Текст книги "Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность"

Христианство, вышедшее из иудаизма, хорошо понимало социальную функцию иудейских диетарных законов – параллелизм пищевых запретов и дистанцирования от необрезанных – и отвергло кашрут заодно со многими другими ветхозаветными заповедями, осудив его как неприятие даров божьих и манифестацию неактуального более – для христианства – разделения: раз «нет ни еллина, ни иудея», нет и кашрута. Этот двойной отказ христианства от иудейского высокомерия в отношении как «непригодной» пищи, так и «непригодных» людей проиллюстрирован историей про Петра в десятой главе Деяний апостолов. Петр, собираясь отобедать, молился и удостоился видения: с неба к нему сошел сосуд и полотно со «зверями, пресмыкающимися и птицами небесными». Глас божий повелел ему «заколоть и есть», но Петр воспротивился: «Нет, Господи, я никогда не ел ничего скверного или нечистого». И тогда Господь трижды объяснил ему, что его представления неверны и не согласуются с божьей волей: «что Бог очистил, того ты не почитай нечистым». Тут же после этого его позвали в дом сотника Корнилия, он принял приглашение и пояснил собравшимся свое согласие, транспонировав свое видение из пищевой темы в социальную: «Вы знаете, что иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником; но мне Бог открыл, чтобы я не почитал ни одного человека скверным или нечистым. Посему я, будучи позван, и пришёл беспрекословно».

Основа позиции канонического права по вопросу совместных с иудеями трапез была заложена на соборах в Ванне (Бретань, 491) и Агде (Нарбонна, 506):

Все клирики [в Агде добавлено: и миряне] должны избегать трапез иудеев или приглашать их к трапезе. Поскольку они не признают обычной пищи, которую подают христиане, неподобающе и святотатственно и для христиан потреблять их пищу. Это потому, что они считают то, что мы едим с позволения Апостола, нечистым, и поэтому клирики [в Агде заменено на: «католики»] будут чувствовать себя ниже евреев, если мы будем есть то, что они подают, в то время как они презирают то, что предлагаем мы.

Как видно, за пятнадцать лет церковь устрожила свою позицию, распространив запрет на совместные с иудеями трапезы с духовенства на всех христиан, мотивировался же этот запрет исключительно стремлением не уронить достоинство христианской веры и потому «уравновесить» кашрутное высокомерие евреев.

Известный своей юдофобией архиепископ Лиона Агобард в 827 году писал императору Людовику Благочестивому, требуя от него более жесткой политики в отношении иудеев и, в частности, поясняя запрет на совместные трапезы и покупку у евреев мяса и вина. Со ссылкой на Блаженного Иеронима, автора Вульгаты – латинского перевода Библии, он утверждал, что евреи ежедневно в своих молитвах хулят Иисуса Христа и христиан, из чего с необходимостью вытекает неприемлемость общего вкушения пищи: «Если есть человек, который любит и предан своему господину, и он знает, что есть кто-то, кто враг его господину, […] он не захочет быть другом этого человека или его сотрапезником. […] И поэтому, поскольку мы знаем, что евреи – хулители и люди, которые проклинают Господа Бога нашего Христа и его христиан, мы не должны есть и пить вместе с ними». Запрет покупать мясо у евреев он также обосновывал обидой на высокомерие евреев, продающих христианам непригодное для них самих мясо: «ибо обычай евреев состоит в том, что когда они убивают животное, чтобы его съесть, убивают тремя порезами ножом, чтобы оно не задохнулось, если при вскрытии внутренностей обнаруживается, что печень повреждена, или легкое смещено вбок, или в нем есть воздух, или желчь не найдена и т. п., мясо считается нечистым для евреев и продается христианам, и такое мясо называется оскорбительным выражением “христианская скотина”».

Агобард был отнюдь не последним представителем духовенства, тщетно боровшимся с покупкой христианами мяса у евреев – эта практика процветала под покровительством местных властей. В жалованных грамотах прямо проговаривалась легитимность этой торговли. Так, епископ Рудигер в привилегии евреям Шпейера в 1084 году разрешил им «продавать христианам те части зарезанных ими животных, которые запрещены им в пищу по их закону, и христианам разрешается это мясо покупать». А через несколько лет император Генрих IV тем же евреям Шпейера дал разрешение «продавать христианам их вино, краски, лекарства». Как говорится в грамотах, «евреи Шпейера пользовались теми же привилегиями, что и евреи в любом другом городе Германии», так что можно полагать, что межконфессиональная мясная торговля существовала повсеместно, отвечая экономическим потребностям обеих общин, но нанося оскорбление католической вере, как полагали понтифики, регулярно требовавшие от светских князей «приложить руки к исправлению этого зла».

