Текст книги "Вся твоя ложь"

3

Быстрым шагом я иду к автобусной остановке, расположенной на другой стороне улицы. Боль в ноге постепенно утихает. Так, сперва нужно кое-что сделать по дому. А потом пойти в адвокатскую контору и узнать, есть ли там для меня какая-нибудь работа. Меня, конечно, очень смущает тот факт, что все последние годы у меня не было никакой юридической практики. Но я не позволю этому обстоятельству полностью сбросить меня со счетов.

В последние недели я все время готовилась к худшему. К чему-то настолько ужасному. Но, пожалуйста, пусть это предчувствие не сбудется. Гнев переполняет меня. Я злюсь на Эндрю за то, что он оказался таким ублюдком. Злюсь на свою собственную ярость и ненависть, которые заставили меня пересечь Атлантику и снова оказаться здесь, в объятиях своей матери и этого развалившегося дома.

В голове проносятся мысли о нашей бывшей квартире – такой уютной и светлой, расположенной в новом чистом доме. Свежий ремонт, белоснежные стены, аккуратные деревянные полы. Не то что здесь – какая-то темная мешанина заброшенного дома в викторианском стиле с окнами, поросшими плющом. Мне досталось довольно скверное наследство. Но лучше об этом сейчас не думать. Я все там отмою и очищу, обязательно отскребу всю грязь и приведу все в порядок.

Наконец подъезжает автобус. Я достаю телефон, чтобы написать сообщение Зоре и пригласить ее на ужин. На мгновение палец зависает над экраном, я недолго думаю, затем пишу: «Сюрприз! Мы с Робин вернулись и остаемся в Лондоне. Это долгая история, расскажу при встрече. Давай завтра пообедаем вместе! Мне нужно многое с тобой обсудить». Я больше не хочу оглядываться назад, я буду думать только о будущем.

Вернувшись домой, я первым делом иду осматривать отопительный котел. Вчера вечером я была такой уставшей, что мне было не до этого. Я с удивлением обнаруживаю, что котел относительно новый. Колдую над ним пару минут – и вот он уже работает. Теперь у нас будет отопление и горячая вода. Это определенно развеет мрачную атмосферу этого дома.

Ободренная этим, я приступаю к наведению порядка на кухне, тщательно отмывая все, что попадается мне в поле зрения, отскребая каждую поверхность, выдраивая каждый уголок. Я полностью сосредоточена на уборке. Не останавливаюсь ни на секунду, не позволяя никаким мыслям о прошлом крутиться в голове. Я специально закрываю свое сознание от всяческих воспоминаний, от любого узнавания этих скрипящих половиц и потрескавшихся плиток, этого следа на стене от когда-то брошенной в меня книги, этого торчащего из пола гвоздя, о который я разорвала бесчисленное количество пар колготок.

Вместе с грязью дом покидает и царивший здесь до этого угрюмый дух тоски и отчаяния. Сквозь не до конца отмытое оконное стекло в кухню проникает холодный солнечный свет. Морок начинает рассеиваться, и мое душевное состояние явно улучшается.

После пары часов моей бешеной деятельности кухня вполне пригодна к использованию. Здесь стоит все та же духовка, которую я хорошо помню еще с детства. Я проверяю, исправна ли она, почти инстинктивно воспроизводя в памяти, что нужно довольно долго удерживать ручку нажатой, прежде чем газ загорится. Старый электрический чайник тоже на прежнем месте. У него уже давно перетерся шнур, оголяя провода. Помню, как еще пятнадцать лет назад, когда была тут в последний раз, я посоветовала своей матери выбросить его.

Я приподнимаю чайник и с минуту верчу его в руках, разглядывая следы известкового налета на внутренней поверхности. Внезапно в груди у меня все сжимается, во рту появляется кислый привкус. «Почему тебя волнует, что меня может убить током?» – в памяти воскресают ее слова. Я бросаю чайник в мешок с мусором и замечаю, как уголки моего рта машинально приподнимаются в улыбке.

Порывшись в кухонных шкафчиках, я достаю маленькую кастрюльку, наполняю ее водой и ставлю кипятиться на плиту. Несмотря на то что дом стоит на достаточно оживленной улице, на кухне, выходящей окнами на задний двор, совершенно не слышно шума машин. Из-за этой тишины мне становится не по себе.

