Текст книги "Чингисхан. Властелин мира"

Глава 7
Яса

В 1206 году собирался великий курултай, а в Китае в тот же год уполномоченный по охране западных пограничных областей, в чьи обязанности входило следить за «варварами», обитающими за Великой стеной, и собирать с них дань, докладывал, что «абсолютное спокойствие царит в дальних землях влияния империи». Вслед за тем как тюркомонгольские племена выбрали своего правителя Чингисхана, впервые за последние несколько столетий произошло их объединение. На волне этой эйфории они верили, что Темучин, а теперь уже Чингисхан, на самом деле был богдо, ниспосланный богами, наделенный «силою Вечного Неба». Но никакая эйфория не могла сдержать эти необузданные орды. Слишком долго они жили подчиняясь обычаям своего племени. А обычаи столь же различны между собой, как и характеры людей.

Чтобы держать их под контролем, Чингисхан имел в своем распоряжении военную организацию из своих монголов, основу которой составляли заслуженные ветераны. Но он также объявил, что создал ясу, которой должны следовать все. Яса (или джасак) была его сводом законов, комбинацией из его собственных идей и наиболее подходящих для его целей традиционных обычаев племени. Он давал понять, что особенно нетерпим к воровству и прелюбодеянию, которые должны быть наказуемы смертной казнью. Такое же наказание ожидало вора, укравшего коня. Вызывало осуждение неповиновение детей родителям, младших братьев – старшим; стремление мужа повиноваться жене и нежелание жены подчиняться мужу, а также нежелание богатого оказать помощь бедному и нижестоящего по положению оказать уважение вышестоящему. Что касалось крепких напитков, к которым питали слабость монголы, Чингисхан говорил: «Пьяный подобен получившему удар по голове; его здравый смысл и мастерство полностью изменяют ему. Напиваться можно не чаще трех раз в месяц. А лучше было бы не напиваться вовсе. Но кто может полностью воздерживаться от этого?»

Еще одной слабостью монголов была боязнь грозы. Во время сильных гроз в Гоби эта боязнь временами столь сильно овладевала ими, что они бросались в озера или реки, чтобы там уберечься от гнева небес, по крайней мере, так об этом рассказывает нам досточтимый «брат» Рубрук.

Яса запрещала купаться и вообще касаться воды во время грозы.

Сам склонный в гневе к насилию, Чингисхан запрещал проявление насилия среди своих людей.

Яса запрещала ссоры среди монголов. Еще в одном из ее пунктов Чингисхан со всей непреклонностью утверждал, что, кроме него, другого Чингис Ха-Хана быть не должно. Его имя и имена его сыновей писались золотыми буквами или не писались вовсе. Нельзя было также подданным нового императора произносить его имя всуе.

Сам он был деистом, воспитанным среди оборванных и плутоватых шаманов, и его кодекс снисходителен в отношении религии. Лидеры других вероисповеданий, посвященные, муэдзины мечетей освобождались от налогов. И действительно, толпы всякого рода служителей культа сопровождали монгольские орды: бродячие ламы в желтых и оранжевых одеяниях, вращавшие свои молитвенные колеса, иные носили «паланкины с рисунками, напоминавшими изображение дьявола, как его представляет христианское вероучение», – отмечал «брат» Рубрук. А Марко Поло рассказывает, что перед битвой Чингисхан требовал, чтобы астрологи делали предсказания. Предсказатели из сарацинов не давали достаточно достоверных прогнозов, а несторианские христиане делали это успешнее, используя две маленькие тростниковые палочки с написанными на них именами лидеров каждой из противных сторон. Они опрокидывались одна поверх другой, в то время как вслух зачитывались строки из Псалтыри. И хотя Чингисхан, видимо, слушал прорицателей, а в более зрелые годы внимал предостережениям китайского астролога, он, похоже, на этом основании не отказывался ни от одного из своих рискованных предприятий.

Яса в незамысловатой манере указывала, что делать со шпионами, содомитами, лжесвидетелями и черными магами. Им была уготована смертная казнь.

Довольно любопытен первый закон ясы. «Постановляется, что все должны верить в единого Бога, создателя неба и земли, единственного дарующего богатство или обрекающего на нищету, дарующего жизнь и обрекающего на смерть, согласно высшей воле Того, чья власть над всем сущим абсолютна». Здесь слышен отголосок учения ранних несторианцев. Но этот закон никогда не озвучивался публично. У Чингисхана не было никакого желания проводить разграничительную линию между своими подданными или «раздувать тлеющие угли» скрытого антагонизма различных доктрин.

