Была ли у него семья, дети, ласкает ли его любимая женщина, – все это осталось невысказанной тайной.

Возможно, кто-то из родственных ему душ и закажет такую песню…

Грозная Ложкариха

Обмывали вторую «полярку» Толика Ложкарева. После честно отработанной смены собрались в «бочке» у Германа. Вообще-то Толик давно зазывал Германа к себе в гости, чтобы познакомить их с Ложкарихой. Так он полюбовно называл свою жену-хохлушку.

Но компания настояла-таки не отрываться от коллектива. Да и «бочка» стояла тут же, на базе. I!оставив технику, сразу с бокса и направились. Для новичка Севера жилье, конечно же, было роскошным. «Бочка» – не общага какая-нибудь на дюжину мужиков с одним умывальником, с вечно хлопающими дверями. Отдельное, можно сказать, благоустроенное! Как удалось Герману выхлопотать себе такое «койко-место», оставалось загадкой. Но его любили. Парень он был скромный, простой и открытый. В компаниях никогда не перебирал, закуску подновлял вовремя, аккуратно стирал с пластиковой столешницы крошки, капли жира и нечаянно пролитой водки.

Ее-то, родимой, всегда не хватало. На этот случай Толик запасся литрой. Небрежно плеснув каждому в эмалированную кружку, он торжественно произнес первый тост:

– Ну что, мужики, за севера и «полярки»!

Залпом осушив свою кружку и шумно крякнув, виновник торжества выдохнул:

– Дай Бог, чтоб не последняя!

Закусили. Стол изобиловал закусками: салатом охотничьим, солянкой капустной, огурцами маринованными, тушенкой говяжьей. Банки-склянки купили еще по дороге в магазине Львовской экспедиции. Захватили на всякий случай по баночке борща и щей, но заваривать не стали, не хотелось оттягивать начало события.

– Ну, с таким закусоном можно и свадьбу справить, – остался доволен сервировкой Герман, – грех не выпить.

Вшестером две поллитровки уговорили довольно скоро. Пошел пьяный базар за трассу, технику и северные надбавки. Захотелось добавить. Послали гонцов до Чеченской экспедиции. Там имелась «точка», о которой знали немногие: вахтовики с Грозного доставляли «горячий товар» северянам исключительно по графику своей «залетки».

Пока ждали посыльных, повздорили. Да и спор-то вышел с пустяка. Так, мелочь никудышная. Когда угомонились, о поводе и не вспомнили. Толик все же наступал:

– Слышь, ты, пацан, ты на кого наезжаешь?!

– Слушай, дед, тебе что – врезать? – не выдержал вконец обиженный сотоварищ.

– Ну врежь, врежь! – напирал Ложкарев, перегибаясь через стол к ненавистнику.

Тот и врезал. Толик даже лица отворотить не успел. Не ожидал просто. Лишь падая, успел ухватиться за край стола, вместе с которым и громыхнулся вдоль бочки. Звякнули банки, кружки, и все стихло. Спохватившись, что случился перебор, парни дружно кинулись на помощь Ложкареву. Спокойно смотреть на него сил не хватало. В кучерявой голове запуталась морковь и капуста, по черной бороде стекал томат, грудь была завалена остатками еды и посудой.

Нехотя Толик приподнялся на локте и обвел присутствующих грозным взглядом. Но, не выдержав образа оскорбленного, заржал первым. Следом громыхнули остальные. Хмель вывело разом. Так, в припадках хохота и извинений друг перед другом навели порядок и решили расходиться.

Гонцы как раз вернулись. Ни с чем, правда. Не рассчитали с самолетами чеченцев. На том и успокоились, а обмыть мировую оставили на лучшие времена.