Через стеклянное окошко в задней двери я разглядываю небольшой, выложенный бетонными плитами внутренний дворик. В тени вечнозеленых деревьев он кажется еще более темным и прохладным. Тисы и другие растения, за которыми когда-то ухаживала моя мать, теперь выглядят жалко и печально. Их пожухлые опавшие листья засыпали все пространство, сбиваясь в кучи по углам. Я все здесь расчищу и приведу в порядок. Белоснежный бульденеж, разноцветные герани в больших синих горшках – все эти некогда прекрасные цветы, теперь засохшие и вялые, снова оживут и взбодрятся.

Помню, как однажды на День матери я принесла домой букет тюльпанов. Я вручила его маме, но она резко отбросила цветы в раковину, помяв лепестки. «Мне хватает уже того, что я – твоя мать, – очень громко сказала тогда она. – Не нужно мне об этом постоянно напоминать! «Я до сих пор не забыла, какой глупой, жалкой и ничтожной я чувствовала себя в тот момент. Ноги меня не слушались. Я запнулась и, задыхаясь от обиды, убежала прочь из кухни…

Сейчас самое время сажать нарциссы и подснежники. А еще нежные крокусы и яркие тюльпаны всех цветов радуги. Я попрошу Робин мне помочь.

Отвернувшись от окна, я окидываю взглядом кухню. Она явно стала значительно чище, но все равно здесь еще довольно мрачно и уныло. Закипела вода, и я завариваю себе чай. Поудобней усаживаюсь на стул и с наслаждением вбираю в себя тепло горячей чашки, крепко обхватив ее ладонями.

Уже почти полдень. Кажется, в школе сейчас как раз должен быть обед. Наверное, теперь еда там стала гораздо лучше. По крайней мере, очень на это надеюсь. Я невольно начинаю перебирать в памяти то, чем обычно кормили нас: холодное картофельное пюре, плавающая в жиру лазанья, черствый как камень мясной пирог с вареными яйцами какого-то серо-зеленого цвета.

Я делаю глубокий вдох и усилием воли прогоняю эти внезапно нахлынувшие воспоминания. Нет, только не сейчас. У меня нет никакого желания перелистывать свой мрачный дневник памяти. То, что в нем записано, – чем дальше в прошлое, тем трагичнее. А в данный момент у меня нет ни времени, ни сил снова погружаться в эти драматичные переживания.

Я возвращаются мыслями к Робин. «Все будет хорошо», – сказала я ей недавно. Мой голос звучал ласково и приветливо. Теперь я стала гораздо мягче. Ободряющие слова легко слетают с моего языка. Но так было не всегда. Раньше я была весьма острой на язык особой. Решительная, напористая, абсолютно уверенная в себе. И бескомпромиссная – пан или пропал. Именно такой я была тридцать лет назад. С тех пор многое изменилось.

Я вспоминаю, как сегодня утром, глядя на это огромное, устрашающе-мрачное здание своей новой школы, Робин судорожно сжала мне руку. Настолько сильно, что просто удивительно, почему на коже не осталось никаких следов. Надеюсь, что все будет не так страшно, как полагает Робин. Однако, по правде говоря, сама я в глубине души боюсь, что все может обернуться даже хуже, чем она думает.

Мой чай быстро остывает. Я выпиваю его залпом и ставлю чашку на стол. У меня кое-что еще запланировано на сегодня. Мне нужно переодеться и сходить в адвокатское бюро узнать насчет работы. Где-то в глубине души я чувствую, что, скорее всего, эта затея окажется безрезультатной. Но сейчас я не могу позволить себе того, чтобы в моем сердце поселилось сомнение.

Впрочем, прежде чем куда-то идти, я должна немного прибраться в комнате Робин. Когда здесь еще жила моя мать, эта комната использовалась для размещения гостей, которые, впрочем, бывали в доме не так уж и часто. Я безжалостно выгребаю на выброс груды старых газет и порванных журналов. Вытряхиваю все содержимое из ящиков комода. Вышвыриваю из шкафа старые пальто, куртки, жакеты, изъеденный молью лисий меховой воротник с застежкой из черепашьего панциря. Все это отправляется в мешки для мусора.