Психолог мог бы сказать, что яса преследовала троякую цель: обеспечивать повиновение Чингисхану, сплочение кочевых племен и неотвратимость наказания за проступки. Она была ориентирована на людей, а не на собственность. И тот или иной человек, между прочим, не мог быть признан виновным, если не признавался и не был застигнут на месте преступления. Не следует забывать, что среди безграмотных монголов большое значение придавалось произнесенному слову.

Чаще всего кочевник, перед лицом обвинения в каком-либо преступлении, признавался сам, если был виновен. Бывали отдельные случаи, когда виновный приходил к хану и сам просил для себя наказания. В более поздние годы жизни Чингисхана повиновение ему было абсолютным. Армейский тысячник подчинился постановлению о своем отстранении за тысячу миль от суда, который его вынес. Он был казнен по указу хана, доставленному обычным посыльным.

«Степень их повиновения своему господину несравненно выше, чем в любом другом обществе, – отмечал отважный «брат» Карпини, – и он выказывал им свое огромное уважение и никогда не обманывал их ни словом, ни делом. Они редко ссорятся и скандалят, а нанесения друг другу ранений, а тем более убийств друг друга у них почти не бывает. Нигде не встретишь у них воров и грабителей, поэтому они никогда не запирают свои дома и кибитки, где лежат их вещи и драгоценности. Нашедший домашнее животное не забирает его себе, а, как правило, отгоняет к десятнику, ведающему такими пропажами. В общении друг с другом они учтивы и при всей скудности провианта охотно им делятся. Они очень терпеливо переносят лишения и даже, если приходится голодать день-другой, все равно будут петь и веселиться. В походах они, не жалуясь, переносят холод и жару. Они никогда не ссорятся и, хотя часто напиваются, не бранятся, будучи «под мухой».

(Это, по-видимому, вызывало некоторое удивление у путешественника, прибывшего из Европы.)

«Пьянство у них в чести. Если кто-нибудь перепьет и его вырвет, то он начинает пить снова. По отношению к чужакам они держатся в высшей степени надменно, властно и с презрением, независимо от того, насколько высокое положение те занимают. Так, мы видели в императорском суде Великого русского князя, сына грузинского князя, многих султанов и других сановных особ, к которым относились без всякого почтения и уважения. Действительно, даже приставленные в услужение к ним татары, несмотря на свое низкое положение, все время лезли вперед этих высокородных пленников и занимали лучшие места.

Они раздражительны, и пренебрежительны к чужим, и невероятно лживы. Какое бы зло они ни замышляли, они это тщательно скрывали, чтобы никто не мог принять контрмеры. А в кровавых расправах над чужими они не видели ничего особенного».

Их принцип: помогать друг другу и уничтожать других. И тут слышен отголосок ясы. Этих воинственных и закаленных в издревле существовавших междоусобицах ордынцев можно было сплотить только одним способом. Если предоставить их самим себе, то они скоро примутся за старое – взаимное истребление в борьбе за богатства и за пастбища. Рыжеволосый Ха-Хан посеял ветер, и ему оставалось пожинать бурю.

Он это сознавал, он должен был это сознавать, судя по его следующим действиям. Он был плоть от плоти кочевников и знал, что единственным способом удержать их от того, чтобы они перегрызли друг другу горло, было повести их в поход на войну куда-либо еще. Он намеревался обуздать «бурю» и оградить от нее Гоби.

Хроника дает нам фрагмент о нем во время окончания торжеств по случаю курултая. Он стоял у подножия горы Делюн-булдак, под сенью которой был рожден, а над ним развевался его стяг – родовое знамя с девятью белыми хвостами яка. Он обратился к людям рода Борджигин и к вождям, присягнувшим ему на верность:

«Я хотел бы всех людей, кто в будущем разделит со мной удачи и потери, чья верность будет подобна чистому горному хрусталю, называть монголами. Я хотел бы, чтобы они получили власть над всем, что дышит на земле».

У него хватало воображения видеть это сборище необузданных натур объединенными в орду. Умных и загадочных уйгуров, дюжих кераитов, мужественных якка-монголов, свирепых татар, суровых меркитов – молчаливых и выносливых людей из снежной тундры, охотников за дичью – всех всадников Северной Азии предстояло собрать в единое гигантское племя с ним самим в качестве вождя.

Они уже объединялись когда-то, на короткое время, под властью гуннов, разорявших Китай до тех пор, пока не была воздвигнута Великая стена для защиты от их набегов. И Чингисхан нисколько не сомневался в своей способности повести их за собой.

