Текст книги "Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока"

«Беглецы думают только о бегстве»

После допущенного промаха Тигр проявил немалое мужество. Его двоюродный брат Хайдар отмечает, что «Бабур обладал большим мужеством, чем остальные члены его рода. И ни один из его соплеменников не переживал таких необыкновенных приключений».

К тому времени узбеки заняли пригороды, и после нескольких вражеских попыток пробить брешь в обороне города Бабур уяснил, что основная проблема заключается в городском населении, которое, не слишком пострадав, проявляло неуместную храбрость.

«…посреди города, под аркой медресе Улугбека поставили шатер, и я находился там. Простолюдины из каждого предместья и с каждой улицы Самарканда, собираясь толпами и возглашая за меня свои простодушные молитвы, приходили к воротам медресе. Шейбани-хан не решался начать сражение. Несколько дней прошло таким образом. Чернь, не знавшая ран от стрел или мечей, осмелела. Если видавшие виды йигиты удерживали этих людей от бесполезных вылазок, их принимались ругать. Однажды Шейбани-хан начал бой у Железных ворот. Расхрабрившиеся простолюдины смело и далеко рванулись вперед. Я приказал конным йигитам под командой Кукулдаша следовать за ними, чтобы прикрыть их отступление. Узбеки спешились и потеснили простолюдинов, прижав к воротам… Беглецы думают только о бегстве; время пускать стрелы или сражаться для них миновало. Я стрелял из арбалета, стоя над воротами. Я поразил стрелой коня узбекского военачальника конной сотни. Враги наседали и дошли до подножия вала. Занятые сражением в этом месте, мы совсем забыли о другой части города. Там находилось в засаде около восьмисот отборных воинов, а при них – двадцать пять широких лестниц. Шейбани-хан тем временем совершал нападения с нашей стороны.

Кучбек с тремя смелыми йигитами напали на врагов, поднимавшихся по лестницам, сбросили их вниз и обратили в бегство. Лучше всех действовал сам Кучбек, и это был один из его достохвальных подвигов.

В другой раз Касим-бек во главе своих молодцов выехал из ворот Сузангаран, сшиб с коней нескольких узбеков и вернулся с их головами».

Личная храбрость была необходима при обороне городских стен, но не могла облегчить тяготы осажденных. Опытные узбеки прекратили попытки взять город штурмом и отошли на исходные позиции, совершая по ночам вылазки, сопровождаемые грохотом литавр – для того, чтобы лишить сна обессиленных защитников. К тому же в городе начинался голод.

«Пришла пора созревания хлебов, но никто не привозил в город нового зерна. Люди терпели большие лишения; дошло до того, что бедные и нуждающиеся стали есть собачье и ослиное мясо. Обычный корм для коней сделался редкостью, их кормили листьями с деревьев. По опыту оказалось, что лучше всего для этого подходят листья тута и карагача. Многие давали коням размоченные в воде стружки.

В старину говорили: «Чтобы удержать крепость, надобна голова, две руки и надобны две ноги. Голова – это полководец, две руки – подкрепление и помощь, две ноги – вода и припасы в крепости». Мы рассчитывали на помощь и поддержку соседних властителей, но у них были свои планы. Воины и горожане, утратив надежду, начали по двое, по трое убегать из крепости… Даже близкие мне люди и мужи, достойные уважения, перелезали через стену и убегали. В помощи со стороны мы совершенно отчаялись, продовольствия и припасов было мало, а то, что оставалось, приходило к концу.

Шейбани-хан, проведав о страданиях моих людей, пришел и стал лагерем возле Ворот Влюбленных. Я, со своей стороны, перешел на Нижнюю улицу и встал напротив Шейбани-хана.

В эти дни Узун Хасан [бывший командир монголов] вступил в город с десятком нукеров. Это он был подстрекателем мятежа Джахангира-мирзы и виновником нашего ухода из Самарканда. Его приход был очень смелым поступком. Через него Шейбани-хан повел разговор о мире. Будь у нас надежда на помощь, будь у нас припасы, кто стал бы слушать слова о мире? Нужда заставила! Заключив нечто вроде перемирия, мы ночью покинули город через ворота Шейхзаде. Я увез с собой Ханум, мою матушку. Моя старшая сестра, Ханзаде-биким, попала в руки Шейбани-хана».

