Текст книги "Элис. Навсегда"

– Ты поссорилась с отцом?

Полли морщит носик.

– Ну, «поссорилась» – это слишком громко сказано. Но у нас… Скажем так, у нас с ним в последнее время возникли… определенные разногласия.

Ей кажется, что фраза звучит по-взрослому и как бы придает всему делу серьезности.

– Проблема в том, – произносит Полли, ковыряясь ложкой в миске, – что папа никогда по-настоящему не понимал меня. Вот мама другое дело. Она умела все понять. И потому он всегда предоставлял маме разбираться со мной и с братом.

– О, Полли! – говорю я и протягиваю руку, чтобы прикоснуться к ее ладони. – Бедняжка. Я так тебе сочувствую!

Мы сидим неподвижно. Потом она опускает голову, всхлипывает и убирает руку, чтобы салфеткой промокнуть глаза. Я замечаю, что она при этом старается не смазать тушь. И когда я снова вижу ее лицо, никаких следов слез на нем уже не заметно.

– Так вот, – говорит она, внезапно меняя тон, – дела обстоят из рук вон плохо. Думаю, что театральный колледж я брошу.

– Как?

– У меня есть друзья. Это очень талантливые люди. И мы планируем поставить какую-то пьесу Шекспира, а затем совершить турне по стране. Будем переезжать с места на место и давать спектакли вроде «Бесплодных усилий любви» в лагерях скаутов, в школьных спортзалах, да где угодно! Привнесем театральное искусство в гущу народных масс, которым оно обычно недоступно.

Они уже обзавелись списанным микроавтобусом «скорой помощи», на нем собираются ездить от городка к городку, останавливаться на центральных площадях и в нем же ночевать. Вот только в проекте намерены участвовать десять человек, а потому придется на ночь ставить и пару палаток. Скоро станет совсем тепло, так что с этим проблем не возникнет. Готовить еду можно на костре или на мангале, а для мытья сойдут и общественные уборные.

– Это будет замечательно, – продолжает Полли, облизывая ложку. – Если честно, я понимаю, что со стороны план звучит немного авантюрно, но если бы ты с ними познакомилась, то поняла бы, что идея просто восхитительная.

– А твой отец с ними встречался? – поинтересовалась я.

Полли усмехается.

– Да. Он знает Сэма, Гэйба и Пандору с тех времен, когда мы вместе учились в школе. Но, как мне кажется, он не дал им ни шанса проявить себя в своих глазах. Он сразу решил, будто проект никуда не годится, и поставил на этом точку. А причина в том, что отец не верит в меня. Не верит, что у нас это получится.

– А театральный колледж? Ты уже сообщила о своем намерении преподавателям и руководству?

– О нет! Вот им я ничего пока не говорила. Впрочем, я едва ли у них на хорошем счету. У меня состоялась встреча с куратором Тони Бамером. Я, кажется, тебе рассказывала. Поначалу он был со мной мил и исполнен сочувствия. Из-за мамы, разумеется. И я подумала, что уж он-то точно все понимает. Но потом он затянул песню о том, что на моем личном деле уже сделана пометка, придется улучшить посещаемость, а иначе меня выгонят. И тут подворачивается Сэм со своим проектом.

– Да, – киваю я. – Я бы на твоем месте не горячилась. Ты учишься в отличном колледже. Многие убить готовы, лишь бы получить подобную возможность.

Полли закатывает глаза.

– Вот-вот! Пойми, это именно то впечатление, которое такие колледжи хотят на всех производить. Но стоит тебе туда поступить, как ты понимаешь, что это рутина и тебя обучает кучка неудачников. Большинство студентов боятся заявить об этом публично. Плохо, что папа злится на меня. Но если до этого дойдет и я все-таки решусь отправиться в турне с ребятами, он не сможет помешать мне. Ни он, ни Шарлотта, никто. Нельзя же заставить меня продолжать учебу насильно!

– Нельзя, – соглашаюсь я. – Но все же лучше бы тебе не делать поспешных шагов.

– Никакой спешки нет! – возражает Полли. – Сэм сделал свое предложение уже несколько недель назад! Я ко всему подхожу разумно. Взвесила «за» и «против» и только потом… приняла решение.

