Текст книги "Заговор против Гитлера. Деятельность Сопротивления в Германии. 1939-1944"

Укрепление оппозиционного центра в абвере

Внедрение в ОКХ представителей оппозиции из абвера было лишь одним из направлений деятельности Остера в сентябре 1939 года. С началом войны Остер возобновил свои усилия по расширению и укреплению боевой группы внутри абвера, способной в случае необходимости предпринять силовые действия против нацистского режима. К счастью, Гроскурт уже нашел прекрасную кандидатуру для замены себя на посту руководителя 2–го отдела абвера. После присоединения Австрии (аншлюса) в марте 1938 года Гроскурт приехал в Вену, чтобы привлечь для работы в абвере подходящих людей из австрийской армии. Особенно его заинтересовал руководитель австрийской разведки Эрвин фон Лахузен, политические взгляды которого вполне говорили за то, что он может быть принят в ряды оппозиции. Фактически Лахузен стал участником группы Бека– Остера—Канариса еще до своего отъезда из Вены. Когда он впервые прибыл на Тирпиц–Уфер, чтобы официально представиться в штаб–квартире абвера, он еще не до конца знал, с какого рода людьми ему придется иметь дело. Памятуя об официальных правилах, принятых в Третьем рейхе, представляясь Канарису, Лахузен выбросил вверх руку в нацистском приветствии и не опускал ее, пока продолжал говорить. Не пропуская ни единого слова из того, что говорил Лахузен, Канарис аккуратно опустил его руку. Но это еще до конца не убедило Лахузена, и он таким же образом начал свой разговор, когда пришел представляться Остеру. Остер бросил на него ироничный взгляд и сразу же расставил все по своим местам: «Вы что, таким образом показываете готовность верно служить величайшему преступнику всех времен?»

Гроскурт очень хотел, чтобы была сохранена преемственность в деятельности оппозиции в абвере; поэтому он и рекомендовал Лахузена Канарису как своего сменщика на посту руководителя 2–го отдела. Важность этого отдела заключалась в том, что он владел как методикой, так и техническими средствами для уничтожения материальных ресурсов и живой силы. Таким образом, Остер и Гроскурт сумели втайне накапливать и хранить взрывчатые вещества (причем не только в прямом смысле этого слова: в абвере образовался настоящий «взрывоопасный» для нацистского режима «арсенал»), которые могли отправить на тот свет ряд нацистских лидеров.

Остер также попытался исправить ошибку Канариса, который не воспользовался в свое время предоставившейся возможностью включить в функции абвера проведение непосредственных оперативных действий, включая силовые операции. Именно в значительной степени под влиянием Остера Канарис согласился значительно усилить уже существовавшую в абвере небольшую боевую оперативную группу, которая была замаскирована под скромным названием «строительно–тренировочная рота»; впоследствии на ее основе был создан сначала полк, а затем и дивизия «Бранденбург». Возглавить эту группу было предложено капитану Гинцу; он уже был командиром специального отряда, который должен был еще перед Мюнхеном, в сентябре 1938 года, ворваться в рейхсканцелярию и схватить Гитлера. Теперь, по замыслу Остера, Гинц должен был стать командующим своего рода внутренних войск оппозиции, которые предполагалось пустить в дело, когда начнется выступление. В какой степени эти взгляды разделял и Канарис, остается неясным. Однако по мере того, как это подразделение расширялось и в него попадало все больше и больше случайных людей, оно постепенно переставало и в конце концов окончательно перестало быть элитой антинацистских сил.

Роль Ганса фон Донаньи

Для того чтобы сделать оппозиционный центр в абвере более эффективным и расширить направления его деятельности, Остер решил привлечь для работы в нем Ганса фон Донаньи – талантливого юриста с богатым и чрезвычайно полезным для оппозиции опытом работы. Донаньи в свое время получил образование и начал работать в самых благоприятных для него условиях. Он поступил на работу в министерство юстиции Германии в 1929 году в качестве личного помощника как тогдашнего министра юстиции Кох–Везера, так и трех министров, сменявших его и друг друга на этом посту. Он придерживался либерально–христианских политических взглядов, но был беспартийным; с большим уважением относился к Брюнингу, и отстранение последнего с поста рейхсканцлера буквально потрясло Донаньи; узнав об этом, он швырнул на пол бумаги и воскликнул: «Все, теперь Германии конец!» Он с беспокойством наблюдал за все растущим усилением нацистов; ему, с учетом занимаемого положения и имеющейся в распоряжении информации, особенно хорошо было известно об откровенно преступном характере как нацистского движения, так и ряда его руководителей.