Исламское отношение к кашруту и к употреблению отвергнутого евреями мяса отличалось от христианского, а кроме того, не было единообразно: разные правовые школы трактовали вопрос по-своему.

Коран объявил иудейские диетарные запреты наказанием за грехи евреев, а отсутствие их в исламе – знаком избранности «правоверных», которым Аллах позволил есть мясо, запрещенное евреям: «иудеям же Мы запретили [есть мясо] всех имеющих копыто [животных], а из [мяса] коров и овец мы запретили им жирную часть, кроме сала на спинном хребте, или же нутряного сала, или того, что смешалось с костями. Так наказали мы их за их нечестие. Воистину, Мы правдивы» (Коран 6:146).

Но кроме библейских законов в иудаизме действовали раввинистические правила, запрещающие к употреблению мясо кошерных животных, сочтенное непригодным уже после забоя из-за обнаруженных повреждений легких или иных внутренних органов. И мусульманские законоведы различали эти два типа запретов. Представители маликитского мазхаба, одной из четырех правовых школ суннитского ислама, влиятельной, в частности, в Испании, призывали воздерживаться от любого мяса, запрещенного для евреев, хотя библейский запрет ставили выше: «не разрешается» vs «заслуживает порицания». Абд аль-Малик ибн Хабиб, глава испанских маликитов, писал в IX веке:

Если еврей забивает животное, запрещенное евреям, мусульманину не разрешается есть это мясо. Мы не должны ни есть, ни извлекать выгоду из каких бы то ни было частей мяса, запрещенного им […]. Что касается того, что не запрещено им в Книге [т. е. в Библии], а скорее, некоторые из них запрещают это – к примеру,аль-тариф[трефное] и тому подобное – если мы едим это или извлекаем выгоду, то это заслуживает порицания, ибо это не часть их пищи.

Представители другой школы – захиритского мазхаба – осуждали маликитов за излишнюю строгость и излишний интерес к еврейскому учению: «они считают, что нельзя есть животных, забитых евреями, насчет которых есть разногласия между старейшинами евреев – да проклянет их Бог, и они [маликиты] знают даже о противоречиях между Гилелем и Шамаем, двумя старейшинами рабанитов!» С точки зрения захиритов, «даже если еврей забьет верблюда или зайца, нам позволяется есть это мясо, ибо нам нет дела до того, что Тора позволяет или запрещает им». Более того, ориентация на Ветхий или Новый Завет в этом вопросе должна квалифицироваться как вероотступничество. Ибн Хазм, андалусийский факих, то есть богослов и правовед, представитель захиритского мазхаба, чеканно сформулировал:

Коран говорит, что исламская вера отменила все прежние законы и что, если кто слушается сказанного в Торе или Евангелиях вместо того, чтобы следовать Корану, он неверный идолопоклонник […] Бог отменил все законы Торы, Евангелий и прочих религий и сделал закон ислама обязательным для всех существ – божественных и человеческих. Ничто не запрещено кроме того, что запрещает закон ислама; ничто не разрешено кроме того, что он разрешает; ничто не требуется кроме того, что он требует.

Маликиты уважали запреты кашрута из уважения к Писанию, захириты отвергали их, указывая, что еврейское Писание устарело и Бог заменил его Кораном. Как бы то ни было, действительность вносила свои коррективы, и практика отличалась от требований исламского, еврейского и христианского законов – как мы увидим из истории мясных рынков в испанских городах, в которых сосуществовали все три общины.

Мясо – продукт дорогой, его присутствие в рационе разнилось в зависимости от социального слоя и региона. В Испании и Италии мясо было доступнее, чем в Центральной Европе, но в целом, как считается, регулярно питаться мясом европейцы стали только после эпидемии чумы 1348 года, значительно сократившей численность населения.

