Текст книги "Львы Аль-Рассана"

Возможно, положение год от года менялось, но память об армиях ашаритов, громоподобно несущихся на север по этим высокогорным равнинам, была еще свежа. И все, кто видел дальше собственного носа, понимали, что король слишком погряз во вражде со своими братом и дядей в Руэнде и Халонье, чтобы безрассудно содержать два сомнительных гарнизона в тагре и те семьи, которые сгрудились вокруг них.

Равновесие, возможно, и нарушалось, но все еще оставалось равновесием, и игнорировать его было гибельно. Вспоминая по дороге на юг прищуренные глаза и опасливые лица мужчин и женщин, которых он видел на полях возле крепостей, Альвар решил, что этим фермерам приходится бороться с вещами похуже, чем скудная почва и ранние заморозки на севере, у границы с Руандой. Даже сами поля здесь выглядели жалкими и хрупкими, всего лишь царапинами на широких просторах пустошей.

Кажется, Капитан смотрел на это иначе. Сэр Родриго непременно спешивался, чтобы поговорить с каждым фермером, которого они встречали. Альвар однажды оказался достаточно близко, чтобы услышать: они говорили об урожаях и сезонах дождей здесь, на землях тагры.

– Не мы истинные воины Вальедо, а эти люди, – сказал Капитан своим солдатам, вскакивая на коня после одной из таких бесед. – Любой из тех, кто выступил вместе со мной в этот поход, совершит ошибку, забыв об этом.

При этих словах его лицо было необычайно мрачным, словно он вызывал их на спор. Альвар вообще не склонен был что-либо отвечать. Он в задумчивости поскреб свой пострадавший подбородок, на котором пробивались первые ростки светлой бородки, и промолчал.

Плоский высокогорный ландшафт плато не изменился, на нем не было никаких пограничных знаков, но к вечеру следующего дня старый Лайн Нунес громко произнес, ни к кому в отдельности не обращаясь:

– Мы уже в Аль-Рассане.

Три дня спустя, ближе к закату, дозорные заметили вдали реку Таварес, а вскоре после этого Альвар впервые увидел башни и стены Фезаны, стоящие в северной излучине реки. В свете заходящего солнца они имели цвет меда.

Лудус первым заметил нечто странное. Поразительное количество стервятников кружилось и парило над рекой у северной стены города. Альвар никогда не видел ничего подобного. Их там были тысячи.

– Так бывает на поле боя, – тихо произнес Мартин. – Я имею в виду, когда битва закончилась.

Лайн Нунес прищурился, чтобы лучше видеть, и через мгновение повернулся и вопросительно посмотрел на Капитана. Сэр Родриго не слез с коня, поэтому никто из них не сделал этого. Он долго смотрел на далекую Фезану.

– В реке плавают мертвецы, – наконец произнес он. – Мы сегодня заночуем здесь. Я не хочу подходить ближе или вступать в город, пока мы не узнаем, что случилось.

– Хотите, я возьму двоих или троих солдат и попытаюсь выяснить? – спросил Мартин.

Капитан покачал головой.

– Не думаю, что в этом есть необходимость. Сегодня ночью мы разведем хороший костер. Удвой число дозорных, Лайн, но я хочу, чтобы ашариты знали, что мы здесь.

Некоторое время спустя, после вечерней трапезы и закатной молитвы о благополучном путешествии бога в ночи, они собрались вокруг костра. Мартин играл на гитаре, а Лудус и Бараньо пели под сверкающими звездами.

Вскоре после того как на востоке взошла почти полная белая луна, три человека открыто въехали в их лагерь.

Они слезли со своих мулов, дозорные отвели их в круг света от костра, и тогда музыка и пение прекратились, а Родриго Бельмонте и его всадники узнали, что произошло в Фезане в тот день.

Глава III

В конце дня из спальни Хусари ибн Мусы они услышали вопли на улицах. Послали раба узнать, в чем дело. Тот вернулся с пепельно-серым лицом и принес страшную новость.

Ему не поверили. Лишь после того как друг ибн Мусы, тоже купец, но менее процветающий, что, по-видимому, спасло ему жизнь, прислал своего слугу с тем же известием, прятаться от реальности стало невозможно. Все, кто отправился в замок этим утром, погибли. Обезглавленные тела плыли по крепостному рву и вниз по течению реки, становясь добычей кружащих птиц. Очевидно, деятельный правитель Картады решил, что только таким способом можно полностью покончить с угрозой восстания в Фезане. За вторую половину дня практически все влиятельные фигуры, еще остававшиеся в городе, были устранены.