В конце 1932 года Донаньи был переведен на работу в Верховный суд Германии в качестве личного помощника его председателя. За те несколько месяцев, которые он там проработал, ему пришлось столкнуться с рядом дел, в том числе и с делом о поджоге Рейхстага, которые еще более обнажили для него сущность нацистских лидеров и их преступную деятельность. Именно тогда, в мае 1933 года, министр юстиции нацистской Германии Франц Гёртнер вновь отозвал его в министерство юстиции, и Донаньи вскоре стал одним из ближайших и доверенных сотрудников нового министра.

Гёртнер является одной из самых загадочных фигур из высшего эшелона власти Третьего рейха. Некоторые до сих пор считают его приспособленцем и карьеристом. Даже если отложить в сторону свидетельства Донаньи и его жены, имеется достаточно материалов, заставляющих сильнейшим образом усомниться в подобной точке зрения.

Гёртнер так же хорошо видел преступность и нечистоплотность нацистского режима, как и его более настроенный к решительным действиям помощник. В спорах между ними Донаньи подчеркивал, что единственным способом «лечения» страны от нацизма является применение силы против нацистского режима; Гёртнер, со своей стороны, отмечал, что это невозможно и нереально; что в сложившихся обстоятельствах следует стремиться сделать то, что посильно, ожидая и одновременно приближая более благоприятное стечение обстоятельств. «Это болезнь, – утверждал он, – и в этом случае врач не может бросить все и уйти».

Несмотря на упомянутую разницу во взглядах, Гёртнер позволил Донаньи собирать материал о преступной деятельности нацистского режима и личной роли в этом Гитлера; этот материал Гёртлер тщательно отбирал и хранил в папках досье под заголовком «Хроника».

Помимо подобного рода деятельности в нацистском министерстве юстиции Донаньи также предпринимал соответствующий зондаж и в других высших сферах Третьего рейха. Вскоре он убедился, что там в основном работают карьеристы и бездельники. Единственным честным и порядочным человеком, которого ему удалось встретить, был адъютант Гитлера капитан Фриц Вайдеманн, командовавший ротой во время Первой мировой войны. Он откровенно сказал Донаньи: «Я с вами согласен. Здесь может помочь только пистолет. Но кто это сделает? Я не могу убить человека, который вверил себя мне».

Как и для многих других, последней каплей для Донаньи стало дело Фрича, подноготную которого он знал, как никто другой. В то самое время Гитлер вызвал к себе Гёртнера и передал ему бумаги по этому делу со словами: «Вы без всяких указаний поймете, за какой конец каната надо тянуть». Гёртнер вызвал Донаньи и передал ему досье, сказав при этом те же слова и многозначительно подмигнув. Им действительно не нужно было больше никаких слов.

Донаньи и без всяких намеков понимал, что он должен тянуть канат с противоположного от Гитлера конца. Предпринимая усилия очистить Фрича от грязи сфабрикованных против него обвинений, Донаньи понял, что внутри абвера и ОКХ идет формирование тайных групп заговорщиков. На одной из аудиенций с Гитлером министр юстиции пытался убедить фашистского диктатора действовать в ситуации с Фричем как можно более умеренно и сдержанно, чтобы не вызвать роста опасных для режима настроений в высших военных кругах; об этом Гёртнер сказал совершенно прямо и откровенно. «Я хочу вам кое–что сказать, – ответил Гитлер. – Единственный человек, кого я опасаюсь, – это Бек. Только он может что–то предпринять». Рассказ Гёртлера об этой беседе с Гитлером произвел настолько сильное впечатление на Донаньи, что он немедленно решил познакомиться с Беком поближе; хотя они и были знакомы, но до этого лишь несколько раз случайно встречались.

