Текст книги "Вся твоя ложь"

– Я у тебя в долгу, – говорю я. – Вот теперь действительно в большом долгу. Мне не терпится поскорее вернуться в зал суда. Я так соскучилась по работе.

– Да, тебе явно пора вернуться. Знаешь, это просто ужас какой-то, что все вы, женщины-адвокаты, сразу же бросаете работу, как только у вас появляются дети.

– Ну, ничего удивительного в этом нет. С детьми никак не получится нормально работать, – резонно заявляю я. – Когда появляется ребенок, уже нельзя вот так все бросить и по первому зову запросто поехать на пару недель за тридевять земель, чтобы там участвовать, скажем, в процессе по делу о перестрелке в Ноттингеме. Разве я смогла бы так сделать? Эндрю бы навряд ли бросил свою работу, чтобы сидеть дома с ребенком.

– Да, наверное, ты права, он бы не бросил, – соглашается Зора. – Как бы то ни было, я рада, что ты опять вернулась к юридической практике. Я с нетерпением жду возможности снова поработать с тобой.

– Да, я тоже, – отвечаю я, и снова ее обнимаю, на этот раз уже не проливая вино.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 9:35

Еще один ночной кошмар. Надо мной, клубясь до самого горизонта, нависло нечто бесформенное и непонятное, но определенно ужасное и дико пугающее…

Я просыпаюсь и с большим трудом открываю глаза. Ночной кошмар постепенно развеивается. Пью кофе, принимаю душ. Но внутриу меня все дрожит и судорожно дергается. Разве они не должны были мне уже позвонить? Разве Робин не пора быть дома? Я определенно хочу, чтобы она уже была дома. Совершенно определенно. Без нее в доме слишком тихо.

Наливаю себе еще одну чашку кофе. Я вся на нервах, как на иголках. Ах, вот бы была такая кнопка в телефоне, нажав на которую я бы тут же на экране увидела, где она находится, все ли с ней в порядке… Но такой кнопки нет.

К тому же я не хочу быть одной из этих матерей-истеричек. Я абсолютно не желаю становиться эдаким чрезмерно опекающим своих детей родителем. Никакой скрытой слежки за ребенком, никаких трекеров местоположения и прочих специальных программ. Это все не для меня! Я не позволю тому жуткому и так напугавшему меня инциденту недельной давности с временным исчезновением Робин разрушить мои с ней доверительные отношения. А также уничтожить мое душевное спокойствие. Не позволю!

То была просто шутка, просто глупая шутка Эндрю… Во всяком случае, я попытаюсь себя в этом убедить… А пока я, как кошка на раскаленной крыше, мечусь из угла в угол, из комнаты в комнату. Пустота в доме слишком давит на меня, тишина – невыносимо громкая…

Как только она снова окажется дома, я больше никогда не спущу с нее глаз. Всегда буду знать, где она, что с ней. Установлю любые приложения для определения координат – какой-нибудь трекер, семейный локатор типа «Лайф-360» или «Найди моих друзей». Если получится ее уговорить, то имплантирую ей в руку специальный электронный чип…

Время замедлило свой ход. Оно течет невыносимо медленно, что бы я ни делала, как бы себя ни отвлекала. Я достаю свой телефон, но, подержав его в руке, кладу обратно. Еще рано. Слишком рано. Еще не время для того, чтобы начать беспокоиться. Теперь уже никогда не настанет время, когда мне придется беспокоиться. То, что случилось тогда, больше не повторится.

Сейчас совсем другая ситуация. Робин прекрасно провела выходные и спокойно возвращается домой. Все хорошо. Где-то за окном протяжно замяукала кошка. Я, будто ужаленная, подпрыгиваю со стула и продолжаю расхаживать по комнате из угла в угол, от одного окна к другому. Я все жду, и жду, и жду…

10

– Ты подавилась кусочком яйца? – чуть позже в то же самое утро спрашивает меня Робин, когда мы сели в автобус, направляясь в школу. – И все остальные, кроме тебя, были в роскошных вечерних платьях?

– Да, – отвечаю я. – Но тебе не обязательно тыкать мне этим в нос.

– Ой! – растерянно и простодушно восклицает Робин.

Я от души рассмеялась. «Ой» – это самый лучший ответ. И впервые за все это время я не переживаю так сильно за все свои промахи и неудачи на той злополучной вечеринке.

– А у Дейзи и вправду хороший дом?

