Текст книги "Альрауне"

Он почти не сознавал, что он идет. У него было чувство, будто он лежит, растянувшись, на грязной мостовой, поверженный глухим страшным ударом в голову.

Он шел долго, прошел много улиц. Останавливался перед афишными столбами, читал большие плакаты. Но видел только слова – не понимал их.

Потом попал на вокзал. Подошел к кассе и попросил билет.

– Куда? – спросил кассир.

Куда? Да, куда же? И он сам удивился, когда его голос ответил:

– В Кобленц.

Он стал шарить в карманах, отыскивая деньги.

– Билет третьего класса! – крикнул он.

На это денег еще хватало.

Он поднялся по лестнице на перрон и только тут заметил, что он без шляпы.

Сел на скамейку и стал ждать.

Потом увидел, как пронесли носилки, позади них шел доктор Петерсен. Он не двинулся с места. У него было чувство, точно он тут совсем ни при чем, он видел, как подъехал поезд, заметил, как врач зашел в купе первого класса и как носильщики осторожно внесли свою ношу.

Он сел в последний вагон.

По его губам пробежала странная улыбка. «Правильно, правильно, – подумал он. – В третьем классе как раз для слуги, для сутенера».

Но тотчас же забыл обо всем. Забрался в угол и стал смотреть пристально на пол.

Глухое чувство не оставляло его. Он слышал, как выкрикивают названия станций; временами ему казалось, будто они следуют непрерывно одна за другой, точно мчатся, как искры по проволоке. А потом снова вечность стала разделять один город от другого…

В Кёльне ему пришлось пересесть и ждать поезда, который шел вверх по Рейну. Но он не заметил никакой перемены, не почувствовал, сидит он на скамейке перрона или в вагоне.

Потом он очутился вдруг в Кобленце, вышел из вагона и пошел снова по улице. Наступила ночь. Он вдруг вспомнил, что ему ведь нужно в крепость. Он перешел через мост, взобрался в темноте на скалу по узкой тропинке.

Неожиданно очутился он наверху, на казарменном дворе, в своей камере, на постели.

Кто-то шел по коридору. Вошел к нему в камеру со свечой в руке. Это был морской врач, доктор Клаверьян.

– Вот как! – послышалось на пороге. – Фельдфебель был, значит, все-таки прав! Ты вернулся! Ну, так пойдем же скорее – ротмистр держит банк.

Франк Браун не шевелился, он не слышал почти слов товарища. Тот взял его за плечо и встряхнул.

– Ты уже спишь? Соня! Не глупи, пойдем!

Франк Браун вскочил точно ужаленный. Схватил стул, поднял его, подошел ближе.

– Убирайся вон, – прохрипел он, – вон, негодяй!

Доктор Клаверьян остановился как вкопанный, посмотрел на его бледные, искаженные черты лица с тупыми угрожающими глазами. В нем проснулось вдруг все, что оставалось еще от врача, и он моментально понял, в чем тут дело.

– Вот как? – сказал он спокойно. – Тогда извини. – И вышел из камеры.

Франк Браун постоял минуту все еще со стулом в руках. Холодная улыбка играла на его губах. Но он не думал ни о чем, решительно ни о чем.

Он услышал стук в дверь, точно откуда-то издали, поднял глаза – перед ним стоял маленький поручик.

– Ты уже вернулся? – спросил он. – Что с тобою? – Он испугался, выбежал из камеры, когда Браун ничего не ответил, и вернулся со стаканом и бутылкой бордо. – Выпей, тебе станет лучше.

Франк Браун выпил вина. Он чувствовал, как проникало оно в его пульс, чувствовал, как его ноги дрожат, точно грозят подломиться под ним. Он тяжело опустился на постель.

Поручик помог ему лечь.

– Пей, пей, – настаивал он.

Но Франк Браун отстранил стакан.

– Нет, нет, – прошептал он. – Я буду пьян. – Он слабо улыбнулся. – Мне кажется, я еще сегодня не ел.

