Текст книги "Семя зла. Конопля"

– Имран, ты что, обкурился что ли?!

– А что… можешь присоединиться… – с улыбкой отвечает Имран.

– Нет, брат, и тебе не советую, зря это ты…

– Как хочешь, твоё дело… – хмыкает он. – А я сам решаю, что мне делать.

– Конечно, ты старше и должен знать, что это опасно…

– Да что ты!?

– В Махачкале случай был: один парень свою маму придушил за то, что не дала ему денег на наркотики, – оборвал паузу Курбан.

– Ты думаешь, я… – с обидой посмотрел Имран на брата.

– Извини, я не хотел тебя обижать, просто случай этот всплыл в памяти…

– Да, ладно, проехали… Это я так, решил побаловаться: навалилось всё… Не говори никому… – решил смягчить ситуацию Имран.

– Конечно, Имран, никому не скажу, – задумался Курбан и, вздохнув, добавил. – А что у тебя с Саидой, что не поделили? Красивая, образованная…

– Любовь!.. Любовь не поделили!.. – смеясь, перебил он его.

– Не понял… – в недоумении уставился Курбан на брата.

– Что тут понимать?! – хмыкнув, с усмешкой вставил Имран. – Так не надо, этак не надо… Спрашивается, а что ж ты замуж-то выходила?..

– Ты что, насиловал её?! – чуть не вскричал Курбан.

– Брат, ты о чём?! Она замуж за меня вышла, понимаешь, за-а-муж!..

– Ну-у… – Курбан хотел возразить, но Имран не дал ему высказаться:

– Что ну?! Жена должна слушаться мужа и делать то, что и как он скажет!..

– Может, помиритесь ещё: пойду к ним, поговорю… – вздохнул Курбан после небольшой паузы.

– Нет, брат, нет, не стоит… Скатертью дорога, – снова перебил он его.

– Значит, никак?

– Не вернётся она, гордая слишком… – усмехнулся Имран. – Она, понимаешь ли, человек, а не собака…

– Можно же и её понять.

– Я понимаю тех, кто понимает меня… – резко высказался Имран и добавил. – А не хочет понимать, надо заставить!..

– И ты решил её проучить?.. – вздохнул Курбан. – Нельзя так, Имран, надо уважать друг друга.

– Нет уж, братишка, извини. Равноправия нет, не было и не будет. Условия надо диктовать с первого дня!

– Я и не думал, что ты такой тиран…

– Я?! – ткнул пальцем себе в грудь Имран и, покачивая пальцем, усмехнулся. – Жизнь такова, брат.

– Я не спорить с тобой собирался, помочь тебе хотел, – Курбану не хотелось спорить со старшим братом.

– Спасибо и на слове, но плясать ни под чью дудку не намерен и не буду!.. – скривил губы Имран.

– Что ты сразу обижаешься, брат, мы ж не чужие с тобой…

– Извини, не знаю сам, что происходит, на нервах весь… – Имран не стал растягивать паузу.

– Может, в институте тебе восстановиться? – примирительно высказался Курбан.

– А кто работать будет, если все разбежимся? Родители одни не справятся.

– Тут ты прав: не подумал… – сказал Курбан, как бы извиняясь, и спохватился. – Ладно, пойду я на почту: мама попросила позвонить Зухре.

– А что… что-то случилось?.. – встревожился Имран.

– В последние дни её было не узнать, ушла в себя… замкнулась, как никогда.

– Разве?.. – успокоился Имран.

– Уехала как-то странно, ни с кем не попрощавшись, – вздохнул Курбан. – Может, заболела, или…

– Я не заметил, – перебил его Имран и улыбнулся, наверное, я слишком был занят собой, своими проблемами… Ах, да!.. Что же это я, – я же её утром видел, разговаривал! – щёлкнул он пальцами и уверенно добавил, сочиняя на ходу. – Ей срочно на работу надо было: телеграмму получила.

– А что ж ты молчал?! Мы тут переживаем за неё, может, обидел кто, не знаем, что и думать…

– Да как-то из головы вылетело, – нашёлся Имран. – Зухра на шестичасовой автобус опаздывала, будить никого не хотела… – Имран посмотрел на брата и продолжил выдумывать. – Посочувствовала мне, просила прощения, что уезжает так срочно. Сказала, что не сможет объяснить в двух словах, но надо… Видимо, была необходимость: даже родным не скажешь всего.

– Да, брат, тут ты прав.