В то же время Донаньи начал более тесно сотрудничать с самым ревностным защитником и сторонником Фрича, которого ввиду того, что он буквально стоял горой за последнего, называли «паладином Фрича». Как вы поняли, речь идет об Остере. Пытаясь сделать все для того, чтобы очистить командующего сухопутными войсками от всех обвинений и добитмя восстановления его в должности, Остер одновременно пытался использовать эту ситуацию для подготовки выступления против нацистского режима. В результате своих усилий, которые явно показали, что он тянет за канат отнюдь не со стороны Гитлера, Донаньи был уволен из министерства юстиции. Мартин Борман, заместитель Рудольфа Гесса, бывшего заместителем Гитлера по нацистской партии, направил Гёртнеру письмо, указав, что на посту, который занимал Донаньи, не может находиться человек, не являющийся членом национал–социалистической партии. И Донаньи был вновь переведен в Верховный суд, размещавшийся в Лейпциге. Тем не менее он был убежден, что этот перевод никоим образом не должен мешать поддерживать и развивать тесные отношения с его друзьями в абвере. Донаньи имел приглашение выступать раз в две недели с лекциями в Совете по политике в Берлине; он использовал это для поездок в Берлин и встреч со своими друзьями. Эти встречи завершались длительными беседами по вечерам, в которых принимали участие люди, группировавшиеся вокруг Остера, Герделера, Хасселя и им подобным. В течение нескольких последующих месяцев эти отношения стали настолько прочными, что Канарис через Остера уведомил Донаньи, что в случае начала войны он добьется откомандирования Донаньи в распоряжение абвера для того, чтобы тот активно занимался организацией и расширением деятельности внутри абверовского центра Сопротивления, используя для этого все имеющиеся в распоряжении средства.

25 августа 1939 года, когда Гитлер впервые отдал приказ о нападении на Польшу (который затем был отменен), Донаньи приступил к выполнению своих обязанностей в центральном отделе абвера, которым командовал Остер; есть все основания считать это подразделение центром оперативной деятельности Сопротивления внутри абвера. Он был назначен на пост руководителя отдела по политическим вопросам, и в его официальные обязанности входило регулярное информирование Канариса о развитии международной обстановки. Это также прекрасно сочеталось с его работой в интересах оппозиции. Его действительные «политические» задачи состояли в сборе максимального количества материала, подтверждающего преступную деятельность нацистского режима, а также в участии в подготовке предполагавшегося переворота и оказании содействия в разработке планов обустройства Германии, очищенной от нацизма. Став «архивариусом» внутриабверовского центра оппозиции, он сменил на этом посту Гроскурта, который продолжал собирать подобного же рода информацию, исключительно ценную для оппозиции, уже работая в ОКХ. Сначала Донаньи трудился в абвере в качестве гражданского лица, но затем он получил особый офицерский ранг, соответствующий командиру батальона или майору. Вскоре он уже работал с чрезвычайной активностью, значительно выходя за рамки и без того многочисленных задач, поставленных перед абверовским оппозиционным центром неутомимым Остером[50]50
  По мнению Рейтера, единственная претензия к Донаньи со стороны Герделера заключалась в том, что он брался сразу за слишком много дел.


[Закрыть].

Остер и Сас

Таким образом, задачи, стоящие перед Донаньи, а также перед Гроскуртом на «оппозиционном фронте», оказались более широкими и разнообразными, чем предполагалось до начала войны, которая привнесла в текущую жизнь много такого, чего не предвидели или предвидели лишь отчасти.

Все были настолько поглощены вопросом о том, будет или нет война вообще, что не обратили внимание на такой аспект, как последствия начала войны для нейтральных европейских стран, в частности Бельгии, Голландии и Люксембурга. А ведь уже в течение 25 лет шло обсуждение вопроса о том, почему Германия нанесла удар через Бельгию в 1914 году, нарушив таким образом ее нейтралитет, и какие это имело последствия. Всем ведь было хорошо известно, что и теперь действуют те же факторы, что и во время Первой мировой войны, за исключением наличия Восточного фронта, которые делают «северный удар» практически неизбежным, поскольку именно Германия не могла в первую очередь себе позволить, чтобы война на Западном фронте замерла и возникла патовая ситуация, которая для Гитлера означала бы, попросту говоря, тупик. И эти факторы воздействовали на германскую политику в 1939 году еще сильнее, чем в 1914–м. Этому способствовало возведение мощных укреплений на западной границе Германии – линии Мажино и «западной стены». В своем выступлении 22 августа 1939 года Гитлер не затронул этой проблемы. Он попытался убедить генералов, что западные державы не будут вмешиваться и предоставят Польшу ее собственной судьбе; в этой связи он подчеркнул, что Бельгия, Голландия и Люксембург искренне и строго придерживаются нейтралитета и что нейтральный статус этих стран выгоден Германии, поскольку оказывает сдерживающее воздействие на Англию и Францию. Однако 27 сентября того же года Гитлер переменил позицию на 180 градусов, по крайней мере в отношении Бельгии, которую он теперь обвинил в нарушении политики нейтралитета; это ему было нужно для того, чтобы оправдать наступление Германии на западном направлении.