Я откидываюсь на спинку сиденья и стараюсь выглядеть так, будто обдумываю факты. Владельцу газеты и крупному промышленнику подают их пальто. Актер попивает апельсиновый сок. Женщину, которую я прежде видела в парке, проводят к ее столику, и когда она проходит мимо, из ее сумки выглядывает мордочка пекинеса, восседающего среди груды дамского барахла.

– Мне понятно, почему люди в твоем окружении не в восторге от идеи бросить учебу, – произношу я, когда женщина усаживается на место. – Для всех сейчас наступают трудные времена.

– Неужели ты думаешь, что я это не понимаю? – усмехается Полли. – Ведь именно поэтому я и приняла такое решение. То есть мне учеба стала ненавистна с начала осеннего семестра. Но только когда все произошло, я стала размышлять: какого дьявола мне тратить время в колледже, где я всем недовольна? Жизнь коротка, знаешь ли. Не могу сидеть и дожидаться, что мое будущее само явится ко мне. Я должна идти ему навстречу, искать его.

У меня мелькает мысль, что она, вероятно, начиталась книжек самозваных учителей жизни.

– Полли, я мало о тебе знаю. Мне трудно давать советы. Сама я никогда не оказывалась в подобной ситуации, но твердо убеждена, что отец любит тебя, а сердится сейчас лишь потому, что желает тебе добра.

– Да, наверное, ты права, – вздыхает она, словно желание настоять на своем уже исчезло. – Мне просто жаль, что отец не в состоянии взглянуть на ситуацию с моей точки зрения. Как поступить?

– На твоем месте я бы сейчас ничего не предпринимала. Подожди немного. Дай ему привыкнуть к твоей идее. И что сказала бы в данном случае твоя мама?

Полли воспринимает мой вопрос спокойно. До меня только теперь доходит: она настолько уверена в себе, убеждена в неотразимости собственного обаяния, что всякое любопытство других по отношению к себе считает естественным. Мне трудно даже вообразить, каково это – ощущать себя такой.

– О, мамочка, конечно же, попросила бы меня сделать еще одну попытку прижиться в колледже, – отвечает Полли. – Но потом, убедившись, что мне там действительно плохо, она бы согласилась со мной.

– Твоя мама была слабохарактерной? – удивляюсь я.

– Уговорить ее было легко. Забавная. Чувствительная. Добрая. Лучшая мама на свете!

Полли касается рукава свитера и чуть подтягивает его, так что на запястье становится заметен легкий блеск стекла ее часиков. У меня сразу портится настроение. Официантка убирает использованную посуду с соседнего стола. Полли поднимает палец, подзывая ее, но не для того, чтобы, как я опасалась, попросить счет, а лишь заказывает еще кофе. Я чувствую прилив адреналина. Вот теперь она побеседует со мной по душам!

Я допиваю остывший кофе, а потом задаю важный вопрос, на который хочу получить искренний ответ:

– Так каково же это было? Я имею в виду, вырасти в такой семье, как твоя?

– Я так и знала! Желаешь получить материал для газеты! – восклицает Полли. – Тебе нужно порыться в нашем грязном белье и добыть сенсацию?

– Как я уже сказала, я не из таких журналисток, – мягко напоминаю я.

– А из каких?

– Я обычный редактор. Занимаюсь правкой, вот и все. Делаю незаметную работу, в которой нет ничего увлекательного.

– А я бы не возражала заняться журналистикой, – мечтательно произносит Полли. – Интересная профессия. Премьеры, закрытые просмотры, поездки в экзотические страны. Как я слышала, репортерам многое достается на халяву. И они подолгу обедают, не стесняя себя в бесплатной выпивке.

– Сейчас все изменилось, – возражаю я, когда официантка приносит нам еще кофе.

– Так ты просто хочешь знать? – спрашивает она. – Тебе любопытно, как я воспитывалась в семье «Маэстро слов»? Хорошо. Я расскажу.

Она откидывается назад, заложив руки за голову, устремив взгляд в потолок и откровенно наслаждаясь тем, что в зале многие на нее посматривают.

