Текст книги "Отсветы любви"

Курилов-Улуро Адо Гаврил Николаевич, Альберт Гаврилович Курилов
Отсветы любви: стихи

Иначе не могу
(предисловие)

Слова, выведенные в заглавии данного воспоминания, завершали мое стихотворение, опубликованное в 1965 году вместе с другими моими стихами в популярном в двадцатом столетии литературно-художественном журнале «Юность». Тогда главным редактором данного журнала работал известный писатель Борис Полевой, автор талантливого произведения «Повесть о настоящем человеке», написанного на основе подвига Алексея Маресьева, летчика, Героя Советского Союза. Мое стихотворение – «Иначе не могу» переводил молодой ленинградский поэт Герман Плисецкий. Стихи эти увидели еще свет в моем сборнике «Пока дремлют олени» (1973), изданном в московском издательстве «Современник». О них вспомнил в прошлом году, узнав о смерти моей первой дорогой женушки Майи Матвеевны, матери моих трех ленинградских сыновей. Юкагирский вариант стихотворения, и то лишь в подстрочнике на русском языке, был написан осенью 1964 года в электричке между станциями Тихвин – Ленинград.

В городе Тихвин оказался летом 1964 года после почти годичного пребывания в Нижнеколымском районе Якутии, где работал учителем русского языка и литературы в Андрюшкинской восьмилетней школе. Все это время жена Майя с двумя детьми оставалась в Ленинграде. Ко времени моего приезда она с близкой знакомой Людмилой и ее мужем собирались лето проводить в деревушке из десяти домов – Усадище, где родилась тетя Аня – мать Людмилы. Мы, естественно, примкнули к ним в Усадище из Тихвина на попутной машине. Но мне надо было скорее возвращаться в город Якутск для того, чтобы там поступать в аспирантуру. Дело в том, что место в аспирантуре Ленинграда дали, оказывается, другому человеку, и я второй год не мог поступить там. Забегая вперед, скажем, что когда я успешно защитил кандидатскую диссертацию, во время чаепития в кабинете Веры Ивановны Цинциус, моего научного руководителя, заведующий палеоазиатским сектором П.Я. Скорик попросил у меня прощения за то, что лишил меня поступления в аспирантуру по ошибке, подумав, что я – юкагир А.Н. Лаптев, окончивший за три года Герценовский пединститут еще до моего поступления в этот вуз. А.Н. Лаптев был лаборантом ИЯЛИ в Якутске, почти полгода ездил к нижнеколымским и верхнеколымским юкагирам вместе с ленинградским ученым Е.А. Крейновичем. Все фольклорные произведения записывал именно Лаптев, предоставив много времени Е.А. Крейновичу, собиравшему только лингвистические материалы для своих будущих статей. Очевидно, тот рассказывал про Лаптева, как про большого любителя Бахуса.

Здесь вспоминаю, что Е.А. Крейнович в лингвистической экспедиции был в 1958 году. Как выше я сказал, стихи «Иначе не могу» в подстрочном варианте были написаны в электричке Тихвин – Ленинград. Тогда из Усадища до Тихвина я добирался пешком по проселочной дороге около семи километров. И тут Майя меня стала провожать, опасаясь того, что меня могут побить, приняв за китайца. В то время наши отношения с китайцами были натянутыми из-за политических разногласий Н.С. Хрущева и великого Мао Цзэдуна. Были случаи избиения не только китайцев, но и представителей народов Сибири и Дальнего Востока русскоязычными людьми, в основном рабочими заводов, фабрик Ленинграда. В тот летний вечер 1964 года мне удалось уговорить Майю вернуться в Усадище к детям. Плачущее лицо Майи до сих пор часто вижу перед глазами с огромной болью в сердце – так сильно любил ее и продолжаю любить и сейчас, после ее кончины на 83 году жизни. Приведу целиком это стихотворение, как глубокую благодарную память о ней.