На подобный политический цинизм многие генералы могли бы, вероятно, закрыть глаза, если бы считали план Гитлера обоснованным с военной точки зрения. Но поскольку они считали его необоснованным и не хотели иметь с ним ничего общего, то решили выступить против наступления на западе «по моральным соображениям». Даже такие «трудные случаи», как Рейхенау, откликнулись на это предложение. Причем в реакции генералов была и известная доля искренности. В течение двух десятилетий после нападения на нейтральную Бельгию во время Первой мировой войны многих в Германии мучили угрызения совести. Этот случай также широко обсуждался мировой общественностью, и «приговор» суда мирового общественного мнения был не в пользу тех, кто определял политику в империи Гогенцоллернов.

Все это удваивало значение этого вопроса для самых суровых критиков Третьего рейха. Безусловно, в их число входили те представители немецкого народа, для кого «искреннее уважение к мнению людей во всем мире» было одной из важнейших мотиваций выступления против нацистского режима. Для тех участников оппозиции, кто ставил на первое место моральные соображения, эта ситуация явилась подтверждением того, что «клин клином вышибают», и укрепила их во мнении, что в борьбе против нацистов хороши практически все средства. Остер, который уже принял для себя решение, еще более утвердился во мнении, что в борьбе с режимом следует использовать все, что наиболее эффективно подходит для достижения цели.

В 1932 году Остер познакомился с голландским офицером Джисбертом Якобом Сасом. Это знакомство переросло в дружбу в 1936 году, когда Сас стал по совместительству военным атташе Голландии в Берлине. Сас и Остер много времени проводили вместе, перешли на «ты», часто и подолгу обсуждали современную обстановку в мире, и в их взглядах обнаружилось много общего. По роду своих служебных обязанностей Сас в течение месяца десять дней проводил в Берлине, а двадцать – в Гааге, постоянно курсируя между двумя столицами. Используя дипломатический иммунитет, Сас провозил с собой такую литературу, от которой у нацистских цензоров волосы бы встали дыбом. После войны, когда Остера уже не было в живых, Сас вспоминал, как они с его другом в 1939 году ездили в Польшу и Остер, заболев, оказался прикованным к постели. Тогда они вдвоем подробно изучили и обсудили книгу Германа Раушнинга «Революция нигилизма».

В 1937 году Саса отозвали в Гаагу, где он стал начальником оперативного отдела голландского Генерального штаба. Затем произошло вторжение нацистов в Чехословакию, которая была полностью оккупирована вопреки Мюнхенскому соглашению; у европейцев наконец наступило прозрение и осознание того, с кем они имеют дело. Главнокомандующий вооруженными силами Голландии генерал Рейндерс вспомнил о тех уникальных по важности сообщениях (наверняка основанных на очень ценных личных контактах), которые Сас присылал еще два года назад. В результате в апреле 1939 года Сас вновь оказался в Берлине уже в ранге майора и стал работать в качестве военного атташе уже «на полной ставке» и на постоянной основе, занимаясь исключительно этими вопросами. Он возобновил свои отношения с Остером, и голландские военные круги не имели никаких оснований быть разочарованными в его работе. Именно благодаря Сасу голландское правительство было исключительно хорошо информировано о том, что происходило в Берлине в жаркие дни августа 1939 года. Рейндерс был настолько доволен деятельностью Саса, что в начале сентября 1939 года, когда выяснилось, что предоставленная Сасом информация была точна и достоверна, дал исключительно высокую оценку его работе и выразил ему благодарность в самых лестных выражениях.

Однако столь теплое отношение со стороны Рейндерса продолжалось лишь до конца сентября того же года. 28 сентября 1939 года – знаковая, хотя, вероятно, и не особо важная дата; именно за день до этого Гитлер объявил на совещании в рейхсканцелярии о планах наступления на западе. Именно 28 сентября Сас направил в Гаагу анализ ситуации, содержавший устрашающе точный, как впоследствии выяснилось, прогноз, который показал, что он не просто счастливчик, которому повезло познакомиться с ценным информатором[51]51
  С учетом событий, ход которых будет изложен ниже, информация, переданная Сасом в Гаагу в упомянутом анализе, не была им получена от Остера. Вероятнее всего, прогноз Саса просто совпал с тем, о чем говорил Гитлер, а такое предвидение дорогого стоит.


