Текст книги "Мученики науки"

Гастон Тиссандье
Мученики науки

© Издательство «Сатисъ», оригинал-макет, редактирование, 2004

Гастон Тиссандье (1843–1899)

Глава первая
(Вместо введения)
Герои труда и мученики научного прогресса

Великими людьми я называю только тех, которые оказали великие услуги человечеству.

Вольтер

Науки и искусства в такой же степени, как и подвиги героев, составляют славу народов.

Лаканаль

С самого детства нам толкуют о завоевателях, которым народы обязаны всеми ужасами войны и в то же время ничего не говорят о скромных тружениках, обеспечивающих обществам возможность пользоваться материальными и духовными благами. Мы хорошо знаем, что Ксеркс сжег Афины, что Помпей и Цезарь пролили моря крови на полях Фарсала но нам почти ничего не известно о жизни Эвклида или Архимеда, открытия которых еще до сих пор встречают так много полезных приложений в повседневной жизни.

Однако, своей цивилизацией мы обязаны не полководцам и завоевателям, а этим великим работникам всех стран и всех времен. Они оставили нам в наследие вертоград, который возделывался ими в течении многих веков, – мы собираем плоды, семена которых впервые были брошены ими.

«Изо всех имен, которым посвящено общественное внимание, – говорит Жоффруа Сент-Илер, нет и, по истине, не может быть более славных, чем имена великих подвижников знания». Действительно, разве не имеют права на нашу признательность эти герои труда, эти ученые, эти исследователи, писатели, философы, завещавшие нам сокровища науки?

Сколько плодотворных поучительных указаний, сколько драгоценных примеров находим мы в истории их жизни, их борьбы с невзгодами, затраченных ими усилий!

Если мы желаем знать, как совершаются великие деяния, посмотрим, как работают эти люди, взглянем на их энергию и непреклонность, которую они обнаруживают.

Послушаем Ньютона, и он нам скажет, что он сделал свои открытия, «постоянно думая о них». Бюффон воскликнет: «гений – это терпение». Все повторят то же самое. Труд и настойчивость – их девиз.

«Время и терпение превращают тутовый лист в шелк», гласит индийская поговорка. Ньютон пятнадцать раз пересоставлял свою «Хронологию», прежде чем нашел ее удовлетворительною. Микеланджело трудился постоянно, наскоро ел и иногда вставал по ночам, чтобы приниматься за работу. В течение сорока лет Бюффон ежедневно проводил за письменным столом пять часов утром и пять часов вечером. Монтескьё, говоря об одном из своих произведений, сказал какому-то своему другу: «Вы прочтете эту книгу в несколько часов, но уверяю вас, что труд, которого она мне стоила, убелил мою голову сединами».

«Кто утверждает, что можно сделать что-нибудь без труда и заботы, – сказал Франклин, – тот развратитель».

Какова бы ни была цель, к достижению которой стремится человек, он не должен отдаваться всецело только работе ему еще нужно стараться одержать победу над трудностями, потому что препятствия всех родов заграждают ему путь. Что бы не предпринимал он, ему нужно выдержать борьбу за успех, за победу на арене жизненной битвы. А где борьба, там и опасность.

Если отважный путешественник устремится на завоевание новых стран и, переезжая через моря, через целые части света, станет расширять область географии, изучать фауну или флору отдаленных местностей, то перед ним восстанут бесчисленные опасности. На океане буря преградит ему путь, на суше люди и животные нападут на него, утомление и голод сделаются его спутниками. Он должен будет сражаться со всевозможными препятствиями.