– Да, дом у них просто замечательный. Я же тебе уже обо всем этом рассказывала, – говорю я с легким раздражением.

Я, конечно, чувствую себя гораздо лучше по поводу всего случившегося в тот вечер, но мне совсем не хочется застревать на этом событии.

– А с кем ты там говорила? – интересуется Робин.

– Я точно не знаю. Было названо так много имен. С кем-то по имени Джессика.

В тот же миг меня пронзает острая, почти физически ощутимая боль от воспоминания о том презрении, с которым Джессика говорила о моей дочери.

– Наверное, это мама Поршии, – говорит Робин. – Поршия – одна из той группы девочек в школе.

– Понятно, – говорю я, запоминая это имя.

Я отчаянно нуждаюсь в любой информации о школьной жизни своей дочери, но не желаю ей показывать свою крайнюю заинтересованность в этом.

– А что это за группа такая? – спрашиваю я, ожидая, что Робин, скорее всего, сильно рассердится на то, что я лезу в ее жизнь, и ничего мне не ответит. Однако, вместо того чтобы осадить мое чрезмерное любопытство, она на мгновение задумывается, а потом вдруг сообщает:

– Это те девочки, которые решают, кто где сидит и кто с кем общается.

– Но ты не можешь позволять другим людям указывать, что тебе делать! – Эти слова сами собой слетают с моего языка прежде, чем я успеваю остановиться.

– Ох, мам… – восклицает Робин, закатывая глаза и отворачиваясь.

– Но я серьезно тебе говорю. Не может быть такого «Центрального комитета», который бы решал, с кем общаться и дружить, а с кем – нет. Такого просто не бывает. Нужно обязательно поговорить об этом с администрацией школы, – делаю я вывод.

Внезапно я совершенно четко начинаю себе представлять, что там происходит.

– Они что, запрещают другим девочкам разговаривать с тобой?

Мое дыхание учащается, я чувствую, как во мне закипает ярость, паническое состояние нарастает. Робин молчит. Она по-прежнему избегает встречаться со мной взглядом.

– Робин, посмотри на меня. Они запрещают другим девочкам разговаривать с тобой?

– Пожалуйста, обещай, что не пойдешь в школу.

Ее тон настолько умоляющий, что я сдаюсь. Дальше мы молчим всю дорогу, ничего не обсуждая, и так подходим к самому зданию школы. Робин уходит внутрь, не оглядываясь и даже не попрощавшись.

Я стою возле школы, хлопая глазами, не зная, что и делать. В глубине души поднимается волна сильного беспокойства. Я достаю из кармана телефон в надежде увидеть новое сообщение из адвокатского бюро о предстоящем судебном слушании. Но тут мимо проходят две женщины, одна из которых неожиданно хватает меня за локоть, и телефон падает у меня из рук.

Когда я наклоняюсь, чтобы поднять его, я слышу, как одна из этих женщин хихикает, а другая шикает на нее. Я разгибаюсь и кладу телефон в карман, готовая разразиться ругательствами. Обе женщины поворачиваются ко мне лицом. Одна из них – та самая Джессика с вечеринки.

– На завтра у нас запланирована утренняя встреча за чашкой кофе. Мы будем обсуждать в том числе подготовку к Рождественской ярмарке, – заявляет она. – Однако я полагаю, что тебе это не будет интересно, поскольку ты ненавидишь всю эту общественную деятельность.

Женщина рядом с Джессикой снова хихикает. Я чувствую, как у меня к щекам приливает румянец. Я уже собираюсь послать их черту, но тут вспоминаю о Робин, и мне в голову приходит одна идея. Я знаю, ей было бы приятно, если бы я поучаствовала в каких-нибудь школьных проектах.

– Я обязательно приду. Где пройдет встреча?

Джессика и ее подруга явно не ожидали такого ответа.

Они переглядываются, подняв от удивления брови.

– Я сообщу тебе по электронной почте, – отвечает Джессика. – Вообще, это мило с твоей стороны. Потому что иначе получается очень несправедливо, что Джулия должна все делать сама.

И, не сказав больше ни слова, обе женщины разворачиваются и уходят. Еще какое-то время я стою возле школы, приходя в себя. Руки крепко сжаты в карманах. И только теперь я почувствовала острую боль в ладони. Должно быть, стекло моего телефона все-таки разбилось. Я вынимаю руку из кармана – на ладони небольшой порез, только и всего. Я говорю себе, что я должна быть более собранной и аккуратной.