(Так утверждает Бабур. Хайдар сообщает, что Ханзаде была отдана узбекам. Скорее всего, истина заключается в том, что честолюбивая старшая сестра Бабура явилась к Шейбани-хану добровольно, поскольку всегда старалась по мере сил служить интересам своего брата. Его самоотверженная бабушка также предпочла остаться в Самарканде.)

Понятно, что сам Бабур вряд ли мог рассчитывать на обещанную Шейбани безопасность. Горстка его приближенных не решилась идти по главной улице и, дождавшись ночи, покинула город, держась вдоль оросительных каналов, ведущих к берегу реки.

«Темной ночью, кружа между большими арыками Сугуда, мы сбились с дороги и ко времени предрассветной молитвы поднялись на холм Карбук… По дороге мы с Камбар Али и Касим-беком затеяли скачки наперегонки. Мой конь пришел первым. Желая взглянуть, насколько отстали те двое, я обернулся; подпруга у моего седла, вероятно, ослабла, седло перевернулось, и я упал, ударившись головой о землю. Хотя я тотчас поднялся и сел на коня, разум мой мутился до самого вечера. События тех дней мелькали у меня перед глазами, точно сновидения или призраки. Вечером, во время предзакатной молитвы, мы остановились в Илан-Уты. Зарезав лошадь, изжарили мясо, поели и двинулись дальше…

…Мы прибыли в Джизак. Там были белые лепешки и жирное мясо, сладкие дыни и прекрасный виноград. После великой нужды мы увидели изобилие, после стольких испытаний оказались в безопасном месте.

 
Страх смерти покинул нас,
Страдания и голод остались позади.
 

Никогда в жизни мы так не отдыхали – ведь наслаждение после нужды и безопасность вслед за тревогой кажутся вдвойне сладкими. Четыре или пять раз приходилось нам переходить от беды к радости и от трудностей к благоденствию, и это был первый раз. Избавившись от врага, мы три или четыре дня отдыхали в Джизаке».

Тигр снова оказался в горах, среди пастухов.

До наступления зимы он успел подготовиться к очередному изгнанию и увез мать, которая в то время болела, под защиту Каменного города, – его дядя Махмуд-хан предоставил им глинобитный дом в одном из окрестных селений. Селение представляло собой обычную пастушью деревню. Деревня называлась Дехкат – Десять Холмов – и находилась у основания высокой горы, с которой была видна дорога, ведущая в Ходжент. Многие из полководцев, включая неугомонного Камбара Али, не пожелали жить среди овечьих отар, не имея возможности ходить в набеги, поэтому они выпросили у Бабура разрешение провести зиму в родном Андижане. Он не стал их удерживать.

К счастью или к несчастью, Бабур обладал даром жить настоящей минутой. Пережив полное поражение в Самарканде, который им с матерью пришлось покинуть тайком, среди ночи, украдкой пробираясь по берегам арыков, он был способен наслаждаться возможностью пустить коня в галоп, едва дорога стана различима при свете наступающего дня. Теперь, в изгнании, он занимал себя, разъезжая по окрестным горам.

«Хотя жители Дехката – сарты, оседлые, но они, как и тюрки, разводят овец и коней. В этом селении мы расположились в домах крестьян; я стоял в доме тамошнего старосты. Пожилой это был человек, лет восьмидесяти, но его мать была еще жива; очень долговечная женщина, ста одиннадцати лет. Когда Тимур-бек ходил походом в Хиндустан, кое-кто из родичей этой женщины ушел в его войско. Это сохранилось у нее в памяти, она сама рассказывала».

Питая склонность ко всякого рода математическим подсчетам, Бабур пришел к выводу, что жительнице горных пастбищ было около пяти лет, когда состоялся индийский поход Тимура, – столько же, сколько было и ему, когда он впервые увидел на стенах самаркандского дворца картины, повествующие о Тимуровых победах. Это совпадение могло показаться призрачным намеком на славу, которой он лишился, но Тигр ни на минуту не задумывался об этом. На тот момент у него не было никаких планов на будущее. Поэтому он с увлечением занялся подсчетом потомков столетней женщины.

«В одном только Дехкате жило детей этой женщины, ее внуков, правнуков и праправнуков девяносто шесть человек; вместе с умершими ее потомков считали почти двести человек. Внук ее внука был молодым человеком двадцати пяти или двадцати шести лет с большой черной бородой».

Как всегда, Бабур с удовольствием бродил по горным тропам, частенько заводя беседы с отшельниками.