– В детстве я мало что понимала, – начинает она. – Семья казалась мне обыкновенной. То есть я знала, что мы немного отличаемся от других людей. Например, папа не уезжал на службу, а просто уходил к себе наверх. И порой спускался такой злой, что мы старались не попадаться ему на глаза. А иногда он, наоборот, вдруг словно с ума сходил от счастья и радостного возбуждения. В такие дни мог приехать в мою школу к большой перемене, очаровать директрису, а затем мы запрыгивали в машину и отправлялись на берег моря или в то местечко в Оксфорде, где студенты любят купаться голышом… Отец устраивал пикники. Мы играли во французский крикет. Но все же большую часть времени мы жили достаточно просто, чтобы не сказать – скучно. С отцом виделись мало. Семья держалась на маме. Ей приходилось тяжело, пока мы с Тедди были малышами.

– В финансовом смысле? – уточняю я.

– И в финансовом, и в эмоциональном… – Она берет со стола чашку, дует на кофе и делает глоток. – Мы тогда жили в Килберне. Моя подруга Луиза сейчас снимает там квартиру, и район приличный, но в то время он казался расположенным на краю света, где кончалась цивилизация. Дедушка и бабушка из Уилтшира просто приходили в ужас, навещая нас. Повсюду торговцы наркотой, драки и ограбления чуть не каждый день. А наш дом! Скажу только, что садик там был размером с носовой платок. То есть крошечный. И когда у отца случались приступы ярости, вся улица знала об этом. А потом он написал свою первую хорошую книгу – роман «Барк “Сидней”». И все вдруг изменилось. Приз «Эпплби», лекции в Принстоне, киносценарии. Вот за что действительно платили огромные деньги. Мы тогда даже перебрались в Лос-Анджелес. Дом с бассейном. Ленчи с семейством Коппола. И так далее и тому подобное.

Полли корчит рожицу, словно все это заурядно, но я понимаю, как нравится ей эта часть истории своей жизни.

– Купив дом в Хайгейте, родители вернулись на родину, а вскоре нашлось это местечко в Бидденбруке, где мама смогла разбить сад своей мечты. Чудесный сад! И кто теперь станет приглядывать за ним?

Полли кладет локти на край стола и закрывает ладонями лицо. Затем неожиданно вскидывает голову.

– А ведь ты превосходный слушатель, Фрэнсис. Знаешь об этом? – произносит она и внимательно смотрит на меня.

Под радужными оболочками глаз Полли пролегли темные полосы, и это делает ее глаза необычайно притягательными.

– То есть слушать умеют многие, но ты заинтересовалась моими словами.

Я понимаю: ей нравится, что я перебиваю ее не так часто, как другие, хотя не могу не признать, что в ее мнении обо мне есть доля правды. Я хороший слушатель. Большинство людей предпочитают говорить сами. Они буквально сражаются за право быть услышанными, за возможность болтать без умолку, причем нести в основном чушь. Рассказывать тупые анекдоты, хвалиться успехами или оправдывать неудачи. Это и называется «белый шум». Пустое сотрясение воздуха.

Но порой, если проявить внимание, можно услышать нечто полезное.

– Всегда к твоим услугам, – отзываюсь я.

Полли допивает кофе. Фарфоровая миска наполовину пуста, но я начинаю подозревать, что она вообще не привыкла плотно завтракать.

– Мне пора бежать, – произносит Полли, забирая со стола мобильник и протягивая руку за сумкой, которую повесила на спинку сиденья. Это дизайнерская вещь из серебристой кожи. С виду очень простая, но, несомненно, стоящая немалых денег. – Прости, что использовала тебя, чтобы… немного спустить пар.

– Но я ведь говорю совершенно серьезно, Полли, – отвечаю я, начиная обматываться шарфом. – В любое время, когда захочешь пообщаться, тебе нужно лишь набрать мой номер. Правда, не уверена, помогут ли тебе беседы со мной.

– Фрэнсис! – Полли встает из-за стола и по-кошачьи потягивается, отчего свитер задирается, обнажая полоску худощавого бедра. – Мне стало немного спокойнее. Теперь остается поразмыслить над тем, что ты мне сказала. Думаю, мне действительно будет лучше оставить все как есть. Не бросаться никуда очертя голову. В понедельник я, может, даже забегу в колледж. Любопытно взглянуть на физиономию Тони Бамера. Сэм говорит, что репетиции начнутся только летом. У него на следующей неделе работа в Нью-Йорке. Он там снимается в кино. Всего лишь в эпизоде, – добавляет она, заметив выражение моего лица. – Его отец дружит с оператором.