Откуда-то послышался шум, громкий смех и крики.

– Что они делают там? – спросил он равнодушно.

Поручик ответил:

– Играют. Вчера приехало двое новых. – Он опустил руку в карман. – Да, впрочем, чтобы не забыть, я получил за тебя телеграфный перевод на сто марок, только что, вечером. Вот он!

Франк Браун взял бланк, но должен был прочесть его дважды, прежде чем понял.

Дядюшка посылал ему сто марок и телеграфировал: «Посылаю в виде аванса».

Он вскочил с места. Туман разорвался, и красный кровавый дождь хлынул перед глазами.

Аванс! Аванс? За то, что предложил ему старик?!

Поручик протянул ему деньги.

Он взял их, он чувствовал, как они жгут ему пальцы, и эта боль, которую он испытывал чисто физически, принесла ему какое-то странное облегчение. Он закрыл глаза и стал наслаждаться этой жгучей болью, которая подымалась по пальцам, шла вверх по рукам и пронизывала все его тело. Сжигала чувство этого последнего страшного оскорбления.

– Давай сюда! – закричал он. – Давай вина!

Он пил, выпил много; ему казалось, точно вино заглушает это жгучее пламя.

– Они играют? – спросил он и взял его за руку. – Пойдем, пойдем к ним!

Они пошли в собрание.

– Вот и я! – вскричал он. – Сто марок на восьмерку. – Он кинул деньги на стол.

Ротмистр вынул семерку.

Глава V,
повествующая о том, кого они выбрали отцом и как смерть была восприемницей Альрауне

Доктор Карл Петерсен подал тайному советнику большую красиво переплетенную книгу, которую он заказал по специальному его распоряжению. На красной коже в верхнем левом углу красовался старинный герб тен Бринкенов, а в середине сияли большие инициалы: А. т. Б.

Первые страницы были пусты: профессор оставил их для того, чтобы записать на них всю предварительную историю. Рукопись начиналась рукою доктора Петерсена и содержала краткое и простое жизнеописание матери того существа, которому посвящена была эта книга. Ассистент заставил девушку рассказать себе еще раз всю свою жизнь и тотчас же записал ее в эту книгу. Здесь были перечислены даже те наказания, которым она подвергалась: дважды она была осуждена за бродяжничество, пять или шесть раз за нарушение полицейских правил, касающихся ее профессии, и один раз даже за воровство. Но она утверждала, что в этом была совершенно неповинна: ей просто подарили бриллиантовую булавку. Далее шло – опять рукою доктора Петерсена – жизнеописание отца, безработного горнорабочего Петера Вейнанда Нерриссена, осужденного на смертную казнь по приговору суда присяжных. Прокуратура любезно предоставила в распоряжение доктора все документы, и с помощью их он и составил его биографию.

Судя по ней, Нерриссен еще с детства был предназначен самою судьбою к тому, что его теперь ожидало. Его мать закоренелая алкоголичка, отец поденщик, был судим несколько раз за жестокое обращение. Один из братьев сидел уже десять лет в тюрьме. Сам Петер Вейнанд Нерриссен после окончания школы поступил в учение к кузнецу, который засвидетельствовал затем на суде его искусную работу, а также невероятную силу. Тем не менее он его скоро прогнал, потому что тот не позволял говорить себе ни единого слова, да и, кроме того, на него жаловались все женщины. После этого он служил на многих фабриках и поступил наконец на завод «Феникс» в Руре. От военной службы его освободили по физическим недостаткам: на левой руке у него не хватало двух пальцев. В профессиональных союзах он никогда не участвовал: ни в старых социалистических, ни в христианских, ни даже в гиршдункеровских, это обстоятельство старался использовать в его защиту на суде адвокат. С завода его прогнали, когда он в драке тяжело ранил ножом оберштейгера. За это его судили и приговорили к году тюрьмы. С момента его выхода из тюрьмы точных сведений о нем не имеется; тут приходится полагаться всецело на его собственные показания. Судя по ним, он начал бродяжничать, перешел дважды через Альпы и скитался от Неаполя до Амстердама. По временам он работал и несколько раз сидел за бродяжничество и мелкие кражи. По-видимому – так утверждал по крайней мере прокурор, – он за эти семь-восемь лет совершил и несколько более тяжких преступлений.