«Чаще всего я гулял босой. От долгого хождения босиком ноги у меня так загрубели, что ни скалы, ни камни на них не действовали. Однажды во время такой прогулки, между полдневной и вечерней молитвой, мы встретили на узкой тропе человека, который гнал перед собой корову. Я спросил крестьянина: «Как пройти к большой дороге?» – «Следите, куда пойдет эта корова, не упускайте ее из вида, она как раз и дойдет до большой дороги». Ходжа Асадулла, который был при мне, сострил: «А вдруг корова заблудится?»

В ту зиму некоторые из наших воинов попросили разрешения уйти в Андижан. Касим-бек настоятельно убеждал меня: «Раз уж эти люди едут в Андижан, пошлите Джахангиру-мирзе в подарок что-нибудь из ваших вещей». Я послал свою горностаевую шапку. Касим-бек снова начал меня уговаривать: «А что плохого, если послать что-нибудь также и Танбалу?» Я не соглашался, но после повторных настояний Касим-бека Танбалу был послан закаленный широкий меч, который Кукулдаш велел выковать в Самарканде, а я взял себе. Это был тот самый меч, который опустился мне на голову, как будет упомянуто далее.

Спустя несколько дней моя бабушка Исан Даулат-биким, которая после нашего ухода из Самарканда осталась там, прибыла вместе с находившимися при ней домочадцами и родичами, отощавшими и голодными».

Прибытие престарелой бабушки говорит о том, что Бабур услышал самаркандские новости.

«Шейбани-хан, перейдя по льду через реку возле Ходжента, разграбил окрестности Шахрухии и Бишкента. Как только пришли об этом известия, мы тотчас выступили в поход, невзирая на малочисленность наших людей, и направились к селениям, находящимся ниже Ходжента по течению реки… Было очень холодно. В этих местах постоянно, не ослабевая, дует сильный ветер из Хай-Дервиша [по легенде, этот ветер дует на караванной дороге в пустыне, где однажды заблудилась группа бродячих дервишей, которые кричали «Хай!», окликая друг друга]; стужа стояла такая, что за эти два или три дня погибли от холода два или три человека.

Мне понадобилось совершить омовение. В одном арыке вода у берегов покрылась льдом, но посередине из-за быстрого течения не замерзла. Я вошел в арык и совершил омовение и окунулся шестнадцать раз. Холодная вода сильно на меня подействовала.

На рассвете мы переправились по льду через реку возле Ходжента. Оказалось, что Шейбани-хан, разграбив окрестности Шахрухии, ушел».

Во время обратного перехода через заснеженные вершины Бабуру пришлось пережить боль утраты. Нойон Кукулдаш, один из его ближайших друзей, отстал от своих товарищей, чтобы принять участие в местном празднике, на котором состоялся пир в его честь. Во время него он погиб при загадочных обстоятельствах. Опечаленный Бабур подозревал, что к смерти его друга был причастен изворотливый молодой катамит, затаивший смертельную обиду на Кукулдаша. Как бы то ни было, теперь его друг лежал под мерзлой землей, и Бабур с трудом заставил себя произнести свое обычное «Так было суждено!».

С приходом весны холода пошли на убыль. Однажды утром, когда Тигр развлекался, наблюдая за работой каменщиков, высекавших на скале у истока ручья строки философских стихов, ему донесли, что на дороге снова видели узбеков, направлявшихся в сторону деревни. После бессмысленной гибели Кукулдаша это известие вызвало в его душе целую бурю чувств. «Мне пришло на ум: «Жить так, скитаясь с горы на гору, без дома и крова, не имея ни земель, ни владений, не годится. Пойдем лучше к хану в Ташкент». Так говорил я себе. Касим-бек очень возражал против этого. Он предал казни трех или четырех моголов, как уже упоминалось. По этой причине он не решался идти к их товарищам. Я долго его уговаривал. В конце концов он покинул меня и направился со своими братьями и приближенными в Хисар… Я же отправился в Каменный город к хану».

Начиналось лето 1502 года. Бабур отложил свой отъезд до окончания ритуальных празднований, завершающих месяц поста Рамазан. Лишь немногие из приближенных выразили желание сопровождать его в пути. Не имея достойного подарка, который он мог бы преподнести своему дяде, Бабур написал и тщательно отделал рубаи[17]17
  Р у б а и – в поэзии Востока четверостишие афористического типа (рифмуются 1-я, 2-я и 4-я строки).


[Закрыть], начинающееся словами: «Никто не вспоминает о человеке в беде…»

Он и сам не знал, какой помощи ждать от хана.