Она произносит это так, словно хочет добавить в свой рассказ последнюю нотку правдоподобия.

Полли склоняется, чтобы чмокнуть меня в щеку на прощание в тот момент, когда появляется официантка с листком на серебряной тарелочке.

– Дай мне знать, как у тебя все сложится, – прошу я.

Она кивает, разворачивается и уходит, ловко лавируя между столиками, на ходу поправляя свой головной убор, а я остаюсь сидеть и машинально протягиваю руку за счетом.

* * *

Некоторое время ничего не происходит.

На Пасхальную неделю Эстер и Чарли снимают коттедж в рыбацкой деревушке в Корнуолле и приглашают меня провести там несколько дней. Погода сырая и ветреная. Их мальчишки, которые никогда не встают позже половины седьмого утра, мгновенно подхватывают сильнейшую простуду, и в качестве платы за маленькую комнатушку с видом на поросший мхом задний двор коттеджа мне приходится присматривать за ними по ночам.

Мэри поручает мне написать пару рецензий. Я знаю, что она делает это потому, что как штатной сотруднице мне не нужно платить гонорар, а все равно приятно.

Однажды вечером я стою в лифте и до меня доносится голос:

– Эй, Фрэнсис! Придержи двери, пожалуйста!

И хотя я поспешно нажимаю кнопку первого этажа еще раз, чья-то ступня успевает просунуться между створками закрывающихся дверей. Это Том из отдела путешествий.

– Спасибо, – вздыхает он с облегчением, протиснувшись в кабину.

Я чуть заметно улыбаюсь и достаю из кармана сотовый телефон, желая избежать с ним общения, но Том не обращает на это внимания.

– Калпеппер превзошел на сегодняшней летучке самого себя, – начинает сплетничать Том. – Так отлизал Робину задницу по поводу редакционного комментария о положении в Китае! Этот тип болтает без остановки. У него что, какое-то нервное расстройство?

Я пожимаю плечами.

– Надеюсь, что он здоров, – произносит Том, когда двери распахиваются внизу. – Меньше всего хотелось бы испытывать к этому придурку еще и сострадание.

Я не могу сдержать смеха, но стоит нам выйти в вестибюль, как я пытаюсь отстать от него, делая вид, будто у меня расстегнулась пуговица. Том задерживается у вращающейся двери и терпеливо дожидается меня. На улицу мы выходим вместе.

– До свидания, – говорю я, поворачиваясь в сторону станции подземки.

– У тебя какие-то планы на вечер? – интересуется он, вышагивая рядом. – А то мы с парнями решили заглянуть ненадолго в «Альбатрос». Не хочешь пропустить с нами полпинты?

Проще всего отказаться, что я обычно и делаю. Или, вернее, делала. Но теперь, когда я задумываюсь об этом, то понимаю, что коллеги совсем перестали приглашать меня в паб или на недорогой обед. Может, следует выяснить, отчего так происходит?

– Хорошо, почему бы и нет? – говорю я, и Том реагирует на мое согласие удивленной улыбкой.

Я вдруг замечаю, что у него очень хорошие зубы, а ресницы длинные и густые, как у пони.

– Вот и отлично, – кивает он.

Мы заходим в «Альбатрос». Джерри Эджуорт уже там, а еще наш фотограф Сол и Майк – заместитель редактора отдела новостей. У всех глаза успели чуть остекленеть. Они горстями кидают в рот жареный арахис, а пустые пивные бутылки выстроились в конце стола, как кегли в боулинге. Том идет к стойке, чтобы купить нам с ним выпить, а я неловко пристраиваюсь на затянутый в чехол стул, смущенная вниманием к своей персоне, особенно после того как Джерри замечает:

– Давненько я тебя здесь не видел.

– Меня Том затащил, – объясняю я. – И не заставляй меня пожалеть, что согласилась.

