Текст книги "Нежное имя мечты"

– Где-е-е? В тюрьме-е-е? – я вновь выдула звуки фистулой и фальцетом одновременно. Звуки разлетелись по темному коридору и повисли в воздухе.

– В тюрьме, в тюрьме, – радостно замотал головой Голубенко. – В Крестах. Состарился, вышел на пенсию, организовал охранную структуру «Кальпурния».

– Как? – Я с трудом подавила тяжелый вздох в корне, не давая ему разрастись в грандиозный скандал. – А кто это – Кальпурния?

– Точно не знаю, кажется, последняя жена Юлия Цезаря. Боевая, говорят, девушка была, – чему-то радовался Голубенко. Он прыгал, поднимался на носки, щелкал пятками, потирал ладони, рассыпал искры – все эти манипуляции Валерий Викторович проделывал как бы в слаженном порыве.

– А зачем он так фирму назвал, с какой целью? – недоумевала я.

– Имя ему понравилось, красивое, экзотическое, ни у кого в городе нет такого необычного названия фирмы. Любит Константин все диковинное, чтобы больше – ни у кого. Он и тебя согласился принять на работу потому, что ты работала в «Планете». У Самого Бобылева! Это же высший пилотаж! – Голубенко чуть не свалился на пол от восторга, ему тоже льстило, что я работала у Самого Бобылева.

Я поддержала Голубенко за спину, мне и самой хотелось шмякнуться на пол вместе с ним. За компанию. Это надо же – меня согласились принять на работу в качестве заморской обезьяны. Такого случая в моей практике еще не было. Это первый звонок. Видимо, более подходящей обезьяны не нашлось, тогда Голубенко решил подсунуть тюремщику недозрелого аллигатора.

– Нет, Валерий Викторович, не нравится мне эта затея с Кальпурнией. Не хочу я работать в охранной структуре, что же это такое? Ужас, а не работа. Кальпурния какая-то, надо же, – из меня вылетел тяжелый вздох, не смогла все-таки удержать. Мой внутренний ужас разнесся жалобным стоном по темному коридору, коснулся краем мерцающего светлячка. Догорающая лампа окончательно погасла. Голубенко исчез во мраке, растворившись в черной пустоте.

– А где ты хочешь работать, Инесса? В администрации губернатора? В Законодательном собрании? В правительстве? В комитете по культуре? Ты скажи, мы подыщем тебе подходящее место, нам-то что, нам это дело устроить – пара пустяков, – иронизировал невидимый Голубенко.

Валерий Викторович безостановочно шутил, он не сдерживая эмоций, пользуясь наступившей темнотой, будто решил вчистую размазать по стенке Инессу Веткину, чтобы навсегда избавить девушку от остатков профессиональных амбиций.

– Ну, не знаю, где-нибудь в приличном месте, чтобы тихо отсидеться в спокойной обстановке, – нерешительно пробормотала я.

– Вот и отсидишься в «Кальпурнии», у Иннокентьевича большой опыт имеется в этом деле, он всех держал вот так, в кулаке, – воскликнул Голубенко.

В это время кто-то открыл дверь, и коридор принял ясные очертания. Возник из пустоты Голубенко. И мгновенно вспомнил о приличиях.

– Иди-иди, а то опоздаешь, Инесса. Полковник Баландин не терпит опозданий.

– Как вы сказали? Баландин? – Я решила, что ослышалась. – Это что – какое-то производное от тюремной баланды?

– Фамилия на роду расписала ему кресты на распашонке. Инесса, не забудь, что за оказанную услугу мне бабло положено, – опять зачастил скороговоркой Голубенко. Дверь успели закрыть, коридор вновь погрузился в преисподнюю.

– Так я еще не устроилась. Плата по результату, Голубенко, не забывай! – крикнула я в темноту, перейдя на простецкое «ты». Мне надоело выслушивать пошлые шутки слегка поношенного жуира.

– И ты не забывай добро, Инесса, звони! – крикнул в ответ Валерий Викторович откуда-то издалека.