Он представил им картину того, как они будут завоевывать незнакомые страны, но в то же время он приложил все свои силы к тому, чтобы мобилизовать эту новую орду. Он задействовал ясу.

Всякому воину орды запрещалось оставлять своих товарищей по «десятке». Или же другим воинам «десятки» бросать одного из своих раненых товарищей. Подобным же образом всякому ордынцу запрещалось покидать поле битвы прежде, чем с него вынесено знамя, или же отъезжать в сторону для грабежей прежде, чем на то будет дано разрешение командира отряда.

(Неистребимой склонности рядового бойца грабить при первой возможности соответствовало правило о том, что ордынцам предоставлялось право на все, что они добудут, без оглядки на их начальников.)

И наблюдательный «брат» Карпини авторитетно свидетельствует, что Чингисхан внес соответствующие дополнения в ясу, так как, по словам монаха, монголы «никогда не покидали поля боя, если знамя еще не было вынесено, и никогда не просили пощады, попав в плен, и не щадили живого врага».

Сама орда не была беспорядочным сборищем племен. Подобно римскому легиону она имела постоянную организацию – боевые единицы от «десятки» до «тумена» в 10 тысяч воинов, образующего дивизию, само собой разумеется кавалерийскую. Армиями командовали орхоны (урхан), маршалы хана, такие, как верный Субедей, старый и опытный Мухули, горячий Джебе-ноян и другие испытанные сподвижники Чингиса. Всего их было одиннадцать.

Оружие орды, по крайней мере копья, тяжелое оружие и щиты, хранилось в арсенале под надзором специальных стражников, которые за ним ухаживали и его чистили. Так продолжалось до тех пор, пока воины не призывались в поход, и тогда им раздавалось оружие, которое осматривали и проверяли гуркханы. Предусмотрительный монгол не хотел, чтобы несколько сот тысяч вооруженных с ног до головы человек свободно разъезжали по равнинам и горам на территории в миллион квадратных миль.

Чтобы давать выход энергии орды, яса предписывала в зимний период – от первого снежного покрова и до появления первой травы – устраивать большую охоту: загонять антилоп, оленей и быстроногих, диких ослов.

Весной он объявлял проведение собраний, и все высшие начальники должны были на них присутствовать. «Тех, кто вместо того, чтобы прийти ко мне и услышать мои указания, останутся в своих жилищах, ожидает судьба камня, брошенного в водную глубь, или стрелы, пущенной в заросли бамбука, – они исчезнут без следа».

Нет сомнения в том, что Чингисхан был хорошо знаком с традицией предков и извлек для себя выгоду от существования этих обычаев; однако создание орды как постоянной военной организации было его рук делом. Яса регулировала ее жизнь и была неотделима от нее благодаря «кнуту» непререкаемого авторитета хана. Чингисхан имел в своем распоряжении новую военную машину, дисциплинировавшую людскую массу, в виде тяжелой конницы, способной к быстрым действиям на любой местности. До этого древние персы и парфяне, пожалуй, обладали столь же многочисленной кавалерией, однако им недоставало умения монголов уничтожать, используя свои луки и бесстрашие дикарей.

В своей орде он видел оружие, способное подвергнуть опустошению огромную территорию, если им правильно управлять и уметь сдерживать. И он был полон решимости продемонстрировать его Китаю, древней и несокрушимой империи за Великой стеной.

Часть вторая

Глава 8
Китай

За Великой стеной все происходило совершенно по-другому, чем в Северной Азии. Здесь существовала цивилизация, которой было пять тысяч лет, с письменными свидетельствами о ней за последние тридцать столетий. И здесь жили люди, проводившие свою жизнь как в медитациях, так и в сражениях.

Когда-то предки этих людей были кочевниками. Они проводили всю жизнь в седле и были искусными лучниками. Но за три тысячи лет, вместо того чтобы мигрировать, они построили города и сделали, по-видимому, и многое другое. Их численность возросла неимоверно, а когда число людей возрастает и им становится тесно, они воздвигают стены. И происходит деление людей на различные классы.

В отличие от жителей Гоби люди за Великой стеной были рабами и крестьянами, учеными, солдатами и нищими, чиновниками, дворянами и князьями. Непременно у них был император, Сын Неба, T’ien tsi, и суд, Облака Неба.

В 1210 году – году Овцы по календарю двенадцати зверей – на троне был представитель династии Цзинь, Золотой династии. Его двор располагался в Яньцзине, близ того места, где находится современный Пекин.

