Текст книги "Плененная Вселенная (пер. И. Варавин)"

6

Если жители деревни и наблюдали за происходящим, то они ничем не выдавали своего присутствия. Ветерок, поднявшийся сразу после восхода солнца, шевелил циновки в дверных проемах некоторых домов, но во тьме за ними не видно было даже следов движения.

Чимал шел с высоко поднятой головой, и шаги его были столь уверенными и быстрыми, что жрецы в длинных, до земли, одеяниях едва поспевали за ним. Когда они пришли за ним вскоре после наступления дня, его мать закричала, и то был единственный крик боли, как если бы она увидела его мгновенную смерть, Они стояли в дверях черные, как посланцы смерти, с оружием наготове – на случай, если он станет сопротивляться. Они потребовали его. У каждого при себе был маквакуитл – самое смертоносное из оружия ацтеков: лезвие черного стекла, насаженное на деревянную ручку, было настолько острым, что им можно было поразить человека в голову с первого удара. Но это оружие им не понадобилось. Чимал находился за домом, когда услышал их голоса. «Что ж, идемте в храм,» – сказал он, на ходу накинув на себя плащ и завязав его узлом. Молодым жрецам придется потрудиться, чтобы его развязать.

Он знал, что должен мучится страхом в ожидании того, что его ожидает в храме, однако по какой-то самому ему неведомой причине он испытывал душевный подъем. Не то чтобы он был счастлив – никто не стал бы испытывать счастье от встречи со жрецами, но ощущение собственной правоты было в нем настолько сильно, что темный призрак будущего отступил куда-то на задний план. Ок чувствовал себя так, как будто с разума его была снята тяжелая ноша – да так оно на самом деле и было. Впервые со времени его раннего детства ему не приходилось лгать себе, чтобы скрыть свои мысли. Он мог говорить то, что думал, не считаясь с общепринятым мнением. Он не знал, долго ли это будет продолжаться, но сейчас будущее его не беспокоило.

Они ждали его у пирамиды, и теперь он уже не мог идти самостоятельно. Жрецы преградили ему путь, а двое самых сильных взяли его за руки. Он не сделал попытки высвободиться, когда они повели его по ступеням в храм на вершине. Раньше ему не приходилось туда входить – обычно только жрецы проходили сквозь резные двери. Когда они остановились у входа, настроение его немного упало. Он отвернулся и посмотрел на долину. С этой высоты ему была видна вся река. Она возникала из зарослей деревьев на юге, прокладывала себе путь меж крутых берегов, ложилась границей между двух деревень, затем бежала среди золотого песка и исчезала у болота. За болотом поднимался барьер скал, а в отдалении он смог различить другие высокие горы...

– Введите его, – голос Китлаллатонака донесся из храма, и его подтолкнули к входу.

Верховный жрец сидел, скрестив ноги на резном камне перед статуей Коатлики. В полумраке храма богиня казалась до ужаса живой. Она была украшена драгоценностями и золотыми пластинками. Две ее головы смотрели на него, а руки – когти, казалось, приготовились к хватательному движению.

– Ты отказался повиноваться вождям клана, – громко сказал Верховный жрец.

Другой жрец отступил в сторону, позволяя Чималу приблизиться. Чимал подошел ближе и, сделав это, увидел, что Верховный жрец старше, чем ему казалось раньше. Его волосы, запачканные грязью и кровью и не мытые годами, производили пугающее впечатление, как и кровь на его символизирующей смерть одежде. Глубоко посаженные глаза жреца были водянистыми и красными, а шея сухая и морщинистая, как у индюшки. Его кожа была желтовато-пергаментного цвета, исключая те места, на которые попал красный порошок – средство для поддержания хорошего здоровья. Чимал посмотрел на жреца и ничего но ответил.

– Ты отказался повиноваться. Тебе известно наказание? – голос старика дрожал от злобы,

– Я не отказывался повиноваться, поэтому и наказания быть не может.

Жрец полупривстал в изумлении, услышав эти простые слова. Потом он вновь опустился на свое место, а глаза его сузились от гнева.

– Ты однажды уже говорил подобным образом и был избит, Чимал. Со жрецами не спорят.

– Я не спорю, преподобный Китлаллатонак, я просто пытаюсь объяснить случившееся...