Приходит сообщение от Зоры: «Да, отлично, давай пообедаем завтра. И ты подробно расскажешь мне, что же, черт возьми, случилось. Не могу поверить, что ты вернулась. Мне не терпится поскорее с тобой увидеться».

Я ощущаю, как у меня поднимается настроение. В душу пробивается тоненький лучик света. Я ужасно рада, что скоро повидаюсь со своей подругой. Завтра у нас будет долгий разговор, потому что все, что произошло за это время, в двух словах не объяснишь. Ответным сообщением я просто посылаю ей смайлик, не в силах подобрать нужные слова.

4

Когда я стала переодеваться для того, чтобы пойти в адвокатское бюро, мне показалось, что я как будто перенеслась назад в прошлое. Я надеваю нижнее белье и натягиваю черные колготки, затем настает очередь белой рубашки и черной юбки. Завершающая деталь – пиджак. Теперь я рада, что из-за ностальгических воспоминаний не избавилась от этого костюма и в течение многих лет хранила его, предчувствуя, что однажды он может мне снова понадобиться.

Этот потертый черный костюм я носила в суде более десяти лет назад. Юбка свободно налезает и легко застегивается. Пиджак тоже – моя фигура ничуть не изменилась, как будто и не было всех этих лет. Я смотрю на свой силуэт, отраженный в пыльном зеркале, висящем на внутренней стороне двери.

Я помню свой первый рабочий день в адвокатском бюро. Это было почти что двадцать лет назад. Еще до встречи с Эндрю, до рождения Робин, до всего того, что совершенно неожиданно произошло в моей жизни и заставило меня отказаться от карьеры и работы в целом.

И вот теперь, когда в моей жизни начался новый виток, несмотря на то что он имеет вынужденный характер, я чувствую непонятное воодушевление и азарт. По крайней мере, я наконец-то снова смогу заняться юридической практикой. Я возвращаюсь на работу.

Вот я уже быстрым шагом иду по Кентиш-Таун-роуд к метро «Камден-Таун», мои нервы на взводе. Еще минута – и я оказываюсь на набережной, а затем около Собора. Срезая путь к Милфорд-лейн, я поднимаюсь вверх по узким крутым ступеням мимо Собора, любуясь, как блестит на солнце глянцевая черная краска на железных перилах. На мгновение я останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам.

Я хорошо помню этот проулок. Однажды, в самом начале наших с Эндрю отношений, опьяненные дешевым вином и страстью, мы занимались здесь любовью. Это была прекрасная ночь, одно из лучших моих воспоминаний. Внезапно в сознании всплывают мысли совершенно о другом, мерзком и гадком эпизоде моей жизни – о мрачном вечере несколькими месяцами ранее, об этом уроде, старшем адвокате, который был убежден, что все молоденькие студентки-практикантки обязаны пройти через его постель. Я помню, как отчаянно мне пришлось сопротивляться. Я пинала и била его, боролась изо всех сил, прежде чем мне удалось вырваться и убежать. Я останавливаюсь на том самом месте, где это произошло, именно тут, с левой стороны лестницы. Вытираю вспотевшие от волнения руки о юбку.

Удивительно. Почти двадцать лет прошло, но все эти переживания по-прежнему свежи в моей памяти. Я встряхиваю головой, отгоняя воспоминания, и продолжаю свой путь вверх по ступеням и далее через арку выхожу на Эссекс-стрит. Здесь в строгом порядке, как в армейском строю, параллельно друг другу в однотипных домах из красного кирпича вытянулись в две шеренги ряды Судейских палат и адвокатских контор. Дохожу до середины Эссекс-стрит, и вот я уже стою перед зданием своей прежней работы. На мгновение замираю и делаю глубокий вдох.

Раньше у меня уже возникало такое странное ощущение, будто я вернулась в прошлое. И вот снова это чувство. Сейчас мне точно также неловко и дискомфортно, как и в самый первый день моей юридической практики в конторе. Ноги подкашиваются, колени дрожат, ладони вспотели. Я делаю глубокий выдох, расправляю плечи и сильным толчком открываю дверь.

