Текст книги "Вода и пламень"

Зигзаги
в Красном море

В порту мы провели целый день, забрали пресную воду, продовольствие и мазут – все пока что по более скромным ценам, чем в Джидде. Экипаж, получивший увольнительную на берег, прошлепал в сандалиях мимо витрин магазинов. Ряды консервов, шоколада и печенья, рубашки «фантазия», галстуки и шлемы, проигрыватели, радиоприемники, пластинки и романы в цветастых картонных переплетах. Заглянули на местный рынок, помещавшийся в ангарах, достойных Дюнкерка или Ливерпуля. Улица в конце города разом обрывалась, уступая место широкой пустынной равнине, над которой дрожал перегретый воздух. Полюбовались силуэтами далеких гор и вернулись в порт. Увольнительная завершилась порцией виски на террасе скучного отеля… Потом все поднялись на борт.

Из Порт-Судана, скользя между барьерным рифом и берегом, судно двинулось к югу, миновало острова Суакин и на уровне 19-й параллели повернуло в море, взяв курс на Аравию. Мы хотели взять еще один профиль, параллельный первому, чтобы подтвердить направление рифта и вычертить точную карту дна.

Капитан на самом малом вывел «Калипсо» из узкого прохода, и судно пошло по глубокому проливу между коралловыми скоплениями. Видимость была хорошей, солнце все время светило в спину, и часам к пяти пополудни мы достигли так называемого Зеленого рифа – одного из редких атоллов в этой части земного шара. Это овальное кольцо площадью пять на три километра образовано ожерельем выступающих над поверхностью рифов. Кусто ввел корабль в протоку, и несколько кабельтовых мы шли по тихой лагуне, потом отдали якорь и провели ряд разведочных погружений.

До дна здесь было 23 метра – средняя глубина лагуны, показанная эхолотом. Дно было ровное и покрыто густым слоем беловатого кораллового ила, поднимавшегося облаком, едва его касались руками. На атоллах Тихого океана глубина тоже колеблется от 23 до 40 метров – любопытное сходство.

Мы не стали задерживаться на атолле, дабы успеть выбраться из опасной зоны до наступления темноты. В шесть часов лот показал, что дно резко нырнуло вниз – с 60 до 400 метров: кончилось континентальное плато. В отличие от других морей мира, где континентальный шельф спускается с наклоном около 5 градусов, здесь, в Красном море, угол наклона достигал 90°!

Плавание обещало быть спокойным, поэтому капитан, задав курс на всю ночь, спустился к остальным в кубрик. Можно было мирно спать, если, конечно, не интересоваться любопытной щелью на «главной улице» моря. Как обычно, я стоял на крыле мостика, рассеянно прислушиваясь к пощелкиваниям прибора, ожидая, когда начнутся ступеньки. Самочувствие было прекрасное: я только что проглотил прописанную мне дозу лекарства против морской болезни, а море лежало маслянисто-неподвижное… После угнетающей дневной жары ночной бриз ласкал щеки, обдавая свежестью. Судно на полной скорости неслось по черной едва колыхавшейся воде.

Неожиданно эхолот сбился с обычно размеренного ритма и зачастил с такой быстротой, что, казалось, в рубке застрочил пулемет… Саут рванул рукоятку с «полного вперед» на «стоп» и взялся за штурвал. Я отключил автомат и, протопав три ступеньки вниз, очутился возле глубомера. Было от чего раскрыть рот! Дно вздыбилось вдруг до трех сажений, а судно по инерции еще продолжало двигаться! От верхушки рифа до киля было едва несколько футов.

Капитан взлетел на мостик.

– Что происходит?

– Две сажени…

Кусто склонился над циферблатом.

– Невероятно…

И тем не менее это было так: в месте, где официальная морская карта указывала глубину 129 метров, торчал «гвоздь». Днем Кусто обошел бы его с привычной легкостью, но сейчас вокруг была черная ночь…

– Пять саженей!