– Мне не нравится, как звучит твое объяснение, – прервал его жрец. – Тебе неизвестно назначение этого места в мире? Тебя учили этому в школе храма, как и других мальчиков. Боги учат, жрецы переводят и объясняют их учение. Люди повинуются. Твой долг – повиноваться, и ничего другого ты делать не должен.

– Я исполняю свой долг. Я повинуюсь богам. Я не повинуюсь своим соплеменникам, когда они сами начинают вершить дела в мире богов. Повиноваться им означало бы впадать в грех, наказание за который – смерть. Поскольку я умирать не хочу, я повинуюсь богам даже тогда, когда смертные ополчаются против меня.

Жрец моргнул, потом указательным пальцем смахнул песчинку из уголка глаза.

– Каково бы ни было значение твоих слов, – проговорил он с сомнением в голосе, – это боги повелели тебе жениться.

– Нет, не боги, а люди пожелали этого. В священных книгах творится, что мужчины должны жениться ради плодородия и женщины должны выходить замуж ради плодородия. Но там не говорится, в каком возрасте они должны это делать, так же как не говорится и о том, что их должны принуждать к этому силой.

– Мужчины женятся в возрасте двадцати одного года, женщины выходят замуж в шестнадцать...

– Это обычай, но и только. И он не имеет ничего общего с законом.

– Раньше ты спорил, – холодно сказал жрец, – и тебя избили. Тебя могут избить снова...

– Бьют мальчиков, но вы не можете бить взрослого мужчину за то, что он говорит правду. Я прошу лишь позволить мне следовать закону богов – как можно наказывать меня за это?

– Принесите мне книги закона, – сказал жрец ожидающим. – Нужно показать ему правду раньше, чем он будет наказан. Я не помню подобных законов.

Чимал спокойно сказал:

– А я хорошо их помню. Они таковы, как я сказал. Жрец сидел прямо, сердито мигая на проникающий в храм солнечный луч. Этот луч света словно оживил память Чимала и он проговорил:

– Я помню также, что вы говорили нам о солнце и звездах, что читали по книгам. Солнце – это шар из кипящего газа, движимый богами, ведь так вы нам говорили? Или же вы говорили, что солнце оправлено в бриллиантовый обруч?

– Что это ты говоришь о солнце? – нахмурившись, спросил жрец.

– Ничего, – ответил Чимал. А про себя подумал: «Нечто такое, о чем не осмеливаюсь сказать вслух, иначе очень скоро я буду мертвым, как Попока, который первым увидел луч. Я тоже видел его, и он походил на сияние солнца, воды или драгоценного камня. Почему жрец не сказал им о том, что делает в небе вспышку света?» Жрецы вынесли книги, и он забыл о своих мыслях.

Книги были переплетены в человеческую кожу, были древними и достойными благовония: в дни празднеств жрецы читали куски из них. Сейчас они положили их на камень и удалились. Китлаллатонак пододвинул их к себе, взял верхнюю, потом другую.

– Ты хочешь читать вторую книгу Тецкатлипока, – сказал Чимал. – То, о чем я говорил, на тринадцатой или четырнадцатой странице.

Книга упала с громким стуком, а жрец устремил взгляд на Чимала:

– Откуда тебе это известно?

– Мне говорили, а я запоминал. Об этом говорили вслух, и я запомнил номера.

– Ты умеешь читать, вот почему тебе известно. Ты тайно пробирался в храм, чтобы читать запрещенные книги.

– Не будь глупцом, старик. Я раньше никогда не бывал в храме. Просто я помню, вот и все. – Удивление жреца было безмерным. – И я умею читать, если ты желаешь знать, Это тоже не запрещено. В школе я узнал числа, как и другие дети, научился писать свое имя – тоже, как и другие дети. Пока другие учились писать свои имена, я внимательно слушал звуки и заучивал буквы. Это оказалось очень просто.

Жрец ничего не ответил – он просто не был способен выдавить из себя ни звука. Вместо этого он рылся в книгах до тех пор, пока не нашел ту, на которую указал Чимал. Тогда он стал медленно листать страницы, вслух читая слова. Он читал, переворачивал страницы, вновь читал. Наконец он опустил книгу.

– Видишь, я прав, – сказал ему Чимал. – Я скоро женюсь, и по собственному выбору, после того как поговорю обстоятельно с вождем моего клана и со свахой. Вот как нужно делать по закону...

– Не говори мне о законе, маленький человечек! Я – Верховный жрец, я – закон, а вы должны повиноваться мне.