Иначе не могу

 
Как в собственную душу
На просеке лесной,
Гляжусь в большую лужу,
Забытую грозой.
Неспешно вечереет,
Вода уже чернеет,
Вот пара звездных глаз
На дне ее зажглась.
Лицо твое родное
В дрожащей глубине,
Слезами залитое,
Обращено ко мне:
«Зачем, зачем так часто
Нам нужно разлучаться?
Куда тебе спешить?
Давай, как люди жить».
Безвыходно горюя,
Стою на берегу,
И тихо говорю я:
«Иначе не могу».
Перевод Г. Плисецкого
 

Здесь многих может озадачить концовка стихотворения: – «Иначе не могу». Тут, конечно, обязательно требуется объяснение причины появления такого ответа на вопросы и просьбу Майи. Дело в том, что во время почти годичного пребывания на Нижней Колыме, я (два месяца выполняя задание Е.А. Крейновича) на командировочные расходы, выданные Институтом языка, литературы и истории, благодаря директору, мудрой Евдокии Иннокентьевне Коркиной, и девять месяцев работая в Андрюшкинской восьмилетней школе, собирал языковые материалы для будущей диссертации, и обнаружил, что хорошими знатоками юкагирского языка являются старики, численность которых стремительно сокращалась ежегодно. Поэтому от этих пожилых людей надо было побыстрее собирать лексические, грамматические материалы. А для этого надо было быть дипломированным ученым-лингвистом после прохождения трехгодичного курса аспирантуры, а затем добиваться от руководства ИЯЛИ ежегодного финансирования экспедиционных работ на Нижней Колыме. Забегая вперед, с глубокой благодарностью скажу, что Е.И. Коркина сдержала свое слово, и в течение почти двадцати лет каждое лето я собирал лексические материалы для будущего словаря тундренных юкагиров.

На этом месте своего воспоминания я непременно должен сказать, что попытки уговорить Майю переехать в Якутск всей семьей не раз предпринимались с моей стороны. При этом она для примера приводила имена чукчей – писателя Юрия Рытхэу, ученого-этнографа и ученого-лингвиста Петра Иненликэя, нивхов – ученого-этнографа Чунера Таксами и составителя национальных учебников Николая Зескина, учителя и спортсмена Лазаря Бельды, нанайца по национальности, эвена, закончившего герценовский пединститут Василия Кейметинова и многих других северян, женившихся на женщинах-ленинградках и оставшихся работать и жить с семьей в городе Ленинграде. Тогда я Майе говорил, что у всех у них, в отличие от меня, их родные народы не находились на грани этнического исчезновения с лица земли. На это Майя отвечала: – «Ты что, не совсем нормальный, что ли? Неужели думаешь, что спасешь один народ, который считается вымирающим?» На это я отвечал: «Но кто-то из юкагиров должен взяться, хотя бы за продление жизни своего народа. У юкагиров язык и культура исчезают, нет у них ни письменности, ни школ, как у других северных народов». После ликвидации их единственного колхоза-миллионера на Нижней Колыме, во время пресловутой хрущевской кампании по укрупнению мелких хозяйств и ликвидации бесперспективных поселков и поселений, юкагиры оказались в другой местности. Я говорил Майе, что для юкагиров надо создавать буквари и учебники, составить словари и разговорники, направить на учебу юкагирских юношей и девушек, чтобы они стали представителями юкагирской интеллигенции, и так далее, и тому подобное. На все слова Майя лишь отрицательно качала головой, тихо говорила: «Ну и дурак же ты. Это же безнадежное дело».

