Текст книги "Дом мечты и смежные комнаты"

Галина Врублевская
Дом мечты и смежные комнаты

В дальнем углу комнаты на журнальном столике возвышался метровой высоты кукольный дом или – как его называли коллекционеры – Викторианский «Дом мечты». Лариса Петровна, опираясь рукой о столешницу, грузно опустилась на низенькую табуретку, и теперь крыша с остроугольными башенками оказалась на уровне глаз женщины. Домик, изготовленный из прочного цветного картона, представлял миниатюрную копию настоящего! Передняя стена его распахивалась, как створка окна. Рука женщины отвела мешающий обзору фасад в сторону, и стали видны все три этажа: спальни, гостиные и подсобные помещения, оформленные в старинном английском стиле. На кухне стояла печь с дровяной плитой, в комнате гигиены – ванна с позолоченными ножками, а в гостиной можно было разглядеть игрушечную фарфоровую посуду, отмеченную родовым гербом предполагаемых обитателей домика.

Знакомые и муж Ларисы Петровны относились с мягким снисхождением к этой причуде пожилой женщины, тратящей столько времени и денег на пустое дело. Однако они догадывались об истоках ее хобби. Несколько лет назад сын Ларисы Петровны с семьей уехал жить и работать в Австралию, а с мужем, обитающим в соседней комнате, отношения ограничивались лишь хозяйственными заботами. Ощущая опустошенность в душе, продвинутая пенсионерка и начала выстраивать этот игрушечный дом – «Дом мечты». Всерьез о таком доме она, разумеется, не мечтала, но узнала о нем в интернете, где нашла подруг по увлечению – ему предавались преимущественно женщины, не имеющие детей или те, чьи дети уже выросли.

Заскрежетал ключ в замке входной двери – от тяжелых шагов заскрипел рассохшийся паркет в прихожей – это вернулся из магазина муж Ларисы Петровны. Вскоре он появился на пороге комнаты, где медитировала у своего Викторианского домика супруга. Комнаты были смежными и, проходя в свою, дальнюю комнату, хозяин всегда топал через комнату жены. Лариса Петровна отвернулась от домика и обратила лицо к мужу, но осталась сидеть на своей низенькой табуретке: подниматься из «низкого старта» ей было все труднее, в последние годы донимал суставный артрит. Она только посмотрела на мужа снизу вверх, он ей показался стариком-великаном тоже из каких-то сказок: он и в самом деле был высок!

Великан выглядел неряшливо, его возраст выдавали неопрятная седая борода и седые клочья волос, уползающие к затылку. А густые, будто запыленные, брови и вовсе походили на брови Деда Мороза – в былые времена, когда сын еще был маленьким, папа всегда исполнял роль этого волшебника под Новый год.

– Что, Циолковский, уже вернулся? Купил, что я просила?

Именем затворника-ученого хозяина дома прозвали давным-давно, еще сокурсники по институту, именно за его неряшливую бороду, отпущенную им с той поры, как она начала у него расти, да и за явную замкнутость, отличающую его среди других парней. Правда, тогда борода была не седая, а темно-кофейного цвета; шевелюра и вовсе – густая и пышная.

– Вот твои лекарства, – Циолковский, шаркая тапками, подошел ближе и выложил из полиэтиленового мешочка на край стола, перед игрушечным зданием, несколько картонных упаковок и таблеток в блистерах. Рядом с домиком они смотрелись, как крупногабаритный груз, выгруженный из фургона.

– Не надо ничего класть на этот столик! Я уже устала напоминать об этом! – Лариса Петровна резко вскочила со скамеечки – ее движение отозвалось болью в коленках. Владелица домика сгребла лекарства двумя руками и переложила их на комод.

– Да, ладно, – супруг виновато спрятал пальцы в бороду. – Я же на минутку, чтобы ты посмотрела.

– Посмотрела, посмотрела! – Лариса Петровна отошла к окну и взглянула во двор, затем резко обернулась, – А партворк ты мне купил?