К тому моменту, когда я закончила уборку в доме и забрала свой телефон из ремонтной мастерской, уже почти что настало время забирать Робин из школы. Я надеваю пальто, готовая выйти из дома, и в этот момент зазвонил телефон.

– Мисс Роупер? Это Кирстен Глинн из Судейской палаты, – слышу я в трубке.

– Да, это мисс Роупер. Привет, Кирстен.

Наступила небольшая пауза.

– Теперь все детали улажены, мисс. С нами на связь вышла Зора Гонт. Не знаю, известны ли вам все подробности, но вы будете младшим адвокатом на процессе, который ведет королевский юрисконсульт Барбара Карлайл. Помните ее? Вы с ней работали еще во времена вашей адвокатской практики.

– Да, я помню ее, – отвечаю я, чувствуя, как спадает мое напряжение, сгорбленные плечи опускаются и расправляются. Я расслабляюсь… По крайней мере, хоть что-то идет так, как надо.

– Предстоит слушание по делу о злоупотреблении доверием. Барбара выступает на стороне защиты учителя, обвиняемого в сексуальном домогательстве к своей ученице.

– Сколько лет ученице? – спрашиваю я.

– Семнадцать, – отвечает Кирстен. – Барбара планировала провести этот процесс полностью самостоятельно, но по мере продвижения дела появилось много дополнительных материалов, и кто-то должен их все просмотреть. Это интересный случай. Можно начинать прямо со следующей недели.

– Да, я немного в курсе дела. Зора в общих чертах просветила меня. Звучит отлично.

– Вот и хорошо. Вы сможете прийти завтра утром? Скажем, в районе десяти?

– Да. Конечно смогу. Увидимся завтра, – говорю я.

Я триумфально восседаю за кухонным столом, с ликованием смакуя свою победу. Наконец-то у меня есть работа. Мне предстоит участвовать в настоящем судебном процессе. Я собираюсь снова вернуться к адвокатской практике. За этим делом последуют новые дела и клиенты. Может быть, все наконец встанет на свои места.

Такие жизнеутверждающие мысли роятся в моей голове весь остаток дня – момент встречи Робин из школы, дорога домой, наш обычный ужин из макарон с томатным соусом. Все это проходит на позитивном фоне. Я даже относительно легко переживаю молчание Робин, которое длится весь вечер. Я ни о чем ее не спрашиваю, заметив, что она стремится избежать любых разговоров и расспросов о своем дне. Я даже смиряюсь с тем, что она уединилась в своей комнате, появившись внизу только для того, чтобы быстро взять себе какой-нибудь еды и снова исчезнуть наверху. Я знаю, что должна попытаться поговорить с ней, но она так явно хочет, чтобы ее оставили в покое, что у меня пока что не хватает духу разбираться со всем этим.

Я стою перед закрытой дверью ее комнаты и слушаю, как она болтает в чате Фейсбука со своими старыми школьными друзьями. До меня доносятся ее тихое щебетание и редкий смех. И когда я слышу эти успокаивающие мое издерганное сознание звуки, тревога в душе постепенно растворяется. Но весь позитив и умиротворение сегодняшнего дня мигом покидают меня, когда поздно вечером я открываю письмо от Джессики. Она оповестила меня, что завтрашнее собрание за чашкой кофе состоится в 8:30 утра в отдельном зале кафе «Марше».

«Мы будем обсуждать Рождественскую ярмарку и другие ближайшие мероприятия, приходите со своими идеями и предложениями!» – сообщалось в письме.

Собрание в 8:30 утра. В адвокатском бюро меня ждут к десяти. Просто удивительно! До этого момента у меня практически не было никаких особых дел, занятий или встреч – ничего, кроме того, чтобы сопровождать бедняжку Робин в школу и обратно. Зато теперь, когда мне начинает казаться, что все вот-вот наладится, я должна быть в двух местах одновременно. Я на минуту обхватываю голову руками, но потом распрямляюсь и встряхиваюсь.

Это не проблема. Я могу забежать на утреннюю встречу в кафе минут на двадцать, предложить свою кандидатуру для любой работы на этой ярмарке – например, продавать что-нибудь с ларька или чем там занимаются родители, – а потом быстро добраться на метро и успеть в контору вовремя. Или я могу заранее позвонить в контору и предупредить, что буду позже. Барбара, я думаю, не будет возражать. Это ведь пока что не судебное заседание. Все будет хорошо. Я почти что заверила сама себя в этом.