Вообще-то мужики были что надо. Не то чтобы забулдыги какие – нормальные, здоровые, работящие мужики. Кто постарше, кто помоложе. Кто женат, кто холост. Все с разных областей. Герман задумался о Севере, когда служивший с ним товарищ при дембеле попросил местом будущей дислокации указать Новый Уренгой. Там работали его родственники и писали о хороших заработках. Запомнив название, Герман после службы самостоятельно добрался до города, устроился в строительную организацию, где его сразу же направили учиться на импортной технике. Работа ему нравилась, зарплата устраивала. Часто слал домой письма, деньги, фотографии. Появилось много друзей. Трудности сплачивали, надеяться можно было на каждого. А насчет выпить – так это было нечасто. Трасса выматывала, и собирались в основном для общения. Делились впечатлениями, советовались. И снова за работу, рассиживаться было некогда…

Оставшись вдвоем, друзья поговорили за жизнь, за Север, за любовь. Закурили. Тишина навевала грусть и Толику снова захотелось выпить. Он даже вскочил, опомнившись:

– Слышь, поехали в город! Моя ж в магазине работает, слышь, насчет бутылки заметано!

Герман колебался. А что, если горячий норов Ложкарева проявится в самый нежелательный момент? Но тот неожиданно охнул:

– У моей хохлушки сегодня ж день рождения! Поехали! Баньку сообразим! Случай что надо!

Быстренько собрались, выскочили на дорогу и попутной вахтовкой добрались до вагона-городка, где и проживал Ложкарев со своим семейством. Герман был здесь впервые. Он еле поспевал за скорым шагом приятеля и сразу же потерял ориентир в лабиринтах самостроя. Неожиданно вышли к магазину.

– Я щас… – и Толик скрылся за хлопнувшей дверью.

Минут через десять он выскочил и, махнув неопределенно рукой, растворился меж балками. Герман ждал. Сумерки сменились синевой неба, ясно проявились далекие звезды. Похолодало. Кримпленовые брюки начали примерзать к коленкам, шуба на искусственном меху (верх шика!) задубевала. Герман замерзал и проклинал себя в мыслях: «Вот вырядился!»

Нерешительно он вошел в магазин. Массивная тетка толкала из угла в угол мокрую швабру. Изловчившись обойти ее, Герман подошел к прилавку и вежливо обратился к скучающей продавщице:

– Мне бы Нину Ложкареву увидеть.

– Так это ж я. – Герман вздрогнул и обернулся. Над ним нависала полнотелая фигура уборщицы. – Я Ложкарева, – повторила она. – Шо надо?

Герман, поминутно извиняясь, пересказал ситуацию. Нинка тут же свернула уборку. Пока она одевалась, Герман высмотрел в витрине магазина сверкающие бусики и прикупил их. Как-никак случай особый!

Шли недолго. В одиночку Герман тут же бы заплутал. Собственно, он так и не запомнил виляющей тропинки к жилищу Ложкаревых.

В балке было тепло и уютно. Пахло наваристым борщом.

– Раздевайся, – бросила гостю на ходу хозяйка дома и зашагала в глубь комнаты. Заглянув за занавеску, она тут же обернулась. Лицо ее выражало ярость. Оперши руку в крепкий бок, она пальцем кого-то поманила:

– А ну, подь сюда!

Из-за ситцевых шторок вылезал Толик. Понурый, жалкий и беззащитный. Тем тяжелее показался Герману хохлушкин кулак, обрушившийся на провинившегося супруга. Бедняга, увертываясь, только оправдывался:

– Я ж говорил тебе о второй «полярке»… Подумаешь, друга пригласил… баньку сообразим…

Недолго думая, Ложкариха подхватила муженька за грудки и встряхнула:

– Вот тебе за брошенного друга, вот тебе еще одна «полярка», а вот тебе и банька!

И метнула ошалевшего мужа в дверь сбоку. Дверь раскрылась, и Толик нырнул в проем банной комнаты. Только задвижка внутри щелкнула. (Да, не прихвастнул Толик насчет встроенной в балок бани. Лишь умолчал, что нередко служила она ему и местом надежного укрытия.)

На переговоры с обиженным супругом Ложкариха много времени не тратила. Доносившиеся из-за двери угрозы ее мало трогали. Между делом она шустро накрывала стол, громыхая кастрюлями и сковородками. Нарезала сало, чистила чеснок, отбивала курицу. На спиралевой плитке все время что-то булькало и шкворчало. Герман не мог оторвать глаз от ловких рук искусной поварихи. С каждой минутой его охватывал азарт аппетита предстоящего ужина.