– Мисс Роупер, – слышу я удивленный голос Дэвида Фелпса.

На этот раз я действительно вернулась в прошлое и, похоже, собираюсь в нем задержаться на какое-то время.

– Дэвид, – учтиво отвечаю я, подавляя заискивающие нотки, которые предательски закрадываются в голос.

– Чем мы обязаны удовольствию видеть вас, мисс Роупер?

Он стоит возле стойки регистрации с большой стопкой бумаг в руках. Должно быть, мое появление застало его на полпути к кабинету. Маловероятно, что его рабочее место – это стойка регистрации в приемной, а должностные обязанности – встреча посетителей и ответ на телефонные звонки.

Словно в ответ на эти мысли мимо нас проскользнула молодая женщина и села за стойку рядом с коммутатором.

– У вас назначена встреча? – обратилась она ко мне официальным тоном, изучающе меня осматривая.

Я невольно вспоминаю о своем потертом, вышедшем из моды костюме.

– Нет, – с достоинством отвечаю я, поднимая подбородок.

– Тогда чем могу помочь? – Женщина вскидывает брови.

Вмешался Дэвид:

– Мисс Роупер – бывшая сотрудница нашего бюро.

На минуту мне показалось, что в его голосе прозвучала симпатия. Хотя, скорее всего, мне это только показалось. Я улыбаюсь ему, но он смотрит будто бы сквозь меня стеклянным взглядом хищной акулы в предвкушении первой крови.

– Я бы хотела поговорить о возобновлении моей юридической практики, – заявляю я. – Возможно, было бы лучше, если бы я сначала отправила письменный запрос, но все произошло так стремительно. Теперь я уже окончательно вернулась в Лондон.

– Понятно, – протяжно отвечает Дэвид.

Я продолжаю:

– Моя дочь ходит в школу. Мне ничего не мешает снова начать работать.

Я замечаю, что говорю это с определенным вызовом в голосе. Мои нервы напряжены, я с трудом держу себя в руках. Но я не позволю ему так просто отделаться от меня.

– Хм… Стоит ли возвращаться на работу ради такого пустяка, как консультации новичков-юристов, мисс? – вступает в разговор Дэвид. – Я что-то не заметил, чтобы они выстраивались в очередь, отчаянно желая предоставить вам работу.

Меня почти что забавляет тот факт, как он произносит слово «мисс», все еще делая на нем такой недопустимо насмешливый акцент. Почти что забавляет… Это, конечно, не означает, что мне такое нравится. Однако, по крайней мере, я понимаю, чего от него можно ожидать и в какой фазе находятся наши отношения. Впрочем, я всегда это знала.

– Дэвид, я надеялась, что, может быть, в Судейской палате найдется хоть какая-нибудь работа для младших адвокатов. А потом, со временем, я смогла бы потихоньку расширить круг своих клиентов.

– О, мне очень жаль вас огорчать, мисс, но, как сказал бы вам любой из наших младших сотрудников, в настоящее время работы не так уж и много. За последние несколько лет здесь произошли значительные изменения, о чем вы, несомненно, хорошо осведомлены. – Он делает паузу и рукой машинально приглаживает волосы. Я отлично помню этот его постоянно повторяющийся жест. – Если уж на то пошло, сколько лет-то миновало?

– Почти одиннадцать, – спокойно отвечаю я, все еще с высоко поднятым подбородком.

– Вы же не можете просто так взять и вернуться, как будто не было всех этих лет, мисс. Есть еще много дополнительных нюансов – действующий страховой полис, удостоверение практикующего адвоката, постоянное повышение профессиональной квалификации. Как я уже сказал, очень многое поменялось. Вам будет попросту невозможно вернуться.

– Но я все это уже сделала, – невозмутимым тоном отвечаю я.

Он думает, что одержал надо мной победу, но он ошибается.

– У меня есть страховой полис. А также действительное удостоверение практикующего адвоката. И у меня есть свежий сертификат о повышении квалификации. Все эти годы я пристально следила через Интернет за всеми новыми требованиями в сфере британской юридической практики. Я знала, что когда-нибудь я вернусь к работе.