Но тем не менее этой ночью я практически не спала, разрываясь от нервного беспокойства и тревоги и бесконечно прокручивая в мозгу вероятные сценарии развития событий завтрашнего дня. В четыре часа утра, когда я практически полностью убедила себя в том, что все будет хуже некуда – другие матери в кафе просто выставят меня на посмешище, после чего Барбара и Кирстен свяжут меня по рукам и ногам и выкинут из адвокатского бюро с криками: «Ты опоздала!!!», – я уже отказалась от мысли поспать. Завернувшись в одеяло и уставившись в одну точку на стене, я просидела остаток ночи в гостиной на жестком диване, пока не пришло время будить Робин.

11

Сегодня по дороге в школу Робин явно более словоохотлива. Я стараюсь тщательно подбирать слова и не задавать неудобных вопросов, которые могли бы расстроить ее хрупкую психику. Хотя большая часть из всего сказанного ею относится к ее старой школе и бывшим одноклассникам, а не к нынешнему окружению, я все равно рада, что она немного повеселела.

Вообще удивительно, как легко дети умеют приспосабливаться. Я замечаю, что даже речь Робин начинает меняться – американский акцент исчезает, она все реже использует сленг и всякие словечки из ее прежней школы. На этот раз Робин наклоняется чуть ближе к моей руке, чем обычно в автобусе. И я тоже слегка наклоняюсь к ней в ответ, хотя и не слишком сильно, изо всех сил стараясь сохранить это хрупкое равновесие и возникший между нами контакт.

Когда автобус подходит к нужной остановке, я встаю первой, Робин следует за мной. Автобус останавливается, и она берется за поручень прямо перед моим лицом. Сначала я не замечаю ничего необычного, но потом мой взгляд случайно упал на ногти Робин. Обкусанные до мяса, рваные и окровавленные по краям, как будто она сдирала кожу и пыталась напрочь их вырвать…

Я протягиваю руку и накрываю ее пальцы ладонью, стараясь не показывать, что заметила что-то странное. Она вздрагивает, а когда автобус наконец останавливается, тут же отдергивает руку. Мы выходим из автобуса, и Робин быстро убегает в здание школы, опять не оглядываясь и не прощаясь. Между нами снова выросла стена.

Я вздыхаю и с ужасом в душе направляюсь в сторону кафе на встречу с мамашами из родительского комитета. Вот я уже сижу в отдельном зале на задворках того самого кафе, ковыряясь в круассане, который взяла из огромной кучи угощений, разложенных на подносах на большом деревянном столе. За столом сидят женщины, которых я наполовину узнаю по той злосчастной вечеринке, хотя и не помню многих имен. Моего имени они тоже явно не помнят. Да и вообще всего пара человек поздоровалось со мной, когда я пришла.

Джулия и Джессика – единственные, кого я знаю точно. Они все время суетятся вокруг тарелок с выпечкой, постоянно что-то переставляя, меняя местами и красиво заполняя любые пробелы на столе. Не то чтобы нужно было что-то заполнять – никаких новых пустых мест на подносах с угощениями не появляется, потому что, как и на той вечеринке, я – единственный человек, который хоть что-то ест. Эти две женщины, не перестающие ни на минуту суетиться, что-то негромко обсуждают между собой. Я сижу довольно близко к ним, но, как ни стараюсь расслышать, о чем именно они переговариваются, не могу разобрать ни слова. В какой-то момент мне кажется, что они явно о чем-то спорят – лицо Джессики краснеет, губы поджаты, а Джулия говорит подчеркнуто выразительно, хотя ее слова по-прежнему неразборчивы.

Я беспомощно улыбаюсь каждый раз, когда кто-нибудь смотрит в мою сторону, с надеждой, что на меня обратят внимание. Но взгляды всех присутствующих скользят сквозь меня, как сквозь пустое место. С деловым видом я достаю телефон, чтобы совсем уж не выглядеть как пятое колесо в телеге, и смотрю на часы. Уже без двадцати девять.

Я прочищаю горло, собираясь с духом:

– Извините… Простите, что прерываю. Мне просто хотелось бы узнать… Начнется ли наше собрание в ближайшее время? Я только…

Мне не дают договорить.

– Мы ждем остальных.

– Остальных?