Преступление, за которое его осудили теперь, было не совсем ясно: остался неразрешенным вопрос, было ли то убийство с целью грабежа или на половой почве. Защита старалась изобразить его в следующем виде: обвиняемый однажды вечером встретил в поле девятнадцатилетнюю, хорошо одетую помещичью дочь Анну Сивиллу Траутвейн и сделал попытку ее изнасиловать. Но встретил сопротивление, и, главным образом затем, чтобы заглушить ее дикие крики, он выхватил нож и убил ее. Вполне естественно, что, желая скрыться, он украл затем бывшие при ней деньги и снял некоторые драгоценные вещи. Это объяснение противоречило, однако, данным вскрытия трупа, которое установило страшное надругательство над жертвой: преступник изрезал ее ножом, причем удары были нанесены с изумительной правильностью. Документ заканчивался так, что пересмотр дела был отклонен, что корона не воспользовалась последним своим правом помилования и что казнь назначена была на следующий день в шесть часов утра. В заключении еще значилось, что преступник согласился на предложение доктора Петерсена, потребовав за это две бутылки водки, которые он получил в восемь часов вечера.

Тайный советник прочел описание и возвратил доктору книгу.

– Отец дешевле матери! – рассмеялся он. Потом обратился к ассистенту: – Так вы, значит, будете присутствовать на казни. Не забудьте взять с собою физиологический раствор соли и торопитесь по возможности – дорога каждая минута. Особых распоряжений на этот счет я вам не даю. Сиделки приглашать не нужно: нам поможет княгиня.

– Княгиня Волконская, наверное? – спросил доктор Петерсен.

– Да, да, – кивнул профессор, – у меня есть основание привлечь ее к этой операции, да и она сама очень интересуется ею. Да, кстати, как сегодня наша пациентка?

Ассистент ответил:

– Ах, ваше превосходительство, это старая песня, одна и та же все три недели, как она здесь. Плачет, кричит и буянит, требует, чтобы ее выпустили. Сегодня опять разбила два таза.

– Пробовали ли вы ее уговаривать? – спросил профессор.

– Конечно, пробовал, но она не дает говорить ни слова, – ответил доктор Петерсен. – Положительно счастье, что завтра все будет уж кончено. Но как сумеем мы удержать ее до рождения ребенка – для меня загадка!

– Вам не придется ее разрешать, Петерсен. – Тайный советник снисходительно потрепал его по плечу. – Мы найдем уж средство, делайте только свое дело.

Ассистент почтительно ответил:

– Можете во всем на меня положиться, ваше превосходительство.

Раннее утреннее солнце поцеловало густую листву чистенького садика, в котором была расположена женская клиника тайного советника. Оно скользнуло лучами по пестрым, еще влажным от росы клумбам георгин и приласкало высокий, вьющийся, кудрявый хмель на стене. Пестрые чижики и большие дрозды прыгали по гладким дорожкам, по скошенной траве. Проворно взлетели все они в воздух, когда восемь железных копыт загремели по каменной мостовой улицы.

Княгиня вышла из экипажа и быстрыми шагами прошла через сад. Щеки ее горели, высокая грудь подымалась, когда она взошла по лестнице в дом.

Навстречу ей вышел тайный советник и сам отворил дверь.

– Да, ваше сиятельство, вот это я называю пунктуальностью! Зайдите, пожалуйста. Я приготовил для вас чаю.

Она сказала – голос ее едва повиновался ей, она задыхалась от волнения:

– Я – прямо оттуда. Я видела все. Это… это меня так взволновало!

Он провел ее в комнату:

– Откуда, ваше сиятельство? С казни?