– Зухра всегда умницей была, разберётся. Нам бы свои проблемы решить…

– Ну, тогда всё ясно… – вздохнул Курбан и улыбнулся. – Ты тоже молодец, никому не сказал.

– Виноват, навалилось всего за эти дни, голова кругом… – улыбнулся в ответ Имран.

– Пойду, родителей успокою, переживают они за племянницу… – обрадовался Курбан поводу прекратить этот спор с братом.

– Да, конечно, и пусть простят мне эту оплошность, – вздохнул с облегчением и Имран.

– Неуспели нарадоваться, и вот те на!.. Столько всего, и коту под хвост… Переживаешь, что так сложилось? – как бы Курбан не спешил, что-то его удерживало, и это было сильнее него.

– Не без этого. Потому и закурил… – радовался Имран, что всё обошлось.

– Наркотик не решение проблемы, а умножение…

– Поучаешь опять? – перебил его старший брат.

– Я же люблю тебя, брат… – заблестели глаза Курбана.

– Прости меня, Курбан, – вздохнул Имран после небольшой паузы. – Ладно, брат, иди.

– Да, странный ты какой-то сегодня… ты таким не был… – уходя, подумал Курбан.

– Ушёл… – облегчённо вздохнул Имран, оставшись один. – Думаю, он никому не скажет, – закурил он и задумался. Дым анаши сразу врезался ему в мозг, вызывая галлюцинации.

– Однако, ты подлец, Имран, – явилось перед глазами видение, как отражение в зеркале.

– Да, подлец… – вздрогнул Имран, – я знаю, знаю! – и часто задышал, комкая в кулаке папиросу, набитую анашой.

– Курбан прав: с анашой надо завязывать… – укорял его голос. – Ты уже теряешь контроль над собой.

– А может, застрелиться и не жить?! – громко и нервно закричал он.

– А что, тоже идея! – грустно отчеканил голос.

– Что?! Но… не будет меня – не станет и тебя… Нас не будет!

– Меня ты ещё там, в подвале, похоронил, когда в день свадьбы своей, Зухру, сестру двоюродную, изнасиловал, – чуть ли не зарыдал в нём голос.

– Так случилось!.. Говорю же, не хотел я!.. Чёрт попутал!.. – не сдавался Имран.

– А каково было ей? Тебе, конечно, по барабану… – продолжал наступать голос.

– Нет!.. Нет!! Что ты мучаешь меня?! – обеими руками закрылся Имран.

– Разве?.. Бедный, ты так страдал, что после глумился над своей женой. Не выдержав, и она сбежала от тебя… – голос не отставал от него.

– Я обкурился и не ведал, что творил!.. – защищался Имран. Косяк, уже успевший потухнуть, выпал из его рук.

– Браво! Наконец, ты начал оправдываться! Выходит, всему виной анаша?!

– Прости, подвёл я тебя… – вздохнул Имран, ощущая некую пустоту внутри.

– И не раз! И ради чего…

– Да сорвался я! – перебил он внутренний голос. – Что теперь, не жить что ли мне?!

– Сорвался?.. Мало, что мать о том узнала, что ты к анаше пристрастился, сестру унизил до смерти, жена от тебя сбежала, теперь и брат в курсе… – голос загонял его в тупик.

– Он никому не скажет!.. – оправдывал себя Имран. – Пора им на занятия возвращаться, сегодня уже…

– Ах, вот что тебя беспокоит: чтобы всё шло тихо-гладко и чтобы никто не мешал продолжать в том же духе…

– Нет, я…

– Да, Имран, да, слишком низко ты упал… Хватит ли сил подняться?

– Я не из слабых, и докажу это!..

– Ты в этом уверен?

– Да!

– Смотри, Имран, без меня не будет ни совести, ни стыда…

– Я найду выход!

– Ты на поводу у Шайтана, Имран.

– Мы ещё посмотрим кто кого!

– Имран, не поддавайся, душу спасай, тащи себя из ямы… Рви волосы на голове, но не сдавайся, пропадём мы иначе…

– О Аллах!.. Какой дурак!.. Что я натворил!.. – застонал Имран, почувствовав, как холод пронизывает его, сковывая всё тело. Ноги невольно подкосились. Имран повалился на кровать и зарыдал.

* * *

«Что прошлое, что будущее – мираж, жизнь – это только настоящее. Мелькнула мысль – и нет её, всё – сон. Я мыслю – я живу, а нет мысли – нет и жизни. А мысль – это Бог. Значит, я Бог?.. Ха-ха-ха! Я – Бог! Ха-ха-ха! Мне надо будет развить эту мысль, довести до идеи… Ха… Ха-ха! – рассуждал Имран за столом, записывая свои мысли в общую тетрадь, порядочно уже исписанную.