Поднося бокал с пивом к губам, он усмехается. Ему явно не хочется признавать, что я отпустила уместную шутку. Кстати, газетчики все такие. Блистать остроумием дозволено только им.

Вскоре и он, и Сол, и Майк перестают даже делать вид, будто я их интересую, и продолжают обсуждать дальнейшую судьбу редактора отдела экономики и бизнеса, чья проблема с алкоголем перестала быть секретом, когда он отстал от остальных представителей прессы и устроил громкий скандал во время недавнего официального визита премьер-министра в Индию. Никто не знает, где он сейчас. Вероятно, его отправили в известную клинику в Суррее, где лечатся от зависимости почти все знаменитости.

– Ему будет о чем рассказать, когда он оттуда выпишется, – говорит Майк чуть ли не с завистью.

Возвращается Том, садится рядом и ставит передо мной бокал.

– Тебе не удалось выудить у Мэри хоть какую-то информацию? – спрашивает он.

– Если ты не успел этого заметить сам, скажу лишь, что у Мэри ничего выудить невозможно в принципе, – отвечаю я. – А какие слухи ходят у вас?

– Да так, лишь строят догадки. Никто ничего толком не знает, но это их не останавливает.

– А зачем строить догадки? – удивляется Джерри. – Тоже мне, игры ума! Все делается по старой доброй методе. Они запугивают нас и готовят к худшему, чтобы мы потом вздохнули с облегчением, когда все окажется плохо, но не до такой степени.

– Будет хуже, чем вы можете даже предположить, – мрачно изрекает Сол. – Попомните мои слова.

После этого Том поворачивается ко мне, как бы отсекая от остальных.

– Сколько ты уже проработала с книгами? – спрашивает он.

Я отвечаю, и Том интересуется, чем я занималась раньше. Приходится рассказать ему о той цепочке ничем не примечательных событий, которая привела меня в отдел к Мэри. Он слушает вроде бы внимательно, но я замечаю, что Том невольно пытается ловить обрывки сплетен на другом конце стола: Джемма Коук, Робин, жена Робина.

– А как складываются дела у тебя? – спрашиваю я.

Он объясняет, что нынешняя должность его полностью устраивает. Она дает ему ощущение стабильности и служит источником постоянного заработка, пока он работает над сценарием фильма. Причем он достаточно чувствителен, чтобы слегка покраснеть, упомянув об этом.

Я начинаю расспрашивать его, и выясняется, что писать сценарий как таковой Том еще даже не брался. Разрабатывает сюжетные линии, делает наброски характеров героев, собирает необходимый материал.

– Нелегкое это дело, – признает он. – Я имею в виду – складно изложить все на бумаге. Но оно того стоит. Ты же слышала о Парвани?

Парвани работала у нас такой же мелкой сошкой, как я, но вскоре стала победительницей молодежного литературного конкурса, организованного под патронажем королевской семьи. Судя по последним слухам, студия Вайнштейна предложила ей стать соавтором сценария сериала. Еще упоминалось, что сама Кейт Уинслет готова сняться в главной роли.

– Послушай, это же прекрасно, что у тебя есть проект, над которым ты можешь трудиться, – говорю я, хотя не могу избавиться от подозрения, что дальше разговоров у него так никогда и не пойдет. – Ты только должен проявить упорство. У тебя ведь хватит трудолюбия? Это очень важно. Ты меня приятно удивил.

Я допиваю пиво и лишь улыбаюсь в ответ на его легкое хвастовство и попытки ухаживания – природная застенчивость мешает Тому зайти слишком далеко, – а потом собираюсь и выхожу на улицу, понимая, что для остальных вечер только начался.

В пятницу я ужинаю с Наоми – старой подругой по университету. Скука смертная. Она недавно вышла замуж, беременна, одержима правильным питанием и методикой воспитания детей. В итоге я решаю, что это была наша с ней последняя встреча. И вот когда я уже выхожу из метро на своей станции, сотовый телефон сигнализирует, что получено сообщение.

Прослушиваю его, поднимаясь по холму в сторону дома. Это Полли. Судя по голосу, она слегка пьяна и сильно расстроена.