В испанских городах у каждой общины было свое скотоводческое хозяйство и свой мясной рынок, называвшийся карнисерия – в христианском квартале, в еврейском (худерии) и мусульманском (морерии). Эти отдельные мясные рынки, по идее, должны были выступать механизмом поддержания религиозной идентичности и укреплять границы между общинами. На христианских рынках висели свиные туши, на еврейских и мусульманских – проводился ритуальный забой скота, а части туш браковались как запретные. В теории всё – от разведения скота до покупателей и налогообложения мясных лавок – должно было быть разным. На практике же евреи, христиане и мусульмане сотрудничали на всех этапах процесса: в деле разведения скота, привоза его в город, забоя и продажи. Христиане, бывало, покупали мясо у сарацинских и еврейских мясников, и, как ни удивительно, происходили и обратные случаи.

Маленькая площадь худерии в Сегорбе, городке в окрестностях Валенсии.

Доска в память о евреях, изгнанных из Испании. Фото автора

Церковь устами понтификов и проповедников клеймила «коллаборационистов» в мясном ряду. Папа Бенедикт XIII в 1415 году сулил отлучение от церкви всякому, кто покупает у евреев «мясо, отвергнутое теми как трефное». В то же время популярный валенсийский проповедник, доминиканец Винсент Феррер, чрезвычайно успешный разжигатель юдофобии, призывал «не покупать у них еду, ибо нет у нас больших врагов. Если они пришлют вам хлеб, бросайте его псам. Если пришлют живое мясо [т. е. скот], то принимайте, но не мертвое». Арагонский король в знак солидарности с канонической позицией издал указ, где обещал сечь розгами евреев, продающих мясо христианам, так как это оскорбляет христианскую веру. Сарацинские альхамы Арагона также старались защитить свои границы от сомнительного мясного трансфера, заимствуя при этом христианский антииудейский дискурс. Мясники – христианские и сарацинские – были недовольны по своим причинам: евреи продавали трефное мясо по сниженной цене, тем самым демпингуя – сбивая цены на рынке – и вынуждая других мясников продавать дешевле или рисковать остаться без покупателей. Но несмотря на все недовольство и запреты на городском и общекоролевском уровне перекрестная продажа мяса не прекращалась, иногда сопровождаясь официальными разрешениями, а иногда конфликтами и судебными разбирательствами.

Герб города Кастельон-де-ла-Плана

В 1342 году небольшая еврейская община города Кастельон-де-ла-Плана пожаловалась королю на нехватку мяса и получила разрешение покупать у мясников-христиан (а те, соответственно, получили разрешение продавать евреям). То есть вопреки законам иудаизма евреи Кастельона покупали явно некошерное мясо, только готовили его по-своему. Но это исключительная или очень редкая ситуация, гораздо чаще христиане, не обремененные такими диетарными ограничениями, покупали мясо у еврейских или мусульманских мясников, нарушая этот церковный запрет, а также другие религиозные запреты: например, покупали мясо в дни Великого поста. В 40-х годах XV века мясникам-сарацинам запретили продавать мясо христианам, но в 70-х они получили разрешение на это сроком на сто лет, и это было важное достижение мусульманской альхамы, поскольку «экспортная» продажа мяса приносила приличный доход. Но в 1475 году сами кастельонские христиане отказались покупать мясо «с христианских столов», потому что узнали, что разделывал его сарацин. А еще через двадцать лет мусульмане того же города договорились не покупать мясо в христианских лавках, даже если разделывал его мусульманин. Для благочестивых и бдительных покупателей имела значение религиозная принадлежность как рынка или лавки, так и мясника.

При всей необходимости своего мясного рынка для общины его нельзя было открыть просто так – требовалось купить разрешение у короля. Сарацинские общины были беднее иудейских, и зачастую они открывали общие мясные рынки, которые контролировали евреи, способные платить в казну за эту привилегию. К тому же кашрут устраивал мусульман, а халяль евреев не устраивал. В итоге сарацины становились рынком сбыта для еврейских резников, продающих им трефное мясо (оказавшееся некошерным по результатам осмотра после забоя), да еще и платили налог за торговлю, взимаемый городом, через еврейских сборщиков податей. Иногда мусульманские общины возмущались этим положением дел, как, например, община Тортосы, в 1321 году потребовавшая своего отдельного рынка. Король удовлетворил их просьбу, назначив определенную плату в год, но тогда предъявили претензии евреи, заявив, что сарацины обязаны покупать у них трефное мясо. Действительно, раньше мусульманская община добилась позволения короля прикрепиться к еврейскому рынку – в пику городскому совету, требовавшему, чтобы мусульмане покупали мясо только у христиан, – но покупать трефное у евреев, очевидно, выходило дешевле. Дабы умаслить евреев, король позволил сарацинам других городов покупать мясо на их рынке, а новый сарацинский мясной рынок велел поместить внутри морерии, чтобы ограничить его клиентуру.