– Да, – ответила она. – Доктор Петерсен тоже сейчас будет здесь. Получила билет – еще вчера вечером… Это было… так страшно… так…

Тайный советник подал ей стул.

– Может, налить вам чаю?

Она кивнула.

– Пожалуйста, ваше превосходительство, будьте добры! Как жаль, что вас не было там! Какой он красивый, здоровый, сильный, высокий…

– Кто? – спросил профессор. – Преступник?

Она начала пить чай.

– Ну да, убийца! Сильный, стройный, могучая грудь, как у атлета. Огромные мускулы, как у быка?…

– Вы, ваше сиятельство, видели всю процедуру? – спросил тайный советник.

– Превосходно видела! Я стояла у окна, как раз передо мной был эшафот. Он немного шатался, когда его выводили – его должны были поддерживать. Будьте добры, еще кусок сахару.

Тайный советник подал ей сахар.

– Он что-нибудь говорил?

– Да, – ответила княгиня. – Даже два раза. Но всякий раз по одному слову. Первое, когда прокурор прочел ему приговор. Он закричал вполголоса, но, право, я не могу повторить этого слова.

– Но ваше сиятельство! – Тайный советник ухмыльнулся и слегка погладил ее по руке. – Передо мною вам, во всяком случае, стесняться нечего.

Она рассмеялась:

– Конечно, конечно, нет. Ну так вот, дайте мне, пожалуйста, кусочек лимону, мерси, положите прямо в чашку, ну, так вот, он сказал… нет, я не могу повторить…

– Ваше сиятельство! – тоном легкого упрека заметил профессор.

– Тогда закройте глаза.

Тайный советник подумал: «Старая обезьяна!» Но все же закрыл глаза.

– Ну? – спросил он.

Она все еще жеманилась.

– Я… я скажу по-французски.

– Ну хоть по-французски! – воскликнул он с нетерпением.

Она сложила губы, нагнулась к нему и шепнула что-то на ухо.

Профессор откинулся немного назад, крепкие духи княгини были ему неприятны.

– Так вот, значит, что он сказал!

– Да, и произнес это так, точно хотел сказать, что ему все безразлично. Мне в нем это понравилось.

– Еще бы, – согласился тайный советник. – Жаль только, что он не сказал этого по-французски. Ну, а другое слово?

– Ах, оно было уже неинтересно. – Княгиня пила чай и ела кекс. – Второе слово испортило хорошее впечатление, которое он на меня произвел. Подумайте только, ваше превосходительство, когда палач взял его, он начал вдруг кричать, плакать, как ребенок.

– Ах! – воскликнул профессор. – Еще чашечку чаю, ваше сиятельство? Что же он закричал?

– Сначала он сопротивлялся молча, но изо всех сил, хотя обе руки были у него связаны за спиною. Помощники палача кинулись на него, а сам палач во фраке и белых перчатках стоял спокойно и только смотрел. Сначала мне понравилось, как преступник стряхнул с себя троих молодцов; они опять бросились на него, но он не давался. О, как взволновало это меня, ваше превосходительство!

– Могу себе представить, ваше сиятельство, – заметил он.

– А потом один из помощников палача подставил ему ногу и быстро поднял сзади его связанные руки. Он упал. И, наверное, понял, что сопротивление не приведет ни к чему, что его песенка спета. Быть может, он был пьян, а потом вдруг протрезвел. Да, и вдруг закричал…

Тайный советник улыбнулся.

– Что же он закричал? Не закрыть ли мне снова глаза?

– Нет, вы можете спокойно открыть их. Он стал сразу каким-то робким, жалким, беспомощным и закричал: мать… мать… мать! Много раз. Наконец они поставили его на колени и впихнули голову в круглое отверстие доски.

– Так, значит, до последней минуты он звал свою мать? – переспросил тайный советник.

– Нет, – ответила она, – не до последней. Когда доска обхватила ему шею и голова показалась с другой стороны, он сразу вдруг замолчал, в нем что-то, наверное, произошло.