[Закрыть].

Как писал в своем прогнозе Сас, шесть недель спустя после падения Варшавы на Западе возникнет «очень напряженная ситуация», вызванная планами немецкого наступления на этом направлении. На этот раз, отмечал Сас, в отличие от плана Шлиффена в 1914 году, немцы не ограничатся только Бельгией и Люксембургом, а будут вести наступление и через территорию Нидерландов.

Подобный прогноз никак не устраивал генерала Рейндерса, и акции Саса в глазах военного руководства в Гааге впервые начали падать. Хотя Сас и знал, что он впал в немилость, это не остановило доблестного майора, и он продолжал упорно отстаивать свою точку зрения. Несколько дней спустя после направления в Гаагу своего прогноза Сас сказал Остеру: «Ты скоро все увидишь сам. События на Западе вот–вот начнутся, и голландцам не удастся остаться в стороне. Наступление будет вестись через Голландию. Немцы, естественно, не повторят ошибку, допущенную в Первую мировую войну, когда они сделали тот знаменитый крюк в обход Южного Лимбурга. На этот раз они будут наступать по самому короткому маршруту и пойдут прямо». Остер высказал мнение, что пока еще дело не зашло столь далеко. Но в любом случае, сказал Остер, он будет лично следить за развитием ситуации и немедленно предоставлять информацию о любых изменениях обстановки. Однако сделать это было не так–то просто. Поскольку он служил в разведке и не занимался по долгу службы оперативными вопросами, связанными с теми или иными вариантами возможных военных операций, он не был в курсе всех деталей, которые при планировании подобных операций рассматривались и обсуждались. Ему приходилось добывать информацию очень осторожно, делая при этом вид, что эти вопросы его, собственно, мало интересуют. Искомую информацию он получал, как правило, в весьма отрывочном и неполном виде – ведь это был либо ответ на заданный как бы невзначай вопрос, либо случайно услышанный им обрывок разговора. Поэтому иногда он был совершенно не в курсе дат, назначенных Гитлером для начала операций, или же ошибался на несколько дней.

В один из октябрьских дней 1939 года Остер приехал к Сасу домой и сказал ему: «Нет, пока до этого еще не дошло. Сейчас они разрабатывают планы наступления только через Бельгию. Если что–то изменится, я тебе немедленно сообщу». Спустя две недели он снова приехал к Сасу и с грустью сказал: «Ты был прав. Теперь настал черед Голландии». Сас сообщил об этом Рейндерсу, и с этого момента его отношения с Верховным главнокомандующим стали непрерывно ухудшаться. Генерал просто отказывался верить, что такое могло произойти, тем более что Сас не раскрывал источник этих сведений, говоря лишь, что это высокопоставленный офицер из ОКВ, которому «совесть больше не позволяет продолжать работать на шайку бандитов». Все возрастающие скептицизм и пренебрежение Рейндерса по отношению к Сасу передавались и его подчиненным и, что было особенно неприятно, руководителям разведки, которые непосредственно получали передаваемые Сасом донесения и давали по ним заключения. Когда в то время в Германию приехал из Голландии подполковник Джисберт Ходенпил, Сас лишь случайно узнал об истинной цели его приезда. По приказу руководителя разведки полковника ван де Пласке, Ходенпил под видом обычной инспекционной поездки специально прибыл для того, чтобы выяснить достоверность посылаемых Сасом донесений. По результатам проверки он сообщил из Берлина, что сообщения Саса слишком преувеличены и в них чрезмерно «сгущаются краски», а потому к ним не следует относиться всерьез.