– Мы все повинуемся тебе, великий Китлаллатонак, – спокойно ответил ему Чимал. – Никто из нас не преступает закона, и все имеют свои обязанности.

– Ты имеешь в виду меня? Ты осмеливаешься говорить об обязанностях жрецу... ты, ничтожество? Я могу убить тебя.

– Почему? Я ничего плохого не сделал.

Теперь жрец был на ногах. Дрожа от гнева, он смотрел в лицо Чималу. Он заговорил и не произносил каждое слово, а выплевывал вместе с фонтанчиками слюны:

– Ты споришь со мной, ты думаешь, что знаешь закон лучше, чем я, ты читаешь, хотя тебя никогда не учили читать. Тобой овладел один из черных богов, я знаю это и я освобожу бога из твоей головы.

Сам объятый гневом, но холодным, Чимал не смог сдержать презрительной усмешки:

– Это все, что ты знаешь, жрец? Убивать человека, который с тобой не согласен, даже если он прав, а ты нет? Какой же ты после этом жрец?

Тонко вскрикнув, жрец поднял обе руки, как будто намеревался сразить Чимала и вырвать голос из его рта. Чимал схватил жреца за кисти рук и держал так, невзирая на попытки жреца освободиться. Раздался топот – то объятые ужасом наблюдатели спешили на помощь Верховному жрецу. Едва лишь они тронули его, Чимал разжал руки и отступил, криво улыбаясь.

И тут это случилось. Старик снова поднял руки, широко раскрыл рот, так что его почти беззубый рот оказался у всех на виду, попытался что-то крикнуть, но слова не раздались.

Он вскрикнул, но то был уже крик боли, а не гнева. Потом Верховный жрец рухнул на пол, как подкошенное дерево. Голова его ударилась о камень с громким пустым стуком, и он остался лежать неподвижно. Глаза его были полуоткрыты, на щеках выступила желтизна, на губах образовались пузыри пены.

Остальные жрецы бросились к нему, подняли и потащили прочь, а один из них, тот, у которого была палка, ударил его Чимала. Будь то другое оружие, оно бы убило его. Теперь же Чимал лишь потерял сознание, но, несмотря на это, каждый жрец, проходя, пинал его бесчувственное тело.

Когда солнце поднялось над горами, лучи его пробрались сквозь отверстия в стене и зажгли огни в змеиных глазах Коатлики. Книги остались лежать нетронутыми там, куда их бросили.

7

– Похоже, что старый Китлаллатонак очень болен, тихо сказал жрец, осматривая решетчатую дверь в камеру Чимала. Решетка состояла из тяжелых деревянных брусьев, каждый толще человеческой ноги, вделанных в камень. Замыкалась она с помощью еще более тяжелого бревна, которое было укреплено на стене таким образом, что находилось вне пределов досягаемости пленника: отодвинуть его можно было только снаружи. Но Чимал не мог даже попытаться сделать это, потому что кисти его рук и лодыжки были крепко связаны прочнейшей веревкой из маги.

– Он заболел из-за тебя, – добавил молодой жрец, гремя тяжелыми брусьями. Они с Чималом были одного возраста и когда-то вместе учились в школе храма. – Не знаю, как ты это сделал. Ты и в школе попадал в неприятности, но это, я думаю, было со всеми нами – с мальчишками всегда так бывает. Но я никогда не думал, что ты кончишь подобным поступком. – Как бы ставя точку в конце своего предложения, он ткнул между прутьями кинжалом в сторону Чимала. Тот отпрянул – острие черного стекла кольнуло его в мускул на боку. Из раны полилась кровь.

Жрец ушел, и Чимал остался один. Высоко наверху на каменной стене было узкое отверстие, пропускавшее луч света. В него проникали голоса – взволнованные крики, а иногда полные страха рыдания какой-нибудь женщины.

Они стали собираться один за другим, как только было передано сообщение. Из Заахила они бежали через поля, подобно потревоженному рою пчел, стремились к берегу и дальше по песку. На другой стороне они встречали людей из Квилапа, тоже бегущих, объятых страхом. Они группами собирались у основания пирамиды, окликали друг друга, выспрашивали о последних новостях, о любом известном пустяке. Шум затих лишь тогда, когда из храма наверху появился жрец и медленно двинулся вниз по ступеням. Руки его были подняты в призывающем к тишине жесте. Дойдя до жертвенного камня, он остановился. Его звали Итцкоатл, и его обязанностью было обучение в школе храма. То был суровый высокий человек среднего возраста. Спутанные белокурые волосы падали ему на спину. Большинство людей считало, что придет день, когда первым жрецом станет он.