На ощупь я нашла дверь, спотыкаясь, вышла на площадку. Где-то меня ждал Константин Иннокентьевич Баландин. Бывший начальник тюрьмы, нынешний охранник капиталистического имущества. Времена настали, будьте-нате, не знаешь, куда ступишь и во что. Придется наведаться в офис на Кондратьевском, иначе где же я еще встречу бывшего узурпатора. При благополучном решении вопроса я должна уплатить Валерию Викторовичу определенную сумму. После долгих колебаний, стоя на перекрестке, прямо на сквозняке, обдуваемая со всех сторон промозглым ветром, я все-таки решила съездить к Баландину. Вдруг он окажется симпатичным дядькой, этаким слегка простоватым, с густой проседью, очочки в металлической оправе. Чем не меценат? Вполне возможно, полковник Баландин всю жизнь скрывал свои истинные наклонности. Сидел в тюрьме, сторожил арестантов, а сам усиленно прятал от начальства тонкую филантропическую душу. А сейчас его внутренний потенциал реализовался. За ним я буду как за каменной стеной. Никто меня больше не подставит и не предаст. В «Планете» мне все станут завидовать, дескать, Инесса Веткина успешно пиарит очаг капиталистической безопасности. Через двадцать минут я уже стояла перед многоквартирным жилым домом. В одной из ячеек десятиэтажного улья скрывалась загадочная «Кальпурния». Бедная Кальпурния. Наверное, она очень любила Юлия Цезаря, еще девочкой мечтала соединиться с мужественным воином в брачном союзе. Но если бы она знала, что спустя века ее честное имя внесут в анналы современной российской охранной структуры, она за Цезаря замуж точно не пошла бы. Ни за что! Кальпурния сбежала бы из дома с рядовым безымянным рабом. Зато ее имя никогда не приклеили бы к двери, обитой рваным дерматином. Неоновые блики блистательной «Планеты» вспыхнули в моей памяти разноцветной иллюминацией. И погасли, оставшись там, вдали от меня, в земле обетованной.

– Вы – Инесса? – спросил статный мужчина – проседь в шевелюре, очочки в металлической оправе. Дверь открылась сама, я не прикасалась к звонку, видимо, мужчина смотрел в щелку в ожидании визитов. Он долго прислушивался, ждал. Услышав шаги, распахнул для меня врата нового рая. У него и впрямь благородная внешность, пристальный взгляд. Полковник Баландин. Он предстал таким, каким я увидела его еще на Лиговке. Но в мистическую сценку моего трудоустройства вмешалась некоторая неувязка. Полковник здорово заикался. Чтобы произнести мое имя, ему пришлось долго шлепать губами, беззвучно, но с огромным напряжением. Я хотела ему помочь, подсказать за него, но передумала, пусть немного помучается.

– Да, это я, – впрочем, я так и не дождалась, пока он полностью выговорит мое имя. – Инесса Веткина. Можно просто – Инесса. А вы – Константин Иннокентьевич Баландин?

Полковник стал трясти губами, потом щеками, головой, плечами, наконец затряслось все тело. Он стоял на пороге и дергался, пока я наконец не догадалась сказать за него: «Да».

– Да! – легко и радостно выдохнул Баландин. – Да, я – Баландин. Константин Иннокентьевич.

Заикание случалось с Баландиным периодически. Иногда полковник говорил вполне свободно, без мучительных сотрясаний и конвульсий. Зато уж если случалось ему заикнуться – тогда бешено сотрясались стены и потолки, фундамент и крыша, казалось, террористы взорвали соседний дом и вплотную подобрались к «кальпурниевскому», осадили его и уже подожгли. Кругом все клокочет и бурлит, а до взрыва остается пара секунд.

– Проходите, Валерий Викторович много рассказывал о вас. – Баландин отступил в сторону, пропуская меня вперед. Галантный и культурный, очень вальяжный, полковник Баландин поразил мое воображение. Грешно подумать, но я решила, что Голубенко наврал мне, он все придумал про Кресты, диссидентов, распашонки и тюремную баланду. Валерий Викторович – большой шалун, легко разыграл наивную и доверчивую Инессу.