Пациент Джеаны, торговец шелком, любитель роскоши, который, как ни трудно в это поверить, должен был оказаться среди трупов во рву, лежал в постели, закрыв глаза рукой, дрожащий и обессиленный после выхода почечного камня. Стараясь, хоть и не слишком успешно, справиться с собственными бурлящими чувствами, Джеана пристально наблюдала за ним. Как всегда, ее убежищем стала профессия. Тихим голосом, радуясь тому, что он ей пока повинуется, она велела Веласу приготовить еще снотворного. Но ибн Муса ее удивил.

– Пожалуйста, больше не надо, Джеана. – Он опустил руку и открыл глаза. Голос его звучал слабо, но четко. – Я должен быть в состоянии ясно мыслить. За мной могут прийти. Тебе лучше покинуть этот дом.

Джеана об этом не подумала. Он был прав, разумеется. Не существовало причин, по которым кровожадные наемники Альмалика позволили бы случайной болезни уберечь от них голову Хусари. А что касается лекаря – женщины-киндата, которая так некстати не пустила его во дворец…

Джеана пожала плечами. «Куда бы ни дул ветер, дождь прольется на киндатов». Она встретилась взглядом с Хусари. И увидела на его лице пугающее выражение, нарастающий ужас. Джеана подумала о том, как выглядит она сама, усталая и измученная после почти целого дня в этой жаркой и душной комнате, а теперь пытающаяся справиться с тем, о чем они узнали. С этой резней.

– Не имеет значения, останусь я или уйду, – ответила она, снова удивившись спокойствию собственного голоса. – Ибн Хайран знает, кто я, помните? Это он привел меня сюда.

Странно, но в глубине души ей все еще не хотелось верить, что именно Аммар ибн Хайран организовал и осуществил это массовое убийство невинных людей. Она не могла бы объяснить, почему это важно для нее: он – убийца, об этом знает весь Аль-Рассан. Имеет ли значение, что убийца обходителен и остроумен? Что он знает, кем был ее отец, и хорошо отозвался о нем?

У нее за спиной Велас тихо и деликатно кашлянул, что означало: ему надо сказать ей нечто срочное. Обычно так он выражал свое несогласие с ее мнением. Не оглядываясь на него, Джеана произнесла:

– Я знаю. Ты считаешь, что нам надо уйти.

Седой слуга, который до нее служил ее отцу, произнес своим как всегда приглушенным голосом:

– Я считаю, что почтенный ибн Муса дает мудрый совет, доктор. Мувардийцы могут узнать от ибн Хайрана, кто ты, но у них нет особых причин тебя преследовать. Но если они придут за господином ибн Мусой и найдут нас здесь, твое присутствие их спровоцирует. Господин ибн Муса скажет тебе то же самое, я уверен. Они из племен пустыни, госпожа. Они нецивилизованные люди.

Теперь Джеана резко обернулась, понимая, что срывает свой гнев и страх на самом верном друге, и не в первый раз.

– Так ты предлагаешь мне бросить пациента? – резко спросила она. – Это я должна сделать? Какой цивилизованный поступок с нашей стороны.

– Мне уже лучше, Джеана.

Она снова повернулась к Хусари. Тот с трудом сел на постели.

– Ты сделала все, чего можно требовать от лекаря. Ты спасла мне жизнь, хоть и не так, как мы ожидали. – Поразительно, он даже сумел иронически улыбнуться. Но эта улыбка не коснулась глаз.

Голос его теперь звучал тверже и более резко, чем когда-либо прежде. Джеана подумала, не пострадал ли рассудок торговца после навалившегося на него ужаса: возможно, такая перемена в поведении была реакцией на потрясение. Отец смог бы это определить и сказать ей.

«Отец, – подумала она, – больше никогда мне ничего не скажет».

Весьма вероятно, что мувардийцы придут за Хусари, что они действительно заберут и ее, если найдут здесь. Племена из Маджрита не знакомы с цивилизацией. Аммару ибн Хайрану хорошо известно, кто она такая. Альмалик Картадский отдал приказ устроить эту резню. И Альмалик Картадский сделал с ее отцом то, что сделал. Четыре года назад.