Лариса Петровна боялась пропустить очередной выпуск специализированного издания «Дом мечты», где в каждом номере журнала – в патворке – не только печатались прекрасные картинки и статьи о предметах коллекционной утвари для английского дома, но прилагались в целлофановой упаковке пластмассовые или картонные детали, из которых требовалось собрать и склеить очередной предмет обихода волшебного дома.

– Партворк? Нет … Забыл. Но я завтра …, – Циолковский, спасаясь от ворчания жены, задом попятился из ее комнаты в свою смежную и плотно закрыл за собой дверь.

Вслед ему донеслось:

– Ты все забываешь, что тебе не интересно. Хоть бы раз подумал о жене, а не только о себе!

Лариса Петровна была явно несправедлива к мужу: лекарства-то он ей купил в аптеке. Но из-за журнала она не на шутку расстроилась, потому что в ближайшем, юбилейном, выпуске журнала издатель анонсировал читателям атрибуты викторианской свадьбы: свадебные цветочные конструкции, электрические свечи, высокий торт из картона. И вряд ли Лариса Петровна так негодовала бы, пропусти она другой патворк, если бы свадебная тема не затрагивала ее в реальной жизни и не была бы столь болезненна. Если бы не обострение артрита, она бы сейчас сама выбежала на улицу за журналом.

Сила вспыхнувшего недовольства никак не соответствовала степени провинности мужа: подумаешь, забыл купить журнал для кукольного дома! Однако за выраженной досадой бессознательно крылась большая обида на жизнь и на супруга.

Лариса Петровна не могла простить мужу то, что месяц назад совершенно бездарно и незаметно промелькнул их золотой юбилей. Да, по обоюдному согласию они договорились не затевать шумного торжества: сын и другие родственники далеко, а кое-кого уже и в живых нет. Знакомые же последних лет не знали их молодыми. Поэтому юбиляры не видели смысла устраивать недешевый вечер с приглашением гостей, а решили посидеть вдвоем за столиком в ресторане. Но накануне памятной даты у мужа обострилась язва, а при ее диабете и так приходилось ограничивать себя в еде. В общем, отказались и от этой затеи и остались дома. Однако позже они зашли в собес и заявили о своем юбилее, поскольку слышали от кого-то, что в таких случаях государство выплачивает кругленькую сумму.

Деньги им перевели на счет быстро, и супруги почувствовали себя богачами. Тут же и приоделись: мужу купили приличный костюм, а жене платье. Вообще-то Циолковский не рассчитывал носить костюм постоянно, но решили, что пусть будет (и также молчаливо подразумевая, что костюм может пригодиться и для проводов в последний путь); а в шкафу хозяйки появилось платье кофейного цвета из тонкого трикотажа, с розочкой у ворота и сборками ниже талии, маскирующими несовершенство располневшей фигуры. Платье Надежда Петровна надеялась обновить еще в земной жизни, но повода пока не представлялось.

И когда стал уже забываться незадавшийся юбилей, позвонили представители из районной администрации – в базах данных остались данные получателей субсидии – и пригласили супругов во Дворец новобрачных на чествование золотых юбиляров муниципального округа.

Лариса Петровна сразу согласилась: наконец-то она выгуляет свое новое платье! Но муж неожиданно заупрямился и сказал, что не хочет государственного участия в личной жизни – не хочет, и точка! Уговоры на него не подействовали, и тут у женщины обострился дремлющий артрит: ведь если нет настроения, иммунитет сразу падает.

Раздумывая над своей печальной участью жить с мужем-бирюком, Лариса Петровна вдруг вспомнила, что когда сообщала ему о приглашении от муниципалов, то не сказала, что всем участникам обещан и драгоценный подарок! А подарки он, при всем безразличии к суетным мероприятиям, любил, как вообще любил всё материально-осязаемое. Лариса Петровна порой выбрасывала всякий хлам из квартиры, и тогда разыгрывались нешуточные сражения. Муж отчаянно сражался за каждую коробочку, каждую баночку – за любую упаковку от продуктов. Оправдывался тем, что та коробочка ему нужна для гвоздей, эта для каких-то непонятных штучек, а третья пусть будет про запас. Со временем в его комнате скопилась гора ненужных предметов.