– Мисс… – начинает было что-то говорить Дэвид, но в этот момент его перебивают.

– Скоро начнется мое совещание, назначенное на одиннадцать часов, – произносит у меня за спиной властный женский голос. Было в нем что-то смутно знакомое, дернувшее в моей памяти за какие-то ниточки.

– Конечно, мисс Карлайл. Не желаете ли, чтобы в конференц-зал принесли кофе? – спрашивает Дэвид. Он преобразился в совершенно другого человека – почтительного и даже подобострастного. И в этом нет ничего удивительного.

Я должна была сразу же узнать этот голос. Барбара Карлайл – одна из самых высокопоставленных королевских юрисконсультов в Судейских палатах. Она была весьма могущественной особой еще много лет назад, когда я работала в адвокатуре. Я опустила голову и стараюсь быть незаметной.

– Разумеется, – говорит она начальственным тоном. – Кофе на восьмерых.

Она не прибавляет «пожалуйста». Я стою, по-прежнему не поворачивая головы в ее сторону, надеясь, что она скоро уйдет и я смогу конфиденциально продолжить свой разговор с Дэвидом. Но у него на этот счет явно другие планы.

– Мисс Роупер, – говорит он, демонстративно поворачиваясь ко мне. – Я понимаю всю сложность вашего положения. Но просто невозможно ни с того ни с сего появиться в Судейской палате спустя десять лет и ожидать, что вам дадут работу. У нас есть регламент. Независимо от вашего прежнего положения и опыта в юриспруденции, мы обязаны в первую очередь руководствоваться правилами. Если вы напишете официальное письмо в Комитет адвокатов, уверен, они всесторонне рассмотрят ваш запрос. Кажется, следующее собрание Комитета состоится как раз в конце марта.

Хорошо, что не через несколько месяцев. Я молча киваю, проглатывая свое разочарование. Я уже было повернулась, чтобы выйти, но тут ко мне подходит Барбара.

– Сэди, – обращается она ко мне. – Я вспомнила тебя. Ты была вторым младшим адвокатом тогда в деле об убийстве… много лет назад… вместе со мной…

– Да, все правильно.

– И потом ты уехала в Америку, не так ли? И там родила ребенка?

– Да… Робин почти одиннадцать, – отвечаю я.

– И теперь ты возвращаешься на работу?

– Все верно. Я бы хотела вернуться. Мне нужно вернуться. Но, по всей видимости, сейчас для меня нет ничего подходящего. – Произнося это, я бросаю короткий взгляд на Дэвида, который надменно ухмыляется, приподняв брови.

– Понимаю… – говорит Барбара, но конца ее фразы я уже не слышу.

Меня настолько доконала самодовольная гримаса Дэвида, что я готова расплакаться, даже не знаю, от чего именно – от обиды или от гнева. Но, черт побери, я не доставлю им удовольствия видеть, что я сломалась. Не оглядываясь, я стремительно выхожу из приемной.

5

Опустив голову и сосредоточив взгляд на экране телефона, чтобы ни с кем не встречаться глазами, я жду Робин возле школы. Я знаю, что вечно отсиживаться в стороне не получится, что скоро мне придется вступить в контакт с новыми людьми, но сейчас у меня нет на это сил. Я слишком подавлена визитом на свою бывшую работу, слишком устала от всех этих перемещений туда-сюда на метро.

Я настолько погрузилась в себя, что мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, что рядом со мной уже стоит Робин. Ее лицо все еще выглядит напряженным, хотя уже не настолько сильно, как это было сегодня утром.

– Ну, как все прошло? – обращаюсь я к ней и уже было наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в щеку.

Но Робин отстраняется от меня.

– Мы можем просто уйти? Пожалуйста… – просит она.

Быстрым шагом мы движемся к автобусной остановке. И только десять минут спустя, когда мы садимся в автобус, и оглянувшись несколько раз по сторонам, как бы проверяя, что поблизости нет никого в такой же школьной форме, Робин готова рассказать хоть что-то о своем сегодняшнем дне.

– Все прошло хорошо, – говорит она. – В школе отличное художественное отделение.

– Это просто замечательно. А как там другие девочки?