«Калипсо» не успел остановиться, как риф кончился: в десяти метрах дальше дно опустилось до 30 саженей. Что делать? Ждать, пока рассветет, опасно: зыбь могла снести нас на риф, чей выступ вполне способен пропороть корпус.

– Вперед на самом малом! – скомандовал Кусто.

Мы тихонько двинулись вперед; Саут у руля, Кусто рядом с ним, двое людей у эхолота, остальные – на носу, свесившись через борт и вглядываясь в темную воду. Дно углублялось. Вскоре оно опустилось на 400 метров и потянулось ровной линией…

Минут десять мы ползли на ощупь, потом Кусто отдал команду: «Средний вперед!», а еще через несколько минут винты заработали на полную мощность. У всех будто гора свалилась с плеч. Люди медленно, как всегда после пережитого волнения, полезли вниз, в кубрик. Капитан, успокоившись, тоже наконец оставил пост.

И в тот же миг из глубины вынырнул еще один «гвоздь»! Прибор в отчаянии затарахтел: один метр, всего один метр под килем…

Все повторилось сначала, только на сей раз моряки и ученые еще быстрее вытряхнулись из кубрика. Страшно было смотреть, как на ленте прибора точка за точкой вырисовывался коралловый риф, едва-едва не касавшийся киля. Жуткое бессилие охватывает людей, когда судно помимо их воли несет на выступ, который неминуемо должен его вспороть…

Как в добрые времена парусного флота, матрос на носу, свесившись через борт, мерил линем глубину (импульс эхолота посылался из середины корпуса, так что предупреждение могло прийти слишком поздно). Мы двигались, словно подчиняясь его выкрикам:

– Две сажени!.. Две сажени!.. Две с половиной!.. Две! Потом с нотками радости:

– Четыре сажени!.. Шесть саженей!.. Семь!.. Дна нет! Прибор в штурманской рубке показывал, что откос действительно резко уходил вниз.

Короткое время спустя мы опять набрали скорость, но капитан и его помощники не уходили с мостика. И правильно, потому что мы еще трижды проходили над неотмеченными рифами и трижды переживали сильное волнение.

Казалось, над ровным дном, тянувшимся на глубине 400 метров, выступали четыре циклопических клавиша…

Только после полуночи, когда откос опустился до 600 метров, Кусто поверил карте и отправился спать.

Что думать об этих «печных трубах», самым неожиданным образом торчащих посреди ровного дна? На обеих платформах у берегов Красного моря их довольно много. По всей видимости, до того как гигантский разлом, отделявший Аравию от Африки, заполнился морем, здесь была довольно ровная долина. Лишь кое-где на ней поднимались холмы высотой от нескольких десятков до нескольких сотен метров. Когда вода через Баб-эль-Мандебский пролив начала заливать впадину, она не сразу покрыла эти холмы. На выступавших вершинах устроили свои колонии полипы. Постепенно коралловые конструкции погружались все ниже и ниже, но мадрепоры сражались за жизнь, надстраивая все новые и новые этажи: ведь они могут существовать лишь близко к поверхности. Тысячелетиями полипы упрямо возводили небоскребы, вернее, морескребы, вытягивая их на сотни метров вверх…

Остаток пути прошел без происшествий. Рисунок дна был почти в точности похож на предыдущий: легко прослеживались и трещина и ступеньки. На этой основе можно было набросать подлинную блок-диаграмму грабена, как если бы он лежал под открытым небом. Мне очень хотелось спуститься еще километров на сорок к югу и произвести еще один поперечный замер, но время поджимало, Кусто и так уже нервничал. Надо было сворачивать лагерь на Абу-Латте и возвращаться в Европу.

Я попросил капитана на обратном пути пройти зигзагами с востока на запад и с запада на восток через Красное море, чтобы получить более полную картину дна – документ, бесценный для будущих плаваний. Увы, этому тоже было не суждено осуществиться. Капитан согласился менять курс, но линии промеров шли под слишком большим углом к поперечной трещине моря, искажая картину.