– Ну где же ты? – завывает она. – Все пошло наперекосяк. Мне необходимо поговорить с тобой. Дело в том… Впрочем, нет. Просто перезвони мне при первой же возможности.

Одиннадцать часов. Теплый вечер в начале лета. На моей улице тусуются парни с сигаретами и бутылками пива. Собравшиеся в кружок девчонки, кусая губы, качают головами в такт жестяным звукам музыки в стиле ритм-энд-блюз, доносящимся из чьего-то мобильника. В желтоватом свете фонаря я вижу брошенную мамашей легкую коляску, в которой сидит годовалый малыш. У него в ногах лежит пакет с чипсами, а сам он испуганно озирается по сторонам округлившимися глазенками.

– Это я, Фрэнсис, – говорю я в трубку, услышав голос Полли.

– Где тебя черти носят? – восклицает она слезливым, но в то же время требовательным тоном. – Где ты была, когда я звонила?

– Ехала в подземке, – отвечаю и останавливаюсь перед дверью, чтобы отыскать в сумочке ключи. Потом вхожу в общую прихожую. Лампочка здесь опять перегорела, и мне приходится повозиться, чтобы открыть дверь в свою квартиру. Наконец замок поддается, и я начинаю подниматься по лестнице. – Я только добралась до дома. Что там у тебя стряслось?

– Скажешь тоже! Не могу же я об этом по телефону! – реагирует она так, словно я задала ей дурацкий вопрос. – Просто все очень запуталось.

До меня доносятся сдавленные звуки – Полли прикрыла трубку ладонью. Я слышу ее бормотание, но не разбираю ни слова, и вдруг раздается еще один голос – мужской. Звук снова становится отчетливым, потому что ладонь она снимает.

– Да мне все… едино, – произносит Полли, обращаясь к другому собеседнику заплетающимся языком. – Слушай, отвали, а?

– Где ты? – спрашиваю я, бросаю сумку на диван и включаю настольную лампу. При ее свете виден обычный беспорядок: кипы старых газет, голые доски книжных полок, которые я никак не соберусь покрасить, репродукция с картины Ротко в паспарту, прислоненная к радиатору отопления. Зажав телефон между плечом и подбородком, я убираю с ковра пульт телевизора и тарелку с остатками макарон.

– В Кэмдене, – отвечает Полли. – Ты ведь живешь не так далеко от Кэмдена? Понимаешь, я осталась без ключей от квартиры в Фулеме, а моя подружка, как нарочно, куда-то уехала. Домой к отцу я возвращаться не хочу. В таком состоянии…

И мне не остается ничего, кроме как сказать, что если уж ей совсем некуда деться, то она может переночевать у меня.

Через пятнадцать минут к моему дому подъезжает такси. Я успеваю спрятать книги ее отца, помыть посуду и запихнуть старые газеты в мешок для мусора. А поскольку окно у меня открыто, чтобы проветрить помещение, я слышу, как Полли выбирается из машины, громко хлопает дверцей, а потом топает по асфальту, неверными шагами добираясь до входной двери и наваливаясь чуть ли не всем телом на кнопку звонка.

Она раскраснелась, глаза лихорадочно блестят. Под ними густые тени, точнее – пятна от косметики. Она либо плакала, либо в том месте, где проводила вечер, было очень жарко. Когда я впускаю Полли внутрь, она избегает встречаться со мной взглядом и проскальзывает мимо. От прически несет табачным дымом. Ее лодыжки кажутся совсем тоненькими поверх босоножек на грубой и высокой клинообразной платформе.

– Слава Богу, я до тебя дозвонилась! – восклицает она, входя в гостиную, бросает сумку на пол и плюхается на диван.

Полли в коротком приталенном жакете и легком платьице, подол которого обрывается на несколько дюймов выше коленей.

– Хочешь стакан воды или чашку чаю? – предлагаю я, стоя в дверях и глядя на нее сверху вниз.

– Я бы выпила бокал холодного вина, – отвечает она, умоляюще протягивая в мою сторону руки ладонями вверх. – Или, на худой конец, пива. Но ведь у тебя наверняка нет пива?

– Нет. И вина тоже.

– Мне нужно еще выпить. Хотя бы стаканчик. Паршивый выдался вечерок.