– И если Бог есть вечность, то вечным должен быть и человек, или сделаться таким, став Богом…» Захра возвращается с работы домой. Замедлив шаг возле двери в комнату сына, прислушивается. Хочет войти, но, не решившись, уходит. Через некоторое время возвращается и подслушивает, удивлённо пожимая плечами:

– Интересно, с кем это он там? – улыбается она.

– Весёлый такой! Неужели невестка вернулась?!

– Распахнув двери, входит в комнату. Мать и сын смотрят друг на друга. Она удивлена, увидев, что он один, а он слегка растерян. – Имран, сынок, ты с кем это тут? – мать смотрит по сторонам. – О религии что-то говорил. Я подумала…

– Что? Что ты подумала? О чём? – улыбается Имран. – Да ладно, мама, я сейчас уйду.

– Куда, сынок?

– Да куда-нибудь… Хотя, ты права, куда тут пойти? Аул, зажатый теснинами гор. Урожай конопли пока рано собирать, надо дать созреть ей до ноября хотя бы. Разве только на зайца пойти поохотиться, но скоро уже ночь…

– Ну почему, сынок, к друзьям бы сходил, пообщался бы с ними.

– Другие у них правила и интересы, мама, скучно мне с ними. Не друзья они мне…

– С каких это пор, сынок?..

– С этих…

– В кого ты такой необщительный, сынок? Невестка сбежала в слезах и слушать нас не стала… – вздыхает Захра. – Чем мы не угодили ей?

– Из разных миров мы с ней… Уровень не тот, мама, ей всё дико…

– Одиноко тебе, я же вижу… Поговорил бы с ней, вернул бы её, – стоит мать на своём. – Хорошая она девушка.

– Смотря для кого… – хмыкает Имран. – Несовременные они все, мама, отстали от жизни. Деревенщина, одним словом.

– Скучаешь по городу?

– С чего ты взяла? Ничего там хорошего. Хотя… – задумывается Имран и вздыхает. – Чужой я там.

– В университете бы тебе восстановиться, учёбу продолжить.

– А кто работать будет, если все возьмёмся за учёбу? Ахмед вот не захотел домой, в аспирантуру подался. Курбану ещё три года учиться, а Зульфия только поступила. Если я ещё уеду, то кто здесь останется? Мало ли работы по хозяйству? Куда вы без меня… – машет рукой Имран. – Нет, мама, я останусь с вами.

– Спасибо тебе, сын мой, помощник ты наш, – обнимает Захра сына. – Хорошо, что хоть ты рядом, но…

– Что, мама?

– У тебя должна быть своя жизнь, своя семья, свой уголок…

– Вы моя семья, мама.

– Да, конечно, но… – тяжко вздыхает Захра. – Больно мне, сынок, понимаешь, больно… – пускает она слезу. – Так хочется, чтобы у тебя всё было хорошо. Я же люблю тебя, сын мой. Я очень люблю тебя.

– Да знаю я, мама, знаю! – раздражённо кричит Имран.

– Сынок, что я такого сказала, чтобы… – глотая слезы, говорит мать, – чтобы ты так накричал на меня?

– Ну, хорошо, мама, – обнимает он её, – прости меня. Ну, прости…

– Вот видишь, сынок, не всё ладно с тобой… – недовольно вздыхает Захра и от обиды снова ворчит – И чем ты так не угодил жене своей, что она с нами и разговаривать не хочет… Ой, беда, беда…

– Жена должна подчиняться мужу во всём! Или я не прав? Ислам тоже подчёркивает это. С одной стороны, вы все вроде бы верующие, а по сути – слова расходятся с делами.

– Это верно. Я тоже подчиняюсь вашему отцу, но жена – тоже человек.

– Конечно, конечно, все мы люди, все мы человечки. Только вот беда-то в чём: душа и тело не всегда между собою ладят. И что делать, когда инстинкты тела берут вверх, да так, что душу затмевают? Я всё понимаю, мама, но ничего не могу с собой поделать. Так что ты прости меня.

– За что прощать-то тебя, сынок? – обнимает Захра сына. – Мне больно видеть, как ты страдаешь. Эх, Имран, Имран, мне так хочется, чтобы ты был счастлив! Я так люблю тебя!