Немало натуралистов, начиная с Плиния Старшего и кончая Виктором Жакмоном, пали жертвами желания вырвать у природы какую-нибудь новую истину. Смерть Плиния – это в некотором роде вечная история человека, подавляемого силою стихий. Великий наблюдатель, находясь в Мицене, видит оттуда, как на вершине Везувия появляется дым, выбрасываемый вулканом, приказавши снарядить суда, он садится и направляется к домам, расположенным почти у самой подошвы кратера, потому что ему хочется возможно ближе изучить величественное явление. Суда оказываются покрытыми дождем раскаленного пепла, температура которого повышается по мере того, как они приближаются к вулкану там и сям с шипением падают в волны камни, устрашенный кормчий хочет повернуть корабль назад и бежать от этих опасных мест. Но Плиний отвечает знаменитой фразой: «Счастье помогает смелым». Натуралист сходит на берег и созерцает издали зловещие огни кратера. Ночь он проводит в одном доме, оставить который его принуждают в начале утра подземные удары и дождь раскаленных камней. Чтоб предохранить себя от действия этой вулканической бомбардировки, Плиний и его спутники, подвязывают к головам подушки посредством бинтов, сделанных из белья но потоки лавы уже устремляются со всех сторон и катятся к морю, наполняя воздух пламенем и удушливыми газами. Все бегут в смятении. Плиния, стоящего на берегу, охватывает облако сернистого пара, он чувствует, что задыхается и приказывает двум рабам поддерживать себя. Потом он падает бездыханный… «На следующий день его тело было найдено нетронутым, без малейшей раны, и одетое так, как его оставили. Можно было бы принять его скорее за спящего человека, чем за мертвого»[1]1
  Lettres de Pline le jeune, lettre 16.


[Закрыть].

Со времени этого памятного события, любовь к природе и преданность науке имели много других жертв. Припомним некоторые из них и прежде всего расскажем трогательную историю шведского натуралиста Гассельквиста[2]2
  Родился в Швеции, близ Линкепинга, в Тарневелле, 3 янв. 1722.


[Закрыть]. Его учитель, Линней, как-то выразил сожаление, что естественная история Палестины мало исследована. Гассельквист, не смотря на свою болезненность, хилость и видимую неспособность к преодолению трудностей утомительного путешествия, тотчас же решил восполнить этот пробел в науке. Он употребил два года на приготовление к путешествию читая все лучшие сочинения о Леванте и в то же время изучая языки тех стран, посетить которые он был намерен. Его пламенное усердие снискало ему всеобщие симпатии. Жители Стокгольма и Готенберга сложились, чтобы снабдить его средствами. Он отплыл в Смирну и прибыл туда 26 ноября 1749. Юный натуралист провел в этом городе около года, непрерывно совершал экскурсии по Магнезии и Сипилу (Sipyle), проехал через Египет, посетил Розетту, Александрию и отправил в Упсальскую и Стокгольмскую Академии Наук множество мемуаров о своих открытиях и наблюдениях. Оба эти ученые общества избрали его в число своих членов. Он был кроме того избран в адъюнкты Упсальским медицинским факультетом, присудившим уже ему степень доктора. В марте 1751 г. Гассельквист покинул Каир и долго путешествовал по Палестине, где исследовал содомское яблоко, терновник Христа и произвел интересные наблюдения над саранчою. Упорный кашель, сопровождавшийся частыми геморроидальными припадками, заставлял его испытывать невыносимые страдания, благоразумие повелевало ему вернуться на родину но натуралист думал, что им еще мало сделано для науки. Не смотря на то, что он владел уже богатою коллекцией растений и бесчисленными образчиками естественной истории страны, он хотел побывать еще на Кипре и затем опять вернуться в Смирну для новой жатвы. Пожирающая энергия окончательно подкосила его слабый организм: Гассельквист умер на чужбине, вдали от близких, едва достигнувши тридцати лет.[3]3
  Traites de l’Acadеmiе des Sciences de Stockholm, 1758. Похвальное слово Гассельквисту.


[Закрыть]

Еще трогательнее история французского натуралиста Филибера Коммерсона[4]4
  Род. в Шатильоне-ле-Домб, 18 ноября 1727.


[Закрыть]. Он блистательно учился в Монпелье и получил степень доктора в 1755. Наклонность к занятию естественными науками была в нем до того неудержима, что его отец, думавший сначала сделать из него чиновника, предоставил ему полную свободу в выборе занятий. После экзаменов юный Коммерсон посетил Севенские горы, Пиренеи, Швейцарию и изъездил все побережье Средиземного моря. Он гербаризировал с таким страстным увлечением, что если видел растение, которого не было в его гербарии, то доставал его за какую бы то ни было цену, рискуя даже жизнью. Однажды Коммерсон, как Авессалом, запутался волосами в ветвях дерева и так повис освободиться из этого положения он мог, только упавши в реку, где чуть не утонул. В другой раз ему удалось избежать водопада, скатившись в пропасть.