– Китлаллатонак болен, – сказал он, и ему ответил единый тихий стон толпы. – Сейчас он отдыхает, а мы наблюдаем за ним. Он дышит, но проснуться не может.

– Что за болезнь поразила его так внезапно? – спросили снизу.

Итцкоатл медлил с ответом, его указательный палец с черным ногтем поглаживал кровавое пятно на его одеянии.

– У него была ссора с одним человеком, – ответил он наконец. Толпа погрузилась в молчание. – Мы заперли этого человека, чтобы позже допросить, а потом убить. Он безумен или одержим демоном. Мы знаем это. Он не ударял Китлаллатонака, но, возможно, поразил его каким-нибудь проклятием. Имя этого человека – Чимал.

Эта новость заставила людей тревожно зашевелиться и отпрянуть назад. Они по-прежнему держались вместе, но уже поодаль от Квиах, как будто ее прикосновение могло отравить. Мать Чимала стояла в центре расчищенном пространства с опущенной головой, сцепив перед собой руки – маленькая одинокая фигурка.

Так проходил день. Солнце поднималось все выше, а люди продолжали ждать. Квиах тоже ждала, но отошла немного в сторону от толпы, туда, где могла быть одна; никто не заговаривал с нею, даже не смотрел в ее сторону. Некоторые люди сидели на земле, переговариваясь тихими голосами; другие ненадолго уходили в поле, но тут же возвращались. Деревни стояли пустыми, и очаги гасли один за другим. Порывы ветра приносили с собой жалобный вой собак, просивших еды или питья, но никто не обращал на это внимания.

К вечеру было сообщено, что к Верховному жрецу вернулось сознание, но он все еще находится в опасности. Он не мог двинуть ни правой рукой, ни правой ногой и с трудом говорил. Когда солнце покраснело и стало клониться к холмам, напряжение толпы возросло. Когда же солнце совсем исчезло, люди Заахила неохотно поспешили к своей деревне, им надо было пересечь реку до наступления темноты, ибо именно в это время по ней гуляла Коатлики. Они не будут знать, что случится в храме, но по крайней мере будут спать в эту ночь на своих циновках. А у жителей Квилапа была впереди вся долгая ночь. Они сделают пуки из соломы, лепешки, зажгут факелы. Хотя детей покормили, никто из взрослых ничего не ел, страх убил их голод.

Трещащие факелы отгоняли ночную тьму, некоторые люди дремали, но немногие. Большинство сидело и наблюдало за храмом. До них долетали голоса молящихся жрецов, а бой барабана, сотрясающий воздух, казался биением сердца храма.

Этой ночью Китлаллатонаку не стало лучше, но и хуже ему не стало. Он жил и смог сотворить утреннюю молитву; в течение грядущего дня жрецам предстояло избрать на торжественной церемонии новом Верховном жреца и произвести все соответствующие церемонии. Все будет как надо. Все должно быть так, как надо.

Когда появилась утренняя звезда, среди наблюдавших произошло движение. На этой планете заря почиталась, и была еще одна возможность для жрецов воззвать к помощи Каитзилопоктли, Могущественному Колдуну. Лишь он мог успешно бороться с силами тьмы, и с тех самых пор, как он начал род ацтеков, он с успехом наблюдал за ними. Каждую ночь они обращались к нему с молитвами, а он отвечал им раскатами грома, боролся с ночью и звездами и побеждал их, те отступали, и снова могло подняться солнце. Каитзилопоктли всегда приходил на помощь людям, хотя надо было ублажать его жертвами и молитвами. Не является ли доказательством тому каждодневный восход солнца? Истинные молитвы – вот что самое важное, истинные молитвы. Только Верховный жрец мог произносить эти молитвы. Мысль об этом никем не высказывалась, но она была с людьми всю ночь. Когда из храма появились жрецы с зажженными факелами, освещая путь для Верховного жреца, страх мот все еще был здесь. Верховный жрец вышел медленно, поддерживаемый двумя молодыми жрецами. Он подскакивал на левой ноге, а правая волочилась за ним. Его подвели к алтарю и держали, пока совершался обряд жертвоприношения. На этот раз в жертву были принесены три индейки и собака, потому что требовалась большая помощь. Одно за другим вырывались сердца и помещались заботливо в сжатую левую руку Китлаллатонака. Его пальцы сжались еще крепче, пока между его пальцами не потекла кровь и не закапала на камень, но голова его была наклонена под странным углом, а рот открылся.