Полковник придвинул мне стул, подождал, пока я усядусь, взялся за спинку, будто проверял, крепко ли я сижу. Удостоверившись, что сижу надежно, Константин Иннокентьевич прошел за стол, сел в кресло с широкими подлокотниками и доверчиво посмотрел на меня голубыми и ясными, как у малого ребенка, глазами. Мы помолчали. Я боялась задавать вопросы, жутко пугаясь, что у Баландина вновь начнется приступ заикания. Константин Иннокентьевич тоже, видимо, боялся, поэтому мы слишком долго молчали. В конце концов, работодатель первым должен задавать вопросы. Я – тестируемая, а полковник – лицо заинтересованное. Тот, кто выдает зарплату, тот пусть и мучается, а кто получает, может отдохнуть некоторое время. Полковник мысленно подсчитывал, во сколько я обойдусь «Кальпурнии». Наконец Баландин сделал первую попытку осуществить разговорную речь, он пошлепал губами, покраснел, налился кровью, выпучил глаза, от жалости и сострадания мне пришлось перекинуть взгляд на противоположную стену. Большой плакат изображал женщину, точнее – римскую матрону. Видимо, это и была знаменитая Кальпурния.

– Это – Кальпурния, – вдруг произнес Баландин, будто это и не он вовсе только что бессильно и немо разевал рот. – Последняя жена Цезаря.

– Д-да, я знаю, – прошептала я.

– Это я придумал, как назвать мое предприятие. Все нормальные имена уже разобрали. Мне досталась жена великого полководца. Инесса, а что вы умеете делать? – спросил Баландин.

– Я… это… все умею делать, – я покосилась на него и быстро отвернулась. Кажется, у него начались большие сложности со следующим вопросом.

– Мы пригласили вас, чтобы вы наладили нам общественные связи. Контакты, отношения, взаимные интересы – все требует системного подхода, вы согласны, Инесса?

Баландин быстро гасил приступы, можно было не бояться за исход его дальнейшего самочувствия.

– Систематизация взаимных интересов – это здорово, – я внутренне хихикнула. Внешне же ничем не показала своего отношения. А что мне еще оставалось делать? Работа нужна. Дома котенок ждет, нервничает. Может, его Цезарем назвать? И мама волнуется, за сердце хватается, ищет веские доводы, стремясь защитить дочь от личностного распада.

– Тогда приступайте, ваш стол будет в соседнем кабинете, у нас идет ремонт, мы оборудуем оружейную комнату, видите, встраиваем в стену хранилище, – полковник Баландин перешагнул через таз с цементным раствором. Я слегка зацепилась за кирпич, мысленно обратившись к райским кущам «Планеты». В земле обетованной цветут вишневые сады, повсюду торчат бонсаи и пальмы, а я вынуждена натыкаться на кирпичи и тазы с цементом. На джинсах пятна, ботинки в грязи, господи, куда я попала, хочу немедленно обратно, в искусственный рай, к Бобылеву, попрошусь к нему на ручки.

– Работайте, – отставной полковник ушел. Я осталась одна в холодном и мрачном кабинете. Даже не объяснил, что я должна делать. Какие связи систематизировать – тазы с кирпичами, что ли? Остаток дня тянулся бесконечно долго. Голубенко звонить не стала. Он обязательно потребует плату за трудоустройство. А вдруг я не сумею наладить общественные связи? И полковник Баландин уволит меня, как это уже сделала Старосельская.

День все-таки закончился. Я осторожно выглянула за дверь. Никого. Пусто. Интересно, а кто еще, кроме заики-полковника, работает в «Кальпурнии»? Почему в этом помещении стоит напряженная тишина, вообще-то это обычная квартира, двухкомнатная, малогабаритная, переделанная под офис. Для Кальпурнии сойдет. Все-таки это была последняя жена полководца. Это вам не блистательная Клеопатра. На часах около семи вечера. Я высунула нос наружу, но Баландина уже не было. Кабинет закрыт. Пора домой. И я вышла на улицу. Порывом ветра мне разметало волосы, разбирая пряди, убирая их с лица и глаз, я увидела Баландина. Полковник ремонтировал машину. Даже моя «девятка» когда-то в далеком прошлом выглядела гораздо импозантнее, нежели изъезженная «Волга» полковника, изношенная до состояния резиновых тапочек Коли Гришанкова.