Из всех этих разговоров о моих поездках в Якутию, позиции наши совпадали только в том, что мы хотели наших детей воспитать образованными и культурными людьми. У моей женушки Майи это было главной и основной целью. А у меня главный жизненный интерес вращался вокруг, несомненно, своего народа (по переписи населения СССР, в 1959 году юкагиров было 459 человек), утрачивающего родной язык и духовную культуру этноса, оказавшегося на грани исчезновения. И тут вспомнил горькие, глубоко задевающие душу юкагира, слова первого исследователя юкагирской духовной и материальной культуры В.И. Иохельсона, написанные в предисловии его капитального труда «Материалы по языку и фольклору юкагиров Колымского округа», изданного в 1900 году в Санкт-Петербурге: «Изучение языка, на двух наречиях которого говорят теперь всего около 500 человек (200 человек на верхнеколымском наречии и 300 на тундренном), есть труд весьма неблагодарный в практическом отношении, но, смею думать, для этнологии результаты этого изучения имеют тем большее значение, что в них собрана значительная часть из того, что еще сохранилось о языке и фольклоре древнего племени крайнего Северо-Востока Азии, племени, дни которого сочтены. Через несколько десятилетий юкагирский язык может исчезнуть, а племя, как таковое, прекратит свое существование, отчасти вымерев, отчасти растворившись в других племенах, и имя этого народа не будет пустым звуком» [1, 15].

Эти пронзительные и горестные слова В.И. Иохельсона в первый раз прочитал в квартире Е.А. Крейновича в первой половине шестидесятых годов прошлого века, и они заставили крепко задуматься о судьбе моего многострадального народа, ведь тогда они в этническом отношении были более благополучны, так как почти все 500 тундренных (т. е. нижнеколымских) юкагиров и 300 лесных (т. е. верхнеколымских) юкагиров владели родным языком. А сейчас, когда пишу эти воспоминания в 2021 году, у лесных юкагиров родным языком владеют лишь трое или четверо юкагиров, у тундренных юкагиров – количество владеющих подсчитал на несколько десятков. Сейчас у юкагиров имеются свои ученые, писатели, художники, педагоги родного языка, врачи, знатные люди народного хозяйства. Так что можно сказать с определенной долей уверенности, что мой почти шестидесятилетний труд и борьба за сохранение юкагиров, как самостоятельного народа, дали все же плоды.

Что касается моей первой женушки (напомню: так я называл Майю из-за того, что она меня называла «мой муженек»), то в 1972 году она не захотела приехать в Якутск, как того требовали в ИЯЛИ. В переезде моей семьи в Якутск особенно настойчив был профессор Ф.Г. Софронов, на собраниях он прямо говорил: – «Курилову не давайте отдельную четырехкомнатную квартиру, пока не перевезет свою ленинградскую семью в Якутск!» Тогда Майя отказалась переезжать в Якутск, мотивируя свой отказ на суде тем, что они могли потерять ленинградскую прописку. И Майя говорила, если со мной в Якутии случится что-то плохое, они останутся ни с чем. Она имела в виду поездку в 1970 году, когда я не полетел в Якутск из Черского только благодаря нашей маме, предчувствовавшей что-то плохое. И действительно, самолет, на котором я должен был лететь из Черского в Якутск, разбился при посадке в аэропорту Батагай. Тогда погибло вместе с летным составом 34 человека.

Тут надо сказать, что Майя, оставшись в Ленинграде, с честью выполнила свой материнский долг, воспитав сыновей. Так, самый старший Вадим окончил военное училище и был направлен в Читинский военный округ, где после продолжительной службы погиб в звании майора. Средний сын Альберт окончил Государственный педагогический институт им. А.И. Герцена. Он спортсмен, мастер спорта по дзюдо и боксу. Самый младший сын Андрей с отличием окончил Ленинградский государственный университет имени А. Жданова. Он тоже спортсмен, мастер спорта по каратэ.

О своей женушке Майе я хочу еще написать, дополнив написанное в настоящем воспоминании, что она сделала очень много для моего становления как поэта и ученого. Так, по ее совету я начал посещать курсы английского языка во Дворце культуры имени С.М. Кирова. Также начал посещать литературный кружок под руководством поэта Н. Кутова. Некоторые знания, полученные на курсах английского языка, потом помогли мне при поступлении в аспирантуру.

Она была не только умной, но и очень красивой женщиной. Так, однажды в ресторане при Гостином дворе, к нам подошел руководитель делегации из Монголии и через переводчика спросил: – «Как можно найти в Ленинграде таких красивых женщин?» Я ответил ему, что не знаю, а Майя сказала мне, что можно было ответить: «Надо самому быть красивым».