Под знаменами Чингисхана

Махмуд-хан проявил подобающее своему положению гостеприимство и устроил племяннику самый сердечный прием. Хотя номинальный предводитель монголов и сам баловался стихосложением, однако на поднесенное Бабуром четверостишие он из осторожности не ответил. «Его владение поэтическими образами кажется довольно убогим», – записал униженный Бабур.

Такую же осторожность дядя проявил и в обсуждении нового плана Бабура, который предложил сообща возглавить армию монголов, чтобы наказать и уничтожить непокорного Танбала – гораздо более легкого противника по сравнению с прославленным Узбеком. Это предложение Махмуд-хан вроде бы одобрил, однако истинные причины своего согласия оставил при себе. По случаю выступления в поход хан организовал настоящую церемонию. Бабур невольно стал участником старинного ритуала благословения военных знамен.

«Между Бишкеком и Самсираком произвели смотр войску. По монгольскому обычаю распустили знамена. Перед ханом водрузили девять знамен со свисающими с них конскими хвостами. Один из моголов привязал к бедренной кости быка, которую держал в руке, длинное белое полотнище, другой привязал еще три длинных полотнища к верхним концам трех знамен чуть ниже конских хвостов и расстелил их по земле. На конец одного полотнища ступил ногой хан, на конец другого его сын, а на конец третьего я. Первый могол, держа в руках бычью кость с привязанным к ней полотнищем, что-то сказал по-могольски, глядя на знамена, и подал знак. Хан и все те, кто стоял подле него, взяли чаши с кумысом и выплеснули понемногу в сторону знамен. Заревели трубы, ударили барабаны, воины в строю все как один трижды испустили боевой клич, потом сели в седла и трижды проскакали галопом вокруг знамен.

Как установил Чингисхан свои правила, так моголы до сих пор их соблюдают. Каждый занимает то место, которое занимал его предок, – на правом крыле, на левом крыле или посередине…

На следующее утро великий круг снова был выстроен – на этот раз для охоты».

Бабур не испытывал интереса к старозаветным обычаям степного воинства. На ритуале он присутствовал в качестве почетного гостя, так как был внуком Юнус-хана. Первый раз в жизни он отстал от мчавшихся по степи охотников и занимался сочинением газели[18]18
  Г а з е л ь – монорифмическое лирическое стихотворение, включающее от 5 до 12 двустиший (бейтов).


[Закрыть], начинавшейся двустишием:

 
Не нашел я верного друга, кроме собственной души,
Не нашел я поверенного тайн, кроме собственного сердца.
 

Непонятно, почему его так огорчила пропажа золотой пряжки от пояса, которая была украдена у него на стоянке. Когда на следующий день после пропажи обнаружилось, что из лагеря убежали два монгола, он не сомневался, что именно они и были ворами, но никому не сказан об этом происшествии. Он начал понимать, что поход был всего лишь парадом, затеянным ему в угоду. «Хан, – записал он, – крепости не взял, врага не разбил: как пошел, так и вернулся».

Возвратившись в Каменный город, Тигр уже не восхищался его благоустроенностью. Крупнейший из городов равнины раскинулся между рукавами рек; пришельцы из чужих стран толпились в просторной Джума-мечети. Однако город этот больше ничего не значил для Бабура. Услышанное издали пение погонщиков караванов, пришедших сюда из Самарканда, звучало для него насмешкой. Покинув Каменный город, тяжело груженные караваны направлялись дальше – на восток, где голубела горная гряда и начинался Великий северный путь в Китай. В Каменном городе не было и следов грабежей; в него не съезжались ученые, которые стали бы сердцевиной его существования. Пригородные пастбища для лошадей и рогатого скота изобиловали животными; горожане питались хорошим мясом, сушеными фруктами и свежеиспеченными мучными лепешками; вместо поэтов, во всеуслышание воспевающих радости жизни, на улицах города завывали нищие, но у Тигра не было монет, чтобы бросить им. Когда он направлялся в ежедневный диван[19]19
  Д и в а н – присутственное место для правителя и его приближенных, государственный совет. Слово в переводе с персидского означает «собрание».


[Закрыть] к хану, его сопровождало всего двое или трое приближенных. Он пребывал в ничтожестве.