Лариса Петровна, выскользнула из своей комнаты, прошаркала тапками по тусклому паркету, с остатками старого лака, толкнула плечом дверь мужниной комнаты: та поддалась не сразу. Все двери в доме рассохлись и закрывались плохо, но у мужа хватало сил вбить кулаком свою дверь на место – он предпочитал находиться в закрытом пространстве. Когда супруга пробила себе вход и вошла в комнату мужа, Циолковский сидел в кресле перед экраном телевизора, наблюдая за конными соревнованиями по какой-то экзотической выездке. Его телевизор постоянно был настроен только на спортивный канал, и все свободное время супруг проводил, пялясь на экран. Он не только был отчаянным болельщиком футбола или хоккея, но смотрел все подряд: баскетбол, гольф, теннис. И с особенной сосредоточенностью наблюдал конные соревнования по выездке, разбирался во всех аллюрах, тогда как сама Лариса Петровна с трудом отличала рысь от галопа. А иногда, глядя на мужа, на его полуоткрытый рот, раздвигающий седую бороду, начинала подозревать, что стройные наездницы с непременными котелками на голове нравятся ему больше, чем лощеные породистые лошади. Безусловно, пристрастия Циолковского к телевизору она не разделяла и жаловалась при случае подругам, что с возрастом он превратился в законченного домоседа: супруг давно отказался ходить с ней в театры и на концерты. Да и не было у него времени, поскольку он еще работал.

Пробраться по узкой тропинке среди лежащих внавалку коробок, пакетов и газет: поближе к мужу, пристроившемуся перед телевизором, было решительно невозможно, поэтому Лариса Петровна остановилась на пороге.

– Ты что-то хотела? – хозяин комнаты встряхнул всклоченной бородой и уменьшил звук телеприемника.

– Послушай, Циолковский. Я тебе не все сказала об этом мероприятии для юбиляров. Муниципалы обещали вручить ценные подарки!

В равнодушном взгляде Циолковского вспыхнул огонек, то ли вызванный словами жены, то ли увиденным на экране: одна из лошадей снесла барьер и скинула всадницу:

– Вот, черт! – с досадой воскликнул он. – Ты говоришь «подарок»?! Какие у них могут быть подарки – одеяла, покрывала? У нас этого тряпья навалом.

Муж снова зацепился взглядом за экран, поддерживая мимикой следующую наездницу, теперь на белой кобыле, а супруга с досадой, сквозь сжатые губы процедила:

– Что заранее гадать: сходим и узнаем. Кстати, и покрывало бы тебе новое не помешало. Посмотри на свое: совсем изгваздал, сколько раз говорила, чтобы не тащил из кухни еду в свою комнату!

– Ладно, подумаю, – Циолковский не дал жене согласия пойти с ней туда, куда ей хотелось, но и надежду отнимать не стал.

Лариса Петровна сжала губы: думать он, видите ли, собирается! Неделю думал, не додумался! Она резко повернулась на том пороге, где стояла, и направилась в кухню, чтобы заняться ужином.

На кухне настроение хозяйки пришло в некоторое равновесие. Ее неизменно радовало и успокаивало это просторное, сияющее чистотой, заново отремонтированное помещение – лучшее место в квартире. Блестела черным стеклом керамическая поверхность плиты; настраивали на порядок и благоразумие ряд кухонных столов и тумбочек под общей столешницей, имитирующей мрамор; обещали надежность и покой солнечные дверцы шкафчиков из натуральной древесины, покрытой лаком.