Улуро Адо
Стихи – раздумья

Оплачиваю свой долг святой

Посвящаю сыну Альберту

 
Богатым был, сынок, друзьями я когда-то,
Надежными всегда и светлыми душой.
Из древних стойбищ и алаасов благодатных
Приехали, как я, гоняясь за мечтой.
И жили мы, трудясь почти без воскресений,
Желая всем сородичам счастливо жить.
Однако многие недолго так горели —
Угасли, бедные, дела не завершив.
Обидно очень, горько мне, что так случилось
С друзьями яркими, как солнца летний свет.
Они ведь жили все возвышенно-лучисто,
Теплом души и сердца согревая всех.
Без них, веселых, в жизни стало пусто, тихо
И холодно-печально, мерзко, черт возьми.
И все ж, надеюсь, люди жить начнут все лихо
И без тоски счастливо, как хотели мы.
Да, жаль друзей! Но ангел мой wальбэ11
  Wальбэ (юкаг.) – «друг».


[Закрыть], ей богу,
Дороже всех, ведь всем известно (слышишь, сын?),
Сначала от огня я спас его слепого,
Потом он спас меня от бешеной лисы.
И в тот же день бедняга заболел смертельно,
Кричал истошно, выл, стонал, но я не мог
Помочь ему, лишь плакал, запертый в яранге.
А ночью к предкам будто б увезли его.
Тогда я был, шалун, мальчишкой четырехлетним,
А он, мой друг – восьми-лишь-месячным щенком.
Сейчас же я почти восьмидесятилетний,
А он, мой друг, все также восьмимесячный.
Да, друг мой дорогой недолго жил на свете,
Меня спасая, бедный, в тот смертельный час.
Ему обязан я всем, в жизни сотворенным
Для сносной жизни на Земле сородичам.
Есть мнение, мол, если б не щенок-заступник,
Исчез бы юкагир как этнос от тоски,
Язык родной забыв от лености преступной,
Дух предков потеряв в момент критический.
Не знаю, но скажу: народу помогаю
Не от внезапного желания в душе,
Желание сие давно уж стало главным
В борьбе в защиту жизни близких мне людей.
Вот так оплачиваю как бы тот
Ничем невосполнимый свой долг святой.
 

Перевод автора

2018 г.

Тиэки Одулоку

 
Очень мало ты жил, Одулок…
Лишь тридцать зим и одна
смиряли снега у твоих ног.
И грелась теплом задушевных строк
лишь тридцать и одна весна…
И все же, ты успел на Земле совершить
такое, чего не смог
и тот, кому было отпущено жить
более долгий срок!
Идя целиной созидательных дней,
высокому ритму работы рад,
сородич твой нынче идет быстрей,
чтоб в жизни успеть совершить своей
больше, чем ты – его старший брат.
Очень мало ты жил Одулок…
Но и за тридцать с немногим лет,
пламенем вдохновенных строк
ты род юкагиров прославить мог.
Я славой этой – согрет…
Как старший охотник, ты впереди.
Я слышу лыж твоих легкий шарк.
Веди нас, опытный брат, веди,
Пусть слов твоих эхо стучит в груди:
«Шире держите шаг…»
 

Перевод А. Пчелкина

1966 г.

Озвученная мольба

 
Туман.
Туман.
Как пепел плотный, темно-серый, закрыл меня
со всех сторон глухой стеной.
Вначале думал: это – как туман осенний,
пройдет к утру,
и вновь увижу свет дневной.
Но, вскоре понял:
Это след змеи коварной,
изгрызшей нервы глаз моих
исподтишка.
И все!
– Лишен я счастья видеть свет желанный.
Лишен путей своих
к наукам и стихам!
Ну, как же жить? И надо ли?
Ведь я невольник,
Полумертвец.
Остаток жизни мне страдать.
Беда!.. Беда!..
И тут о мыслях вдруг я вспомнил!
Да!.. Да!.. Они при мне!
Им нипочем и тьма!
Так значит,
эта омертвевшая туманность
Не сможет помешать
идти по жизни мне?!
И значит, я смогу
творить вполне нормально,
Стихи, поэмы и трактаты
без помех?!
О, как же радостно
Вдруг вырваться из плена безжалостных и
беспощадных
темных сил!
И вновь летать в выси
душою вдохновенной,
За мысли крепкие держась,
как за лучи!
О, мысли!
Дайте сил поймать неповторимо проникновенные
и теплые стихи,
Как милый, нежный и веселый
смех любимой,
Дарящие сердцам
блаженства миг!
 