Я молчу. Просто стою в дверном проеме, уперев кулак в бедро. Меня одолевает усталость, и я уже удивляюсь, какую глупую игру затеяла, пригласив Полли к себе.

Мое молчание наталкивает ее на мысль, что она, вероятно, испытывает мое терпение. Полли выпрямляется, мнет пальцами щеки и отбрасывает со лба упавшую прядь волос – эти сдержанные, но решительные жесты призваны продемонстрировать ее намерение взять себя в руки.

– Верно. Ты, конечно, права, – говорит она. – Травяной чай – то, что мне сейчас необходимо, если, конечно, он у тебя есть. Спасибо, Фрэнсис.

Я ухожу в кухню и наполняю чайник водой. Вскоре я приношу ромашковый чай и вижу, что Полли сняла босоножки и ровненько поставила их вдоль плинтуса, как послушная школьница. Сама она слоняется по комнате, рассматривая мелочи на каминной полке. Берет с нее сначала раковину, которую я нашла на Золотом мысе, ставит на место и проявляет рассеянный интерес к ароматизированной свече. Когда же Полли начинает проводить пальцем по корешкам книг, я догадываюсь, что она ищет среди них романы ее отца.

– Это старые книги, – замечает она, глядя на «Ребекку». – А современной литературы ты не читаешь?

– Немного и в основном по работе.

– Ясно. – Полли задвигает книгу и подходит ко мне, чтобы взять кружку с чаем. – Спасибо. Извини, что свалилась как снег на голову. Надеюсь, твои планы я не нарушила?

– Все в порядке, – говорю я, усаживаясь в кресло.

Она начинает рыться в своей сумочке.

– Ничего, если я закурю?

– Валяй, – киваю я, стараясь вспомнить, закрыта ли дверь моей спальни наверху. – А потом расскажи, что происходило, когда ты мне позвонила.

Полли прикуривает, гасит спичку и кладет ее на блюдце.

– А! Так, небольшое недоразумение. Даже говорить не о чем. Просто попался один недоумок.

Голубоватый табачный дым зависает в теплом воздухе, слегка клубясь.

– Ладно, – киваю я. Время слишком позднее, чтобы дожидаться от Полли подробностей. – Я принесу несколько одеял, и мы соорудим тебе постель на диване.

– О, конечно! – соглашается она, но мои слова ее немного обидели. – Я вовсе не хочу помешать тебе вовремя лечь спать.

– Я много думала о тебе, – говорю я. – Волновалась, как у тебя дела. Что случилось в колледже?

– Ничего особенного, – усмехается Полли. – Я там все еще числюсь, но и только. Я ведь рассказывала тебе о «Людях лорда Стрэнга»? О странствующих комедиантах. Это название решил дать нам Сэм. Нарыл его где-то в истории театра. Мне оно не понравилось. Но мы все равно готовимся отправиться в турне. Мы бы давно начали репетиции, но тут жестко вмешался мой папочка. Он созвонился с отцом Сэма, и они отлично поняли друг друга. Приняли решение лишить нас карманных денег, если мы бросим колледж. Сэм просто вне себя от злости. Он почему-то все валит на моего отца. Говорит, если бы Лоренс не влез, его папаша не решился бы на такое.

– Звучит как явная несправедливость, – замечаю я, подавляя зевок.

– Но папа действительно повел себя по-свински. И я никого не могу убедить взглянуть на ситуацию с моей точки зрения: ни его самого, ни Тедди, ни даже Шарлотту.

Я понимаю, что в этот момент она вспоминает о матери, уверенная, что Элис сумела бы найти способ уладить дело к всеобщему удовольствию. Догадывалась, насколько друзья и подружки Полли успели устать от ее нытья. Вот почему она в итоге оказалась в гостях у меня. Но во мне снова ожило прежнее любопытство. Я потягиваю свой чай и жду.

Полли опять осматривает мою гостиную.

– Ты живешь здесь одна? – спрашивает она.

– Да.

– У тебя мило.