– Знаешь, мама, что больше всего ломает человека? – вздохнул Имран и, отойдя к окну, продолжил. – Особенно в том возрасте, когда он пытается войти во взрослую жизнь и осмыслить её… Я не знаю, как тебе всё это объяснить. Понимаешь, мама, у меня тут, – стучит кулаком в грудь, – что-то происходит… – и, замолчав, тяжело вздыхает. – Будто ты – не ты, а сразу несколько разных людей в тебе, и не знаешь, кого из них слушаться…

– Не знаю, сын мой, я выросла в такой бедности, что самая желанная мечта была – поесть досыта. А теперь-то грех жаловаться: трудись, живи…

– Ну да!..

– Да, да, сынок, бедность – страшнее всего. Когда ты не можешь позволить себе…

– Нет, мама, нет!.. – нервно перебивает он её.

– А что же, сынок? Что может быть страшнее, чем ненакормленный ребёнок, когда он плачет, требуя…

– Страшнее, – снова перебивает он её, – когда тебя окружает неправда! Беда, мама моя, не в бедности, а в обмане и лжи, с чем сталкиваешься каждодневно!

– Сыночек мой, когда же было такое, чтобы мы лгали и обманывали? – удивляется мать. – Да мы…

– Ах, мама, мама, ничего-то ты не поняла. Причём тут вы?! Я о другом, мама, о стране в целом, что… – хмыкнув, машет рукой. – Хотя, что тебе говорить, когда для тебя только одно важно – твоя семья, а всё остальное – трын-трава. Чтобы дети были сыты и одеты, получили образование, а после пристроить их, где получше, посытнее.

– Да, конечно. О чём же ещё заботиться матери, как не о детях?

– А зачем, мама, зачем?! Какой смысл, если всё обман и нет будущего?

– Как зачем, сынок?.. Ты удивляешь меня. Чтобы жить, разумеется, чтобы…

– Жить? А зачем, для чего?

– Ради детей, ради внуков, ради их будущего…

– Твоя-то где жизнь, мама? В чём твоя судьба?

– Ну что ты, Имран, что ты говоришь, вы моя жизнь: ты, твои братья, сёстры твои. Разве этого мало?

– Да? Ты так думаешь? А я вот не могу найти ответ. Пройдёт время, каких-то сотни лет, а твои правнуки или праправнуки, может, и не вспомнят о тебе. Им будет безразлично, кто ты и что ты. Они тоже, как и ты, будут думать о своих детях, о будущем, которого нет. Так что дети, мама, не в моём плане…

– Сынок, у тебя плохое настроение, поэтому…

– Настроение, мама, ерунда! Главное – это мысли, они и задают ритм нашей жизни. Мысль, наверное, и есть жизнь. А идея и есть то значимое, что составляет и смысл и цель.

– Ты много читаешь, Имран, ты устал. Отдохнул бы!

– Да, мама, ты права, я очень устал. Но усталость эта моральная, а не физическая. Душа… душа покоя просит, а тело… – и, вздохнув, отвлечённо добавляет. – Пожалуй, мне не помешало бы прогуляться.

– Хорошо, сынок, прогуляйся, иди, а я ужин приготовлю. Живи проще и не увлекайся слишком этими непонятными книгами.

– Ну что ты, мама, книги – это бальзам для души, лекарство для ума.

– Любое лекарство – яд, если злоупотреблять им. Нас ещё родители наши учили…

– Умная мысль, мама, я это запомню, – обняв, целует её. – Философ ты у меня, философ. Вот от кого эта тяга во мне. Гены, мама, гены. Гены – это великая тайна, они, хотим мы того или нет, заставляют нас бороться с самим собой, чтобы выявить себя истинного. И скажу тебе, мама, я пока ещё на пути становления, в поисках своего «Я». Это нам кажется, что человек – нехитрое создание, а на самом деле не так всё и просто. В каждом из нас живут разные существа… И вот какое существо в нас победит, тем мы и становимся. Добрыми или злыми. А это, в свою очередь, определяет нашу жизнь, да и жизнь наших потомков, скорее всего. Ничто не проходит бесследно. Это такой трудный вопрос, что… – призадумывается Имран и, вздохнув, продолжает, – порой он сводит тебя с ума… Мыслей много, и надо свести их в одну идею… Одна жизнь, одна идея, один Бог…

– Честно говоря, сынок, я мало чего поняла, слишком умно всё это.

– Да тут и понимать нечего. Своей жизнью мы невольно определяем судьбу наших потомков. А в чём же вина этих людей, ещё и не родившихся? Зачем так? Я не согласен с этим, как не согласен и с тем, как сложилась моя жизнь, моя судьба.