Несколько раз мы останавливались у африканского и азиатского берегов, в частности возле острова Зебергеда. «Калипсо» готовился к возвращению.

Последнее погружение… В паре с Нестеровым я прощался с волшебным миром безмолвия. Миновав красочную феерию верхних десяти саженей, где вслед нам махали нежными венчиками коричневые водоросли, мы устремились вниз вдоль крутой стены. Вскоре серебристая поверхность скрылась из виду, стена оголилась, и мы остались одни. Очень хотелось добраться до дна или хотя бы подольше пробыть здесь, в туманном царстве больших глубин, вобрать в себя зрелище, которое не увидишь больше нигде… Увы, мой спутник плохо реагировал на растущее давление. С шестидесяти метров уже он хотел возвращаться, но уступил мне и опустился еще немного. Я все же стремительно летел, когда он вдруг почувствовал приближение наркоза и, усилием воли сбросив с себя оцепенение, повернул назад…

Я последовал за ним к солнцу.

Центральная Африка

От моря до вершины,

Где чахнет зелень древа,

Природы волшебство

Не меряй общей мерой.

Робер Вивье

Духи вулканов

Неожиданный профиль дна в Красном море отличался от обычной картины сбросовых долин и лишь подкрепил гипотезу о возможности образования грабена в результате растяжения земной коры. Дело в том, что по вопросу о происхождении трещин идет спор между сторонниками растяжения и сторонниками сжатия. На Земле существуют обе формы рифтов: тонкий панцирь, покрывающий нашу планету, расползался под воздействием как сжимающих, так и растягивающих сил. Достаточно затем как следует поработать эрозии, чтобы географически результат вышел одинаковым в обоих случаях.

По законам механики относительно узкая трещина вряд ли способна образоваться как следствие сжатия. Силы сжатия должны вдавливать центральный блок все глубже и глубже. Зато при растяжении (вне зависимости от его причин) получается именно такая узкая щель. Казалось бы, сторонники этой гипотезы должны были давно одержать верх. Между тем она не дает достаточно убедительного объяснения механизму возникновения так называемых горстов на краю грабена Великих Африканских озер; примером их может служить массив Рувензори, превышающий пять тысяч метров.

Возможно, читатель спросит: «А зачем вообще выяснять причины происхождения грабенов? Что это дает?»

Дает… Чудесное слово, низведенное сейчас до утилитарного смысла и оправдывающее усилия, при которых человек подчас жертвует жизнью, только в том случае, если эти усилия преследуют «полезную» цель – открытие залежей ископаемых, источников энергии, новых рынков. Если же они служат научной идее, не имеющей немедленной «отдачи», эти усилия вызывают недоумение, а подчас и возмущение… Меркантильное отношение к поиску еще больше выросло после второй мировой войны. Сколько раз приходилось мне слышать: «А что это дает?» – по поводу астрономии, альпинизма или спелеологии. Так и хочется на это крикнуть: «А ничего!» Те, кто не способен оценить усилие, риск и самопожертвование во имя отвлеченной красоты и познания, пусть и дальше занимаются подсчетами, что выгодно, а что невыгодно. Их не убедишь…

Узнать, как образовались грабены, в результате ли сжатия гигантских тисков или провала свода, вспученного бог весть какими внутренними силами; в результате ли подвижки плит земной коры («дрейфа континентов»), покоящихся на вязкой магме, или разлома экваториальной полосы, лопнувшей, словно перезрелый помидор под давлением миллиардов тонн льда, накопленного на обоих полюсах во время «пика» оледенения, – все это на первый взгляд не дает никакой выгоды, во всяком случае в данный момент. Тем не менее чисто научная любознательность, толкавшая геологов и натуралистов на исследование сбросовых долин, уже сейчас принесла конкретную пользу, например: начаты весьма рентабельные разработки поразительных «айсбергов» углекислого натрия на озере Магади в Большом Кенийском рифте. Эти образования настолько мощны, что по ним от берега к карьеру ходят тяжелые грузовики.