Робин делает резкий выдох, но ничего не отвечает.

Я уже собираюсь повторить свой вопрос, но вовремя останавливаюсь и вместо этого говорю:

– Завтра к нам в гости придет Зора. Ей не терпится расспросить меня обо всем.

– Расспросить обо всем – это о чем? – В голосе Робин звучит удивление.

– Ну, обо всем, что произошло за последнее время – почему мы сюда переехали, да еще так быстро, почему ты теперь учишься в «Ашамс»…

– Так, может, ты и мне об этом расскажешь? – спрашивает она, глядя на меня испепеляющим взглядом, а затем отворачивается к окну.

Она уже давно не маленькая девочка. Да, ей только десять лет, но я уже вижу в ней подростка, которым она постепенно становится. В ее облике совершенно нет никаких следов той милой малышки, которой она когда-то была. В тусклом дневном свете профиль ее лица выглядит по-взрослому серьезным и напряженным.

Когда мы наконец добираемся до дома, Робин сразу же уходит в свою спальню, хлопая дверью. Я понимаю, что сейчас лучше оставить ее в покое. Через пару часов она выходит из комнаты и, обнимая меня, произносит:

– В доме стало теплее. А моя комната теперь выглядит гораздо лучше. Спасибо. Я уже начала раскладывать по шкафам свои вещи.

Эти ее слова – самая лучшая для меня награда. Награда, которую я не могла даже ожидать. С комнатой Робин я сделала все, что было в моих силах, чтобы она стала более уютной и комфортной. Комната, в которой сплю я сама – бывшая комната моей матери, пока что выглядит ужасно, но я тоже приведу ее в порядок. Однако я до сих пор так и не решилась подняться наверх, в свою детскую спальню, предпочитая спать на одном этаже с Робин. Ну, и чтобы лишний раз не ворошить призраки прошлого.

– Может, закажем на ужин пиццу?

Радость, которая появляется на лице Робин от этого предложения, отсекает все дальнейшие разговоры о доме. Ее лицо окончательно смягчается, и она проводит остаток вечера, увлеченно рассказывая мне о своих старых друзьях и их злоключениях. И все-таки не так уж моя дочь и повзрослела, в конце-то концов.

На следующий вечер в дверь нашего дома врывается Зора. С минуту она крепко сжимает меня в объятиях, потом отпускает, чтобы обнять Робин. Потом снова поворачивается в мою сторону и опять прижимает меня к себе. От нее пахнет точно так же, как и всегда, – сигаретами и духами с ванильным ароматом.

Большинство людей, которых я знаю, уже давно бросили курить, но только не Зора. Напряженная работа в качестве адвоката по уголовным делам привносит в ее жизнь слишком много стресса, чтобы она могла так просто бросить курить, – именно этот аргумент она всегда приводит в свое оправдание.

– Вы только посмотрите! – восклицает она. – Не могу поверить, что вы обе снова здесь.

– Да. Это… необычно… снова здесь оказаться, – соглашаюсь я.

– Ха! Могу себе представить, – продолжает Зора. – Я помню, что ты никогда не хотела сюда возвращаться. Должно быть, девочки, у вас сейчас такое чувство, будто вся жизнь полностью перевернулась. Вы вообще как, в порядке?

Мы с Робин молча киваем, а потом Робин что-то бормочет себе под нос и убегает наверх, в свою комнату.

– А Эндрю? – опять спрашивает Зора. – Как он это все воспринял?

– Давай не будем говорить об Эндрю, – прошу я, направляясь в сторону кухни. – Мне это очень неприятно. Пойдем лучше выпьем что-нибудь?

Мы идем на кухню и садимся за стол.

Зора оглядывается вокруг и одобрительно кивает:

– Сейчас все здесь выглядит намного лучше, ты – молодец.

– Спасибо, что заметила. И спасибо, что приглядывала за домом, – говорю я, разливая вино по бокалам и подавая один из них Зоре. – А еще я очень тебе благодарна за то, что ты не задаешь лишних вопросов. Мне самой потребовалась целая вечность, чтобы научиться вести себя так же сдержанно.