– Что ты, Имран, судьба наша – в наших же руках. Наша жизнь…

– Если бы так… – вздыхает Имран, перебивая мать. – В том-то и дело, мама, что мы в этой жизни никто, и мало что зависит от нас. Какая-то страшная сила управляет нами. А мы, не задумываясь, подчиняемся ей. А я не хочу! Надо самому стать силой… И если Бог и есть сила непоколебимая, – надо стать Богом… Или… – продолжает он отвлечённо рассуждать вслух, – а может, ничего и не надо?.. Какой смысл?..

– Ну, зачем ты так говоришь, сын мой, у нас же всё хорошо, и мы ни в чём не нуждаемся. Зумруд замужем, Курбан и Зульфия в университете учатся, Ахмед – в аспирантуре. Да и ты закончил бы университет, если бы…

– Если бы не связался с плохой компанией, – усмехаясь, перебивает её Имран. – Ты это хотела сказать?

– Но это же так.

– Они мне глаза открыли, мама… – бросает он, и на какое-то время уходит в свои мысли. Встряхнув головой, продолжает. – Да ладно, мама, иди, папа скоро придёт. А я спать лягу да подумаю, как дальше жить. Устал я, мама, мне надо определиться… Я ещё не решил… – неопределённо заключает Имран, продолжая думать вслух. – Впереди долгая ночь…

– Да, да, сынок, полежи, подумай. Мы не будем мешать тебе.

– Спокойной ночи, мама, – выдавливает из себя улыбку. – Извини меня, если что…

– И тебе спокойной ночи, золотой ты наш… – смягчается мать. Хочет ещё что-то добавить, но, прикусив губу, молча уходит.

Утро. Имран, весело посвистывая, с улыбкой снимает со стены ружьё и, осмотрев, кладёт на кровать. Надевает пиджак и рассовывает в карманы несколько патронов.

– Вот сейчас ты, Имран, стал похож на себя, – радуется мать настроению сына.

– Ну, пожелай удачи мне, мама.

– Ты уже уходишь? – всполошилась мать. – Подожди, я хоть рюкзак соберу, – бежит она на кухню.

– Ничего лишнего! – кричит он вдогонку. – Кусочек хлеба, сыру и фляжку с водой! – И, подумав, добавляет. – Да ещё не забудь нож положить.

Оставшись один, Имран присаживается на кровать и, задумавшись, поглаживает ружьё. Прерывисто вздохнув, он проводит по лицу ладонями и тихо стонет. Закусив губу и снова вздохнув, раздувая ноздри, он бьёт кулаком по ладони. А потом грустно усмехается. С рюкзаком в руках из кухни выходит мать:

– Вот, кажется, ничего не забыла.

Закинув рюкзак за спину и повесив ружьё на плечо, Имран целует мать:

– Мама, пока, пошёл я, – улыбаясь, прощается он.

– Счастливо, сынок. И когда тебя ждать?

– Если подстрелю зайца, вернусь к обеду. А если медведь попадётся, и к ужину не успею, – обнимает он мать.

– Ладно, сынок, иди, – целует она его, радуясь, что у сына хорошее настроение.

– Я люблю тебя, мама, – оборачивается он, уходя.

– И я люблю тебя, сын мой, родной ты мой, очень тебя люблю, – вздыхает мать, провожая сына. – Я люблю тебя больше всех, – добавляет она, уходя на кухню.