– Вы уже домой, Инесса? – Баландин даже нахмурился. Ему явно не понравился мой самовольный уход с рабочего места.

– Константин Иннокентьевич, скажите, пожалуйста, какая у меня будет зарплата? – спросила я, набравшись храбрости, решив брать быка за рога, но не забыла состроить при этом невинные глазки. В первую очередь надо выяснить основной экономический вопрос – почем нынче систематизация взаимовыгодных отношений?

– Вы еще без году неделя в «Кальпурнии», одного дня толком не отработали, а уже о зарплате спрашиваете, – помрачнел Баландин. Он опять начал задыхаться. Хватанул ртом холодный воздух и задохнулся, даже посинел, но я не испугалась. Это мы уже проходили.

– О-основной эк-кономический з-за-закон, – в ответ, кажется, я тоже начала заикаться. Заикание – заразное заболевание. Теперь я это точно знаю.

– Триста долларов вас устроит? – вдруг спросил полковник. Он уже передумал уходить на тот свет, весь разрумянился, посвежел. Я широко раскрыла рот. Закрыть его так и не смогла. Я глотала порывы чрезмерно усиленного ветра, вытаращив глаза, а Баландин в это время, ухмыльнувшись, хлопнул крышкой багажника и с довольным видом удалился в «Кальпурнию». Можно сказать, оставил девушку в критическом положении.

Триста долларов мне хватит ровно на три дня. В «Планете» я получала почти две тысячи зеленых. Я привыкла жить на широкую ногу. Мне нужны деньги, но не триста баксов. Я докажу Баландину, что на эти деньги не смогут прожить даже самые что ни на есть скромные пенсионеры. Но ничего доказывать мне не пришлось. Баландин выглянул из окна и громко свистнул, призывая меня в «Кальпурнию». Ну и нравы у этой матроны. Что-то не нравится мне она. Я подумала и двинула свои стопы в противоположном направлении от «Кальпурнии».

Я могу делать забег лишь на короткие дистанции. Есть одно смешное слово. Лошадей, берущих призы на средних и коротких дистанциях, называют фляерами. Весьма схожее с жаргонным словом «фраер». Фляер, фраер, в сущности, какая разница. Я резво бежала иноходью к ближайшей станции метро, будто собиралась взять приз. Я живу в центре, а «Кальпурния» зарегистрирована в Красногвардейском районе. Мне придется потеть в общественном транспорте в случае благоприятного заключения трудового соглашения. Еще не достигнуты дипломатические договоренности, а отставной полковник Баландин нагло предлагает мне триста зеленых за систематизацию клиентов. От полковничьей наглости я сильно разозлилась и в быстром темпе добежала до дома. Могу сказать, что по дороге никого не видела, ничего не заметила и не ощутила. Теснота и давка проскользнули мимо сознания и тела, будто я парила в воздухе. Мысли были поглощены святотатственным предложением Константина Иннокентьевича. Оценить мои профессиональные способности в триста долларов мог лишь ненормальный. Я решила больше не беспокоить «Кальпурнию». Бог с ней, проживет без меня. Мы молча поужинали с будущим Цезарем, скудно и скромно, как два монаха. Настроение было аховое. Мы даже не поиграли. Сразу после убогого ужина оба завалились в кровать и уставились в потолок, будто на нем что-то можно было прочитать, к примеру, дальнейшую судьбу. Но на потолке ничего не пропечатывалось. Телефон безмолвствовал. Все умерли. Тишина была какая-то въедливая и тягучая. Мне жутко хотелось, чтобы кто-нибудь позвонил. Есть же кто-нибудь живой в этом городе? Незаметно я задремала. Котенок царапнул меня по носу. Звонил телефон. Наверное, мама.

– Дочка, как ты? Здорова? – Заботливый мамин голос вызвал во мне раздражение. Как бы мне хотелось услышать сейчас чей-нибудь другой голос.

– Да, мам, все в порядке: здорова, сыта, устроена, – я сказала, что устроена, чтобы мама отстала от меня, но она назойливо прицепилась к этому слову.

