Книга: Сказка моей жизни - Ганс Христиан Андерсен

я был способен огорчиться на целый день, встретив вместо ожидаемой приветливой улыбки кислую гримасу.

Собственно ценность его автобиографии и состоит в том, что в ней он с детской непосредственностью выбалтывает всю свою жизнь. При этом дети, конечно, ведь тоже бывают разные, но Андерсен – это словно бы воплощение какого-то идеализированного взгляда на то, каким должен быть ребенок. Так, например, он поражает своей незлобивостью и готовностью видеть во всем и во всех только хорошее. Наиболее показательна тут история с директором гимназии, в которой он учился – директор всячески третировал его, впрочем, даю слово самому Андерсену:

Однажды директор пришел ко мне в комнату: он слышал в Копенгагене, что я читал у Эленшлегера написанное мною недавно стихотворение «Умирающее дитя», и я уже видел теперь по его лицу, что меня ожидало. Он испытующе посмотрел на меня и потребовал, чтобы я показал ему стихотворение, прибавив, что простит меня, если найдет в нем хоть искорку поэзии. Весь трепеща, подал я ему стихотворение. Он прочел, рассмеялся, назвал мои стихи чепухой и жестоко разбранил меня… День ото дня положение мое становилось нестерпимее, и, если бы в нем скоро не произошло перемены, я бы просто погиб. Я страдал, как загнанная, забитая птичка, не только во время классов, но и постоянно даже в домашней жизни. Я вспоминаю этот период времени как самый горький, тяжелый во всей моей жизни. Один из наших учителей, Берлин, преподававший нам тогда еврейский язык, наконец понял мое положение, поехал в Копенгаген, явился к Коллину и рассказал ему все. Коллин тотчас же решил перевести меня в Копенгаген и устроить мне частные уроки. Такое решение сильно покоробило директора, и он на прощание, когда я благодарил его за все хорошее, чем был ему обязан, объявил мне, что мне никогда не бывать студентом, что все стихи мои, хоть бы их и печатали, останутся макулатурой, предназначенной гнить на полках букинистов, и что я кончу жизнь в сумасшедшем доме. Я был потрясен до глубины души.

А далее следует замечательная приписка:

Много лет спустя, когда мои произведения завоевали себе читателей, когда уже вышел «Импровизатор», я встретился в Копенгагене с бывшим своим директором. Он протянул мне руку в знак примирения и откровенно признался, что ошибался во мне и обращался со мной не так, как бы следовало. Но теперь я уже твердо стоял на ногах и мог махнуть рукой на прошлое, прибавил он. Ну вот мы и помирились.

В этом, по-моему, весь Андерсен. Он не может отвести в сторону протянутую ему для рукопожатия руку. Вообще, Андерсен показался мне похожим на Алёшу Карамазову, только разве что на порядок более восторженного. Помните, как Достоевский описывал Алёшу – если он останется один на улицах незнакомого города, всё равно найдутся люди, которые помогут ему, обогреют и обласкают. Андерсен тоже таков, какие бы испытания не выпадали на его долю, он всегда находил дружески-семейное участие в людях. Не зря он пишет:

Я всей душой льну к семейной жизни, и, находя такую на родине или за границей, живо становлюсь как бы членом семьи…

Можно прибавить – становится еще одним ребенком в этой семье.

Андерсен и Судьба

Автобиография Андерсена интересна его несокрушимой верой в то, что все в его жизни устроено Богом, и что, соответственно, все к лучшему. Эту мысль он на разные лады повторяет на протяжении всей книги.

Дальше...

Если бы в ту пору, когда я бедным, беспомощным ребенком пустился по белу свету, меня встретила на пути могущественная фея и сказала мне: «Избери себе путь и цель жизни, и я, согласно с твоими дарованиями и по мере разумной возможности, буду охранять и направлять тебя!» — и тогда жизнь моя не сложилась бы лучше, счастливее, разумнее. История моей жизни скажет всем людям то же, что говорит мне: Господь Бог все направляет к лучшему.

Если учесть то удивительное превращение – из гадкого утенка в прекрасного лебедя – которое ему довелось пережить, это, возможно и естественно, хотя всегда можно сказать, что именно его вера в божественное Провидение и способствовала осуществлению такого превращения. Не знаю, трудно судить. Мне же, пожалуй, самым интересным моментом в его судьбе показалось его первое прибытие в Копенгаген, когда он совершенно не знал, куда ему деваться, в общем, уже отчаялся и собирался с позором возвращаться домой, но:

И вот я побрел по улицам. Никто меня не знал, я чувствовал себя таким одиноким, покинутым всеми. Вдруг я вспомнил, что когда-то в Оденсе читал в газетах об итальянце Сиббони и о его назначении директором королевской консерватории в Копенгагене. Все ведь хвалили мой голос, может быть, этот человек и поможет мне? Если же нет, надо сегодня же искать шкипера, который возьмет меня с собой назад в Фионию. Мысль об обратной поездке еще более взволновала меня, и вот в таком-то угнетенном настроении я отправился разыскивать Сиббони. У него как раз был званый обед, на котором присутствовали знаменитый наш композитор Вейзе, поэт Баггесен и другие. Отворившей мне двери экономке я рассказал не только зачем пришел, но и всю свою биографию. Она слушала меня с большим участием и, верно, тотчас же пересказала кое-что из слышанного своим господам, по крайней мере мне долго пришлось ждать ее возвращения и когда она наконец вернулась, за нею вышли и хозяева со всеми гостями. Все смотрели на меня. Сиббони повел меня в зал, где стояло фортепьяно, и заставил меня петь. Затем я продекламировал несколько сцен из комедии Гольберга и два-три чувствительныx стихотворения, при этом сознание моего собственного несчастного положения до того охватило меня, что я заплакал неподдельными слезами, и все общество начало аплодировать мне.

Вот, все-таки интересно, действительно ли Судьба Андерсена зависела от того, впустили бы его тогда к себе и выслушали бы Сиббони, Вейзе и Баггесен? Что случилось бы с ним, если бы он уехал? Обстоятельства его жизни были не таковы, чтобы рассчитывать на возможность повторной поездки в Копенгаген. Конечно, нам, уже знающим, что Андерсен – это Андерсен, кажется, что, так или иначе, но его судьба все равно бы сложилась. Сам Андерсен, однако, судит по-другому, много позже, уже ближе к концу книги он пишет:

Сильно взволновал меня вид одного бедного слабоумного парня. Черты лица его были благородны, глаза полны огня, но во всей фигуре было что-то жалкое, растерянное. Мальчишки дразнили его и глумились над ним. Я унесся мыслями в прошлое, вспомнил себя самого в детстве и своего слабоумного дедушку... Что если бы я остался в Оденсе, был отдан в учение, и годы, и обстановка не иссушили бы богатой фантазии, которая так и кипела во мне тогда, если бы я не слился, наконец, с окружающей жизнью — как бы смотрели здесь на меня теперь? Не знаю, но вид этого несчастного, загнанного слабоумного заставил мое сердце болезненно сжаться, и я вновь почувствовал всю неизмеримую Божию милость ко мне.

Сложная штука судьба. Мы не знаем, за каким сумасшедшим прячется Андерсен, мы лишь признаем тех, кто состоялся, а про тех, кто не состоялся, равнодушно говорим: «Ну, значит, он и не должен был состояться», хотя никакой четкой логики в подобного рода утверждениях нет. Утопив человека, проще всего сказать, что такая уж его Судьба – утонуть. Андерсен, слава небу, выплыл.

Андерсен и образование

Не лишена интереса история с образованием Андерсена, а наш Ганс-Христиан – просто хрестоматийное воплощение совершенно необразованного и вместе с тем чудесно знающего человека. Все детство он фактически блаженно «болтался без дела» – как и следует поступать всякому творческому человеку. Раз его отдали в школу, но быстро вернули домой – мальчики моментально почуяли в нем «девчонку» и стали всячески третировать. На том его учение и кончилось, и он продолжал играть в куклы да театры. Впоследствии Андресена все же образовали, его отдали в гимназию, уже когда ему было лет под двадцать. А он уже тогда вовсю писал, правда с жуткими стилистическими, а ещё хуже – орфографическими ошибками. Вот я и думаю, что единственное образование, в котором нуждался Андерсен – это некая общая дисциплина ума, которая помогла бы ему не совершать детских ошибок (конечно, трудно воспринять литературное произведение, полное орфографических ошибок); в остальном же, Андерсен, все что надо, знал и так. Но людям сложно с этим смириться. Они хотят, чтобы каждый человек знал то, что полагается знать на экзаменах, а потом тут же забывать. Без этого никак нельзя считаться образованным человеком. Да, Андерсена образовали, но испортить этим не смогли. Впрочем, он и далее писал с ошибками, и над этим все равно потешались.

Андерсен и датчане

Отношения Андерсена и датчан – это трагикомедия. Ярчайшим эпизодом этих отношений, думаю, является следующий:

На вершине Брокена я набросал в книгу для записей туристов следующее четверостишие:

Высот заоблачных достиг, Но утаить, друзья, не смею, Что к небу ближе был я в миг, — В миг незабвенной встречи с нею!

Год спустя, один мой друг, также посетивший Брокен, рассказывал мне, что видел мои стихи и под ними приписку одного земляка: «Голубчик Андерсен, береги свои стишки для «Усладительного чтения», а не надоедай нам ими за границей, куда им и не попасть, если ты сам не будешь таскать их с собой повсюду.