Или, скажем, вулканические фумаролы под антиклинальными вздутиями поверхностных слоев в различных точках рифта – это ведь замечательные природные резервуары пара под высоким давлением. Вполне возможно, что через несколько лет «красный уголь» будет числиться среди главных источников промышленной энергии на планете: ведь запасы его практически неисчерпаемы. А сколько еще сокровищ обнаружится в сбросовых долинах!..

Мои намерения, однако, были чисто платонические – хотелось посмотреть, прослеживается ли структура разломов, параллельная той, что мы видели в Красном море, под слоем осадочных пород и лав больших рифтов. Поэтому я был рад, когда в 1953 году мне представилась возможность вернуться в Центральную Африку.

Маршрут должен был пролегать от Танганьики до Эфиопии по гигантской депрессии, утыканной вулканами. Я приобрел надежный вездеход и солидный запас медикаментов на случай, если понадобится помощь двум-трем членам экспедиции, а также местным жителям, которые будут нас сопровождать; накупил кучу фотопленки, дабы запечатлеть все интересное в пути; приобрел несколько новых приборов, в том числе портативный спектрограф, магнитофон на батарейках и акваланг. У своего старого друга Луи Тормоза – профессионального горного гида и инструктора по лыжам – я спросил, не привлекут ли его озера, кратеры и пустыни настолько, чтобы пропустить один альпийский сезон. Узнав о том, что нам предстоит забраться в малоизвестные дебри Африканского континента, этот молчаливый кряжистый парень, взращенный горными ветрами и обожженный солнцем, расплылся в широкой улыбке:

– Старик, можешь рассчитывать на меня!

Его карие глаза так и лучились…

По прибытии в Гому, маленький городок на живописном берегу озера Киву, я с удовольствием узнал, что группа ученых обнаружила недавно на дне озера источник энергии. Новое доказательство экономической выгоды изучения сбросовых долин! Экспериментальным путем была подтверждена правильность гипотезы, высказанной еще пять лет назад одним из участников экспедиции – химиком Жаном Кюффератом.

Анализируя пробы со дна озера, Кюфферат обратил внимание на исключительную насыщенность воды газами, в частности сероводородом, углекислым ангидритом и метаном. В дальнейшем оказалось, что содержание газов и плотность воды резко менялись на глубине 250 метров. В озере прослеживались два слоя плотности. Верхний, образованный дождевыми водами, был относительно чистый. Нижний соприкасался с обширными лавовыми полями и насыщался газами, отсюда и высокая плотность; давление 250-метровой толщи верхнего слоя заставляло газы растворяться в воде.

Открытие привело Кюфферата и Крапара, возглавлявших гидрологическую миссию на Великих озерах, к заключению, что нижние плотные страты не подвержены действию течений. В озере Киву, покоящемся как бы в громадной выемке между крутыми берегами, нижний слой оставался неприкосновенным для циркуляции: он имеет слишком высокую плотность и находится под спудом верхнего слоя, который давит на него с силой 25–30 килограммов на квадратный сантиметр. За тысячелетия придонные воды обогатились невероятным количеством газов (как вулканических, так и порожденных разложением органических веществ). Если давление изменить, растворенные в воде газы начнут подниматься вверх. Кюфферату пришла в голову мысль попробовать опустить в озеро трубу и выкачать немного воды с глубины; газы должны выходить, как в откупоренной бутылке шампанского или пива. Более того, качать придется только в начальной стадии, а затем процесс под действием внутреннего давления продолжится сам по себе, успевай только собирать газы!

Я встретил ученых в тот момент, когда они только что испытали свою систему. Оба счастливо улыбались, были в прекрасном настроении, но, едва речь заходила о результатах, разом проявляли сдержанность. Дело в том, что директор фирмы в далеком Брюсселе обязал их хранить все в строжайшей тайне. Лишь много времени спустя я сумел получить от них интересовавшие меня подробности. А тогда, в Гоме, мне пришлось выуживать сведения из Бруно, симпатичного африканца, служившего капитаном на их исследовательском судне. Бруно все еще не мог отделаться от увиденного!