Я хорошо помню тот телефонный разговор с Зорой, когда я изо всех сил старалась сохранить деловой тон, но мой голос все равно звучал предательски взволнованно. Я была просто потрясена деталями открытия завещания моей матери. Это стало для меня весьма неожиданным сюрпризом. Никакой тебе быстрой продажи старого материнского дома, как я планировала ранее. Напротив, меня ожидала затяжная агония размышлений, пока я буду решать, выполнять ли ее условия по вступлению в наследство или бессильно наблюдать, как оно уплывает в чужие руки.

Тогда я ничего так и не рассказала Зоре о подробностях завещания, будучи не в состоянии выразить словами всю силу своего гнева на мать, которая даже из могилы пытается мною манипулировать. Но, ничего не объясняя, было очень тяжело просить Зору присмотреть за этим домом.

– Так расскажи же наконец, почему вы здесь, – оживляется Зора. – И почему ты отправила бедняжку Робин в эту ужасную школу, которую мы с тобой так ненавидели?

Ее слова резки, но выражение лица дружелюбное. У Зоры всегда очень доброе лицо – такое открытое, приветливое, озаренное улыбкой. Хотя сейчас она не улыбается, ее взгляд выражает озабоченность.

– Может, лучше не будем об этом, – говорю я, наполняя бокалы.

– Нет-нет, обязательно будем, – возражает Зора, делая большой глоток. – Помнишь, ты клялась и божилась, что никогда так не поступишь? Так что же случилось?

Я делаю глоток вина. До этого я не пила уже несколько недель, и алкоголь быстро помогает мне расслабиться. Приятное тепло разливается по телу, и я отвечаю:

– У меня не было выбора. Мне пришлось сюда переехать. И заварила всю эту кашу моя мать.

– Что ты имеешь в виду? Как твоя мать могла повлиять на такое? Она что, продолжает руководить тобой даже из могилы? – смеется Зора.

Я смотрю на нее с каменным лицом.

Зора тут же останавливается.

– Боже мой, так это правда? Она до сих пор держит тебя на коротком поводке? Но как, черт возьми, ей это удается?

Я вздыхаю:

– Ну, в двух словах это не объяснишь…

– А я никуда не тороплюсь, – заявляет Зора, усаживаясь поудобнее.

– Я стараюсь изо всех сил, – говорю я, как бы оправдываясь. – Делаю все возможное, чтобы извлечь из этой дерьмовой ситуации максимум пользы. Я хочу, чтобы именно этот факт ты удерживала в памяти, когда я буду обо всем рассказывать. Договорились?

– Хорошо, – отвечает Зора. – Я это запомнила. А теперь выкладывай.

– Как тебе, должно быть, хорошо известно, моя мать вычеркнула меня из своего завещания, когда узнала о моей беременности, – начинаю я свой рассказ.

Зора кивает:

– Да, я помню.

– Я всячески пыталась как-то смягчить эту ситуацию. Я надеялась, что после рождения ребенка мать успокоится, придет в себя и наши отношения как-то устаканятся. Но она продолжала на меня злиться. Она постоянно твердила, что, родив Робин, я полностью разрушила свою жизнь, что в дальнейшем я буду сильно сожалеть об этом. Это было ужасно. Я не могла спокойно слушать, что именно она говорила о своей собственной внучке. Эндрю она тоже ненавидела.

– Да, точно, – кивает Зора.

– А когда Эндрю предложили работу в Нью-Йорке, то наши с ней взаимоотношения закончились. Мы уехали в Америку, и с тех пор я с ней больше не общалась. Во время нашей последней ссоры она заявила, что если я уеду и тем самым предпочту семью карьере, то ровно с того момента я перестану для нее существовать. И что она полностью вычеркнет меня из своего завещания.

– О, как! – восклицает Зора, делая резкий вдох. – Ты мне этого не говорила. Надо же! Лишить наследства свою единственную дочь…

– Ну, по большому счету, она никогда не вела себя как настоящая мать. Это та женщина, которая откликалась только в том случае, если я называла ее по имени… Помнишь? Ни мамуля, ни мама, а Лидия… Честно говоря, не хочется об этом даже вспоминать. По большому счету, я всегда ощущала себя чужой для нее. И в общем-то, никогда особо не рассчитывала ни на какое наследство… – Я встаю и жестом руки обвожу вокруг себя: – Ты только посмотри на это место. Ты же помнишь, какой скупой и прижимистой она была. Я всегда полагала, что у нас ничего нет, что мы еле сводим концы с концами.