Невообразимые запахи съестного наконец-то проникли и в баню. Лежать на твердой полке своего вынужденного убежища Толику стало невмочь. Сердце его, а еще раньше желудок защемило. Забыв обиду, он вышел на мировую.

Гуляли весело. Ложкариха ласково прижимала к своей груди голову супруга. Поглаживая густые кудри, освобождала их от банных листьев березового веника. «Золото ты мое самоварное…» – певуче тянула она и чмокала его в макушку. Разомлев от сытной еды, горилки и внимания, Толик блаженно улыбался.

Так и осталось неизвестно Герману, чего смотался Толик от магазина. Зато случай вынужденного знакомства с его супругой сыграл в его дальнейшей судьбе немаловажную роль. Молодой холостяк в корень изменил свои представления о будущей спутнице жизни. Через четыре года (наконец-то!) встретил он женщину своей мечты и женился… на хохлушке Соне.

Она Ложкарихе уступила лишь самую малость: ее кулаки были не столь тяжелыми.

2003

Береги дорогую шапку

Людмила Ивановна возвращалась с работы домой. Она торопливо сошла со ступеньки холодного автобуса. Мороз усилился. Уткнув замерзший нос в песцовый воротник, женщина стремительно направилась в сторону дома. Прижав к себе папку с незаконченным отчетом, натянула на лицо пуховый шарфик. Удобнее пристроила на локоть дамскую сумочку и сунула руки в рукава пальто. Сразу стало теплее.

Пассажиров у стройплощадки вышло много, и теперь они гуськом растянулись по узкой тропинке, на пути которой нелепо громоздилась железнодорожная насыпь. Она отделяла малоэтажную застройку от городской дороги и центра. В бытность вагон-городков этот район считался престижным и хозяевам «деревяшек» завидовали. Но город разрастался, хотя в капитальное жилье удалось переехать не всем. «Квартирный вопрос» для многих оставался открытым. До самого крайнего дома улицы I (олярной, начинавшейся на крутом берегу Седэ-Яхи, где жила Людмила Ивановна, было с километр. Автобус сюда не заезжал, к расстояниям и отсутствию асфальта в этом районе привыкли.

Людмила Ивановна спешила. И все же, экипируя себя для десятиминутной ходьбы на открытом пространстве, она немного замешкалась. Не очень-то ловко преодолев насыпь, увидела, что спутники ее намного обогнали.

Ну, вот и насыпь осталась позади. Скрылись и светящиеся окна единственной пятиэтажки, так манящие теплом и домашним уютом. Начиналась черная полоса мглы – неосвещенный участок с полкилометра длиной. Людмила Ивановна мысленно чертыхнулась: сколько раз поднимали вопрос освещения жители близлежащих «бамов», сколько обещаний депутатов и «жековцев» остались невыполненными – со счету сбиться можно! Впрочем, отговорки всегда находились: то реле морозов не выдерживает, то ламп не хватает, то провода слишком хрупкие. Людмила Ивановна знала этот участок наизусть: слева – груда бетонных обломков, затем нужно обойти торчащую арматуру, дальше – выбоина, затем – яма и снова арматурные штыри.

На несколько минут темнота и тишина стали единственными спутниками Людмилы Ивановны. В морозном воздухе раздался и тут же стих рев шедшего на посадку самолета. «Последний рейс, московский», – подумала Людмила Ивановна и представила себе неуютный, холодный аэропорт Уренгоя. Захотелось на «большую землю», в лето, но до отпуска было еще ох как далеко. Зябко передернув плечами, она плотнее прижала к себе хрустнувшую на морозе папку.

Вдруг, даже не оборачиваясь, она ясно почувствовала, что за нею следом кто-то крадется. Это явно не был человек с автобуса. Те пассажиры, что обогнали ее в самом начале пути, уже разошлись, а следующий, рейсовый, еще не выдержал положенного интервала. Догнать ее в темноте ночи мог только случайный прохожий или злоумышленник.