Настало время молитвы.

Бой барабанов и пение прекратились, тишина сделалась полной. Китлаллатонак открыл рот шире, и жилы на его шее напряглись: он силился заговорить. Вместо слов у него вырвался хриплый надтреснутый звук, а с губ закапала и побежала длинной струйкой слюна.

Он сделал над собой еще большее усилие, еще плотнее сжал руки и попытался выдавить слова из неповинующегося горла, и лицо его покраснело от этом усилия. Должно быть, он переусердствовал, ибо внезапно дернулся от боли, как будто в него воткнули что-то острое, и обмяк.

После этого он уже больше не шевелился. Итцкоатл подбежал к нему и приложил ухо к груди старика.

– Верховный жрец умер, – сказал он, и эти ужасающие слова услышал каждый.

Дикий вопль потряс толпу собравшихся, и по ту сторону реки, в Заахиле, его услышали и поняли, что он означает. Женщины прижимали к себе детей и рыдали, а мужчины застыли в ужасе.

Стоящие у храма ждали, надеясь, хотя надежды не было, глядя как утренняя звезда поднимается все выше в небе, все выше с каждой минутой. Вскоре она находилась уже высоко, так высоко, как они никогда раньше не видели, потому что в любой другой день она терялась в свете поднимающегося солнца.

Значит, в этот день не возникнет сияния на восточном горизонте. Будет лишь все покрывающая тьма. Солнце не взойдет.

На этот раз крик, вознесшийся над толпой, был криком страха, а не боли. Страха перед богами, перед тем, что они могли поглотить весь мир. Может случиться так, что ночь добьется в темноте полной власти и больше никогда не будет света? Сможет ли снова Верховный жрец верно произнести слова молитвы, чтобы вернуть к жизни дневной свет.

Они вскрикнули и побежали. Некоторые факелы погасли, и паника в темноте стала еще большей. Люди падали, их топтали, и никому не было до этого дела. Это могло быть концом света.

Глубоко внизу, под пирамидой, Чимал был пробужден от тревожного сна криками и звуком бегущих ног. Слов он различить не мог. В отверстии вспыхивал и исчезал свет факелов. Он попытался перевернуться, но обнаружил, что едва способен двигаться. Теперь его руки и ноги затекли. Он был связан, как ему казалось, уже давно, и вначале боль в его запястьях была почти невыносимой. Но потом пришло онемение, и он просто перестал чувствовать свои конечности. Он лежал так, связанный, весь день и всю ночь и испытывал страшную жажду. И он испачкался, совсем как ребенок, – ничего другого он сделать не мог. Что же там произошло? Внезапно он почувствовал огромную усталость и пожелал, чтобы все было кончено и поскорее бы он умер. Маленькие мальчики не спорят со жрецами. И мужчины – тоже.

Послышался шум движения, как будто кто-то спускался по ступеням без света, на ощупь отыскивая путь. Шаги приближались к его клетке, чьи-то руки заводили по прутьям.

– Кто там? – крикнул он, неспособный переносить неизвестность. Голос его был хриплым и надтреснутым. – Ты наконец-то пришел убить меня, не так ли? Почему ты не говоришь об этом?

Ответом были лишь шум дыхания и возня с засовом. Наконец тяжелые бруски были один за другим вынуты из отверстий, и он услышал, как в клетку кто-то вступил.

– Кто это? – крикнул он, пытаясь привалиться к стене.

– Чимал... – спокойно ответил из темноты голос его матери.

Вначале он не поверил услышанному и назвал ее по имени. Она опустилась подле него на колени, и он почувствовал на своем лице ее пальцы.

– Что случилось? – спросил он ее. – Что ты здесь делаешь... и где жрецы?

– Китлаллатонак умер. Он не сказал молитвы, и солнце не взошло. Люди обезумели, носятся, как собаки, и воют.

«Я не могу в это поверить», – подумал он, и на мгновение тот же ужас коснулся и его, но потом он вспомнил о том, что для человека, который так или иначе должен умереть, не имеет значения, каким будет конец его жизни. Раз ему предстоит путешествие в подземный мир, то то, что случилось с верхним миром, для него уже не важно.