Я делаю паузу, отпивая еще вина.

– Но? – удивленно вскидывает брови Зора.

– Но деньги, оказывается, были. По крайней мере, какое-то количество. И этот дом, как выяснилось, тоже наш.

– И она оставила все это тебе? – ахает Зора.

– Не совсем… Вот тут-то и начинаются сложности. Она оставила это все Робин – кое-какие сбережения, доход по ним и этот дом. И все это находится в доверительном управлении.

– Но это ведь замечательно, правда?

– Все не так-то просто, – вздыхаю я. – Это может быть нашим только при условии, что Робин будет учиться в «Ашамс». В начальной и средней школе до самого окончания.

Я размышляю над тем, стоит ли рассказывать Зоре целиком всю историю о том, почему я все-таки была вынуждена пойти на уступки и в конце концов принять такие условия. Но я понимаю, что просто не в силах снова погружаться во все свои недавние переживания. По крайней мере, не сейчас. Мой страх все еще слишком велик. Я до сих пор чувствую, как в те бесконечные часы, когда Робин отсутствовала и я не могла дозвониться ни ей, ни Эндрю, бешено колотилось мое сердце. Как у меня внутри все сжалось и похолодело. Я делаю глубокий вдох – задерживаю дыхание – выдох. Теперь она в безопасности. Мы обе в безопасности. Я не должна об этом думать.

– На самом деле то, что сделала моя мать, это полное безумие, – продолжаю я. – Поскольку в итоге все было привязано к одному – будет ли в «Ашамс» вообще свободное место для Робин? Моя мать отлично знала, что это практически невозможно. Там попросту не бывает свободных мест – девочек записывают в начальную школу еще до рождения. Сотрудница приемной комиссии едва ли не рассмеялась мне в лицо, когда я в первый раз позвонила узнать о наличии свободных мест.

– Но разве твоя мать не подумала об этом? – удивляется Зора.

– Разумеется, подумала. Скорее всего, что это была такая хитрая игра с ее стороны. Вроде бы деньги она завещала нам, но при этом у нее не было ни малейшего желания, чтобы мы их действительно получили. Тщательно продуманный поступок предсмертной злобы, чтобы под конец побольше мне насолить.

– Под конец? Я бы не стала так рано расслабляться и полностью списывать ее со счетов. Кто знает, что там еще всплывет…

– Да, я знаю, – соглашаюсь я. – Так вот, когда внезапно в «Ашамс» появилось свободное место… Мне пришлось отправить туда Робин. Иначе нам бы не досталось вообще ничего.

Повисла долгая пауза. Зора с укоризной качает головой. И я не могу осуждать ее за это.

– Это какая-то дремучая древность! Ты должна попытаться оспорить условия завещания и снять доверительное управление с наследства! – восклицает потрясенная услышанным Зора, и меня почти что забавляет выражение шока на ее лице.

– Да, я тоже об этом думала. Нотариус, который составлял ее завещание, одновременно является и попечителем наследства, и, насколько я поняла, он не так уж сильно за него держится. Согласно завещанию, пока Робин учится в «Ашамс», она будет выгодоприобретателем наследства – этот дом и небольшой капитал будут находиться в доверительном управлении в ее интересах. Ежемесячно нам будет начисляться доход от процентов на сбережения – сумма не слишком большая, но вполне достаточная, чтобы содержать нас обеих. А как только Робин закончит среднюю школу, прекратится и доверительное управление, и она получит все наследное имущество в свое полное распоряжение. Но если она покинет «Ашамс» или не сможет поступить туда в среднюю школу, то дом будет конфискован и продан и мы абсолютно ничего не получим. Нотариус был изначально против таких условий вступления в наследство. Он даже пытался уговорить Лидию изменить завещание. И потом он достаточно подробно разъяснил, что именно мне нужно делать, чтобы отменить эти положения завещания. По крайней мере, на этот счет можно уже не особо беспокоиться, – заканчиваю я.