Перевод автора

2004 г.

Прожить, творя себя

Брату Семену

 
Мы, интернатчики, лишались очень рано
тепла родителей, живя вдали от них.
И часто грелись в комнатушках вечерами,
лишь у мечты своей, как у костра в ночи.
Мечтали же мы жить светло и благородно:
с супругой милой и детьми, в семье большой,
с любимым делом, очень нужным для народа,
с душой отзывчивой, на щедрость не скупой.
Увы, не все сбылось из тех мечтаний дивных,
но мы довольны и достигнутым весьма.
Ведь, может, то, чего мы в жизни не достигли,
недостижимо было изначально нам.
Тут речь не о судьбе, предписанной Всевышним,
нам этот постулат не очень по уму,
поскольку, каждый человек, по нашей мысли,
обязан строить жизнь по плану своему.
Ведь чудно же не быть рабом, а быть владыкой
Судьбы своей, неповторимой никогда!
И так прожить, творя себя, покамест духом,
крепки еще и обладаем даром помечтать.
 

Перевод автора

2004 г.

О, чудный дар!

Народному художнику СССР, академику А. Осипову

 
О, этот чудный дар мечтать о чем-то светозарном
не раз нас подвигал на смелые шаги,
где каждый раз судьба менялась радикально,
мечтою новой ослепляя нас на миг.
Вот так, гоняясь за мечтой маняще дивной,
мы крепли духом, обновляя мир души!
И в новый день с походкой песенной входили,
чуть-чуть иначе начиная видеть жизнь.
Так жили мы, но, впрочем, и сейчас готовы
откликнуться на зов мечты, как в юности —
шагнуть вперед, в таинственную даль, и новым,
окрепшим голосом опять восславить жизнь.
А ведь без воли и ума, без всплесков дара,
давно бы перестали быть людьми Земли.
И судеб уникальных в мире б не рождалось,
как духом мировым взлелеянных светил,
Светил, летящих к будущим векам, и там
теплом душевным вечным согревать сердца.
 

Перевод автора

2006 г.

Светлые души бессмертны

Супруге А.А. Даниловой

 
Мы в раннем детстве разузнали, между прочим,
Что жизнь земная вечна, как и солнца свет.
А вот о том, что личной жизни век не прочен,
Узнали мы потом, намного повзрослев.
Да, жизнь у нас хрупка! Она как лучик света
Несется с вышины в пучину вечной тьмы.
Там сгинем будто бы пылинкой мы навечно,
Угаснем навсегда под гнетом немоты.
Но так ли мрачен, и до жути беспросветен
Удел у всех, вкусивших сладость жизни Тут?
Ведь есть же рай, для тех, кто был при жизни
честен.
Нунни22
  Нунни (юкаг.) – религиозное представление юкагирского народа о переселении души хорошего человека в тело новорожденного.


[Закрыть] имеем мы, как вечной жизни путь.
Тут кто-то скажет: «Души близких Там
Летают
На небесах, от бед стараясь нас спасти!»
А почему бы нет? Ведь не открыты тайны
ни мозга, ни души, ни космоса почти.
К тому же, лично наблюдал я удивленно
За цифрой девять с завитушкой небольшой.
Девятого числа, в День памяти Семена,
Учуу Уйбаан воскликнул вдруг:
«Сэмээн!
Мы поняли!
Ты видишь нас! Ты рад! И шлешь привет
участникам
Тюмсюю33
  Тюмсюю (як.) – объединение, собрание.