Как обычно, он жаждал вскочить в седло и бежать от этого унижения. Он не мог перенести, что его бедность стала для всех очевидной. Ему хотелось уехать куда-нибудь в захолустье, где никто не знал бы, кто он такой. Наблюдая за гружеными караванами, отправляющимися в Китай, он всей душой рвался уйти вместе с ними. И, как обычно, вел сам с собой нескончаемые споры, чтобы прийти к какому-то решению. Разве он не мечтал всю жизнь о путешествиях, от которых его удерживал только сан правителя Ферганы, сына Омар Шейха? Теперь это уже позади; его мать, вместе со своей матерью и его младшим братом находятся в безопасности, так же как и его младшие сестры. А старшая сестра, – к счастью или к несчастью, – в руках Шейбани-хана.

Воспоминания о Шейбани подсказали ему предлог, позволяющий расстаться с дядей, – что было совсем непросто, поскольку считалось, что Бабур стал членом ханской семьи. Он не мешкая отправился к своему правоверному религиозному наставнику, ходже Макараму, чтобы вместе с ним подобрать веские основания для отъезда. Узбек Шейбани был врагом тюрку Бабуру в той же степени, как и монголу Махмуду; необходимо было немедленно принять решительные меры, чтобы не дать ему времени укрепить свою власть. Разве не разумнее затушить огонь, не дожидаясь, пока пожар разгорится? Бабур поспешил сложить стихи, доступные для дядиного понимания. Они заканчивались двустишием:

 
Не жди, пока враг нацелит стрелу в тебя,
Если сам можешь пустить в него стрелу.
 

Все шло как надо. Что же до мнимой цели поездки, то Бабур собирался сказать, будто направляется ко двору другого дяди – младшего из ханов, жившего в восточных областях. Бабур никогда с ним не встречался и – согласно своей легенде – хотел пригласить его в Каменный город и попросить помощи в борьбе с узбеками. Земли младшего дяди лежали на пути в Китай. О своем намерении отправиться в эту страну Бабур не сообщил никому, – кажется, даже ходжа Макарам ничего не знал об этой затее. Мать Бабура не стала бы даже слушать его, а последние приближенные немедля разбежались бы, посвяти он их в свои планы.

Усилия, затраченные Тигром на эту запутанную интригу, особым успехом не увенчались. Ходжа Макарам почтительно сообщил о замысле Бабура уехать из Ташкента матери Махмуда, сообразившей, что хану тоже будет интересно об этом услышать. Тот услышал и призвал ходжу, чтобы спросить у него: неужели Бабура приняли настолько негостеприимно, что он намеревается уехать таким образом? Не на шутку разобиженный хан отказался дать своему племяннику разрешение на отъезд.

Побег в Китай был на неопределенное время отложен. Дальнейшие события вынудили Бабура отказаться от этого замысла. «Мой план ни к чему не привел», – откровенно признается Бабур в своей книге. Но тут с Великого северного пути прибыл гонец с сообщением о том, что младший хан Алаша – по прозванию Смертоносный – направляется в Каменный город. В соответствии с принятыми установлениями вслед за первым явился второй гонец, пояснивший, что в настоящий момент Алаша-хан находится в непосредственной близости от города.

Вряд ли это можно объяснить простым совпадением. Скорее всего, старший хан обдумал предложения Бабура насчет узбеков и пришел к тем же выводам, которые Бабур использовал в качестве предлога для своей поездки: было ясно, что братьям следует встретиться и совместными силами принять меры к непредсказуемому Танбалу, не забывая при этом о собственной выгоде.

Вероятно, Бабур и на этот раз не задумался об истинных причинах вышеупомянутых событий. В те годы он не был склонен к подобным размышлениям. Судя по всему, прибытие младшего хана он воспринял как счастливую случайность и, как обычно, поспешил на этом сыграть.

В Каменном городе царило невероятное оживление. Уже двадцать пять лет Алаша не удостаивал его своим появлением и пропадал в своих богом забытых владениях, расположенных в отрогах величайших гор, – там, где Гиндукуш соединялся с простирающимися на восток плато Тибета и Тянь-Шаня, который в Китае называли Небесными горами. Принадлежащие Алаше степи считались страной монголов, а свое прозвище Смертоносный получил после того, как в хорошо продуманных сражениях разгромил темных казахов, отделившихся от узбекской орды. Несомненно, он был представителем истинного Востока – родины их великого предка, находящейся в той части земли, где восходит солнце. Именно Алаша стал подлинным наследником Чагатая, тогда как Махмуд только числился им, пользуясь возрастным преимуществом. Какова свита Анаши и на каком расстоянии от города он находится? Мать обоих ханов развила бурную деятельность и приказала начать приготовления к празднествам и позаботиться о покоях для прибывающих и о прислуге для них, после чего сама собралась в дорогу в сопровождении своих дочерей и сестер. Согласно монгольскому обычаю, почет, оказываемый гостю, измерялся расстоянием, на которое хозяин удалялся от дома, чтобы приветствовать прибывшего.