Профессор стал слушать со вниманием.

– Вы хорошо видели его лицо, ваше сиятельство? Вы заметили, что в нем происходило?

Княгиня ответила:

– Видела я превосходно, но что было с ним – я не знаю. Да ведь это продолжалось всего одно мгновение: палач оглянулся вокруг, все ли в порядке, а рука его уже искала кнопку, чтобы опустить нож. Я увидела глаза убийцы, они были широко раскрыты в какой-то безумной страсти, увидела широко раскрытый рот и жадные, искаженные черты лица…

Она замолчала.

– Это все? – спросил профессор.

– Да, потом нож упал, и голова скатилась в мешок, который держал тут же помощник. Дайте мне еще мармеладу.

Раздался стук в дверь; вошел доктор Петерсен. В руках у него была длинная пробирка, тщательно закрытая и закутанная ватой.

– С добрым утром, ваше превосходительство! – сказал он. – С добрым утром, ваше сиятельство! Вот – здесь все.

Княгиня вскочила с места.

– Дайте мне посмотреть…

Но тайный советник удержал ее:

– Подождите, ваше сиятельство, вы еще успеете увидеть. Если ничего не имеете против, то мы немедленно приступим к работе. – Он обратился к ассистенту: – Не знаю, нужно ли это, но на всякий случай позаботьтесь… – Его голос понизился, и он шепнул что-то на ухо доктору.

Тот кивнул головой.

– Хорошо, ваше превосходительство, я сейчас же распоряжусь.

Они прошли по коридору и остановились в конце его перед № 17.

– Она здесь, – сказал тайный советник и осторожно открыл дверь.

Комната была вся белая и сияла от яркого солнца. Девушка крепко спала на постели. Светлый луч сквозь решетку окна дрожал на полу, вползал по золотой лестнице, крался по белью, ласкал нежно ее щеки и зажигал ярким пламенем ее красные волосы. Губы были полураскрыты и шевелились – казалось, будто она тихо шепчет слова любви.

– Ей что-то снится, – заметил тайный советник, – наверное, принц! – Он положил свою большую холодную руку ей на плечо и встряхнул ее: – Проснитесь, Альма!

Она испуганно задрожала, приподнялась немного.

– Что? В чем дело? – пробормотала она в полусне. Потом узнала профессора и откинулась на подушку. – Оставьте меня!

– Бросьте, Альма, не делайте глупостей, – сказал ей тайный советник. – Все готово. Будьте же благоразумны и не мешайте нам.

Быстрым движением он сорвал с нее одеяло и бросил на пол. Глаза княгини широко раскрылись.

– Очень хороша! – сказала она. – Девушка прекрасно сложена.

Но Альма спустила сорочку и закрылась, насколько могла, подушкой.

– Прочь! Прочь! – закричала она. – Я не хочу.

Тайный советник кивнул ассистенту.

– Давайте! Поторопитесь, нам нельзя терять времени.

Доктор Петерсен быстро вышел из комнаты. Княгиня села на постель и начала уговаривать девушку:

– Малютка моя, не глупите же. Ведь вам совсем не будет больно.

Она начала ласкать ее и своими толстыми пальцами, унизанными кольцами, стала гладить ее. Альма оттолкнула ее:

– Что вам нужно? Уйдите, уйдите, я не хочу.

Но княгиня не отходила.

– Я же хочу тебе только добра, я подарю тебе кольцо и новое платье…

– Не хочу я кольца, – закричала Альма, – не нужно мне платья. Пустите меня, оставьте меня в покое!

Тайный советник спокойно, с улыбкой открыл пробирку.

– Вас скоро оставят в покое и скоро отпустят. Пока же вы должны исполнить взятое на себя обязательство. Вот и доктор. Он обернулся к ассистенту, который вошел с хлороформом. – Давайте скорее!

Проститутка посмотрела на него широко раскрытыми, испуганными глазами.

– Нет! – закричала она. – Нет, нет.