Китай был подобен престарелой женщине, погруженной в медитацию, облаченной, пожалуй, в слишком роскошные одежды, окруженной множеством спящих детей, за которыми не очень присматривают. Над головами его (Китая) высших чиновников носили зонты. На входе в жилища китайцев ширмы ограждали их от назойливых бродяг. Там почитали церемонии и оттачивали их до совершенства.

Варвары – кара-китаи и чжурджени – пришли туда с севера столетием ранее. Они растворились в огромной людской массе за Великой стеной. Со временем они переняли обычаи Китая, носили его традиционную одежду и следовали его церемониям. В городах Китая были пруды для приятного времяпрепровождения и баржи-кафе, где можно было посидеть за бутылкой рисового вина, слушая перезвоны серебряных колокольчиков в руках женщин. На этих баржах, под черепичной крышей на манер пагод, можно было медленно плыть и слышать призывные звуки гонга, доносящиеся из какого-нибудь храма. Эти люди изучали книги, написанные на бамбуке в глубокой древности, и обсуждали друг с другом, во время продолжительных праздников, золотые времена династии Тан. Они были цзиньцами, слугами сидящего на троне императора, и следовали традиции, которая учила их, что в служении династии – наивысший долг. И даже при всем этом эти схоласты могли, как и во времена учителя Куна[2]2
  Конфуций.


[Закрыть], выкрикивать в сторону императорского кортежа, когда тот с придворными следовал мимо них: «Смотрите-ка, вон впереди у них страсть, а добродетель плетется в хвосте».

Бродячий поэт в состоянии хмельного созерцания красоты лунного света над рекой мог упасть в реку и утонуть, но остаться при этом не в меньшей степени поэтом. Погоня за совершенством – трудное и долгое дело, но время не имело значения в Китае.

Художник довольствовался нанесением на шелк чуть-чуть краски, изображая птицу на ветке или покрытую снежной шапкой гору. Одна деталь передавала совершенство.

Астролог на крыше среди своих медных глобусов и квадрантов отмечал каждое движение звезды.

Менестрель мог философски задумчиво спеть о войне: «Ни одна птица уже не нарушает мертвую тишину, охватившую крепостные стены. Лишь ветер свистит в длинной ночи, в которой духи умерших бродят во мраке. Бледная луна бросает мерцающий свет на падающий снег. Крепостные рвы полны замерзшей крови и тел убитых, бороды которых стали твердыми от мороза. Все стрелы выпущены, все тетивы порваны. Сила боевых коней ушла. Так выглядит город Хан-ли после нашествия врага». Так менестрель, перед взором которого предстала картина смерти, рассказал о том, как выглядели города после нашествия врага, и это осталось в анналах истории Китая.

Из орудий войны, которые были у китайцев, можно отметить двести конских колесниц, древних и бесполезных, пращи для метания камней, арбалеты, натянуть которые не смогли бы и десять человек, катапульты, которые смогли тащить за канаты не менее двухсот артиллеристов; у них был также «летучий огонь», а также огонь, который мог вырываться из бамбуковых труб.

Ведение войны было искусством в Китае еще с тех пор, когда одетые в доспехи полки и боевые колесницы совершали маневры в пустынях Азии, и храм был превращен в лагерь главного командования, которое могло бы там без помех обдумывать свои планы. У бога войны Куан-чи никогда не было недостатка в ярых приверженцах. Сила Китая была в дисциплине обученных многочисленных воинов и в огромных людских ресурсах. Что касается его слабости, китайский генерал писал со злой иронией семнадцать столетий назад: «Правитель может привести к поражению свою армию, если попытается управлять ею так же, как империей, если он игнорирует обстановку, с которой сталкивается армия, и условия, которые существуют в ней самой. Это называется калечить армию. Это приводит к брожению среди солдат.

А когда в армии появляется беспокойство и подозрительность, в результате возникает анархия и о победе говорить не приходится».

Слабость Китая была в его императоре, который должен был оставаться в Яньцзине и переложить дела по руководству войсками на своих генералов. Сила же кочевников за Великой стеной была в военном гении их хана, который лично вел свою армию.

В случае с Чингисханом все складывалось почти так же, как с Ганнибалом в Италии. У него было ограниченное число воинов. Одно-единственное сокрушительное поражение заставило бы кочевников возвратиться в свои пустыни. Сомнительная победа стала бы бесполезной. Его успех должен был быть несомненным без слишком больших потерь в живой силе. И ему следовало совершать маневры своими дивизиями, противодействуя армиям под руководством мастеров тактики.