Высокопоставленные женщины двинулись в путь, но Бабур опередил их. Инстинкт подсказывал ему, что он должен успеть и первым встретиться со своим незнакомым родственником. Он пишет, что оставил женщин в деревне, а сам якобы отправился посетить некие гробницы и осмотреть окрестности.

«Не зная наверное, что мой дядя, младший хан, сейчас прибудет, я быстро выехал на коне, и вдруг встречаю хана; они только что стали лагерем. Я подъехал к ним. Когда я сошел с коня, младший хан, мой дядя, сразу все понял и очень взволновался: вероятно, он думал разбить где-нибудь лагерь, усесться и торжественно со мной поздороваться… но… обстоятельства этого не позволили. Поклонившись, я подошел и поздоровался. Хан, взволнованный и смущенный, тотчас приказал своим сыновьям Султан Саид-хану и Баба-хан-султану сойти с коней и поздороваться со мной, преклонив колени. Из сыновей хана прибыли только эти двое, им было лет по тринадцать– четырнадцать. Поздоровавшись с ними, я сел на коня, и мы отправились к Шах-биким [матери]. После того как младший хан поприветствовал своих сестер, все они сидели до полуночи, беседуя о былых делах и минувших событиях.

Младший хан был сильный и смелый человек, его излюбленным оружием был меч. «Булава или боевой топор, раз ударив, поражают одно место, а меч рассекает с головы до ног», – говаривал он. Он полагался на свой меч и никогда не расставался с ним, тот либо висел у него на поясе, либо находился в руке. Выросши на далекой окраине, он был несколько неотесан и грубоват в речах».

Однако этот любитель монгольских традиций не мог смириться с тем, что встреча с племянником не носила торжественного характера. На следующий день Бабур получил от него подарки в сугубо монгольском духе, на которые ему нечем было ответить.

«Он пожаловал мне свое личное оружие, платье, кушак и оседланного коня из своей личной конюшни, а также полный наряд монгольского образца – монгольскую шапку, халат из китайского шелка, весь украшенный вышивкой, и китайский пояс со старинного образца сумкой для кремня и кошелька. Сумка висела с левой стороны, а справа повесили мешочек с женскими побрякушками вроде коробочки для благовоний».

Тем временем старший хан преодолел разделявшие их двенадцать миль и позаботился о том, чтобы встретить брата со всеми полагающимися церемониями, чтобы вернувшийся в родные края монгол остался доволен. Махмуд с достоинством устроился на коврах в беседке, установленной возле дороги.

«Младший хан подъехал к старшему спереди, потом сделал возле него круг, двигаясь справа налево, и спешился перед ним; подойдя на должное расстояние, девять раз преклонил колени, а после этого встал и подошел, чтобы обняться с братом. Старший хан тотчас встал: они поздоровались и долго стояли обнявшись. Отступая назад, младший хан снова девятикратно преклонил колени; поднося подарки, он тоже много кланялся. Затем он подошел к старшему хану, и оба сели… В упомянутом выше могольском наряде я вернулся вместе с моим дядей, младшим ханом, в Каменный город. Ходжа Макарам не узнал меня и спросил: «Они какой султан будут?» Он узнал меня, лишь когда я заговорил».

По правде говоря, Тигр плохо разбирался в традициях своих предков, и судя по всему, его дяди позаботились о том, чтобы он остался в таком же неведении относительно их совместных планов. Его позабавил праздник по монгольскому обычаю, который они устроили по поводу своего воссоединения, проведя смотр войскам. Во время парада Тигр заметил, что младший хан привел только две тысячи воинов, в то время как общая численность участников смотра превышала тридцать тысяч вооруженных всадников. Это свидетельствовало, что силы старшего хана полностью соответствовали его власти; объединив усилия, братья легко могли сокрушить любое сопротивление со стороны Танбана, и они пообещали вышвырнуть мятежного бека из Ферганской долины.

Польщенный Бабур получил под свое начало передовой отряд войска. Ему не пришло в голову, что подчиняющиеся ему всадники выполняют его приказы лишь по распоряжению обоих ханов, которых больше не было рядом с ним.