Сходные конфликты происходили и в других городах. Руководство мусульманской общины Сарагосы в 1333 году пожаловалось королю на то, что ее члены склонны покупать мясо у евреев – это выходило дешевле. В то же время королю поступила жалоба от христианского городского совета на то, что христиане покупают у мусульман, также из соображений выгодной цены. Через несколько лет мусульманская община Сарагосы обязала мусульман, купивших мясо у еврея, уплатить штраф в 5 су или же получить 5 плетей, мотивируя это оскорбительностью покупки непригодного для самих евреев продукта: «Некоторые сарацины и сарацинки из этой альхамы […] ходили в мясную лавку евреев этого города и в ней покупали мясо против постановления, сделанного этой альхамой сарацин, потому что в упомянутой мясной лавке евреи продают мясо задушенных животных и другое нечистое [мясо], какого сами евреи ни в коем случае не употребляют».

Король, как правило, поддерживал в таких конфликтах евреев, так как те «принадлежали» короне и были существенным источником казенного дохода, мусульмане же чаще были приписаны к сельской местности и платили сеньорам, а их городские общины были беднее еврейских за неимением тонкого верхнего слоя очень богатых. Поэтому евреи часто получали то, чего добивались: дополнительную – мусульманскую и(ли) христианскую – клиентуру. Для них это было экономически необходимо: мясная торговля с большим объемом брака (то есть трефного мяса), если его не сбывать, становится убыточной.

Та же проблема наблюдалась в еврейских общинах Италии: евреи не раз говорили, что, если не продавать запретные для них самих «задние части» туш неевреям, они не смогут себе позволить говядину и баранину, поэтому в случае запрета продажи христианам угрожали переездом. Городские власти, правоведы и духовенство реагировали на эти требования разнообразно. Не желая отъезда евреев, власти разрешали мясную торговлю в частном порядке, но были и попытки не просто смотреть на нее сквозь пальцы, а обосновать разрешение покупать мясо у евреев логически. Так, падуанский юрист XV века Анжело ди Кастро изобретательно обвинял христиан, отказывающихся от «еврейской пищи», в дифференциации между продуктами, а значит, в иудействовании, но предлагал избегать проблемы «еврейской пищи», зарезая скот у христианского мясника:

Если еврей покупает целого барана или ягненка, забивает его и […] оставляет себе переднюю часть туши, которая, по его закону, позволительна для употребления в пищу, и продает или отдает заднюю часть (которую, по его закону, недопустимо употреблять в пищу) христианину, которому известны эти обстоятельства, то этот христианин, разумеется, совершает смертный грех. Это потому, что он тем самым нарушает христианский закон, по которому запрещено христианину вкушать пресный хлеб евреев, и «пресный хлеб» понимается как любая их пища… Мясо в данном случае – это «еврейская пища», ибо животное было куплено евреем, приготовлено и забито евреем в соответствии с еврейским обрядом.

[Но если еврей приходит к христианскому резнику и у него зарезает животное и забирает себе переднюю часть, но оставляет заднюю], то очевидно, что [христианский] резник [который продает заднюю часть другому христианину] не использует «еврейскую пищу» в данном случае и покупатель также не использует «еврейскую пищу», поскольку мясо, о котором идет речь, не принадлежит еврею и не он его продает. Нельзя назвать это мясо «его едой», ибо притяжательное местоимение «его» означает принадлежность.

Когда христианин не ест пищу, приготовленную евреями, а, напротив, ест пищу, которую евреи отвергли и отказываются готовить для себя, это не ставит христианина ниже еврея, но наоборот, выше, поскольку это подтверждает слова Апостола и христианский закон, который не проводит различия между продуктами. Это очевидно тому, кто серьезно подходит к этому вопросу. В противном случае получается, будто употребление в пищу всего, что евреи отвергают в соответствии со своим законом, это грех, а это уже смехотворно. Не есть такую пищу значит, на самом деле, проводить различие между продуктами, а это значит иудействовать и грешить!