– Ты нашла работу? Где, в каком районе, у кого? Доченька, какое счастье, ты вернула меня к жизни, – мама несказанно обрадовалась. А у меня больно засвербело внутри, где-то в области сердца, видимо, стыдно стало.

– Мам, ничего интересного, так себе, рутинная работа, ты обещала мне халтуру найти. Где твоя писательница – жива, творит? – Я пыталась перевести мамины восторги на практические вопросы.

– Творит, творит, хочешь, я сама тебе привезу рукопись книги? – Мама явно набивалась в утешительницы. А у меня появился курьер по добыче интеллектуальной халтуры.

– Привези, мне все равно, – я жалобно скривила губы. Плохо мне без моральной поддержки. Мама не в счет. Из нее рвется чувство материнского долга.

– Завтра привезу, успехов на новой работе! – Кажется, маму не волнует, сколько мне будут платить, кто у меня начальник и почему у меня льются слезы – сами по себе, текут и текут.

Бобылев почему-то не звонит. Он забыл свои слова – «до самой смерти». А я помню. У меня отличная память. Я положила трубку в гнездо и взяла в руки пульт, пощелкала, переключая каналы. Надо бы послушать «Новости». Вдруг появилось что-то новенькое. Но нет, ничего такого. Мир жил по своим обычным законам. Международные новости добавили мне горчинки в трагический сплав. Мало мне своих бед. Так тут еще мировые. Тоска. Кажется, я заболела мировой скорбью. Я выключила телевизор. Забросила пульт в угол. Пусть звезды женятся, болеют, страдают. Хочу спрятаться от всех. И еще больше хочу, чтобы меня любили, пусть это будет всего лишь один человек – один-единственный, но пусть он меня любит, и никогда не забывает, и помнит обо мне всегда, даже сейчас, в эту минуту. Я хочу, чтобы он вспомнил обо мне. Если напрячь волю и разум, можно вызвать в другом человеке ответную реакцию. Он сразу откликнется и тотчас же наберет номер моего телефона. Я даже побурела от напряжения, но телефон словно онемел. Бобылев не услышал мой призыв. Можно было лопнуть от внутреннего высоковольтного Везувия, но заставить зазвонить телефонный аппарат выше моих сил. Все-таки я обычная девушка, не трансцендентная, и не обладаю магическими возможностями. Если бы можно было приколдовать Бобылева, я бы все-таки не решилась вмешиваться в игру жизни. Страшно. А вдруг я его разлюблю когда-нибудь?

Я незаметно уснула. Во сне я догоняла самолет. Он уже стоял на парах, а у меня не было в билете какой-то отметки. Незнакомые люди заставляли меня спешить, куда-то бежать, чтобы я успела оформить регистрацию. Я опаздывала, видела взлетающий самолет, но бежала и бежала, чтобы догнать его. В конце концов я успела впрыгнуть на подножку автобуса, мчавшегося к самолету. Я висела на ручке двери, одной ногой цепляясь за воздух, второй стараясь встать на ступеньку. Ноги скользили мимо, но автобус летел навстречу самолету, и я помню сладкое ощущение успеха – успела, не опоздала, схватила птицу счастья за хвост. С этим ощущением я проснулась. За окном лил осенний дождь, точно такой же, как в ноябре, – мрачный и тоскливый. Странный дождь, зачем он приплелся в мой город из будущей осени? Сейчас весна, апрель, вместо унылого дождя должно сиять солнце, выжигая из головы зимние тягучие сны. Цезарь лениво потянулся и зевнул. Его не волновали мои грезы и тревоги. Кот требовал внимания, он хотел завтракать. Причем немедленно. Мы поели, каждый из своей миски. Немного поразмышляв над фатальным сном, я все-таки решила навестить «Кальпурнию». Работа на дороге не валяется. Зарплата маленькая, зато я могу освоить новое дело. В охранной структуре я еще не работала. Интересно все-таки, заманчиво. Мне любой опыт пригодится. Впереди у меня целая жизнь. Кальпурния ласково улыбнулась мне из своего римского далека. Оказывается, мы можем догнать друг друга во времени.