– Тебе не следовало приходить, – сказал он матери, но в словах его была ласка, и он почувствовал себя ближе к ней, чем во все прошедшие годы. – Уходи, пока жрецы не увидели тебя и не использовали для жертвоприношения. Каитзилопоктли будет еще отдано много сердец, чтобы он ринулся в битву против ночи и звезд теперь, когда они так сильны.

– Я должна тебя освободить, – сказала Квиах, нащупывая его путы. – То, что случится со мной, мое дело, а не твое, и страдать за случившееся должен не ты.

– Я сам во всем виноват. Я был настолько глуп, что кинулся в спор со жрецом, а он расстроился и заболел. Они правы, обвиняя меня.

– Нет, – сказал она, теребя узлы на его запястьях. Потом она склонилась над ним – у нее был с собой нож. – Виновата я, потому что двадцать два года назад согрешила, и наказание должно пасть на меня. – Она принялась жевать тугие узлы.

– Что ты хочешь сказать? – Ее слова не имели смысла.

Квиах на минуту прервала свое занятие. В темноте она села на пол и сложила руки на коленях. Нужно было рассказать правильно то, о чем она должна была рассказать.

– Я – твоя мать, но твой отец – не тот, ком ты им считаешь. Ты сын Чимала-попоки из деревни Заахил. Он пришел ко мне, и он мне очень нравился, поэтому я ни в чем ему не отказывала, хотя знала, что все это неверно. Было уже поздно, когда он попытался перебраться через реку, и его поймала Коатлики. Все последующие годы я ждала, что она придет и заберет меня, но этого не случилось. Мщение оказалось более страшным. Вместо меня она пожелала взять тебя.

– Я не могу в это поверить, – сказал он, но ответа не получил, потому что она снова принялась жевать его путы. Они расходились волокно за волокном, пока наконец его руки не освободились. Квиах принялась за путы на лодыжках. – Нет, нет, подожди немного, – простонал он, – разотри мне руки. Я не могу двинуть ими, очень больно.

Она взяла его руки в свои и принялась осторожно их растирать, пока каждая не запылала, как костер.

– Кажется, будто все в мире изменилось, – сказал он почти печально. – Может быть, и не стоит нарушать правила. Мой отец умер, а ты до сих пор живешь с мыслью о смерти. Я видел плоть, которой питаются хищники, а теперь пришла бесконечная ночь. Оставь меня раньше, чем тебя найдут. Мне некуда бежать.

– Ты должен бежать, – ответила она, слыша лишь те слова, которые хотела слышать, а сама трудилась над путами на его лодыжках.

Чтобы доставить ей удовольствие и чтобы вновь ощутить радость свободы движения, он не стал ее останавливать.

– Теперь ты должен идти, – сказала Квиах, когда он вновь смог стоять на ногах. Когда они взбирались по лестнице, она поддерживала его и ему казалось, будто он идет по раскаленным углям. За дверями была тишина и темнота. Свет звезд был ярким и резким. Солнце не взошло. Сверху доносилось бормотание голосов – жрецы совершали ритуал выбора новом Верховного жреца. – Прощай, сын. Больше я никогда тебя не увижу.

Он кивнул в темноте. Боль переполняла его, и он не мог говорить. Ее слова были правдой: из долины убежать было нельзя. Он прижал ее к себе в утешение, как она прижимала его к себе, когда он был маленьким. Потом она мягко высвободилась.

– Иди же, – сказал она, – а я вернусь в деревню.

Квиах подождала в дверях, пока бескрайняя ночь не поглотила его спотыкающуюся фигуру, потом повернулась и спокойно спустилась по ступеням в камеру. Зайдя в нее, она постаралась, насколько смогла, задвинуть балки, потом села у стены. Она шарила по каменному полу, пока не нашла путы, снятые ею с сына. Теперь они были слишком короткими для том, чтобы их можно было завязать, но все же она обернула их вокруг кистей рук, а концы взяла в пальцы. Другие она также обернула вокруг лодыжек.

Потом она выпрямилась и сидела неподвижно, что-то вроде улыбки возникло на ее лице.

Наконец-то кончилось ожидание, ожидание всех этих лет. Скоро она будет в ином мире. Сюда придут, увидят ее и поймут, что она освободила своего сына. Ее убьют, но это ее не беспокоило.

Перенести свою смерть гораздо легче.