И при этом в Каракоруме он все еще оставался «командующим карательным корпусом» под началом Золотого императора.

В прошлом, когда Китаю улыбалась удача, императоры требовали дань с кочевников за Великой стеной. В периоды ослабления Китая его императоры откупались от кочевников, направляя к ним караваны с дарами, чтобы удержать их от набегов. Караваны были нагружены серебром, шелком-сырцом, выделанной кожей, украшенным резьбой нефритом, а также зерном и вином. Чтобы показать, что это делается не в ущерб своему достоинству, или, другими словами, не потерять лицо, представители китайских династий называли эту дань подарками. Однако в годы усиления Китая то, что взималось с кочевников, они называли данью.

Воинственные племена людей в шапках и с кушаками не забывали ни эти богатые дары, ни надоедливые требования китайских чиновников, ни свои редкие набеги из-за пределов Великой стены. Таким образом, люди восточной части Гоби в тот момент формально являлись подданными Золотого императора и теоретически подчинялись ему в отсутствие уполномоченного по надзору за западными пограничными областями. Чингисхан состоял в списке официальных представителей в качестве «командующего карательным корпусом». В положенное время канцелярия Яньцзиня, просматривавшая записи, направила к нему эмиссаров для сбора дани из табунов и скота. Он не заплатил эту дань.

Как вы поймете в дальнейшем, складывалась типично китайская ситуация. Позицию, которую занял Чингисхан, можно охарактеризовать в двух словах: настороженное выжидание.

Еще во время его военных кампаний в Гоби на его пути вставала Великая стена, и он внимательно присматривался к этому крепостному валу из кирпича и камня с башнями над воротами и внушительной дорогой наверху, по которой могли скакать галопом шесть конников в ряд. В дальнейшем он стал выставлять свое знамя то у одних, то у других ворот вдоль ближайшей дуги, образованной стеной. Но на этот маневр ни уполномоченный по надзору за западными областями, ни Золотой император не обратили ни малейшего внимания. Однако этот вызывающий шаг не ускользнул от внимания приграничных племен, людей буферного пространства вдоль стены, живших на прилегающих к ней территориях. Между собой они пришли к выводу, что Золотой император боялся вождя кочевников. Но едва ли это было так.

Укрывшись за прочными стенами своих городов, миллионы китайцев совсем не вспоминали об орде в четверть миллиона воинов. Разве что Золотой император в ходе нескончаемых войн с древним императорским домом Сун, империи в бассейне впадающей в океан реки Янцзы, направил к монголам эмиссаров с просьбой поддержать его своими конниками.

Джебе-ноян и другие военачальники командовали этими кавалерийскими подразделениями. Несколько туменов (корпусов) были с готовностью предоставлены Чингисханом. Как они действовали от имени Золотого императора, неизвестно. Но они смотрели во все глаза и задавали вопросы. Они обладали свойственной кочевникам великолепной способностью запоминать ориентиры. И когда прискакали обратно в орду, в Гоби, у них уже было прекрасное представление о топографии Китая. Они привезли с собой также рассказы о чудесах.

В Китае, говорили они, дороги проходят прямо через реки; они кладутся на каменное основание; деревянные кибитки плавают по рекам; вокруг крупнейших городов – стены, слишком высокие для того, чтобы их мог перепрыгнуть конь.

Люди в Китае носят сорочки из желтой хлопчатобумажной ткани «нанкин», а также разноцветные шелка, и даже у рабов есть не менее семи сорочек. Вместо старых бродячих певцов, молодые поэты развлекают двор не заунывными песнями героического эпоса, а стихами, написанными на шелковом полотне. А вот как они описывали красоту женщин: она достойна восхищения.

Военачальники Чингиса горели желанием идти на штурм Великой стены. Доставить им это удовольствие, повести свои дикие племена в тот момент на Китай для хана было бы губительным. К тому же это грозило обернуться катастрофой дома. Если бы он, покинув свою новую империю, еще и потерпел поражение на востоке, в Китае, другие его враги, ничуть не колеблясь, вторглись бы в его монгольские владения. Пустыня Гоби была в его власти, но к югу, к юго-западу и западу он видел трех грозных противников. Вдоль южного караванного пути «Нан-лу» существовало странное царство Хэй, так называемая разбойничья империя. Там обитали худощавые и склонные к грабежам тибетцы, спустившиеся с холмов, чтобы разбойничать на дорогах, а также объявленные вне закона китайцы. За этим царством в горах раскинулась сильная империя кара-китаев. А на западе можно было встретить бродячие орды киргизов, которые старались держаться подальше от монголов. Всем этим беспокойным соседям Чингисхана противостояли дивизии под командованием его полководцев.