На другой стороне кухни, напротив плиты, помещался вместительный угловой диван с обивкой из тисненного бежевого флока – и бархатистого на ощупь, и практичного, хорошо моющегося. Весь дизайн кухни настраивал на оптимистичный лад и неуловимым образом гармонизировал отношения супругов, если им доводилось оказаться здесь вдвоем за обедом или ужином. Тогда они мирно беседовали о бытовых делах, о сыне, внуке. И ссорились на кухне очень редко.

Однако бывали они здесь вместе не часто. Циолковский еще с утра отправлялся на работу, где обычно и обедал, а вечером и выходными дням предпочитал, забрав тарелку с едой, уединиться в своей комнате. Ежедневно по телевизору транслировались такие интересные соревнования, которые он никак не мог пропустить. Телевизор имелся и в кухне, но располагался высоко, на холодильнике – и чтобы смотреть его, приходилось неловко запрокидывать голову. Никто там и не смотрел.

У Ларисы Петровны в комнате тоже имелся телевизор, она включала его редко, а на кухне у нее обычно бормотал радиоприемник, скорее для фона, чем для получения информации. Почистив картошку и поставив кастрюлю на плиту, она и вовсе выключила бубнящее радио, потому что посторонние звуки мешали ей переживать свою печаль.

Когда нет возможности что-то изменить, надо научиться умело горевать, чтобы в печали растворить свои беды. Лариса Петровна усилием воли остановила еще недавно нараставшее возмущение, постаралась заморозить обиду, отстраниться от текущей ситуации. Ну да, придется смириться с тем, что на праздничный вечер они с Циолковским не пойдут – тяжел он на подъем. И если его давно уже не вытащить ни в театры, ни на концерты, то тем более он не пожелает идти туда, где на них будут глазеть чужие люди. Хозяйка двинулась от раковины к обеденному столу, чтобы протереть его после кулинарных дел, но остановилась на полпути с тряпкой в руках.

Она вдруг скользнула взглядом по стене и увидела давний семейный портрет. Потускневшая черно-белая картинка, висящая над диваном, выпадала из нарядного дизайна современной кухни. Она почти не замечалась хозяйкой, так как та обычно сидела к портрету или боком, или затылком. А сейчас, застыв в раздумье посреди кухни, будто увидела его впервые. Это была первая совместная фотография влюбленных, сделанная за несколько месяцев до свадьбы. Юноша и девушка, запечатленные на нем, были так не похожи на нынешних хозяев этой квартиры, что любой человек, впервые попав в эту кухню, неизменно интересовался: кто на фотографии?

Узнав, что это хозяева, гость, чувствуя неловкость от своего вопроса, притворно восклицал, что они почти не изменились, что если присмотреться, то вот и глаза те же: у девушки – крупные, выразительные, а у парня – слегка обращенные внутрь себя, глубоко задумчивые. Волосы у обоих пышные, темные, а у нее еще и с модным для давнего времени начесом, облаком приподнимающим их над головой. Да и губы …, и ямочки на ее щеках, а у него такая же улыбка, теряющаяся в тогда еще маленькой темной бородке и усах.

* * *

Лариса Петровна придвинула стул, села напротив портрета и еще раз пристально посмотрела на того, за кого она тогда вышла замуж. Она всегда помнила, что в тот год замуж за Циолковского не собиралась, да и в целом были сомнения, продолжать ли с ним встречаться. А сфотографировались они вдвоем для хохмы, чтобы проверить народную примету: дескать, если сфотографироваться до свадьбы, то это к расставанию.

Они начали общаться с Циолковским в конце первого курса, учились на одном потоке в Холодильном институте, хотя и в разных группах. В ту пору в этот институт конкурс был невелик, институт считался «непрестижным», так что крепкие выпускники редко обращали на него внимание. Циолковский оказался в «холодильнике», потому что годом ранее, приехав в северную столицу из отдаленного райцентра, провалил экзамены в авиационный: слишком скромными оказались его знания, полученные в провинциальной школе.

Поэтому на второй попытке не стал рисковать, найдя институт с самым низким конкурсом. А у Ларисы, с детства живущей в этом городе, и школа была известная, и учителя сильные. Только прилежание у школьницы отсутствовало, так что и ее аттестат выглядел очень скромно.