Этот неутомимый путешественник тем не менее любил семью и домашний очаг в 1760 году он женился на молодой девушке дю-Шаролэ. «Знайте, – писал он одному другу, – что, начавши в первый раз собирать растения в этой стране, я нашел там некоторый чувствительный цветок и хочу его поместить не в гербарий, а в брачную комнату». Через два года у него был сын, рождение которого стоило жизни матери.

Коммерсон не замедлил стать знаменитостью. Великий Линней предложил молодому естествоиспытателю описать для шведской королевы самые любопытные экземпляры рыб Средиземного моря. Коммерсон отвечал тем, что сделал одну из важнейших ихтиологических работ XVIII века. Он основал в Монпелье великолепный ботанический сад, познакомился с Лаландом и, сделавшись его другом, вскоре затем принял предложенное ему место натуралиста в кругосветной экспедиции, начальником которой был Бугенвилль.

В ту самую минуту, когда Филибер Коммерсон собирался уезжать, молодой слуга, Баре, по прозванию Боннфуа (чистосердечный), неотлучно бывший при нем в течении двух лет и несколько ознакомившийся с растениями и гербариями, стал умолять его взять его с собой. Коммерсон долго колебался, но наконец, согласился. Год спустя, на Таити, Баре-Боннфуа, пользовавшийся не смотря на свою сдержанность, общей любовью на корабле, встретился с туземцами, которые вдруг закричали: «Это женщина!» Баре-Боннфуа убежал, но случившееся, дошло до ушей Бугенвилля и тогда слуга или, вернее, служанка Коммерсона принуждена была сказать истину:

– Я знала, – оправдывалась она, – каким опасностям я подвергала себя, но я – сирота и полюбила науку.

Баре-Боннфуа осталась верным слугою. Ее простили. Она продолжала исполнять обязанности ассистента при Коммерсоне, который выказал уважение к ней, посвятивши ей новое растение под именем баретии: «Образ Дианы колчаноносицы, – говорил он о ней, – и мудрой и строгой Минервы!»

В Рио-де-Жанейро, в Буэнос-Айресе Коммерсон собрал настоящие богатства. После двадцати одномесячного плавания, проехавши десять тысяч льё со времени своего выезда из Рошфора, он прибыл на Иль-де-Франс, где его удержал известный интендант колонии Пуавр. Французское правительство поручило натуралисту продолжать работы на Мадагаскаре. «Какая удивительная страна! – писал он своему другу Лаланду, – она заслуживает внимания не одного странствующего наблюдателя, но целых академий».

Собравши богатую жатву растительных сокровищ на Мадагаскаре, Коммерсон в 1771 году вернулся на Иль-де-Франс. Он стал приводить в порядок научный материал, собираясь во Францию, чтобы вкусить от плода своих трудов. Академия наук призывала труженика в свои недра, но утомление и чрезмерная деятельность разрушили его здоровье. В день своего избрания в члены Академии Коммерсон был уже мертв. Он умер за неделю до этого на Иль-де-Франсе, 21 марта 1773. За несколько месяцев он чувствовал приближение кончины. Следующие строки, взятые из последних писем его к своему шурину, звучат как эхо раздирающей скорби:

«Если я умру, то поручаю вам моего сына, а себя самого вашим молитвам… Прошу вас тысячу и тысячу раз, напишите мне что-нибудь о моем сиротке! Мне кажется, что его уносят от меня все дальше и дальше и что я стараюсь наслаждаться воспоминанием о нем в последний раз».

Коммерсон оставил после себя для того, чтобы оплакивать его, двух свидетелей своей агонии, двух друзей, двух прежних сотрудников, рисовальщика Жоссиньи и верную Баре-Боннфуа, доставившую в музей коллекции несчастного натуралиста.

«Коммерсон, – говорил Кювье, – был человек неутомимо деятельный и глубоко сведущий. Если бы он сам обнародовал свои наблюдения, то занял бы одно из первых мест в ряду натуралистов… Нельзя не скорбеть о той небрежности, с какой отнеслись к его коллекциям потому что если бы из них тотчас же извлекли пользу, Франция еще тогда бы стала страною, наиболее способствовавшей прогрессу естествознания. Работы Коммерсона необыкновенны. Удивительно, как один человек мог сделать так много в такое короткое время и в такой жаркой стране. Ничего не может быть труднее, как рассекать в тропических странах рыб, однако же Коммерсон отдавался этому занятию с беспримерной ревностью»[5]5
  Lalande. Eloge historique de Commerson dans les observations sur la physique etl’histoire naturelle, par l’abbе; Rozier, 1755. – Magasin pittoresque, 1873.– Nonvele biographie de Firmin Didot.