Услышав ее слова, я словно сама начинаю видеть комнату по-новому, глазами моей гостьи: софа с темно-зеленой обивкой (отданная мне за ненадобностью родственниками из Майда-Вейл), пятна на которой кое-как прикрыты пледом; лампы, подушечки, коврики; унылый вид на невысокий особняк из красного кирпича с решетками на окнах и пульсирующими в них синими огоньками охранной сигнализации. Снизу доносится громкий взрыв смеха подростков, потом слышно, как открывается окно и кто-то кричит:

– Эй, вы там! Уже полночь. Не пора ли разойтись по домам?

И тут же хамский ответ:

– Ничего, потерпишь, старый козел!

Полли гасит сигарету в блюдце, смотрит на меня и сочувственно замечает:

– Вот она, реальная жизнь.

– Да, здесь не Фулем, – холодно отзываюсь я.

– У тебя есть парень? – спрашивает она словно в отместку за мою холодность.

– Сейчас у меня никого нет. Полли, пора ложиться.

– Я должна тебе кое-что рассказать. Мне просто необходимо с кем-то поделиться. А Тедди ничего не хочет слушать. С отцом такое не обсудишь. Можно только все испортить.

– О чем?

– О том, что происходило. В тот день, когда случилась авария. Я все думаю об этом и никак не могу выкинуть из головы. Что она чувствовала, когда уезжала. Вот почему я так загорелась желанием встретиться с тобой, когда Кейт Уиггинс впервые упомянула о свидетельнице. Мне хотелось узнать, говорила ли мама с тобой об этом, остался ли конфликт неразрешенным. А потом я услышала твой рассказ… «Передайте им, что я их очень люблю»… Тогда я подумала, что мама умерла с миром в душе. Вот только я сама никак не могу с этим смириться.

Мне становится неуютно, будто у меня смещается центр тяжести и земля начинает уходить из-под ног.

– Подожди, – говорю я. – Я кое о чем забыла.

Я возвращаюсь в кухню, роюсь по полкам и нахожу далеко в глубине одной из них запылившуюся бутылку, оставшуюся у меня с прошлого Рождества, когда Эстер попросила испечь пропитанный бренди бисквит. Как его пьют? Со льдом или без? Я не знаю, но у меня в морозильнике есть кубики льда. Насыпаю в два стакана и наливаю в каждый немного напитка.

– Здорово! – радуется Полли, забираясь на софу с ногами.

– Почему бы тебе не рассказать все с самого начала? – предлагаю я.

И она рассказывает.

Погода в те январские выходные дни была отвратительная: дождь со снегом, хмурое небо – все это не развевало хандры, которая нередко овладевает людьми после рождественского веселья. Полли и не собиралась приезжать тогда в Бидденбрук, но поссорилась с Сириной, соседкой по квартире («Из-за какой-то ерунды. Я то ли выпила ее молоко, то ли мусор забыла вынести»), а на вечеринке, куда ее пригласили, мог появиться ее бывший – Сандеев, – к новой встрече с которым она пока не была готова. В субботу утром Полли позвонила родителям. К городскому телефону в Хайгейте никто не подходил, и она попробовала набрать номер мобильника Элис.

Ответил Лоренс, потому что Элис вела машину. Они находились в пути.

Элис собиралась пробыть в Бидденбруке до раннего вечера в воскресенье, а Лоренс сам должен был потом вернуться в Лондон поездом во вторник или в среду. Ему нужно было вычитать гранки новой книги, прежде чем отдать ее в типографию.

– Конечно, приезжай к нам, – сказал отец.

И Полли села в поезд, а Лоренс встретил ее на местной станции и довез до дома.

В тот день отправляться на прогулку было уже поздно. Темнело. Лоренс растопил камин в гостиной, Полли улеглась рядом на ковре, и они читали газеты, попивая чай с ореховым пирогом, испеченным Элис. Главной темой разговоров стало повышение, полученное Тедди в галерее Саклера, где его повседневные обязанности теперь сводились главным образом к тому, чтобы удовлетворять интересы обеих сторон и заключать сделки между зачастую ненадежными художниками и русскими нуворишами, которые изъявляли желание и могли себе позволить купить их произведения. Зашла речь и об учебе Полли в колледже, но она сумела ловко увести беседу в сторону. В окна ломился ветер, хлестал дождь, а им было хорошо и уютно в тепле загородного дома.