Да и то сказать, росла Лара без отца, воспитывали ее одни женщины – мама с бабушкой, и они внушали девочке, что главное – это успешно выйти замуж. Поэтому бабушка научила внучку всякому полезному рукоделью: шитью, вязанью, вышиванию. В те времена тотального дефицита навыки эти были весьма полезны для девушки, потому Ларочка, многое что умея сделать своими руками, всегда выглядела привлекательно, модно, нарядно.

Познакомились Лариса и ее будущий муж не сразу. Первокурсник из провинции, весь первый семестр был так поглощен учебой, что в сторону девушек даже не смотрел. Он не только исправно посещал все лекции, но и ночами в общежитии корпел над учебниками, что позволяло ему позже на практических занятиях отвечать хоть и не с блеском, но достойно. Тогда сокурсники и прозвали его Циолковским: и за эту неуемную старательность, и за лохматые волосы, и за неряшливую, куцую бородку, только-только пошедшую тогда в рост. Вообще-то у этого парня было имя Виктор – Виктор Викторович – но так его называли очень редко.

Когда первая сессия осталась позади, он слегка расслабился, как-то внезапно обнаружив, что на факультете девушки составляют большинство. Их было втрое больше, чем парней; особенно это становилось заметным на совместных лекциях для всего потока.

Торопясь обменяться последними новостями перед тем, как прозвучит звонок, студентки щебетали и мельтешили перед глазами, заполняя собой просторную аудиторию. Поначалу эта бестолковая суета, раскатистый смех и даже взвизгивания возбуждали в робком первокурснике лишь неопределенное чувство восторга. Все девушки казались ему одинаково замечательными. Но ближе к весне взор Виктора чаще выделял из общей стайки именно Ларису: у нее была ладная фигурка спортсменки, с небольшими, но упругими грудями, стройные крепкие ножки. И одевалась девушка нарядно, ярко, отчасти напоминала дорогую куклу. Лариса часто появлялась на лекции в широкой плиссированной юбке, в белой блузке с воланчиками, а к взбитым начесом волосам прикалывала на затылок огромный капроновый бант, и если добавить, что глаза ее всегда были широко распахнуты, то возникало сходство с героинями мультфильмов.

Заметив на переменке, на какое место Лариса положила сумку с тетрадками, Виктор как бы ненароком бросал на соседний стул свой портфель. А когда звенел звонок на лекцию и студенты заполняли аудиторию, то молодые люди оказывались рядом.

Лара не только заметила эту хитрость взлохмаченного нелюдима, но уже и сама, если входила в аудиторию, выискивала глазами коричневый прямоугольник его портфеля и садилась рядом. И не то, что бы этот долговязый парень в неаккуратном растянутом свитере нравился больше других парней, просто этих «других» было на факультете слишком мало. Следующий этап – провожание Виктором Ларисы до дома и ненасытные поцелуи в ее подъезде – наступил очень быстро, но потом все затормозилось. Она еще не успела провалиться в бессознательность любовных чувств, и потому ее внутренний цензор зорко подмечал даже мелкие изъяны в характеристике друга. Виктор был немногословен, а если высказывался вдруг, то с дикими ошибками в ударении или в словах. Лариса взялась обучать его языку питерской интеллигенции, поскольку ее мама работала учительницей начальных классов и язык знала хорошо. Также он ел неаккуратно, и порой следы сметаны или кетчупа оставались на его усиках. Лариса убеждала Виктора сбрить его бороденку и усы, но он упирался, говорил, что в общежитии нет горячей воды, а на сухую бриться несподручно. И даже высокий рост Виктора, что давало ему некоторое преимущество в глазах девчонок, не мог компенсировать минусов в характере ее друга. Ниточка Амура, связующая пару, становилась все тоньше: чередование ссор, обид и поучений с обеих сторон делали ее почти невидимой. Тогда Лариса и предложила сфотографироваться вместе, чтобы проверить примету, с прицелом на перспективу.