«Грабитель!» – прикинула Людмила Ивановна и внутренне сжалась, готовая к неравному бою с противником. Тот приближался. Не зная местности и дороги, он споткнулся и грубо выругался. Слышалось его шумное дыхание: преследователь ускорял шаг. Становилось очевидным, что настигавший мужчина имел самые темные намерения.

В свои сорок пять Людмила Ивановна выглядела очень привлекательно. Зная это, она с удовольствием принимала комплименты от своих коллег. Но в темноте ночи вряд ли кого-то интересовали ее шарм и обаяние. «Деньги!» – додумалась до корыстной цели обидчика Людмила Ивановна и ужаснулась, представив все отделения кожаного портмоне с полученной (ох, не вовремя!) зарплатой.

Их отделяли каких-то два-три шага. Прижав к телу документы и намертво вцепившись в сумочку, Людмила Ивановна перешла на темп спортивной ходьбы. Мужчина не отставал. «Маньяк, неуправляемый маньяк!» – мелькнула страшная мысль. И в этот момент тяжелая рука преследователя с силой рванула ее за хрупкое плечо.

Все-таки Людмила Ивановна была женщиной не робкого десятка. Годы северного лихолетья закалили ее натуру. Бывало, сутками добиралась она с отчетами до Надыма и столько же обратно. Не раз приходилось прыгать в бездорожной тундре с вездехода, вязнувшего в болотине. Да чего только не случалось…

Преимущество силы было, бесспорно, на стороне мужчины. Развернувшись, Людмила Ивановна увидела, что злоумышленник яростно тянулся к сумочке. Она стала уворачиваться. Несколько секунд оба неуклюже топтались на месте. Вырвать сумку мучителю мешала спадавшая на глаза лохматая шапка и большая ватная рукавица. Наконец он сообразил ее сбросить, и на какой-то миг плечо Людмилы Ивановны освободилось от цепкой хватки. Что есть силы размахнувшись и ударив грабителя задубевшей на морозе сумкой, она с воплем понеслась вперед, к дому.

«А-а-а..!» – зазвенело в морозной ночи по всей стройплощадке.

Но не тут-то было! Маньяк настигал ее вновь. Вслед за тяжелым топотом Людмила Ивановна почувствовала, как он резко сорвал с ее головы шапку. Шапка! Дорогая, новенькая, можно сказать, от души подаренная мужем. Он так старательно выбирал ее на ярмарке оленеводов и усиленно торговался с продавцом. Расчетливый ненец ни в какую не хотел уступать приезжим покупателям, и головной убор из голубого песца, облюбованный новой хозяйкой, действительно, оказался роскошным.

«Ах так?!» – недолго думая, Людмила Ивановна резко развернулась и тоже сорвала с нахала шапку с головы. I!одхватив все вещи в охапку, она со скоростью звука полетела прочь из темного переулка.

Если бы накануне ей сказали, что расстояние в пятьсот метров можно преодолеть за одно мгновение – ни за что бы не поверила. Но так оно и произошло. Опомнившись возле своей квартиры, Людмила Ивановна забарабанила в дверь.

Дочь, открывшую дверь, охватила паника. Она никогда не видела мать такой прежде: волосы дыбом, глаза сверкают, на щеках разводы туши и помады. Кроме сумки и папки, к груди мамочка прижимала лохматую собачью шапку. А за спиной, за спиной-то, как оказалось, болталась ее любимая, песцовая!

Шуток и слез радости хватило им до позднего вечера. Всю ночь спала Людмила Ивановна крепким, спокойным сном. А наутро вся контора, глядя на предмет улики ночного визави, покатывалась со смеху от пересказа истории о неудачном ограблении. Оказалось, что былая предусмотрительность северянки и тут пришлась к месту: предвидя всякое, она к своей шапке пришила обыкновенную бельевую резинку, которая и спасла дорогую сердцу покупку.

Вечером того же дня в местных новостях передали сообщение о том, что неизвестная хулиганка бессердечно сорвала шапку с головы ночного прохожего. К сожалению, приметы потерпевшего остались неизвестны.

Шапку, не поленились, отнесли в городской стол находок…

2003