[Закрыть].

Мы не можем говорить о великих подвигах, на которые вдохновляют естественные науки, не остановившись на Викторе Жакмоне, этом неподражаемом уме, где грация и нежность соединились с мужеством, настойчивостью, любовью к знанию, этом молодом человеке, умершем всего на тридцать первом году, вдали от дома, к которому он был так привязан, вдали от родных, боготворивших его. Жакмон высадился в Калькутте 5 мая 1829 г. он хотел исследовать страну, составлявшую в то время для науки еще загадку. Три с половиною года путешествовал он по низменным равнинам Индии и по ее гористым местностям, затем прибыл в Кашмир и направил свой путь к долинам и высотам Гималайских гор. Кому неизвестна в настоящее время из писем Жакмона эта удивительная эпопея натуралиста Парижского Музея, который, получая годичного содержания всего шесть тысяч франков, вдруг очутился в вихре пышной жизни расточительных иностранцев, посещал дворцы государей порабощенной Индии и ухитрялся вести себя среди этой азиатской роскоши так, чтобы не ронять достоинства французского имени? Кто не читал рассказов, ставших бессмертными, благодаря его письмам, сцен, набросанных им прелестным слогом, где поражаешься одинаково блеском таланта и зрелостью ума?

Жакмон, не смотря на разнообразие своих путевых впечатлений, никогда не терял из виду интересов науки. Утомление и неприятности странствования не приводили его в отчаяние. Труд и цель принятой им на себя миссии были его путеводными звездами. Часть путешествия Жакмон сделал верхом, сопровождаемый двумя спагами, которые составляли его конвой, причем он останавливался по временам, чтобы занести в памятную книжку какие-нибудь заметки и привести в порядок бумаги своего дневника. Было время, когда упрекали Жакмона за то, что он мало делает для науки, но с его памяти скоро было свято это несправедливое обвинение. Действительно, в груде собранного им материала, как писал натуралист своему отцу, «было над чем поработать». Но судьба не позволила Жакмону воспользовался плодами своих долгих усилий; в течение более чем двух лет он болел страшной болезнью, которая свела его, наконец, в могилу[6]6
  Д-р Журдане собрал об этом предмете чрезвычайно интересные документы, в своем прекрасном сочинении: La pression de l’air, 2 vol. in-8, G. Masson, 1875.


[Закрыть].

Виктор Жакмон

Виктор Жакмон умер в Бомбее после неслыханных страданий, вызывающих в нас удивление в виду стоицизма, с каким он переносил эти муки. Спокойная твердость не покинула его даже в предсмертный час. Он нашел в себе еще силы написать письмо своему нежно любимому брату Порфиру:.. «Конец мой, – если только это конец, – тих и спокоен. Если бы ты был здесь, сидел вот тут, на моей постели, с отцом и Фредериком, душа моя разбилась бы, и на приближение смерти я не смотрел бы с такою покорностью судьбе и безмятежностью. Утешься, утешь отца утешьте друг друга, милые мои. Но я окончательно ослабел от усилия написать что-нибудь. Пора сказать вам – прощайте! Прощайте! О, как любил вас бедный ваш Виктор! Прощайте навсегда!»

Смерть положила предел тоске Жакмона. Глаза этого путешественника, которого можно назвать мучеником долга, закрылись навеки.

Чтоб привести образчики жертв из области других наук, укажем еще на жизнь астронома Шапп-д’Отероша, столь деятельную, богатую и прерванную таким роковым образом.

Аббат Жан Шапп д’Отерош[7]7
  Род. в Мориаке (Овернь), в 1722.