К тому же в тот год они оба заканчивали только первый курс, и какой нормальный человек станет думать в этом возрасте о браке! Хотя Лариса уже начала смотреть по сторонам в поисках более достойного кандидата на роль жениха: более культурного, талантливого, аккуратного. И Виктор в ту пору жениться не планировал, отнеся мысль об этом куда-либо к пятому курсу, когда наступить время распределения и неплохо будет обрести ленинградскую прописку. Хотя Лариска парню нравилась, ближайшей его целью было одно желание: вбить колышек на территорию, которую он уже считал почти своей.

При этом Виктор вдруг заметил, что на курсе есть и другие девчонки, которые стараются обратить его внимание на себя. В их заигрываниях ему виделось определенно обещание пустить его в «свой сад». И вскоре Циолковский, подчиняясь призывному взгляду одной из девушек, начал встречаться одновременно и с ней. Однокурсницы почти сразу сообщили об этом Ларисе, как бы сочувственно, но и с тайным злорадством, поскольку парень нравился им самим.

Ларисой овладела ревность: выходит, она любила Циолковского? Ревность яростная и беспощадная, похожая на холодный душ, обжигающий и освежающий одновременно. В таких случаях или выцарапывают соперницам глаза или бесповоротно уходят прочь! Лариса дала себе слово вычеркнуть неверного кавалера из своей жизни! Однако сжигание мостов отодвинулось на неопределенное время, поскольку с Ларисой случилась беда, заставившая ее забыть о любовных играх.

Только-только закончилась весенняя сессия, и она в составе сборной института по гимнастике собиралась ехать на летние студенческие игры. Но на медосмотре у нее вдруг заподозрили серьезное заболевание! И хотя оно успешно излечивалось и в то время, Лариса – вчера еще жизнерадостная спортсменка и комсомолка – впала в панику и приготовилась к худшему. В этот момент уже не думалось о Викторе, да и зачем она ему – такая больная. Она не стала ничего сообщать ему о болезни, о том, что ложится в больницу, тем более что иногородние студенты после окончания сессии уже разъезжались по домам.

Но в один из свежих июньских дней Лариса увидела своего Витьку на песчаной дорожке больничного парка. Держалась она отчужденно, будто они едва знакомы – однако совершив прогулочным шагом круг по малолюдной больничной аллее, они отыскали в зарослях кустов и вовсе уединенное место – скамейку, самовольно перетащенную больными с дорожки. Потом сидели, прижавшись друг к другу. Оба впервые в жизни столкнулись с таким серьезным испытанием, впервые держали экзамен на зрелость. Она плакала, уткнувшись в его плечо, страшилась будущего. Он вытирал ей слезы своим несвежим платком и угощал черными семечками подсолнуха, вынув горстку из кармана. Заверял, что не оставит ее. В этот момент он понял, что любит только ее. И тут же сделал робкое предложение:

– Может, поженимся?!

Возникла пауза. Свежие, едва распустившиеся листья на кустах акации над их головами готовились вот-вот зацвести мелкими желтыми цветочками. Предложение стало неожиданностью и для того, кто сделал его, и для той, кому адресовалось. Виктор смутно понимал, что прежде никогда не сделал бы предложения этой куколке. Хотя благодаря своему трудолюбию он вырулил на уровень хорошиста, и самооценка его резко подскочила, он не смог бы перенести отказа. Но сейчас все изменилось: Лара напугана диагнозом, даже ее курносый нос вытянулся от тревоги за свою жизнь, и она, наверняка согласится без всяких условий. К тому же он после женитьбы, съедет из общаги, будет жить как белый человек. А болезнь Ларки – это ерунда, девчонки всегда накручивают себе. Виктор, выросший в сельской местности, в хорошей экологии, вообще не представлял себе, что существуют смертельные болезни, кроме старческих. Молодые всегда выздоравливают!