* * *

Горы. Лес. Задумавшись, медленно, тяжело дыша, по лесной тропе взбирается на горы Имран. Он преодолевает уже пологий склон. И вдруг лес резко обрывается. Перед ним – поляна, засеянная от края до края коноплёй, которая только-только начала цвести. Вздрогнув, как будто встретил чудовище, Имран резко останавливается. Стиснув зубы, он делает несколько шагов к цветущим кустам и, судорожно коснувшись их рукой, зажмурившись, затягивает носом знакомый запах дурмана. По телу его пробегает дрожь, дыхание становится частым и прерывистым, кружится голова. Обхватив голову руками, он начинает всхлипывать: «О Аллах!.. Зачем? Зачем?! Не хочу-у!.. – Имран падает на колени и рыдает. Но через некоторое время он вскакивает на ноги и начинает смеяться. – Вот! Вот оно, семя зла! Нет, не дамся я тебе, я проклинаю тебя! Я уничтожу тебя! – срывает и топчет ногами несколько кустов. И вдруг, резко качнувшись, хватается за голову. – Нет! Н-нет! Иблис проклятый, не дамся я тебе! Не владеть тебе рассудком моим! – он начинает дрожать всем телом и, подняв кулаки, рычит, словно зверь. – Н-н-нет!..» – «Н-н-нет!..» – раздается эхом его вопль. Имран срывается с места и, словно раненый зверь, бежит в лес, ломая ветви деревьев и получая ссадины. Долго бежит, ничего не видя и не замечая, пока снова не оказывается возле поляны. Тяжело дыша, дико озирается по сторонам. И приходит в себя, когда в ноздри бьёт резкий дурманящий запах цветущей конопли. Он взбудораживает нутро, согревая душу… Стиснув зубы, Имран делает шаг навстречу знакомому запаху. Поляна и лес вдруг начинают кружиться. Дурманящий запах цветущего зелья опьяняет его, как вино, лишая рассудка. Снова он начинает метаться по зарослям конопли и не в силах что-либо предпринять смеётся и плачет, благословляя и проклиная… Он то падает, то кувыркается, бегая кругами по заветной поляне. Имран издаёт нечленораздельные звуки, похожие на вой волка, попавшего в капкан. Лишь изредка из этой страшной помеси рыдания и смеха выкристаллизовываются отдельные слова: «О Аллах!.. Зачем?.. Не-е хочу-у!..». Вскочив, качается, будто его толкнули, и падает. В глазах его темнеет, в голове становится жарко-жарко… Тишину леса сотрясает его звериный вопль: «Я не человек… не человек!.. Нет мне места на земле, тяжкий грех на мне… Лучше умереть, чем… Умереть!.. Это же так просто… так просто… А жить, как жить?.. – и, снова застонав, зажимает лицо ладонями. – Н-нет! Нет! Не хочу!.. – он дышит ртом, глаза его расширены. – Нет! Нет!! Нет!!! – сорвавшись с места, бежит в лес, громко разговаривая сам с собой».

Наконец, уставший, в изнеможении, глотая воздух ртом, останавливается, прислонившись к дереву, потом садится на землю и, устало уронив голову на грудь, засыпает. Просыпается, когда солнце уже закатилось. Открыв глаза, он отрешённо смотрит вокруг. В глазах пустота и боль: «О Аллах, не могу я больше, не могу!.. Нет сил больше так жить… – сняв со спины ружьё, задумчиво рассматривает его. После чего, прислонив ружьё к дереву, медленно сползает к земле по стволу. Тяжело вздохнув, бьёт кулаками землю. – Зачем… зачем ты родила меня?.. Зачем?.. – устало шепчет он и стонет. – Прости меня, мама, прости… – дрожащими руками берёт ружьё и, приставив дуло ниже подбородка, ставит палец на курок. И тут в глаза ему бьёт луч солнца, вздрогнув, он бросает ружьё в сторону»: – Ты что, Имран, что ты делаешь… опомнись?! – слышит он голос, как будто слева, за плечом кто-то заговорил с ним. – Посмотри, жизнь прекрасна, Имран!.. А ты что задумал? – Убить себя?! Что потом?.. Тебя не будет, Имран, а жизнь… жизнь будет продолжаться… Но без тебя, Имран!.. Ты посмотри, какая поляна за этим лесом… Сколько там конопли… Это же кайф какой! И ты хочешь оставить всё это другим?! Хочешь убить себя?! Ну, что, стреляй, давай, размозжи себе череп…

– Нет… нет… нет… – безумно повторяет он, зажимая лицо руками. – Я не хочу умирать, я хочу жить!..

– Правильно, Имран, зачем тебе умирать?.. – лучи солнца снова померкли, и лес тут же погрузился в мрачную тишину, будто на миг всё замерло. – Тебе страшно?.. А ты закури, Имран, страх пройдёт, и жизнь снова станет чудесной.

– Да, да… – дрожащими пальцами вытаскивает он папироску и закуривает. Несколько раз затянувшись, облегчённо вздыхает. По лицу расплывается улыбка, и он начинает смеяться. – Умереть?! – удивляется он. – Что за бред, я не хочу умирать!..

– Вот видишь, Имран, всё хорошо… И мне спокойно, – и тебе блажь, – Имрану показалось, что за спиной его прячется Шайтан. Он хотел обернуться, но боялся напугать его. И что если тот снова убежит, и он останется один? Нет, ему сейчас никак нельзя оставаться одному, а то… – А то, что, Имран? Боишься совести своей? Да? А-a, голос Хасава может в тебе проснуться, да?.. Не слушал бы ты его…

– И вправду, что я должен какого-то дурачка слушаться… Сестру соблазнил… Ну и что? Ничего же не случилось.