Отставной полковник Баландин чинил автомобиль. Наверное, он вообще не уходил домой, так и проторчал возле изъезженной «Волги» всю моросную ночь. В лыжных шароварах, в шапочке с помпоном, в короткой курточке, Константин Иннокентьевич удивительно походил на моего соседа Бориса Захарыча, будто они кровные родственники. Наверное, они одеваются в одном магазине, видимо, в Питере открылся такой спецбутик для трудоголиков. Увидев меня, полковник побагровел, видимо, не ожидал встретить ранним холодным утром столь удивительное чудо. «Чудо» скорбно потупилось, ковыряя носком ботинка дыру в асфальте.

– И-и-и-и… – разнеслось по двору.

– Инесса, – шепотом подсказала я.

– Инесса, приветствую вас, не ожидал еще раз увидеться, – сказал вдруг полковник четким и ясным голосом, будто это и не он вовсе никак не мог выговорить удивительное имя неординарной девушки. Накрапывал мелкий дождь, продуваемый холодным ветром, будто на небе кто-то вывесил серый полотняный полог, забыв его пришпилить. Полог низко провис над городом, угрожая рухнуть вниз, чтобы внезапно опрокинуть на сонных горожан потоки ледяной воды вперемежку с северным ветром.

– Константин Иннокентьевич, что прикажете делать? – я заговорила, как юродивая. А что мне еще оставалось делать? Новая роль требовала игры от бесталанной актрисы.

– Сейчас объясню. – Баландин вытер черные руки о лыжные штаны и прошел в «Кальпурнию». Сегодня он шел впереди меня, не отступая в сторону, не предлагая даме пройти первой. Галантность закончилась, вся вышла. Я скривилась. Во сне я успела уцепиться за поручень, схватила птицу за хвост. А наяву? Психолог долго бы разжевывал мой сон, дескать, у пациента здоровая психика, он успел догнать и перегнать самолет. Я и без психолога знаю, что у пациента здоровая психика. Только вот с Баландиным не умею разговаривать. А это плохо. Непрофессионально. У обоих пациентов наличие здоровой психики, а понять друг друга они почему-то не в состоянии. В конце концов, сегодня я приехала не из-за трехсот долларов, это ведь мелочи, копейки по сравнению с непрерывным ростом валютного баланса в международной экономике. Я приехала, чтобы понять, кто такой этот полковник Баландин. Что у него внутри, что ему нужно от жизни – частный охранник Баландин несомненно представляет собой интересный экземпляр, этакая своеобразная особь мужского пола в звании отставного полковника. Нужно научиться разговаривать с любым человеком, каким бы странным он ни казался на первый взгляд.

– Инесса, составьте, пожалуйста, рекламную брошюру для наших клиентов. У нас полный завал. Сейчас у нас нет ни одного заказчика. Мы прогораем. Даже за электричество заплатить нечем.

Баландин угрюмо швырнул мне через стол какой-то журнал. Я рассеянно полистала. Фирмы, организации, структуры. Рекламный буклет отвратительного качества. В «Планете» я делала глянцевые проспекты международного класса. Страшно терять квалификацию. В приемнике истерическим басом завывал модный певец, создавая колорит в экстремальной обстановке, ужасно фонил при этом. Он никак не мог куда-то дойти. Все шел и шел, а дойти не мог, видимо, силы закончились. Дойдешь-дойдешь. Когда-нибудь. Я потрогала горящее ухо. Баландин заметил.

– Вам не нравится? – удивленно спросил полковник. Тоже мне, меломан. Он даже не заикнулся ни разу, видимо, поддерживал ритмичный музыкальный фон на время нашей беседы.

– Не знаю, не думала об этом, в смысле, нравится не нравится, – я скосила глаза на Кальпурнию, дескать, нравится ли ей песня. Кажется, матроне тоже не нравится, Кальпурния явно не переносила современное искусство. Если бы не вышла замуж за Цезаря, сейчас бы не слушала всякую чушь против своей воли.

– А мне очень нравится. И моей супруге тоже, – сообщил Баландин. Я мысленно порадовалась за полковника и его жену. Бог ты мой, у такого еще и супруга какая-то имеется!