Сам он уже несколько сезонов совершал со своим войском набеги на государство Ся, которые убедили его главу в том, что лучше заключить с монголами мир. Мир был скреплен кровными узами – одну из женщин императорской семьи отдали в жены Чингисхану. Другие такого рода связи были установлены на западе. Все это делалось из предосторожности, говоря военным языком, чтобы обезопасить свои фланги. Но благодаря этому Чингисхан также приобрел союзников в лице вождей соседних племен, а также новых воинов для своей орды. А сама орда приобретала столь необходимый ей опыт военных кампаний.

Тем временем умер правитель Китая; его сын был посажен на трон дракона. Этот высокого роста бородач интересовался в основном рисованием и охотой. Он называл себя Вэй-шао Ван, – слишком громким именем для заурядного человека.

К положенному сроку чиновники в Китае приготовили для нового правителя списки по взиманию дани, и посыльный был отправлен на плоскогорья Гоби для сбора дани у Чингисхана. Он взял с собой также указ нового сюзерена Вэй-шао Вана. Этот императорский указ полагалось принимать опустившись на колени, однако монгольский хан стоя протянул руку, чтобы взять его. Он даже не потрудился передать его переводчику, чтобы тот зачитал его вслух.

– Кто новый император? – спросил Чингисхан.

– Вэй-шао Ван, – был ответ.

Вместо того чтобы склонить голову, обратившись к югу, хан плюнул в ту сторону.

– Я полагал, что Сын Неба должен быть человеком необыкновенным, а глупец вроде Вэй-шао Вана не достоин трона. Почему это я должен унижаться перед ним?

С этими словами он сел на коня и ускакал.

В ту ночь воеводы были вызваны в его шатер вместе с его новыми союзниками – идикутом (князем) уйгурских «пикирующих ястребов» и верховным правителем западных тюрков-карлуков.

На следующий день посланник был вызван к хану и ему вручили послание для Золотого императора. «В наших владениях, – говорилось в нем от имени Чингисхана, – теперь наведен полный порядок, так что мы можем посетить Китай. Так же ли хорошо все организовано во владениях Золотого императора для того, чтобы он нас принял? С нами армия, подобная ревущему океану. Не имеет значения, встретят нас как друзей или же как врагов. Если Золотой император предпочтет стать нашим другом, мы позволим ему иметь правительство под нашим началом и править в своих владениях; если же он выберет войну, то она будет продолжаться до тех пор, пока один из нас не окажется победителем, а другой побежденным». Других подобного рода оскорбительных посланий уже не требовалось. Чингисхан, должно быть, решил, что настал благоприятный момент для вторжения. Пока был жив прежний император, его сдерживала вассальная верность Китаю. При Вэй-шао Ване она его уже не заботила.

Посланник вернулся в Яньцзинь, где была резиденция императорского двора. Вэй-шао Ван пришел в ярость от ответного послания, которое ему принесли[3]3
  Согласно некоторым источникам, цзиньская армия была направлена против ближайшего из кочевых племен Гоби, и весьма вероятно, что так оно и было, так как мы знаем о сражениях с ней монголов за пределами Великой стены, перед тем как они вторглись на территорию империи Цзинь.


[Закрыть]. Уполномоченного по надзору за западными областями империи Цзинь спросили, что замышляют монголы. Он ответил, что они куют много стрел и собирают коней. И за это преувеличение, по мнению императора, угрозы с севера уполномоченный по надзору за западными областями был посажен в тюрьму.

Зима заканчивалась, а монголы продолжали заготавливать множество стрел и собирать коней. К несчастью для Золотого императора, они занимались не только этим. Чингисхан послал гонцов с подарками правителям царства Ляодун, в северной части Китая. Он знал, что там обитал воинственный народ, который не забыл покорение его предыдущим Золотым императором.

Посланник Чингисхана встретился с принцем династии Ляо, и между ними был заключен договор и дана клятва, скрепленная кровью и переломленными стрелами, в верности друг другу. По этому договору люди Ляо, или буквально «железные люди», займут весь Северный Китай, а монгольский хан возвратит им все их прежние земли. Договора этого, надо сказать, Чингисхан придерживался строго. В дальнейшем он возвел династию Ляо на престол Китая под своим покровительством.