[Закрыть], один из самых молодых членов Академии Наук был командирован ею в Сибирь, для наблюдения из Тобольска за прохождением Венеры 6 июня 1761 года. Он покинул Париж в конце 1760 года и без всяких затруднений прибыл в С. – Петербург. Но вторая половина его путешествия от русской столицы до Тобольска была значительно тяжелее. В двенадцать дней астроном должен был сделать в санях три тысячи верст, посреди всевозможного рода препятствий. Перевозка инструментов была для него источником тысячи затруднений и постоянных опасений. Благодаря своей энергии и неутомимости, он, однако вовремя достиг места, откуда ему следовало, произвести свои наблюдения. 5 июня солнце весь день было покрыто толстым слоем облаков. Ночью облака не рассеялись. Аббат Шапп находился в смертельном страхе. «Этот феномен, говорил он, которого ожидали целое столетие, привлекал на себя страстное внимание всех астрономов… Вернуться в Париж, не достигши цели моего путешествия, лишиться плода всех избегнутых мною опасностей, трудностей, с которыми я боролся только в надежде на успех, лишиться его, благодаря какому-то облаку в тот самый момент, когда все мне ручалось за благополучный исход, – это такое положение, о котором невозможно дать понятия на словах».

На заре облака ушли. Шапп не мог видеть только начала явления. Но он сделал наблюдение над всеми его остальными фазами.

Путешествуя, астроном смотрел не на одни только звезды. Через шесть лет после своего возвращения во Францию, он издал книгу о своих приключениях, снабженную, между прочим, очень любопытными разоблачениями внутренней жизни азиатской России… Императрица России, отмстила ему тем, что выступила сама в качестве автора. Северная Семирамида напечатала в Амстердаме книгу на французском языке под заглавием: «Противоядие или разбор скверной книжки, великолепно напечатанной и названной: Путешествие по Сибири в 1761, совершенное Шаппом д’Отерошем». Достаточно одного заглавия, чтоб понять, в каком духе написана эта книга… Приводим из нее одно место.

«Его обсерватория, – говорит государыня о Шаппе, – была расположена в четверти мили от города. Он пригласил в нее весь город и все предместья. И действительно, явилось столько народа, что надо приписать чуду, если наблюдение окажется безошибочным. Потому что все время, пока оно продолжалось, аббат не только наблюдал, но и кричал на отметчика, рассуждал с присутствующими, отвечал на вопросы, которые ему предлагали, шутил, строил куры дамам и спорил с г. Павловским об Апокалипсисе и конце мира».

Великая Екатерина была неправа. Можно упрекнуть аббата Шаппа за то, что его наблюдения не абсолютно точны, но нельзя отрицать, что этот астроном ревностно способствовал преуспеянию науки, которой он отдал свою жизнь.

В 1769 году явление, наблюдавшееся Шаппом в Сибири, должно было повториться и могло быть видимо на этот раз в Калифорнии. Шапп д’Отерош, в котором страстная любовь к науке еще не потухла, снова решил подвергнуть себя всем бедствиям пребывания в стране почти неизвестной и дикой, какою она была в ту эпоху. Калифорния принадлежала тогда Испании. Шапп д’Отерош выехал из Кадикса 18-го сентября 1768, в сопровождении двух офицеров Карла III. Переезд через океан продолжался 77 дней. После страшного утомления, астроному, подавленному физическими страданиями, удалось однако установить свои инструменты и приступить к наблюдениям. 6 июня 1769 г. небо было замечательно чисто и ни одна фаза прохождения планеты не осталась незамеченной.

Таким образом Шапп д’Отерош еще раз успел совершить возложенную на него миссию, но в Калифорнии свирепствовала тогда горячечная эпидемия, и он заболел. Выдержав горячку и не совсем еще оправившись, самоотверженный исследователь захотел во что бы то ни стало наблюдать затмение 18 июня. Несмотря на слабость, он целую ночь астрономировал небо. На следующий день горячка возвратилась, Шапп слег в гамак и умер, исчисляя фазы виденного им затмения. Бумага, на которой он чертил цифры, выпала у него из рук. «Я знаю, что мне остается жить только несколько часов, – сказал аббат перед этим, – но я умираю довольный, что выполнил свой долг»[8]8
  Mmeoires de l’Acadеmie de Paris, 1769; loge de Chappe d’Auteroche, par Grandjean de Fouchy.


[Закрыть].