– Все люди братья и сёстры, Имран… – снова захихикал в нём голос Шайтана. – Она – женщина и должна дарить тебе радость… Разве не об этом твердит религия?.. Ты же философ, Имран, и должен понимать это.

– Да… И мне было хорошо с ней…

– А может… ей тоже понравилось… и тоже было хорошо… Может, она потому так поспешно и уехала, что испугалась своих чувств, которые ты в ней пробудил?

– А что, это вполне вероятно… возможно, так и есть…

– Ты сомневаешься в себе, Имран?

– Нет… нет! Конечно, нет! Просто она не могла мне это сказать!

– Разумеется! Это всё воспитание… Не надо никого слушать, только себя и тот голос, который дарит радость и наслаждение, а не страдания.

– Да, что же я раньше об этом не догадался?!

– Не надо слушать кого попало, и голос, который они пробуждают, это тупик, так ты свою работу никогда не закончишь. Хочешь что-то доказать, иди прямо, перешагивая через всё.

– Это всё Хасав виноват! Я убью его!

– Верно, Имран, – Шайтан взял его руку и провёл ей по лицу, протерев ему глаза. – Смотри, Имран, смотри, сколько красавиц жаждут тебя, стоят вереницей в очереди, они твои… Я оставлю тебя наедине с ними.

– Да… да… – прячась за деревья, перебегая от одного дерева к другому, Имрана манили к себе голые женщины, белые, стройные, одна красивее другой. Он часто задышал и в волнении пополз к ним, смеясь и протягивая руки то к одной, то к другой. И любая из них, на кого он смотрел, напоминала ему сестру двоюродную, Зухру. – Это же она!.. – устремлялся он к ней. Тут вдруг появился Хасав и начал их прогонять, крича и размахивая руками. – Нет, нет, что ты делаешь… уйди!.. – засуетился Имран. Но Хасав нагнал на женщин такого страха, что они исчезли вмиг, будто за деревьями притаились. Имран вскочил на ноги и стал смотреть, нет ли их за деревьями. Тут он заметил позабытое им ружьё и, схватив его, начал палить в Хасава. – Убью! Убью!..

* * *

Дом Исмаила. Захра хлопочет на кухне у газовой плиты. Она о чём-то задумалась и не замечает, как пришёл муж Исмаил и уже с минуту стоит за её спиной, с улыбкой наблюдая за ней. Он нежно обнимает жену. От неожиданности Захра вздрагивает и оборачивается:

– Ой, напугал же ты меня! Я и не заметила, как ты подкрался.

– Ты о чём-то задумалась, я вижу…

– Да вот, о жизни всё… – вздохнула Захра. – А что ты так поздно? Обед уже давно остыл… Я компот варила на вечер и кашу гречневую, сейчас и обед подогрею.

– Собрание у нас было. На пятом участке незаконно лес вырубили.

– Это как?

– Кто-то доложил нашему директору лесхоза, что так и так… – усмехается Исмаил. – А инспектор не поделился с директором, вот он и завелся, – смеётся Исмаил и, иронично подражая директору, продолжает. – «Я хочу раз и навсегда объяснить всем, что никому не позволю предпринимать какие-то незаконные действия. О чём и о ком мы говорим тут, пока обсуждать не будем. Пока! – насупившись и вытянув голову вперёд, Исмаил закладывает руки за спину, в точности, как это делал директор. – Дадим ему возможность исправиться… Но учтите, следующего раза не будет, – будем наказывать по всей строгости закона. Как я являюсь законом для вас, так и надо мной есть закон, которому я подчиняюсь. Так вот, чтобы завтра же каждый в отдельности положил передо мной отчёт о проделанной работе!» Вот как он был строг, – кивает головой Исмаил, копируя обиженного директора.

– И что, завтра снова ему деньги нести? Это же…

– Да нет, – смеётся Исмаил, обнимая жену. – Я-то перед ним уже отчитался. Так что не печалься, а накрывай на стол. Кажется, я и вправду проголодался. Пойду, умоюсь, – ласково проведя рукой по лицу жены, уходит в ванную. Захра накрывает стол. Вернувшись, он с любовью смотрит на жену. И вдруг, резко обняв ее, прижимает к себе и начинает ласкать:

– Нет, Исмаил, не надо, прошу тебя… – пытается высвободиться из его объятий Захра.