– Да, еще должны подойти несколько человек. Так что извини, если мы отвлекаем тебя от чего-то более важного, – заявляет Джулия ироничным тоном.

– Крайне необходимо, чтобы все были в сборе, – вторит ей Джессика. – В этом году нам нравится все делать вместе.

– Да-да, конечно, – безропотно соглашаюсь я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более мирно и дружелюбно.

Но, видимо, мне не слишком это удается. Джессика выглядит крайне раздраженной. Скривив губы и скрестив руки на груди, она пристально смотрит на меня еще какое-то время, но вскоре ее внимание переключается на какое-то движение около двери.

– А вот и они, – торжественно провозглашает она.

Только что пришедшим дамам предлагается выпечка, от которой они немедленно отказываются.

Джулия откашливается и берет в руки планшет:

– Сначала о главном. Я предлагаю сделать абсолютным правилом всех наших встреч то, что мы не будем касаться никаких вопросов, связанных с тем ощутимым давлением, с которым нам всем приходится сейчас иметь дело. Нет ничего важнее, чем сохранить согласие и сплоченность ради спокойствия наших детей. Надеюсь, мы договорились насчет этого?

Слышится шепот одобрения и согласия. Я осторожно смотрю на часы в своем мобильном телефоне – остается пятнадцать минут до того момента, когда мне необходимо будет уйти.

Джулия продолжает:

– Как я уже говорила на вечеринке во вторник, в этом году на Рождественской ярмарке нам предстоит побить рекорд по сбору средств. Мы должны очень упорно потрудиться, чтобы гарантированно добиться этого результата.

И снова гул одобрения доносится из-за столов, головы с безупречно уложенными прическами закивали в унисон. Но прежде, чем Джулия успевает продолжить, ее перебивают вопросом:

– Простите, на нашем собрании присутствует новый родитель? У нас здесь кое-кто есть, кого я не узнаю.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на сказавшую это даму – миловидную ухоженную женщину с осветленными в модный медовый оттенок волосами, одетую в спортивный топ и обтягивающие легинсы из плотной лайкры. Она выглядит слегка обиженной. Никто ей не отвечает. И тут я начинаю осознавать, что речь идет обо мне. Взгляды всех присутствующих устремлены на меня. Я ерзаю на стуле, испытывая дискомфорт от всеобщего пристального внимания, и жду, когда Джулия представит меня. Но ничего подобного не происходит. Я пытаюсь отсидеться и переждать эту неловко затянувшуюся паузу, но напряжение становится невыносимым, и я не выдерживаю.

– Меня зовут Сэди. Робин – моя дочь. Она недавно начала здесь учиться, – говорю я, и под конец фразы мой голос становится противно скрипучим.

– Как вы получили это место? Это все из-за…

Со всех сторон послышалось напористое шиканье, и голос замолчал. Я не вижу, кто задал этот вопрос.

– У меня… у нас произошли большие изменения в жизни. Я переехала в Лондон вместе с Робин. Мы позвонили в школу, и оказалось, что есть одно свободное место. Все это случилось очень быстро, за считаные часы, – говорю я, как бы оправдываясь. – И я понятия не имею, почему это место было свободно. Наверное, потому, что люди переезжают и меняют место жительства. – Я заканчиваю, оглядывая внимательно наблюдающие за мной лица присутствующих.

– Да, наверное, так оно и есть, – говорит Джулия. – Мы можем, пожалуйста, вернуться к нашему обсуждению? – Она рисует на лице подобие улыбки. – Мы решили, что темой ярмарки в этом году будет… фраза из припева известной рождественской песни «Бубенцы звенят!». Как ее обыграть, пусть решит и придумает каждый владелец ярмарочного киоска самостоятельно.

За столами началось волнение и шушуканье.

– А я, как обычно, буду распределять киоски среди родителей учениц в зависимости от класса. И в свое время ознакомлю всех со списком. Также в качестве нововведения я обдумываю включение в конкурс маскарадных костюмов новой категории для родителей.

Оживление в зале становится более заметным.

Должно быть, уже почти девять. И Джулия явно только где-то посередине своей речи. Я чувствую себя, как загнанный в ловушку зверь. Конечно, гораздо важнее, чтобы я вовремя попала в адвокатское бюро. Но и с этими дамами из родительского комитета у меня уже и так сложились достаточно натянутые отношения. Вряд ли они нормально воспримут мой уход посреди встречи.