– Можно провести конференцию частных охранных предприятий. Организовать выставку специальных средств. Продать их другим организациям. Получится большая прибыль, – сказала я вслух. Словно уже решила отработать свои кровные триста баксов.

И тут я испугалась. Баландин скорчился в своем кресле, съежился, вытянулся, забился, как разогнутая пружина, все это он проделывал в обычной своей манере, глотая воздух и шлепая помертвевшими губами. Кальпурния жестко прищурилась. Наконец-то она увидела своего мучителя в унизительном положении. Долго же она ждала этого благословенного момента. Дождалась. Счастливая. Я вежливо улыбнулась.

– Константин Иннокентьевич, я что-то не так сказала? Конференция выправит положение «Кальпурнии», мы привлечем клиентов, распиарим наши возможности, будьте уверены. Деньги потекут рекой. Мы сможем заняться охраной банков на взаимовыгодных условиях. Заводы и фабрики встанут в очередь, чтобы получить наши услуги.

Я спокойно излагала доводы. Мне нравилась собственная идея: если я смогу претворить в жизнь свежую концепцию – мои ставки на рынке труда заметно возрастут.

– И-и-и-иииии… – протяжный всхлип Баландина перекрыл хрипатый бас Расторгуева.

– Инесса, – подсказала я, стараясь оставаться безупречно вежливой.

– Инесса, – подхватил Баландин, – какие специальные средства вы собрались продавать на выставке?

Полковник справился с очередным приступом. А певец – с поставленной задачей, все-таки дошел. Кажется, он никак не мог дойти до дома. Где у него этот дом находится? Кальпурния заговорщически подмигнула мне, видимо, она встретила во мне избавительницу от каторжного пребывания в охранном предприятии. Она явно хотела сбежать из этого дома. Кальпурния, видимо, взяла меня в тайные сообщницы, могла бы и не подмигивать, я и без нее знаю: если две женщины смогут договориться между собой, то вдвоем, в одной связке они способны сдвинуть земной шар с оси. Легко. И межгалактическая катастрофа обеспечена.

– Наручники, резиновые дубинки, газовые баллончики, бронежилеты, пистолеты, в конце концов, – раздраженно бросила я. Надо же – полковник, хоть и отставной, а в спецсредствах абсолютно не разбирается.

– В «Кальпурнии» ничего нет, даже наручников, – сказал Баландин, изо всей силы плюхнувшись головой на спинку кресла. Голова отвисла назад, тело выгнулось, ноги выехали из-за стола. Я удивленно воззрилась на разъехавшееся туловище полковника. Невиданное зрелище – полковник, распавшийся на отдельные части, без сердцевины. Можно продавать редкий экспонат на выставке достижений народного хозяйства.

– А как же вы охраняете коммерческие фирмы? – я задала, в общем-то, идиотский вопрос. Охранное предприятие без специальных средств – это что-то новое и экстремальное на рынке охранных услуг.

– Оружейная комната еще не оборудована, наручники потеряли, дубинок у нас никогда не было. Пистолеты мы не закупали. Хранить негде. Запрещено. Охраняем клиентов голыми руками, – терпеливо объяснял Баландин, слишком терпеливо, будто с полоумной разговаривал.

– А-а-а-а… – понеслось по комнате, эхом отталкиваясь от стен. В этот раз ужасные возгласы вылетали из меня, толкаясь во все углы. Баландин молчал, как истукан. Все-таки заикание – заразное заболевание. Вроде чумы или холеры, короче, настоящая сибирская язва – это проклятое заикание. Теперь понятно, почему в «Кальпурнии» стоит гробовая тишина. Коллектив не выдержал испытаний непредвиденными формами коммерческого сотрудничества. Баландин сам руководит, сам охраняет – самого себя. Сидит крепко. Надежно. В общем, сам себе клиент.

– А ваши клиенты знали об этом? – наконец-то заговорила я, оглянувшись на Кальпурнию. Она еле заметно кивнула мне, дескать, действуй в том же направлении.

– А зачем им знать? – спросил Баландин. – Ваша задача состоит в том, чтобы привлечь клиентов. А там разберемся.