– Что с тобой, Захра? Мы разве не одни дома? Чего ты так напряжена? Я же соскучился по тебе… – он крепче сжимает жену в объятиях и целует её.

– Не могу я, понимаешь, плохо мне…

– В чём дело? Случилось что-то?

– Нет, но…

– Идём тогда в спальню, я… я хочу быть с тобой… – тянет он её за руку.

– Нет, Исмаил… Я не могу!.. Плохо мне… Душе моей тяжко что-то…

– С чего это?.. – отпускает он её.

– Не знаю… Но что-то тревожно с утра, – вздыхает Захра. – Как ушёл утром Имран, так я и стала беспокоиться, хотя вроде бы и причины нет. Но только, как сжался в груди комок, так и не отпускает. Как ни успокаиваю себя, всё без толку.

– И всё?! Ну, мать, нашла тревожиться из-за чего!

– Он обещал вернуться к обеду, но обед давно прошёл, а его всё нет.

– Да вернётся он, не хочет, наверное, с пустыми руками возвращаться, вот и задержался. Ты же знаешь, какой он, Захра.

– Может, ты и прав, Исмаил, но мне что-то не по себе, сердце всё щемит, щемит… – в очередной раз вздыхает она. – Не нахожу себе места. Он был как-то подозрительно весёлый и необычайно мягкий, добрый.

– Ты обедала? – хмурит брови Исмаил.

– Нет, – улыбается Захра. – Всё вас ждала…

– Вот и весь секрет! – ответно улыбается муж. – Проголодалась ты, потому и сердце щемит. Всё, садимся обедать…

Садятся за стол. Обедают. Исмаил о чём-то говорит, но Захра не слышит его. Наконец не выдержав и отодвинув блюдо от себя, она решается рассказать мужу всё, что знает о сыне:

– Понимаешь, Исмаил, с Имраном в последнее время происходит что-то странное. Вот уже несколько раз я замечала, что он иногда говорит сам с собой, то смеётся, то плачет, да так, что, слушая его, сердце сжимается.

– Что?! – Исмаил перестаёт жевать. – И давно ты это заметила?

– С весны ещё, но как-то не придавала этому значения, пока… – задумывается Захра.

– Ты говори, Захра, говори, расскажи мне всё.

– Вот и вчера, я хотела к нему зайти, но, услышав его голос, ушла. Через некоторое время вернулась и решилась войти. Я думала, что к нему кто-то пришёл, так как он громко с кем-то говорил и даже ругался, но, к моему удивлению, Имран был один. Я поговорила с ним и немного успокоилась. Хотя, как видишь, ненадолго, – грустно заключает Захра и подытоживает. – Мне кажется, что наш сын заболел, а чем я не знаю. Он много думает, но…

– Чего ж ты до сих пор молчала, Захра, не рассказывала мне обо всём? – волнуется теперь и Исмаил. – Хотя, – машет он рукой, – что теперь говорить об этом!..

– А что, ты тоже подумал, что он… – Захра уставилась на мужа, так и не высказав, что имела в виду.

– Похоже на то… – говорит Исмаил, почесав голову. – Я слышал, что многие после этого ведут себя так.

– Значит, так и есть, заболел наш сын, головой тронулся… О Аллах…

– Ты о чём это? – не понимает её Исмаил.

– Слишком много он читает, вот мозги его и сдвинулись… – печально заключает Захра. – Ой, горе-то какое!

– Дело не в книгах, Захра, – Исмаил поднимается и начинает беспокойно ходить по комнате. – Если б это было так, это не беда…

– А что… что ещё может быть? – ещё сильнее беспокоится Захра. – Ты подозреваешь что-то другое, да? Что, Исмаил?

– Боюсь, что он закурил эту гадость, анашу…

– Что?..

– То, что мы готовим для других, – грустно заключает Исмаил. – Верно сказано: не рой яму другим…

– Это опасно, да?

– Боюсь, что да, но не могу сказать, насколько… Я знаю, многие этим балуются, но…

– Но… с ним же ничего не будет?.. Он… – Захра в волнении перебирает пальцами.

– Не знаю, Захра, не знаю.

– О Аллах! Бедный наш Имран, золотой наш помощник. Если б не он, мы бы и не добились всего этого.

– А раньше… Мы столько лет готовили из конопли урбеч, продавая его за бесценок.

– Сейчас и возить-то товар никуда не надо, клиенты сами приезжают за ним на иномарках. Со всей России! Говорят, что даже в Москве анашу из нашей конопли считают лучше афганской и называют её «марчинкой», по имени аула нашего Марчи.