Нежное июньское солнце спряталось за тучу, и на скамейку, скрытую кустами от посторонних глаз, наползла густая тень. Лариса ощутила поясницей холодок, тянущий от земли сквозь деревянные рейки лавки и несмело переместилась на колени к возлюбленному, заметив ему, что боится простудить некоторые органы. И уже в этом положении, ощущая бедром тепло его живота, задумалась. Выйти замуж сейчас? А почему бы и нет? Если она через полгода умрет, не все ли равно, с кем ощутить себя живой! А если и выздоровеет, тоже хорошо: вон он какой надежный! Виктор все сильнее прижимал к себе обмякшее тело любимой, положив крепкую ладонь на ее ягодицу.

И уже в осеннем семестре, в конце октября, они снова сидели рядом на лекциях, но теперь на их безымянных пальцах поблескивали золотом обручальные кольца.

* * *

Заверещал таймер на плите. Лариса Петровна вздрогнула и выскочила из прошлого, успев все же подумать про примету, связанную с преждевременным фотографированием. Примета наполовину сработала: фотография, сделанная до брака, чуть не разлучила их с Витей, но ведь они до сих пор вместе.

Хозяйка взяла длинный нож с изогнутым заостренным концом и потыкала картошку, проверяя ее готовность – кажется, сварилась.

На кухню вышел глава семьи:

– Ужинать скоро будем, Ларис? Что у тебя тут варится? Не чую мяса!

– Мясо только подогреть, а сейчас гарнир надо сделать. Картошка почти готова. Натри, пожалуйста, редьку.

Виктор Викторович сел под их семейным портретом, как обычно, тоже не замечая его. Жена выставила перед ним терку и очищенную редьку:

– Натри на мелкой терке. И осторожней, Витюша, не порань пальцы!

Он заметил трогательную заботу в ее словах. Столько десятилетий он трет морковь, редьку, яблоки на терке, но только в последнее время Лариса обеспокоенно и заботливо напоминала об осторожности. Неужто и впрямь стареем?! Виктор Викторович вывернул голову набок и начала водить по терке белесый шар, сжатый согнутыми пальцами: вверх-вниз, вверх-вниз. И вдруг спросил:

– Слушай, Лар! А кого ты еще хочешь позвать? Своих подруженций?

– Позвать куда?

– Ну во Дворец бракосочетания, на муниципальный праздник.

– Да никого я не позову. Мы будем вдвоем, не считая других пар. А сколько их будет, не знаю. Значит, решился, пойдешь? Я тогда завтра отзвонюсь им, чтобы включили нас в список тех, кому подарки будут делать. Через неделю, ровно, в 5 часов вечера. Только ты в парикмахерскую сходи, совсем оброс.

– Ну, нет! В парикмахерскую я не ходок. Они меня, как новорожденного, голеньким выпустят: бороду сбреют, остатки волос сметут. Давай уж ты меня как-нибудь подравняешь! О, черт! Зацепил пальцем по острому краю! Потому что ты под руку стала говорить!

Слово за слово, снова на пустом месте разгоралась ссора, в которой припоминалось все, имеющее и не имеющее отношения к случившемуся. Наконец, Лариса Петровна пустила в ход тяжелую артиллерию:

– Ты сорвал нашу серебряную свадьбу, лишил меня тогда радостного юбилея!

– Вспомнила тоже! Годовщину все равно ведь отгуляли, несмотря на непредвиденные обстоятельства.

– И ты называешь то безобразие обстоятельствами! – Лариса Петровна отшвырнула ножик, которым нарезала картошку, чтобы обжарить ее в масле. Ополоснула руки и вышла из кухни.

И только вернувшись в свою комнату и снова открыв, как окно в другую жизнь, створку игрушечного дома, она начала успокаиваться. Перекладывала с места на место малюсеньких пластмассовых кошек, которых даже ногтем с трудом удавалось подцепить, и размышляла, не завести ли ей настоящую живую кошку. Хватит ей уже воспитывать своего Циолковского!