Я опять вытаскиваю телефон, чтобы еще раз проверить время, когда замечаю, что в комнате воцарилась какая-то странная тишина. Я поднимаю глаза и встречаю недовольный взгляд Джулии, устремленный прямо на меня.

– Никаких телефонов, пожалуйста. Во время наших встреч действует строгий запрет на пользование телефонами. Убери его, пожалуйста, – обращается ко мне Джулия с очень милой улыбкой на лице, но с такой внутренней силой, что я немедленно делаю именно то, о чем она говорит, убирая телефон поглубже в карман куртки. Джулия одобрительно кивает и продолжает свою речь: – Что нам необходимо сделать в ближайшее время, так это определиться с призами для розыгрыша, а также найти добровольцев, которые возглавят каждый ярмарочный киоск. Формируйте, пожалуйста, списки людей. Сможете подать их мне к концу недели?

Головы снова дружно закивали, а руки торопливо стали что-то записывать в блокнотах.

– Сэди, ты сможешь координировать розыгрыш призов? – вдруг обращается ко мне Джулия. – Это достаточно простая обязанность. К тому же, у тебя появится возможность познакомиться и пообщаться со многими родителями и учителями в школе.

– Нет-нет, я не могу. – Слова сами слетают с языка прежде, чем я успеваю их проглотить.

Вот тебе и попытка произвести хорошее впечатление. Все снова оглядываются на меня, пронзая взглядами. Джессика, уже до этого пребывавшая не в духе, когда услышала такие слова от Джулии, буквально подпрыгнула на своем стуле и нервно завопила:

– Но ведь это я должна была быть координатором розыгрыша! Я уже придумала несколько фантастических идей по этому поводу.

Я пытаюсь улыбнуться и робко говорю:

– Да-да, Джессика была бы намного лучше меня в этом деле. У меня нет ни малейшего представления, что надо делать и к кому обратиться.

Джулия смотрит на меня, потом на Джессику, и на ее лице появляется задумчивое выражение.

– Джессика, я надеялась, что ты возьмешь на себя ответственность за координацию работы всех ярмарочных киосков – в прошлом году у тебя так отлично получилось это все организовать. Может быть, ты поделишься своими идеями с Сэди и она попробует их реализовать? – Говоря это, Джулия смотрит на Джессику, которая явно разрывается между восторгом от комплимента и яростью, что мне предложили работу, о которой она мечтала.

Она бросает на меня злобный взгляд и кивает в знак согласия.

– Вот и хорошо. Значит, мы договорились, – заключает Джулия, переходя к следующей задаче, как будто лично мое участие в данном проекте было уже делом решенным и никакого дополнительного подтверждения с моей стороны не требовало.

Я на мгновение задумываюсь, как мне поступить, чтобы это не выглядело излишне агрессивно и недружелюбно. Но еще меньше мне хочется быть втянутой в эту мучительную работу над совместным проектом с человеком, который совершенно не горит желанием сотрудничать и испытывает ко мне явную неприязнь. Я откашливаюсь и перебиваю Джулию:

– Извините, – говорю я, – но похоже, что на этот раз я ничем не смогу быть вам полезной. Дело в том, что я снова выхожу на работу. Причем начинаю прямо с сегодняшнего дня. Я думаю, что эту ярмарку мне лучше пересидеть в сторонке и просто понаблюдать, чтобы получить более полное представление и о том, что надо делать, и о людях. Я обязательно вызовусь добровольцем для каких-нибудь мероприятий в следующем семестре.

Джулия смотрит на меня в полном изумлении. Интересно, когда в последний раз хоть кто-то говорил ей «нет»? Затем она молча разворачивается и идет дальше, продолжая раздавать задания остальным участникам встречи, активным и полным энтузиазма. После чего объявляет собрание закрытым.

Я вскакиваю с места, стремительно направляясь к выходу, но при этом осторожно оглядываюсь по сторонам, проверяя, не слишком ли очевидно, что я ухожу первой. Подносы с выпечкой так и остались практически не тронутыми. На противоположной стороне стола с угощениями какая-то женщина подбирает и незаметно кладет в рот отслоившиеся от круассанов кусочки, ее губы испачканы крошками.

Я останавливаюсь и завороженно смотрю на этого смелого человека, готового на глазах у всех сдаться под натиском собственного голода. Женщина ловит на себе мой взгляд и улыбается. Я краснею и отворачиваюсь. С другого конца зала доносится резкий смех, от звука которого я вздрагиваю и вспоминаю, что надо срочно бежать.