Но не все итальянские юристы проявляли подобную гибкость. Несмотря на ренессансные веяния в Италии сохранялись и были чрезвычайно активны истинные сыны и защитники церкви, особенно из числа монахов нищенствующих орденов. Один из них, францисканец Иоанн Капистран, в молодости успевший побывать юристом, а затем бурно проповедовавший по всей Европе, на юге Германии призывая к изгнаниям евреев, в Бреслау и Силезии – к их сожжению, говорил:

Если они полагают то, до чего мы дотронулись, нечистым и поэтому отказываются покупать и употреблять в пищу мясо, забитое христианами, как же может подобать христианам есть мясо, которое отвергают преступные и грязные руки неверного еврея? Мы не должны снисходить и употреблять в пищу то, что приобрело нечистоту их рук и ног, особенно вино, которое выжимали их ноги, – даже если мы их слуги. Если мы не избежим такой пищи, это запятнает нашу славу.

Самые нетерпимые нотки, присущие когда-то Агобарду Лионскому, не исчезли из арсенала католического духовенства и к концу Средневековья, но иудео-христианские отношения в жизни, в том числе в мясных лавках, были наполнены более контактами, чем конфликтами.

Часть III
Между Экклесией и Синагогой: апостаты, прозелиты и полемика устами вероотступников

Глава 8
Основные вехи иудео-христианской полемики в Средние века

Иудео-христианская полемика началась еще до оформления христианства как отдельной религии и как церкви. Это полемика Иисуса с фарисеями в Евангелиях, полемика с иудеями в Деяниях и Посланиях апостолов, где фарисеи критикуются за лицемерие, иудаизм – за формализм, а Тора предстает собранием устаревших законов, Ветхим заветом, который христиане готовы заменить чем-то более новым и более истинным. Евреи тоже не остались безучастными к появлению в их среде радикального мессианского движения, отвергающего сами основы иудаизма. В Талмуде и мидрашах есть тексты, осуждающие Иисуса, представляющие его лжепророком и лжемессией, язычником или вероотступником, предателем, колдуном и злодеем. Наиболее полным антихристианским текстом талмудической литературы является «Родословие Йешу», своего рода контревангелие, где евангельский сюжет излагается с еврейской точки зрения, и Иисус предстает талантливым юношей, но испорченным тщеславием и жаждой власти; он выкрадывает тайное имя Бога из Святая святых Иерусалимского храма и использует его для свершения чудес и завоевания дешевой популярности.

В эпоху поздней античности и литературы Отцов Церкви, патристики, антииудейская полемика решала ключевые для молодой религии задачи. Она способствовала выделению христианской общины из еврейской, прояснению ее самоидентификации через отталкивание от иудаизма и искоренению наиболее многочисленного поначалу иудео-христианского сообщества, так называемой «церкви Петра», состоявшей из евреев, увлеченных новым учением, но не отказавшихся от старого закона, а затем и из неевреев, членов христианской общины, не чуждавшихся и иудейских заповедей и ритуалов. Так, епископ антиохийский и блестящий проповедник Иоанн Златоуст в своих антииудейских проповедях – восьми «Словах против иудеев» – обрушивался на христиан, державших иудейские посты, праздновавших иудейские праздники и захаживавших в синагоги:

А как некоторые считают синагогу местом досточтимым, то необходимо сказать несколько и против них. Почему вы уважаете это место, тогда как его надлежит презирать, гнушаться и убегать? В нём, скажете, лежит закон и пророческие книги. Что же из этого? Ужели, где будут эти книги, то место и будет свято? Вовсе нет. А я потому-то особенно и ненавижу синагогу и гнушаюсь ею, что, имея пророков, (иудеи) не веруют пророкам, читая Писание, не принимают свидетельств его; а это свойственно людям, в высшей степени злобным.

Сама прагматика сочинения этих антииудейских проповедей состояла в том, чтобы отвратить христиан, еще не твердых в своей вере, от иудаизма.