Она сделала движение, чтобы выскочить из постели, и толкнула ассистента, который попытался ее удержать, толкнула обеими руками в грудь так, что он зашатался и едва не упал.

Но княгиня бросилась на девушку и повалила ее огромным весом своего тела на постель. Обвила ее руками, впилась пальцами в тело и схватила зубами ее длинные, красные волосы. Альма продолжала кричать, билась ногами, но не могла подняться под этой невероятной тяжестью.

Она почувствовала, как врач опустил ей на лицо маску, и услышала, как он тихо считает: «Раз… два… три…» Она неистово закричала:

– Нет, нет, я не хочу! Я не хочу! Ах, ах, я задыхаюсь!.. Крик ее замер и сменился жалким, еле слышным рыданием: «Мать… мать… мать…»

Две недели спустя проститутка Альма Рауне была арестована и посажена в тюрьму. Арест последовал на основании донесения его превосходительства, действительного тайного советника тен Бринкена, по подозрению в краже со взломом.

В первые дни профессор несколько раз осведомлялся у своего ассистента про ту или другую вещь, которые у него пропадали. Пропало у него старинное кольцо с печатью – он снял его, когда мыл руки, и оставил на умывальнике; пропал и маленький кошелек, который, как он прекрасно помнил, оставался у него в палате. Он попросил доктора Петерсена последить за прислугой. В один прекрасный день из запертого ящика письменного стола ассистента исчезли золотые часы. Ящик был взломан. Но тщательный обыск всей клиники, произведенный тотчас же по просьбе самих же служащих, дал отрицательный результат.

– Это, наверное, кто-нибудь из пациенток, – заметил тайный советник и распорядился произвести обыск в палатах.

Но и он не дал никаких результатов.

– Вы обыскали все палаты? – спросил Петерсена патрон.

– Все, ваше превосходительство! – ответил ассистент. – Кроме комнаты Альмы.

– Почему же вы там не смотрели? – спросил опять профессор.

– Но, ваше превосходительство! – возразил доктор Петерсен, – этого быть совершенно не может. Ее охраняют день и ночь. Она ни разу не выходила из своей палаты, и кроме того, с тех пор, как она знает, что наш опыт удался, она совершенно обезумела. Она кричит и вопит целыми днями, сводит нас всех с ума, она думает только о том, как бы ей выйти отсюда и как бы устроить, чтобы разрушить наш план. Кстати сказать, ваше превосходительство, я считаю абсолютно невозможным удержать ее здесь все время.

– Вот как? – Тайный советник рассмеялся. – Ну, Петерсен, прежде всего вы поищите-ка в номере семнадцать. Я вовсе не считаю этого совсем невозможным.

Через несколько минут ассистент вернулся, неся что-то в носовом платке.

– Вот вещи, – сказал он. – Я нашел их спрятанными у нее в мешке с бельем.

– Вот видите! – обрадовался тайный советник. – Протелефонируйте же скорее в полицию.

Ассистент медлил.

– Простите, ваше превосходительство, если я позволю себе возразить. Девушка, безусловно, невинна, хотя, конечно, эти улики и против нее. Нужно было посмотреть на нее, когда я со старой сиделкой обыскивал комнату и нашел все эти вещи. Она была совершенно апатична, все это ее нисколько не трогало. Она, безусловно, не виновна в краже. Кто-нибудь из персонала украл эти вещи и, боясь, что его накроют, спрятал у нее в комнате.

Профессор улыбнулся.

– Вы большой рыцарь, Петерсен, но безразлично!

– Ваше превосходительство, – не унимался ассистент, – быть может, мы немного еще подождем. Не лучше ли нам сперва подвергнуть допросу весь персонал?