Сас решил окончательно во всем разобраться и расставить все точки над «i». 5 ноября 1939 года он приехал в Гаагу и отстаивал свою точку зрения перед ван де Пласке, который дал Сасу самые серьезные заверения о своем полном доверии к нему. Более откровенным, даже можно сказать слишком, был адъютант военного министра капитан Крулс, который прокричал Сасу: «Воспринимать все это всерьез? Да посмотрите сюда!» И Крулс показал ему секретную папку с разведывательными донесениями, в которой были подшиты и сообщения Саса – на полях их были сделаны ироничные восклицания и пренебрежительные реплики. Позже Сас узнал, что на всех его донесениях была нанесена короткая резолюция в виде строчки, гласившей, что сообщения военного атташе в Берлине «не заслуживают доверия»[52]52
  Трудно представить, что на самом деле думал об этих сообщениях в то время ван де Пласке. Уже во время войны, встретившись с Сасом в Лондоне – а авторитет Саса был в то время очень высок, поскольку его прогнозы оказались верны, – Пласке сказал ему, что те официальные оценки, которые он дал донесениям Саса, были им сделаны по приказу «из высших сфер».


[Закрыть].

Сас решил, что с него довольно, и, вернувшись в Берлин, приготовился подать рапорт об отставке. Приехав в немецкую столицу рано утром 7 ноября, он нашел дома срочный вызов на встречу с Остером. Рядом с домом последнего стоял служебный автомобиль, а Остер, что было также неожиданно, был в военной форме. Сказав Сасу, что он должен срочно уехать из города, и пригласив его наскоро позавтракать, Остер сообщил, что наступление на Западе запланировано на 12 ноября и что оно будет осуществляться через Голландию. Сам же он, по его словам, ехал на Западный фронт, чтобы встретиться с Витцлебеном и другими генералами и убедить их осуществить переворот и таким образом сорвать запланированное наступление. «Шансы минимальные, – сказал Остер. – Но ты в любом случае предприми все меры, которые сможешь». Остер имел в виду, что Сас должен вернуться в Гаагу и сделать все, чтобы вооруженные силы Голландии были приведены в повышенную боевую готовность.

Сас, чтобы не терять ни минуты, позвонил жене, которая была еще в Гааге, и сказал, чтобы она в предварительном порядке приняла нужные меры, оповестив кого необходимо о грозящей опасности. Сам он прибыл в Гаагу утром 8 ноября и немедленно принял участие в заседании «малого министерского совета» в составе премьер–министра Йонкхеера де Гира, министра иностранных дел ван Клеффенса, военного министра Диксхорна и генерала Рейндерса. Позже Сас понял, что его выступление на заседании было слишком возбужденным и эмоциональным, а потому не произвело должного эффекта. Все присутствовавшие, за исключением Диксхорна, отнеслись к словам Саса скептически и даже позволили себе довольно пренебрежительные замечания в его адрес.

Когда Сас обнаружил на следующий день, что ничего не предпринимается и все остается по–прежнему, его начали терзать муки совести, и он задавал себе лишь один вопрос: сделал ли он все, что мог. Видя, что ничего не изменилось и 10 ноября, он стал отчаянно перебирать все имевшиеся возможности. Он позвонил одному за другим командующему военно–морскими силами адмиралу Фюрстнеру и бывшему военному министру Колийну. Последний, надо полагать, был несколько напуган тем напором, с которым говорил Сас, и, как считал Сас, после их разговора позвонил Рейндерсу, чтобы сказать, что военный атташе в Берлине находится в крайне взвинченном и нервозном состоянии и поэтому на его слова не следует обращать внимания. Тогда Сас отправился в Генеральный штаб, чтобы побеседовать с генералом ван Оорсхотом. Этот разговор не дал положительных результатов; произошел обмен резкостями, и Сас, уходя хлопнув дверью, воскликнул: «Хорошо! Теперь я пойду к королеве». Во дворце он встретил своего друга полковника Паффа, который был адъютантом королевы и ответственным за контакты с главнокомандующим вооруженными силами. Пафф выслушал Саса благожелательно и вместе с ним дожидался в приемной аудиенции у королевы. Однако в это время появился адъютант королевы генерал ван Эльмет, который сообщил, что Рейндерс передал по телефону приказ, чтобы Сас не встречался с королевой Вильгельминой. Сасу не оставалось ничего другого, как уйти, но он передал всю информацию полковнику Паффу, который впоследствии сообщил ее королеве[53]53
  Полковник Пафф воспринял все рассказанное Сасом в высшей степени серьезно и лишь попросил его сообщить Рейндерсу источник информации. Сас ответил, что дал честное слово не раскрывать его имя. Как отмечает Пафф, на королеву переданная Сасом информация произвела очень сильное впечатление. Он не смог вспомнить, с кем именно из министров консультировалась королева, получив это предупреждение.


[Закрыть].