Я вспомнила крутую охрану Бобылева: вертушки с магнитными лампочками, камеры видеонаблюдения, черную униформу охранников, бейджи, сигнализацию, бесстрастные физиономии сотрудников службы. И я безумно затосковала. Мне стало жаль будущих клиентов. Они доверчиво вверяют самое ценное имущество полковнику Баландину, чтобы он сохранил его, а у него даже газового баллончика нет. Полковник хочет, чтобы я обманула предпринимателей, заманив их льстивыми и лживыми обещаниями, помогла выкачать из них деньги. Не выйдет. Тоже мне, нашел аферистку по рекомендации. Я не аферистка, я – фляер. Золотой призер на короткие дистанции.

– Константин Иннокентьевич, мне пора. У меня масса дел, я спешу. – Я медленно поднялась со стула, посмотрела на Кальпурнию, подошла к стене и сорвала компьютерный рисунок. Свернула в рулончик и сунула под мышку.

– Что вы делаете, Инесса? – заорал полковник. Я заметила, что он ни разу не заикнулся. Даже не посинел и абсолютно не позеленел. Так и остался бурым, с ярким апоплексическим румянцем на морщинистых щеках.

– Я забираю последнюю жену Цезаря с собой. Я не оставлю ее вам на растерзание. Прощайте.

И я вышла на улицу, чувствуя, что мои щеки пылают от стыда и обиды. Голубенко полагал, что я соглашусь на любую работу. В моем отчаянном положении смешно разыгрывать из себя невинность. Но я не смогу работать в подобном заведении. Не смогу. Буду временно перебиваться переводами. А там видно будет. Вместе с Кальпурнией мы удалились на безопасное расстояние от страшного полковника. На Кондратьевском проспекте я выдохнула скопившееся раздражение. Было от чего разозлиться. Я сердилась на себя, на обстоятельства, на Баландина. Я покопалась в своей голове, отыскивая мало-мальски подходящую мысль. Но там уже сидел Бобылев. Он увесисто разместился во всех миллиардных ячейках неисчислимых мозговых клеток. Никак не прогнать его оттуда. Для этого целую жизнь нужно потратить. Наверное, Сергей не хотел бы, чтобы я работала у полковника Баландина рекламным менеджером. И я воспарила над городом; разогнала тучи, расправила облака, взлетела над серым пологом – за ним сияло весеннее солнце. Яркое, страстное, бушующее солнце. Я купалась в радостных лучах, крепко прижимая к себе рулончик с изображением освобожденной из плена надменной Кальпурнии.

Шли дни. День за днем. Сутки прочь. Ночью я работала. На полу, в креслах, на кровати – повсюду валялись словари, разорванные листы бумаги, карандаши, ручки, фломастеры. Котенок на первых порах поиграл немного в переводчика, потом ему надоело это утомительное занятие. Он явно заскучал, а мне нельзя было расслабляться. Перевод требовал вдумчивости, погруженности, осмысления. Ночная жизнь не позволяла летать в облаках, предаваться мечтам, копаться в мыслях. Телефон по-прежнему безмолвствовал. Иногда я натыкалась взглядом на телефонный аппарат, и внутри меня разгоралось безудержное желание швырнуть бесполезную вещь в помойное ведро, но, вспомнив, что я могу остаться без связи с внешним миром, тут же гасила в зародыше буйные порывы. Мама, всучив мне рукопись, окончательно успокоилась, видимо, успела проглядеть черновики. Скорбный труд кого угодно мог загнать в состояние покорности перед обстоятельствами. И я тупо нанизывала слово за словом, будто пряла бесконечную пряжу. Мир жил собственной жизнью, как отдельный организм. А я совсем не думала о будущем. Я не хотела торопить время. Иногда время торопливо бежало, пытаясь обмануть меня, дескать, проскочит весна, наступит лето, а там, глядишь, пойдут осенние дожди. Но чаще оно тянулось, выматывая из меня жилы. Меня не станет, а время по-прежнему будет идти, спешить, торопиться и тянуться, как липкая лента. И никто не заметит моего исчезновения, а мир останется прежним. Люди будут заниматься привычными делами. А я еще не умерла. Я перевожу ненужную и никчемную книгу, чтобы не умереть с голоду. Я заплакала от жалости к себе и незаметно уснула.