– Послушайте, Петерсен, – сказал тайный советник, – вы должны были бы немного больше думать. Украла ли она эти вещи или нет, нам, в сущности, безразлично. Главное то, что мы избавимся от нее и в то же время поместим ее в надежное место. В тюрьме она будет в сохранности – гораздо больше, чем здесь. Вы знаете, как хорошо я ей плачу, я даже согласен прибавить ей немного за причиненные неприятности, конечно, если все пройдет благополучно. В тюрьме ей не будет хуже, чем у нас: комната, правда, будет поменьше, постель потверже и кушанье не такое хорошее, но зато ведь у нее будет там общество, а это кое-что значит.

Доктор Петерсен посмотрел на него, все еще немного колеблясь.

– Вы совершенно правы, ваше превосходительство, но не будет ли она болтать там? Ведь будет очень неприятно, если…

Тайный советник улыбнулся:

– Почему? Пускай болтает, сколько ей заблагорассудится. Hysteria mendax – вы же знаете, она истеричка, а истерички имеют полное право лгать! Никто ей не поверит. Просто-напросто истеричная беременная женщина. А что может она там рассказать? Историю с принцем, про которую наврал ей мой милый племянничек? Неужели вы думаете, что судья, прокурор, смотритель тюрьмы, пастор или вообще какой-нибудь разумный человек обратит внимание на то, что эта проститутка будет там болтать? Кроме того, я сам поговорю с тюремным врачом – кто там сейчас?

– Мой коллега доктор Першейт, – ответил ассистент.

– Ах, ваш приятель, маленький Першейт, – продолжал профессор. – Я тоже знаю его. Я его попрошу особенно следить за нашей пациенткой. Скажу ему, что она прислана мне в клинику одним моим знакомым, имевшим с нею связь; скажу, что этот господин готов позаботиться об ожидаемом ребенке. Обращу его внимание на болезненную склонность ее ко лжи и даже передам то, о чем она, по всей вероятности, будет говорить. Кроме того, мы за наш счет поручим защиту ее советнику юстиции Гонтраму и тоже расскажем все ему так, чтобы он ни на секунду не поверил словам проститутки. Ну, у вас есть еще какие-нибудь опасения?

Ассистент с восхищением взглянул на патрона.

– Нет, ваше превосходительство! – сказал он. – Вы подумали решительно обо всем. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам в этом деле.

Тайный советник громко вздохнул и протянул ему руку.

– Благодарю вас, дорогой Петерсен. Вы не поверите, как тяжела мне эта маленькая ложь. Но что же делать? Наука требует таких жертв. Наши мужественные предшественники, врачи Средневековья, были принуждены красть трупы с кладбищ, когда хотели изучать анатомию. Им приходилось считаться со всею опасностью строгого преследования за осквернение трупов и тому подобной чепухой. Не надо, однако, роптать. Нужно заранее примириться со всеми этими неприятностями – в интересах святой науки. А теперь, Петерсен, идите и телефонируйте!

Ассистент вышел, испытывая в душе безмерное почтение к своему патрону.

Альма Рауне была осуждена за кражу со взломом. На обвинительный приговор подействовало ее упорное запирательство, а также и тот факт, что она уже раз была судима за кражу. Но тем не менее ей оказали снисхождение, вероятно, потому, что она была очень красива, и еще потому, что ее защищал советник юстиции Гонтрам. Ей дали полтора года тюрьмы и зачли даже предварительное заключение.

Но профессор тен Бринкен добился того, что ей простили значительную часть этого наказания, хотя ее поведение в тюрьме было отнюдь не образцовым. Во внимание принято было, однако, то, что это дурное поведение объясняется ее истерически-болезненным состоянием, на которое указывал тайный советник в своем прошении. Кроме того, принято было в соображение и то, что она должна была скоро стать матерью.

Ее выпустили, как только появились первые признаки родов, и перевезли в клинику тен Бринкена. Там ее положили в прежнюю белую комнату № 17 в конце коридора. Уже по дороге начались схватки: но доктор Петерсен уверял ее, что роды будут легкие.

Но он ошибся. Схватки продолжались весь день, ночь и следующий день. По временам они ослабевали, но потом возобновлялись с удвоенной силой. Альма кричала, стонала и извивалась от страшной боли.