Уже практически в дверях меня настигает возмущенный возглас Джессики:

– Ты еще не заплатила!

– О, извини, я не поняла… – бормочу я. – Сейчас. Пятерки хватит?

Порывшись в сумке, я достаю помятую купюру.

С надменным выражением лица Джессика смотрит на протянутые мной деньги, а затем говорит сквозь зубы:

– Тридцать фунтов, пожалуйста.

– Сколько-сколько? – Мои глаза округляются от удивления.

– Тридцать фунтов. Нам нужно покрыть стоимость всей этой выпечки.

– Но никто ведь ничего не ел… – растерянно говорю я.

И, снова порывшись в сумке, нахожу еще несколько купюр, которые сую в руку Джессики. Я поворачиваюсь, чтобы уже наконец уйти, но в этот момент мой взгляд снова замечает все эти горы несъеденных пирожных. И, прежде чем я успеваю подавить в себе этот внезапный порыв жадности, я беру салфетку и наполняю ее круассанами и шоколадными булочками. Я слышу, как женщины перешептываются вокруг меня. Но с меня довольно! Заплатить тридцать фунтов и оставить всю эту великолепную выпечку тут в кафе – это уже слишком! И я, черт возьми, возьму хоть что-нибудь с собой.

– Боже мой, – произносит кто-то позади меня.

– Что это ты себе позволяешь? – вопрошает Джессика возмущенным тоном.

– Беру несколько пирожных, за которые только что заплатила, – говорю я, гордо поднимая голову. – Это что, запрещено?

– Ну… нет… Но это довольно необычно. Никто ничего подобного никогда не… – Слова Джессики затихают на половине фразы. – Джулия! Джулия! Эта новая мама хочет взять с собой остатки еды.

– Взять с собой? Остатки еды? – не веря своим ушам, переспрашивает Джулия, подняв от удивления брови. – Прошу прощения…

Она смотрит на меня с презрением. Я, вцепившись в свою салфетку с выпечкой, твердо выдерживаю ее испытующий взгляд. Через мгновение Джулия отворачивается, горделиво взмахнув волосами.

– Обычно, – надменно заявляет она, – наши остатки отдают в приют для бездомных. Разумеется, они всегда чрезвычайно нам благодарны. Но, возможно, ты действительно нуждаешься в этом больше.

– Я просто не хочу, чтобы вся эта выпечка пропала даром, – оправдываюсь я. – У меня и в мыслях не было причинять вам какие-то неприятности.

– Что ты, что ты… Никаких неприятностей. Вот, у меня есть пакет. Я сейчас вытряхну из него все свои бумаги. Тебе необходимо взять больше…

И с этими словами Джулия берет свой украшенный дизайнерскими лейблами пакет и высыпает все его содержимое на стол. А затем горстями начинает сгребать пирожные, круассаны, булочки и засовывать их в его вместительную глубину. Она опустошает все подносы на столе, наполняя пакет до краев, и вскоре содержимое начинает вываливаться через край. И когда кажется, что он вот-вот лопнет, она с улыбкой протягивает его мне:

– Вот. Это должно поддержать тебя какое-то время.

Я улыбаюсь ей в ответ, но чувствую, как краска приливает к моему лицу. Кивнув в знак благодарности, я протягиваю руку, чтобы взять пакет, и как ни в чем не бывало собираюсь уходить. Из дальнего угла зала раздается взрыв смеха, который, однако, быстро смолкает. Когда я берусь за ручку пакета, мои пальцы случайно касаются руки Джулии. Мои нервы так напряжены, что я рефлекторно отдергиваю ладонь, словно от кипятка, и отшатываюсь назад. Содержимое пакета рассыпается по всему полу.

На мгновение кажется, что время остановилось. Мы с Джулией стоим над рассыпанной горой свежей выпечки. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но из него вырывается лишь какое-то бессвязное заикание. Не оборачиваясь и не глядя себе под ноги, я убегаю прочь прямо по разбросанной по полу еде, все еще сжимая в руках салфетку с круассанами.

Только выйдя на улицу, я замечаю, что к одному из каблуков моих туфель прилепился огромный кусок булочки. Я усиленно пытаюсь оттереть его о бордюр. Но толстый слой шоколада размазался и накрепко застрял между подошвой и каблуком, не поддаваясь никакой очистке.