Реформатор, стремящийся просветить человечество, разрушить бесполезные предрассудки, раздвинуть границы ума, и бросить в него семена новых идей, встретит препятствия другого рода, но они не будут страшнее вышеописанных. Ревность, зависть, ненависть с остервенением накинутся на него, изворотливое невежество беспрестанно будет его преследовать. Галилея гонят, Палисси заключают в тюрьму, Рамуса убивают в мрачную Варфоломеевскую ночь, Этьен Доле погибает в пламени костра, зажженного инквизицией. К несчастью, большинство из этих гениев, начиная с Сократа, выпившего яд, отдаются преждевременно осуществлению своих идеалов и, по удачному выражению Казимира Делавиня, оказываются виновными, потому что чересчур рано стали правыми.

Физик и химик, вопрошающие природу путем опыта, знакомы еще с другими опасностями. Работы, предпринимаемые ими, подвергают их иногда действию изучаемых элементов, или сил, которые они употребляют при экспериментах.

6 Августа 1753 года ученый секретарь Санкт-Петербургской Академии Наук, Рихман, желая сделать наблюдение над электричеством облаков, подошел к металлическому пруту, который был проведен в его рабочем кабинете и выходил наружу, поднимаясь своим острием над кровлей.

При нем находился художник Соколов, принимавший участие в опыте с целью облегчить его описание посредством рисунка. Погода была бурная. Темные грозовые облака носились в воздухе. Рихман поднес к металлическому пруту род электроскопа. Вдруг оттуда выскочил огненный шар голубого цвета, величиною с кулак, и поразил несчастного профессора. Соколов тоже упал, но мало по малу пришел в себя. Рихман был мертв.

Рихман

Молния ударила его в голову, прошла через все тело и вышла из левой ступни. Несколько капель крови выступили из раны, открывшейся на лбу Рихмана, на левой ноге находилось голубое пятнышко в том месте, где сожженный башмак был продырявлен. Кафтан Соколова оказался покрытым темными полосками, как будто бы к нему прикладывали раскаленную железную проволоку[9]9
  Histoire de l’Acadеmie des sciences, 1753.


[Закрыть].

30-го Декабря 1840 г. Герви, молодой лаборант химии в фармацевтической школе, работал над сгущением углекислого газа, употребляя для этого аппарат Тилорье. Все, казалось, шло хорошо, как вдруг раздался страшный взрыв, вследствие недостаточного сопротивления металлических стенок внутреннему давлению газа аппарат разлетелся в дребезги, оторвав у Герви обе ноги. Три дня спустя, Герви умер.

Человек, предлагающий обществу какое-нибудь механическое изобретение, которое может стать новым орудием цивилизации, встречается с целою армиею рутинеров; слепые рабы, они восстают против того, что может дать им свободу. Денис Папин видит, как его паровое судно разбивают рейнские лодочники. Жакар навлекает на себя гнев лионских рабочих, но не одна чернь вооружается против таланта: люди просвещенные, даже самые сильные умы увлекаются иногда этим потоком реакции и отрицают полезность того или другого нового изобретения.

Фултон предлагает Директории ввести в употребление торпеды, но его не слушают. Однако, по приказанию Первого Консула, Вольней, Лаплас и Монж образовали комиссию для рассмотрения предложения Фултона, который изложил пред ними, в чем состоит его изобретение.

Были сделаны опыты в Бресте но, после нескольких неудовлетворительных попыток, Бонапарт навсегда лишил изобретателя своей протекции.

Позднее Араго совершил такую же ошибку как и Наполеон: знаменитый астроном отрицал железные дороги. В более недавнее время Бабине не боялся утверждать, что проект погружения электрического кабеля на дно океана – сумасшедшее предприятие.

Фультон объясняет коммиссии свой проект относительно употребления торпед

Обязанности профессионального долга точно также не обходятся без жертв: врач во время эпидемий, минер в недрах земли умеют умирать…

Зрелище всех этих мучеников прогресса, этих воинов, страдающих и гибнущих за благородное дело, трогает нас и вызывает наше сочувствие, но оно не должно лишать нас мужества. Когда отечество в опасности, кто из нас станет колебаться перед вопросом, взяться ему за оружие или нет, под тем предлогом, что его страшит смерть предков, некогда павших на полях битв? Героизм наших дедов не действует на нас угнетающим образом напротив, он воодушевляет, служа для нас примером…

То же должно иметь место и в области науки: тот был бы нравственный преступник, кто отказался бы открыть руку из страха выпустить заключенные в ней истины, тот был бы трус, кто отступил бы перед тяжестью труда и долга, потому только что его предшественники, раньше подвизавшиеся на этом поприще, испытали неудачи.