В общем, было бы смешно, если бы не было так грустно, и все равно очень смешно, хотя и, конечно, очень грустно. Конечно, в своем Отечестве и никогда нет пророка, в случае же с Данией все усугублялось некоторой её провинциальностью. Андерсен словно бы вырос у всех на глазах, а люди вообще легче восторгаются прекрасными лебедями, когда не видят гадких утят, из которых они вырастают. Андерсен же в глазах датчан так и оставался утёнком, тем комичнее казались датчанам его потуги выглядеть лебедем. Прекрасный утёнок – вот максимум, на который он мог рассчитывать:)

Андерсен и любовь

При своей сверхчувствительности, нет сомнений, что любовь или, скажем так, эротически-эмоциональная привязанность, играли в жизни Андерсена немалую роль, но в своей автобиографии он явно цензурирует эту часть своей жизни. Ну, дело его.

Андерсен и короли

Читая эту, в целом, очень интересную книгу, на определенном этапе я вдруг понял, что читать уже не очень интересно. И, чем дальше, тем все менее интересно. Мне трудно отметить какой-то четкий рубеж, где именно пропадает интерес, но догадку высказать могу: став уже вполне знаменитым писателем, Андерсен перестает быть интересным рассказчиком своей жизни. То есть не Андерсен перестает, но жизнь его перестает быть интересной. Это, конечно, тоже не вполне верная формулировка, но все же… Ну, скучно читать, когда повествование сводится к тому, что он написал, какие его работы и где были напечатаны и как он в сотый юбилейный раз отобедал в королевской компании. Под конец, добавляется грустная нотка – постепенно отправляются на тот свет все его друзья и просто знакомые. Сам Андерсен продолжает держаться тезиса о том, что всё к лучшему, но как-то он уже не так заразителен в этой своей вере, не очень-то ему и веришь…

"Моя жизнь - это прекрасная сказка, богатая событиями, благословенная. Если бы в детстве, когда я бедным мальчиком один пустился по белу свету, меня встретила могущественная фея и сказала бы мне: "Выбери себе дорогу и цель, и я, в соответствии с твоими дарованиями и разумными возможностями, буду охранять и направлять тебя!" - и тогда моя судьба не сложилась бы счастливее, мудрее и лучше".

Такое отношение к собственной жизни, конечно, подкупает. Что бы ни случалось с будущим сказочником - голод, нищета, неудачи, он верил в свою талантливость, верил в свою уникальность, двигался вперед и боготворил жизнь, ему отпущенную. Как тот самый гадкий утёнок он редко бывал понят, но стал, в итоге, лебедем.

"Весною я вышел раз погулять в Фредериксбергский сад. Деревья были покрыты свежей, только что распустившейся зеленью, солнце просвечивало сквозь листья, трава была такая высокая, свежая, птички так чудно пели и вся моя душа исполнилась ликования... Я охватил руками ствол ближайшего дерева и стал покрывать кору поцелуями. я был в эту минуту настоящее дитя природы. "Да он спятил, что ли!" - сказал какой-то прохожий..."

И вот такое чувство, что читаешь дневник блаженного не покидало всю книгу. Однако, это же творческая личность. И, возможно, не умей Андерсен чувствовать вот так, не было бы его сказок, не было бы человека, способного "находить и видеть жемчуг в любой сточной канаве". Его настойчивость, вера в себя, иная душа и желание добиться успеха открыли перед ним двери домов великих людей Европы. Когда он скончался 4 августа 1875 года, почтить память датского гения, помимо его друзей, знакомых и доброжелателей, пришла вся королевская семья.

Напоследок, хочу привести здесь слова пастора Бастгольма, известного ученого и редактора "Восточнозеландских ведомостей". Когда-то он написал эти слова Андерсену в письме. Уверена, Ганс Христиан придерживался данного совета и современным писателям тоже стоило бы к нему прислушаться: "Всякому молодому поэту пуще всего надо беречься заразы тщеславия и стараться сохранить душевные чистоту и силу... пишите стихи лишь изредка и только ради того, чтобы дать исход волнующим вас чувствам. Не пишите, если вам приходится подыскивать мысли и слова, пишите только тогда, когда душа оживлена идеей, а сердце согрето чувствами. Внимательно изучайте природу, жизнь человеческую и самого себя, и у вас всегда будет собственный материал для описаний. Берите предметами наблюдения окружающие вас мелкие явления и рассмотрите их со всех сторон, прежде чем взяться за перо. Сделайтесь таким поэтом, как будто до вас не было ни одного поэта, как будто вам не у кого было учиться, и берегите в себе благородство и высоту помыслов и чистоту душевную".