– Спустили в озеро пластмассовую трубу, метров пятьсот в ней было, – рассказывал он. – Потом начали качать. Потом отключили насос, но вода продолжала сама бить из трубы… А вонь была, месье, не могу вам передать!..

Конголезцы, как правило, терпимы к запахам. Так что, уж если Бруно жаловался на запах тухлых яиц, не оставалось никаких сомнений – налицо характернейший признак сероводорода!

– А уж рады они были, – продолжал Бруно, – так рады, что обливали друг друга этой водой. Как из шланга, месье…

В Европе всемогущий Директор считал их невоздержанными утопистами. Несколько месяцев спустя ему пришлось признать, что они совершили открытие исключительной важности. В этой области, по величине равной Бургундии, начинала развиваться горнорудная промышленность, строились заводы по переработке сельскохозяйственного сырья. Проблема энергетики сразу же встала очень остро. Проекты постройки плотин для гидростанций наталкивались на большие трудности геологического порядка; горючее, доставляемое с океанского побережья, обходилось баснословно дорого, угля не было, а пригодной древесины крайне мало… Неожиданный источник энергии – природный газ – был просто даром провидения! И источник – резервуар площадью в четыреста квадратных километров и толщиной 250 метров, то есть объемом в сто кубических километров. Если принять за основу такой же объем метана – а цифра явно заниженная, – получалось более ста миллиардов кубических метров газа! К тому же источник практически неисчерпаем, поскольку по мере дегазации в нижних слоях вновь будет накапливаться метан. Вдоль пятисоткилометровой береговой линии на этом горючем смогут работать несколько электростанций.

Подобное стечение обстоятельств может возникнуть лишь в зоне сброса: глубины выемки там обеспечивает достаточно высокое давление на дно; лавы и фумаролы близких активно действующих вулканов насыщают глубинные воды растворами минеральных солей, а следовательно, создают важную стратификацию слоев, не смешиваемых течениями; наконец, не забудем о богатом содержании органических веществ, которые при разложении выделяют горючий метан…

Нетерпение уже снедало нас, но перед дальней дорогой мне очень хотелось еще раз взглянуть на активный кратер вулкана Ньирагонго, чей двухкилометровый силуэт возвышается над городком Гома. Четырехсотметровый колодец с озером расплавленной лавы не выходил из головы. Тут, правда, были технические трудности, и немалые, но игра стоила свеч.

На всей Земле был лишь еще один кратер с озером живой лавы – вулкан Килауэа на Гавайских островах, где лет сорок назад американцы оборудовали вулканологическую обсерваторию. Увы, к нынешнему времени озеро успело застыть. А в Бельгийском Конго?[11]11
  После провозглашения в 1960 году независимости – Республика Конго, с 1971 года – Республика Заир. – Прим. ред.


[Закрыть] В Бельгийском Конго вулканам не повезло: они оказались на территории национального парка…

Национальные парки существуют во многих странах, но там ответственные лица прилагают все свои усилия, старания и заботы, чтобы эти заповедники служили сохранению флоры, фауны и исторических памятников. Туда открыт доступ ученым – кто же лучше сумеет сделать сокровища достоянием народа, кто поможет сохранить доставшееся наследие!

В Конго случилось иначе. По чьему-то злому умыслу национальные парки попали в ведение высокопоставленного колониального чиновника с чванливым нравом. Действуя абсолютно бесконтрольно, он вдруг решил, что заповедники – его вотчина, а вовсе не общественное достояние.

Отныне не могло быть и речи о том, чтобы, заплатив немалые деньги за вход, сделать хоть шаг без сопровождения надсмотрщика. Упаси бог ботанику или геологу унести отсюда малейший образец! Все зависело от прихоти «хозяина»… Словом, в пределах парка царила атмосфера прусской казармы, где не допускалось ни малейших отклонений от «устава».

Исключения делались для немногих фаворитов, которым дозволялось отклоняться от установленного маршрута и гулять по имению, с тем чтобы затем разносить по свету хвалу сатрапу.