В ту же эпоху возникли особые жанры антииудейской полемики: testimonia, или собрание библейских цитат по разным полемическим темам, диалог и трактат. Стандартным названием антииудейских диалогов и трактатов было Adversus Judaeos, «против иудеев», ставшее уже обозначением жанра. Диалог как полемическое сочинение мог быть записью реального диалога, мог быть диалогом вымышленным, но представленным как реальный: таков, например, «Диалог Юстина-мученика с Трифоном-иудеем» II века, где Трифон – чрезвычайно слабый собеседник, чья функция состоит прежде всего в том, чтобы задавать вопросы и тем самым подталкивать красноречие Юстина, а своими неубедительными аргументами демонстрировать неправоту иудаизма и правоту христианства. Были также заведомо воображаемые диалоги – диалоги-видения или аллегорические диалоги. Во всех этих жанрах потом продуктивно работали средневековые католические богословы.

Иоанн Златоуст. Мозаика в соборе Св. Софии

Соседство христианского населения Европы с иудейскими общинами неизбежно приводило к сравнению вер, спорам, страху влияния и «заражения», обращения единоверцев в чужую религию. Инициаторами полемики, как правило, выступали христиане – как сильная сторона: христианство было господствующей религией, религией большинства и власти, церковь могла побудить светских правителей устроить диспут и принудить иудеев участвовать в нем. У иудеев, конечно, не было такого «административного ресурса». Но главное – христианству как позднейшей религии, выросшей из иудаизма и основывающейся на его фундаменте – Библии, представлялось необходимым для доказательства своей правоты уличить в неправоте современный иудаизм, а лучше всего – убедить евреев самих признать свои заблуждения и истинность христианства. Евреи тоже опасались влияния христианства – и не зря: случаи перехода в христианство были нередки, – и, соответственно, иногда затевали полемику с целью продемонстрировать своим единоверцам несостоятельность христианского учения. Но такое случалось крайне нечасто, в основном в исламских странах, где христиане были в более уязвимом положении, чем евреи.

Лист из «Истории франков» Григория Турского

В раннее и отчасти в высокое Средневековье, вплоть до XIII века, иудео-христианская полемика не подвергалась особому регулированию и по преимуществу была делом частным, спонтанным и вполне мирным. Целью таких камерных диспутов, диалогов или триалогов, был поиск истины, возможно, убеждение или даже высмеивание или унижение оппонента, но не немедленное его обращение в свою веру вкупе с искоренением важных атрибутов его собственной, как это сделалось впоследствии.

Подобные частные беседы между людьми высокопоставленными или учеными могли фиксироваться – с возможными искажениями, конечно, – в хрониках, письменных «диалогах» и даже в еврейских полемических сборниках. Так, например, спор о вере между франкским королем Хильпериком, его приближенным евреем, поставщиком двора Приском и епископом Григорием Турским был записан (или, возможно, сочинен?) последним в его «Истории франков». Спор начался с того, что иудей отказался от епископского благословения:

Итак, когда король Хильперик все еще находился в упомянутой вилле, он решил ехать в Париж и приказал отправить обоз. Когда я пришел к нему, намереваясь проститься, появился один иудей по имени Приск, с которым король был знаком, ибо он покупал для короля товары. Ласково потрепав его волосы рукой, король обратился ко мне со словами: «Приди, святитель божий, и возложи руку на его голову». Но так как иудей воспротивился этому, король сказал: «О дух строптивый и род всегда неверный (Мф 17:17), не понимающий, что сын божий возвещен ему голосами пророков, не понимающий того, что таинства церкви выражены в ее священнодействиях». В ответ на слова короля иудей сказал: «Бог и в брак не вступал, и потомства не плодит, и совладетеля царствия своего не терпит…» (пер. с лат. В.Д. Савуковой)

Далее король и епископ сыплют библейскими цитатами (по правде говоря, от варварского короля VI века трудно ожидать подобной учености), Приск же не очень убедительно, но упорно огрызается, однако не уступает, и самое главное – ему ничего за это не делают, все расходятся мирно и без последствий:

Несмотря на то что мы говорили и то и другое, однако несчастный никак не склонился к вере. Так как иудей хранил молчание и король видел, что до его сердца не доходят эти речи, король обратился ко мне, чтобы получить благословение и уехать.