[Закрыть], тебя не забывающим, догор!»44
  Догор (як.) – друг.


[Закрыть]
Но чем бы ни был тот дивный знак
из далекой дали,
Поверь, пылинкой не исчезнем навсегда.
Ведь души светлые в горчайший миг печали
Больного сердца улетают в небеса.
Оттуда, милая, вернешься радостно в дочурке
внука,
И вновь продолжишь путь земной.
 

Перевод автора

2008–2009 гг.

Предновогодняя

 
Новый год не встретил дома ныне
из-за страшной пневмонии, и сейчас
я один в палате, остальные
разбежались с разрешения врача.
Грустно мне. И тошно. Нет любимой:
в октябре уснула непробудным сном.
С той поры и стонет нестерпимо
Сердце, плача по ночам, от всех тайком.
Трудно жить мне без нее, без Анны,
оком и опорой ставшей для меня,
без ее заботливых касаний
пальцами по волосам, не поленясь, легонько
проведя.
Трудно, да! И все ж, собрав все силы,
надо б жить напастям жизненным назло,
чтоб узнать хотя б, к чему ж приснились
трели в тальниках… и там пою светло.
Может, сон мне счастье предвещает
тихое, как шелест листьев тальника,
и оно изгонит все мои печали
из души моей, уставшей в год Быка?
Впрочем, мало верю я в такое
чудо Тут, восьмой десяток променяв.
Да к тому же сердце на пустое
гнездышко похоже ныне у меня!
Да! Уходит старый високосный,
Новый – прибегает под курантов бой.
Пусть он много радостей приносит
и таким, как я, с ухабистой судьбой.
 

Перевод автора

Январь, 2009 г.

Анина акация

 
Бреду послушно за веревкой, странно
протянутой меж соснами весной (не мной) —
она порой летит над тропкой дачной,
порой ее обходит стороной.
Бреду задумчиво и отстраненно
от всех проблем всей жизни суетной.
Ловлю лишь шепот тропки захламленной,
скорбящей по ушедшим в мир иной…
Как пусто здесь… Не будет больше милой…
И сына тоже… И друзей моих…
Всплакнуло сердце так, что прекратило
стенание свое тропа, и в тот же миг
Листочками легонечко задело
ветвистое меня со лба до ног.
А кто-то милым голосом несмело
шепнула будто: «Это я. Не узнаешь?»
Ну как же не узнать ее, любовно
из семечек взращенную женой, —
на память о душе, воистину святой.
И начал гладить ветви золотистой
акации с особой теплотой,
подзаряжаясь как бы силой чистой,
подаренной тем семечкам женой.
Та сила будто бы из сердца гонит
тоску и боль, как солнце мрак ночной,
и человек ушедший от погони
тяжелых дум, светлеет будто бы душой.
О, как приятно все же гладить ветви
и думать, что стою опять с женой, —
ласкаю бережно ее за плечи,
надеждой новой наполняясь неземной,
ведь точно зорче стал я сердцем возле
акации у тропки на краю.
Наверное, это все идет по воле
жены моей живущей – Там – в раю,
но часть души жены – на радость нам! —
живет в акации, как талисман.
 

Перевод автора

2011 г.

Одуматься бы нам!

 
Летят из космоса магические волны,
Несущие и блеск добра, и темень зла.
Земля, воспримет их, как должное, спокойно:
– Привыкла к ним уже давно.
И все дела.
Но людям, нам, конечно же, небезразличны
для светлых дел
Пропорции добра и зла.
Ведь столько зла плодится в жизни
безгранично,
Подпитанное духом дьявола.
И это в тот момент, когда почти полмира
Людей хороших умирает каждый час.
Куда же катимся? Ужель к своим могилам?
Потомки гомо сапиенса, измельчав?!
Не зря же Землю – матушку трясут так
сильно,
За наши лишь грехи в последние года.
Одуматься бы нам, покамест не случилось
Беды ужасной на земле.
Как знак конца – конца разумной жизни
Человеческой
Во всей Вселенной нашей галактической.
 

Перевод автора

2011 г.