Ничего удивительного, что в подобных условиях Ньирагонго, имевший несчастье стоять на территории парка, пребывал в отличие от Килауэа неведомой землей. До 1948 года, когда нам впервые удалось заглянуть туда (что навлекло на нас громы и молнии всемогущего владыки), никто и не знал, что в его кратере находится единственное в мире озеро расплавленного базальта! С тех пор на вулкан было наложено табу.

После первого визита пять лет назад к краю гигантского котла я думал лишь о том, как бы вернуться туда. Мне хотелось не просто еще раз взглянуть на дивное зрелище; в мечтах мне рисовалось, как я беру пробы для последующего анализа и провожу серию спектрограмм бурлящей лавы.

В этом районе наблюдалось крайне интересное явление. По соседству здесь стоят два действующих вулкана – Ньирагонго и Ньямлагира, причем начинают действовать они то одновременно, то порознь. Питает ли их один очаг или каждый связан со своим резервуаром? Существует ли подземный канал между двумя конусами?… Пять лет назад, когда я изучал извержение паразитного конуса Ньямлагиры, мне показалось, что вулканы не зависимы друг от друга. Анализ лав из кратеров позволил бы прояснить картину. Но взятие проб из Ньямлагиры было несложным долом, а вот в Ньирагонго надо было опускаться достаточно глубоко.

Базальты Ньира существенно отличаются от базальтов Ньямы. Подобная вещь склоняла к мысли, что глубинные резервуары обоих вулканов различны. Но без анализа образцов сегодняшней лавы из кратера Ньирагонго нельзя было сделать окончательного вывода. Оставался единственный способ – сходить за материалом в Ньирагонго и сравнить его с пробами Ньямлагиры.

Внешне все вырисовывалось просто: найти носильщиков, добраться до кратера (3500 метров над уровнем моря), спуститься в него, проделать необходимые замеры, взять пробы и вернуться назад. Так по крайней мере это выглядело бы в любом другом месте земного шара, но… Именно в этот момент я узнал, что вулканологу, приехавшему сюда после успешных экспедиций в Соединенных Штатах, на Гавайях и в Японии, не удалось получить, несмотря на долгие и хитроумные демарши, разрешение посетить – в сопровождении охранников – спящий кратер Ньямлагиры. Ни о чем другом он даже не просил. Можно представить себе, как была бы воспринята просьба о восхождении на Ньирагонго. Надо было либо отказаться от затеи, либо, улучив момент, как-то одолеть препоны, воздвигнутые самодуром…

Подготовка к операции прошла без сучка, без задоринки. Раздобыли четыреста метров тонкого стального троса для спуска снаряжения в кратер. Приборы, поклажу и продовольствие разложили в холщовые мешки по пятнадцати килограммов в каждом. Больше класть было нельзя, поскольку подъем предстоял крутой, а местные носильщики далеко не геркулесы.

В один из дней я встретился с давно живущей здесь знакомой француженкой по имени Брижитта.

– Ко мне пришел старый вождь Камузинзи, – сказала она, – просит кое-что из лекарств. Думаю, вам будет интересно поговорить с ним о вулканах.

Старик сидел на траве возле самой воды, попыхивая в ладони крохотной носогрейкой. Возраст местных жителей определить трудно: лица их очень рано покрываются морщинами. Но вождь показался мне действительно старым: его проволочная шевелюра была совсем седой, равно как и тощая бородка. Он сидел на корточках, расправив потертую бумазейную пагне,[12]12
  Длинная до пят юбка, которую носят мужчины и женщины.


[Закрыть] смежив веки, погруженный в думу. Рядом также молча сидели двое юношей с трубками. Все трое рельефно вырисовывались на лазурном фоне казавшегося безбрежным озера. Дожди кончились уже несколько недель назад, и над озером, как всегда в сухой сезон, повисла водяная пыль, скрадывавшая видимость в одном-двух лье. Не было ни противоположного берега, ни гор. Вода и небо.