Об этих трудных родах говорит третья глава в кожаной книге А. т. Б., написанная также рукою ассистента. Вместе с тюремным врачом он присутствовал при родах, которые наступили только на третий день и кончились смертью матери. Сам тайный советник на них не присутствовал.

В своем описании доктор Петерсен указывает на чрезвычайно крепкий организм и превосходное телосложение матери, которое служило, по-видимому, гарантией легких и быстрых родов. Только чрезвычайно редкое, ненормальное положение ребенка вызвало осложнения, которые в конце концов сделали невозможным спасение обоих – матери и ребенка. Он упоминает далее, что девочка, находясь почти еще в материнской утробе, подняла невероятный крик, такой пронзительный и резкий, какого ни оба врача, ни акушерка еще никогда не слыхали у новорожденных. В этом крике звучала чуть ли не сознательность, точно ребенок при насильственном отделении его от матери испытывал невероятную боль. Крик был настолько пронзителен и страшен, что они не могли удержаться от какого-то страха. Его коллега, доктор Першейт, должен был даже сесть: у него на лбу выступили крупные капли пота.

Но зато потом ребенок тотчас же успокоился и больше не плакал.

Акушерка тут же при обмывании заметила у, в общем, очень нежной и хрупкой девочки наличие atresia vaganalis, настолько, что даже кожа ног до самых колен срослась. Это странное явление после тщательного осмотра оказалось лишь поверхностным сращением эпидермы, которое легко могло быть устранено оперативным путем.

Что касается матери, то ей пришлось испытывать страшные боли и муки. От хлороформирования или лумбальной анестезии, а также от впрыскивания скопаломин-морфия пришлось отказаться, так как безостановочное кровотечение вызвало сильное ослабление сердечной деятельности. Она все время невероятно кричала и плакала, но в момент родов пронзительный крик ребенка заглушил ее стоны. Они стали вдруг тише, слабее, и через два с половиной часа она, не приходя в сознание, скончалась. Непосредственной причиной смерти следует считать разрыв матки и обильную потерю крови.

* * *

Тело проститутки Альмы Рауне было передано в анатомический музей, так как извещенные о ее смерти родственники в Гальберштадте не захотели приехать и заявили, что не согласны даже нести расходы по устройству похорон. Тело ее послужило для научных целей профессору Гольдсбергеру и, несомненно, способствовало более успешному прохождению этой науки со стороны его слушателей. За исключением, впрочем, головы, которую препарировал кандидат медицинских наук Фасман. Но он во время каникул совершенно забыл про нее, а потом, вернувшись, решил сделать из ее черепа красивый бокал для игры в кости: все равно хорошего препарата из него бы не вышло. У него уже было пять костей из скелета казненного убийцы Нерриссена, и для них недоставало как раз бокала. Кандидат медицинских наук Фасман был не суеверен, но утверждал, что этот бокал из черепа приносит ему в игре невероятное счастье. Он так много говорил о нем, что бокал этот и кости мало-помалу приобрели широкую известность. Сперва в доме самого Фасмана, потом в корпорации, к которой он принадлежал, и наконец во всем студенчестве. Фасман полюбил этот бокал и счел своего рода вымогательством, когда – на экзамене профессора тен Бринкена – тайный советник попросил его подарить ему и бокал, и кости. Он бы, наверное, отказал ему, если бы не чувствовал себя очень слабым в гинекологии и если бы как раз этот профессор не считался таким строгим и страшным экзаменатором. Факт тот, что кандидат все же успешно сдал экзамен; таким образом бокал приносил ему все-таки счастье, пока он им обладал.

Даже то, что, кроме этого, оставалось от обоих людей, которые, никогда не видав друг друга, стали отцом и матерью Альрауне тен Бринкен, пришло после смерти в некоторое соприкосновение: служитель анатомического театра Кноблаух бросил кости и остатки трупов, как всегда, в яму в саду, возле театра, позади стены, где так грустно росли белые дикие розы…