* * *

Виктор Викторович, оставшись один в кухне, в облаке пара от вареной картошки, облизнул пораненный палец и продолжил тереть редьку. Высказанный Ларисой упрек обратил и его к воспоминаниям. Серебряную свадьбу он помнил прекрасно. Вернее, не саму свадьбу, а женщину, из-за которой серебряный юбилей с Ларисой чуть не оказался последним. Любимая была моложе Ларисы на десять лет, и характер ее являл полную противоположность характеру жены. Она никогда не шутила над Виктором, не поддевала его за промашки, и даже никогда не называла его Циолковским и не требовала, чтобы он сбрил бороду и усы или постригся коротко. Эта женщина любила его безоговорочно, принимала таким, как есть и, они могли бы быть счастливы вдвоем. Он сделал тогда ей предложение, она приняла его – оставалось только устроить совместную жизнь, но тому препятствовали опять-таки обстоятельства.

Любовникам приходилось всячески исхитряться, чтобы хоть изредка провести время наедине. И однажды летом, за месяц до серебряного юбилея, когда сын уехал на студенческие заработки, а жена отправилась навестить своих родителей и сказала, что останется там, Виктор пригласил новую подругу к себе в квартиру. Но жена вернулась раньше времени, поскольку к родителям внезапно приехали дальние родственники, как это нередко случается в пору отпусков, и все спальные места оказались заняты. Ларисе пришлось возвратиться домой. Она вертела ключом в замочной скважине, однако дверь не поддавалась, поскольку изнутри была заперта на задвижку. Лариса, стоя за дверью, решила, что муж заснул, машинально повернув задвижку. Когда он наконец открыл дверь – любовники уже были в пристойном виде – и она, увидев в прихожей постороннюю женщину, потеряла дар речи. Женщина, взяв свой плащик с вешалки, молча вышла мимо хозяйки квартирки на лестницу.

– Это кто? – оправившись от шока, спросила Лариса.

Виктор не стал отпираться и, потупя глаза, признался во всем жене и попросил его отпустить. Та выслушала молча. Да он был уверен, что гордячка Лариса не стала бы кидаться ему в ноги, упрашивать не разрушать семью. Лицо жены окаменело, а из глаз выкатились слезы.

– Хорошо, Витя, – она назвала его уменьшительным именем, как называла нечасто. – Оставляю тебе в полное распоряжение нашу двуспальную тахту: я уже никогда не смогу лечь там, где ты, где ты с ней …Ладно. Поговорим завтра.

Лариса Петровна достала из шкафа чистое постельное белье и постелила его в смежной комнате, в комнате сына.

Спустя несколько дней трудный разговор продолжился.

Сказала, им все же надо сыграть серебряную свадьбу, чтобы не расстраивать ни сына – он должен быть вернуться к назначенной дате, ни тогда еще живых ее родителей. Пиршество устроили богатое, сняли дорогой ресторан. Серебряные юбиляры выглядели прекрасно, особенно Лариса, в ту пору еще сохранившая фигуру гимнастки. Все пили, ели, веселились, не догадываясь, что отмечают не свадьбу, а поминки по семье.

На общую двуспальную тахту Лариса больше не вернулась. Сыну объяснили, что папа храпит и мешает маме спать, так что она пока останется здесь, а он будет расставлять на ночь раскладушку. Разменять же малогабаритную двушку так, чтобы все трое оказались в нормальных условиях, было невозможно. Но такая неудобная ситуация должна была вскоре закончится, поскольку мальчик заканчивал институт и уже знал, куда он поедет по распределению.

Виктор и вступил бы в кооператив, если бы в стране все оставалось по-прежнему, но в ней началась перестройка, стали закрывать предприятия, а на мясокомбинате, где Виктор работал начальником холодильного участка и где познакомился со своей любимой, уже не платили зарплату. Встречаться на территории дамы сердца или уйти к ней тоже не было возможности. Верная подруга жила в однокомнатной квартире с больной матерью, не встающей с кровати. В общем, обстоятельства были против создания новой семьи.