Жизнь великих работников науки должна возбуждать в нас стремление к труду, являя нам примеры настойчивости, неослабной энергии, что составляет тайну успеха, иногда тайну гения; во всех случаях труд – неисчерпаемый источник силы и утешения.

«Изучая что-нибудь, – сказал Огюстен Тьерри, – переживаешь тяжелые времена, не чувствуя их гнета, делаешься сам господином своей судьбы, направляя свою жизнь к благородной цели. Будучи слеп и страдая почти непрерывно без всякой надежды на облегчение, я это могу сказать по праву и меня не заподозрят во лжи; существует нечто лучшее, чем материальные наслаждения, чем богатство, чем само здоровье, это – любовь к науке»[10]10
  Dix ans d’еtudes historiques. 1856.


[Закрыть].

Другое соображение также должно нам дать поддержку. Между причинами, порождающими мучеников науки, есть такие, которые уже исчезли в новом обществе: они берут начало не в стихиях, а в самом человеке, в его предрассудках, в его невежестве. Гонения, имевшие столько жертв в прошлом, перестали угрожать тому, кто вводит что-нибудь новое, никто их не знает в настоящее время. Мы можем еще видеть Ливингстонов, изнемогающих от изнурительных болезней на театре своих исследований, но не увидим уже больше Христофоров Колумбов, заковываемых в цепи ненавистью и криводушием. Нельзя не вспомнить с удовольствием следующих утешительных слов Бернардена де Сен-Пьерра: «наши предки жили в железном веке, век золотой перед нами».

Два столетия тому назад Рике[11]11
  Родился в Безьере в 1604. Умер в Тулузе в 1680.


[Закрыть], прорывший во Франции Южный канал, соединяющий Атлантический океан с Средиземным морем, умер в нищете. Это громадное предприятие до сих пор еще вызывает всеобщее удивление. «Рике, – говорит Дагессо, – вооруженный, вместо всяких инструментов, плохим железным компасом, отдал свою жизнь этой работе, жизнь гения, руководимого настойчивостью и верою»[12]12
  Рике встретил, роя Южный канал, враждебное отношение со всех сторон. Замечательная вещь, оппозиция главным образом шла со стороны южных городов, которые больше всего должны были воспользоваться результатами осуществления великого предприятия. Это потому, что частный интерес заставлял забывать общий. Когда был поднят вопрос об осушении болот Эг-Морт, то некоторые члены штатов Лангедока воспротивились этой работе. Они боялись, что раз болота превратятся в пахотные земли, их хлеб упадет в цене. Кольбер умел, однако, не обращать внимания на эти эгоистические и скряжнические соображения.


[Закрыть]. Он умер от утомления, в момент, когда канал был готов к открытию. Гигантское сооружение стоило не менее 17 миллионов ливров. Рике убил на него весь свой капитал и оставил более двух миллионов долгов. «Мое предприятие, – писал он Кольберу в 1667 году, – самое дорогое из моих детей в нем я вижу славу, вижу, что оно вам нравится, но я не вижу в нем пользы для себя. Я завещаю своим детям почетное имя, но не оставлю им денег».

Зрелище человека, умирающего бедняком в то время, когда он обогатил страну, очень печально: но в наш век оно уже больше не встречается. Фердинанды Лессепсы, созидающему гению которых мир обязан великими работами, Дарвины, открывающие уму новые перспективы, не бедствуют в XIX столетии, их не преследуют: избранные люди, трудящиеся таким образом во славу своей родины и на благо человечества, живут окруженные почтением и удивлением своих сограждан.

Только в прошлом, видим мы, как борются среди опасностей, препятствий и гонений эти славные мученики прогресса, вызывая в нас удивление и возбуждая нашу энергию.

Философ не даром сказал: «прекраснее природы, прекраснее искусства, прекраснее науки, – человек, оказывающийся сильнее бедствий».

Наконец, не забудем, что, по изречению Биаса, одного из семи греческих мудрецов, «самый несчастный человек тот, кто не умеет выносить несчастий».