О чем шла речь в этих религиозных спорах? Иногда евреи критиковали христианское учение, интерпретацию Писания, практику и этику, в частности безбрачие духовенства, в котором видели противоречие природе и божественной воле, заповеди «плодитесь и размножайтесь». Христианство продвигало идеал аскетизма, полагая, что дети у Адама и Евы родились после грехопадения и изгнания из рая, следовательно, и интимные отношения между ними начались после и были следствием грехопадения и признаком жизни во грехе, а значит, лучше воздерживаться от плотской любви: «Если можешь не жениться, не женись», – говорил апостол Павел.

Иудейская же экзегеза считала, что Каин и Авель родились еще в раю, а значит, брак и дети это хорошо, продолжение божественного труда по сотворению мира и исполнение заповеди, отказ же от этой заповеди равен убийству, а кроме того ведет к прелюбодеянию – втайне или в воображении. Критиковали евреи и дурные нравы христиан, обилие войн и жестокостей, никак не соответствующее провозглашаемым ими мессианским временам (между первым и вторым пришествиями Сына Божьего), и пышность их религии при отсутствии святости. В Иерусалимском храме, писали они, было божественное присутствие, и священники трепетали, а в ваших раззолоченных соборах можно поставить осла, груженного навозом, и молния не ударит, гнев Господень не поразит его, ибо Господу нет дела до ваших храмов.

Но основная критика исходила, конечно, со стороны христиан, стремившихся убедить евреев в том, что те, не приняв Иисуса, лишились божественного благоволения и не являются более избранным народом. Во многих диалогах и трактатах велся спор о том, кто теперь избранный народ, или «истинный Израиль». Христианские полемисты вслед за Блаженным Августином, назвавшим христиан Израилем «не по плоти, но по духу», утверждали, что после Иисуса все изменилось, утвержден Новый Завет и избран новый народ – христиане, иудеи же, подобно Исаву, лишены первородства, то есть избранности, и находятся теперь в рабстве у христиан, как сказано: «и больший (или старший) будет служит меньшему» (Быт 25:23). Евреев, не увидевших и не восславивших Бога в Иисусе, христианские авторы не называли «Израилем», а слово «иудеи» связывали не с праотцом Иудой, а с Иудой Искариотом, предавшим Иисуса.

Кроме «подлинного Израиля» в круг постоянных тем иудеохристианской полемики входило мессианство Иисуса, троичность божества, непорочное зачатие, буквальный vs аллегорический способ понимания библейского текста, свобода воли ангелов и еще ряд сюжетов.

Христиане утверждали, что мессия, то есть Иисус, уже приходил, принеся тем, кто в него уверовал, спасение души, спасения же в видимой реальности, наступления Царства Божьего, ожидали в его второе пришествие. Иудаизм настаивал на том, что подлинный мессия должен принести объективное избавление своему народу – собрать его из стран рассеяния, вернуть в Святую землю, стать ее царем и отстроить Храм. Все эти тезисы с обеих сторон доказывались многочисленными библейскими цитатами, или свидетельствами (testimonia). Так же, опираясь на Писание, христиане доказывали богочеловеческую природу Иисуса, непорочное зачатие Девы Марии и троичность божества, иудеи же упрекали христиан в многобожии, идолопоклонстве – поклонении кресту, иконам и статуям – и намеренных искажениях в переводе и толковании Писания. Например, догмат о непорочном зачатии христиане отстаивали ссылкой на стих из книги Исайи (7:14): «И Дева во чреве приимет, и родит Сына…». Иудеи же парировали: в оригинале у Исайи стоит слово алма – «девушка, молодая женщина», а не бетула – «дева, девственница».

Апелляция к Писанию, или «авторитету» (auctoritas), была основным методом полемики – наряду с апелляцией к разуму (ratio). Кроме того, в христианской полемической литературе встречаются различные правила и инструкции по ведению диспута, демонстрирующие растущую агрессию и меняющиеся задачи: в XIII веке нужно было уже не рассуждать, не искать истину и не доказывать правоту своей веры, а находить ошибки в учении противника с целью осудить его. У этой смены тактики была и практическая выгода: как трезво отмечал участник Парижского диспута, доминиканец и крещеный еврей Теобальд Сезаннский, обвинять и находить ошибки у иудеев легче, нежели доказывать истинность нашего учения.