Наступило 12 ноября – и ничего не произошло! Сас, судя по всему, легко отделался, получив лишь выговор от военного министра за свой визит к Колийну. Однако не могут не вызывать сочувствие его волнения и переживания в течение ближайших недель – ведь Сас прошел сквозь настоящее чистилище. Вернувшись в Берлин, он продолжал направлять в Гаагу получаемую от Остера информацию о датах наступления на Западе, которые Гитлер назначал, а потом переносил. Сас при этом хорошо осознавал, что с каждым новым ложным сигналом тревоги доверие к его информации и к нему лично неуклонно падает. В подшивках донесений разведывательного ведомства в Гааге продолжали встречаться едкие замечания об «испуге 12 ноября». Раздражение Саса все нарастало, и 5 декабря 1939 года он направил Рейндерсу запрос, в котором просил ясно и откровенно ответить, доверяют его донесениям или нет. На это он не получил никакого ответа. Когда Сас приехал в Голландию на рождественские каникулы, а также для того, чтобы доложить Рейндерсу о проделанной работе, Рейндерс сказал ему, что военный министр хочет назначить его заведующим отделом в своем министерстве. Когда же Сас напомнил главнокомандующему, что так и не получил ответа на свое письмо, тот закричал: «Черт побери! Опять эти разговоры о ваших контактах и сообщениях. Да я не верю ни одному слову! Вы мне сообщаете кучу всяких дат, ну и что, по–вашему, я должен со всем этим делать?»

И как бы сильно Рейндерс и те, кто разделял его точку зрения, ни ошиблись в конце концов в своих расчетах, нельзя не признать, что основания сомневаться в начале немецкого наступления в ближайшее время у них были. Начинать наступление поздней осенью казалось голландским военным, как и немецким генералам, таким же безумством. Погодные условия – сильная низкая облачность и густые туманы, набухшие от избытка воды реки и короткие дни – откровенно угрожали провалом осуществлению столь часто упоминаемого стратегического военного идеала Третьего рейха – молниеносной победы, блицкрига. Казалось верхом легкомыслия предполагать, что в Германии не примут во внимание вышеупомянутые обстоятельства; ведь немцы имели репутацию людей серьезных и основательных, которые принимают тщательно продуманные и взвешенные решения. Тогда мало кто осознавал, что все нормальные и разумные доводы не могут быть применимы к Гитлеру, который действовал по своей собственной, необычной и зачастую извращенной логике, бросая вызов всем доводам здравого смысла. В то время тем более трудно было предположить, что в военной области будут руководствоваться всякого рода «причудами» и идти на авантюры, поскольку после аншлюса внешнеполитические успехи Германии следовали один за другим, коли все и так идет хорошо, что зачем «мудрить»? Сас вернулся в Берлин после Рождества, поскольку Остер сообщил ему, что 26 и 27 декабря состоятся очень важные совещания, где будут обсуждаться планы наступления. Вернувшись в Гаагу, Сас сообщил Рейндерсу, что наступление перенесено на более поздний срок. Когда генерал снизошел до того, чтобы спросить: «На какой именно?», Сас ответил с некоторой иронией, и его ответ позволяет представить, что он в то время чувствовал: «Генерал, я удивлен вашим вопросом… Ориентировочно на 15 января этого года». Реакция Рейндерса была такой же, как и прежде; сообщение Саса не произвело на него никакого впечатления. Именно в те самые дни Рейндерс дал следующий ответ на предостережение об опасности, полученное из высших эшелонов бельгийских военных кругов: «Благодарю вас, но я этому не верю. Это просто война нервов».

Сас передал Рейндерсу письмо с официальной просьбой освободить его от исполнения обязанностей военного атташе в Берлине. Бюрократическая машина работала медленно, и по заявлению Саса еще не было принято никакого решения, когда 9 февраля 1940 года Рейндерс был сменен на своем посту генералом Винкельманном. После этого Диксхорн сообщил в письме Сасу, что, как он надеется, теперь нет никаких препятствий к тому, чтобы Сас продолжал работать на прежнем месте и вновь выразил ему свою полную личную поддержку и доверие[54]54
  Диксхорн уже говорил Сасу в декабре 1939 года, что инициатива отзыва того из Берлина принадлежала не ему, а Рейндерсу; генерал потребовал отзыва Саса в Гаагу, поскольку, как он сказал, он не может работать с этим военным атташе.


[Закрыть].