– Расскажи нам о вулканах, Камузинзи, – испросила Брижитта. – Мы сможем туда добраться?

Вождь помолчал, медленно вытянул изо рта трубку и обронил:

– Огненные горы – наши.

Он говорил на смеси кисуахили с киньяруанда, которую разбирала одна лишь Брижитта.

– Белые люди запрещают нам ходить туда. Но после смерти мы все равно окажемся там.

– После смерти?

– Хо-о… Мы, черные люди, уходим туда после смерти. Белые нет. Баньяруанда и ватусси – в Ньирагонго, а бахунде, батокаиджву и букаву – в Ньямлагиру.

– А что делают мертвые в вулканах, Камузинзи?

– Живут там. Мужчины и женщины. Ждут своих вождей.

– И работают?

– Нет, они не ходят в поле, не ловят рыбу, не охотятся. Но они подчиняются своим вождям.

– А что они едят там, Камузинзи?

– Хо-о… А что ест сейчас твоя тень? Разве теням нужна еда? Хо-о…

– А откуда огонь в вулкане?

– Огонь? Его разводят там кимвали (духи). Вождь приказывает им, они начинают раздувать пламя, и от этого загораются деревья, трава, камни…

– Значит, извержениями командуют умершие вожди?

– Да. Если сильно осерчают на что-нибудь. Нугамбва в свое время повелел сделать большо-о-о-й огонь… Он рассердился, что после его смерти балиоко заняли его земли, взяли рабов и весь урожай.

– Ну, а еще?

– Каждый раз, как умирает большой вождь, из вулкана выходит огонь. И чем больше вождь, тем больше огонь.

– А кто извергается сильнее?

– Ньямлагира, потому что он муж Ньирагонго. Ньирагонго жена Ньямлагиры. А Ньямлагира был большой, очень большой вождь давным-давно. Ньирагонго была ему…

Он смолк и погрузился в глубокую думу, словно вспоминая о величии своих предшественников.

– Да, мы, вожди, умеем пускать огонь…

Внезапно он оживился:

– Вот когда умерла жена моего брата Изулу, был большой огонь! Это когда ба-алема были еще в Руанде.

– Извержение 1912 года, – шепнула мне Брижитта, – на Катерузи. А ба-алема – это немцы… Камузинзи, а что произошло в 1938-м?

– Тогда умер Мафуме, сын Ньямулизи из Моанга, вождя племени вашалимокото.

– Это не он похоронен в лесу на полуострове, у озера Мокото?

– Он самый. Его похоронили на священном полуострове, где лежат все вожди вашалимокото.

– А правду говорят, что туда никто не смеет войти?

– Правду. Человек утонет возле берега, если осмелится ступить туда. Это священный полуостров.

– А огонь 1948 года? – спросил я. Мне было любопытно выяснить, что послужило причиной извержения, занявшего в то время пять месяцев моей жизни и изменившего весь ее ход.

– Тогда-а-а, – раздумчиво протянул Камузинзи. – Шове выпустил огонь после смерти вождя Бикахе из Бвамбали… Гитуро – это когда умер Кайембе из Кишари… А последний раз – вождь каньяруанда из Тенге.

– Он же был тогда еще жив, – возразила Брижитта.

– Он не сразу отправился в вулкан, – отпарировал старик. – Он еще погулял сначала.

– Скажи, Камузинзи, а можно что-нибудь сделать, чтобы не было извержений?

– Хо-о… Ничем нельзя помешать огню. Но можно его умилостивить. Надо только нести дары кимвали и отдельно – вождю, который вызвал огонь. Коз, корову, помбе (банановое пиво)… Но когда я умру, будет ужасный огонь! Потому что я великий вождь, очень старый…

– Да, ты стар и мудр, – согласилась Брижитта. – Сколько тебе лет?

– О, я очень-очень стар… Никто не знает, сколько мне лет, такой я старый.

– Тебе сто лет, Камузинзи?

– Хо-о, – обижается вождь. – Сто лет! Мне давно уже триста.