В жизни бывают такие моменты, когда все сдвигается, меняется, когда разветвляющиеся дороги ясно видны, когда человек делает выбор.

Джеана бет Исхак повернулась к своему пациенту.

– Я не оставлю вас здесь одного ждать их прихода.

Хусари снова улыбнулся.

– Что ты сможешь сделать, дорогая? Предложить воинам снотворное, когда они придут?

– У меня есть для них кое-что похуже, – загадочно ответила Джеана, но его слова заставили ее задуматься. – А чего хотите вы? – спросила она. – Я слишком спешу, простите. Может быть, они уже насытились. И никто не придет.

Он решительно покачал головой. Снова она отметила перемену в его поведении. Она знала ибн Мусу очень давно, но никогда не видела его таким.

– Полагаю, это возможно. Меня это мало волнует. Я не намерен ждать, чтобы выяснить. Если я хочу исполнить свой долг, мне в любом случае придется покинуть Фезану.

Джеана заморгала:

– И в чем состоит ваш долг?

– Уничтожить Картаду, – ответил пухлый, ленивый сибарит, торговец шелком Хусари ибн Муса.

Джеана во все глаза смотрела на него. И это тот самый человек, который любил хорошо прожаренное мясо, потому что не терпел вида крови во время еды. Его голос звучал так же спокойно и равнодушно, как тогда, когда он при ней обсуждал со своим торговым представителем страховку партии шелка перед отправкой его за море.

Джеана снова услышала робкое покашливание Веласа. Она обернулась.

– В таком случае, – сказал Велас так же тихо, как прежде, но теперь тревожно хмурясь, – мы ничем не можем помочь. Несомненно, будет лучше, если мы уйдем отсюда, чтобы господин ибн Муса мог начать готовиться к путешествию.

– Согласен, – сказал Хусари. – Я вызову провожатых и…

– А я не согласна, – резко возразила Джеана. – Во-первых, у вас может начаться лихорадка после того, как вышли камни, и мне необходимо проследить за этим. Во-вторых, вы не сможете покинуть город до наступления темноты и, уж конечно, не пройдете ни через какие ворота.

Хусари сплел свои пухлые пальцы. Теперь он смотрел прямо в глаза Джеаны.

– Что ты предлагаешь?

Джеане это казалось очевидным.

– Чтобы вы спрятались у нас, в квартале киндатов, до наступления темноты. Я пойду первой, договорюсь, чтобы вас впустили. И вернусь за вами на закате. Думаю, вам надо как-то замаскироваться. На ваше усмотрение. По темноте мы сможем уйти из Фезаны известным мне путем.

Велас, от изумления потерявший свою сдержанность, издал сдавленный звук.

– Мы? – осторожно переспросил ибн Муса.

– Если я собираюсь исполнить свой долг, – медленно произнесла Джеана, – мне тоже придется покинуть Фезану.

– А, – произнес мужчина на кровати. Несколько тревожных мгновений он смотрел на нее, как-то неожиданно перестав быть пациентом. Перестав быть тем человеком, которого она так давно знала. – Это из-за твоего отца?

Джеана кивнула. Нет смысла хитрить. Ибн Муса всегда отличался умом.

– Давно пора, – сказала она.

Предстояло очень многое сделать. Джеана поняла, быстро шагая по бурлящим улицам вместе с Веласом, что лишь упоминание об отце заставило Хусари принять ее план. И неудивительно, если посмотреть на этот вопрос под определенным углом. Если ашариты что-то и понимали – после многих веков взаимных убийств у себя дома, далеко на востоке, и здесь, в Аль-Рассане, – так это неистребимую силу кровной мести, как бы долго она ни откладывалась.

Каким бы абсурдом это ни казалось – женщина из народа киндатов, заявившая о своем намерении отомстить самому могущественному правителю из всех после падения Халифата, – она говорила на том языке, который понятен даже миролюбивому, безобидному купцу-ашариту.

И потом, этот купец уже не был таким миролюбивым.

Велас, пользуясь древним правом давнего слуги, без умолку высказывал ей возражения и предостережения. Как всегда, его голос звучал гораздо менее почтительно, чем в присутствии посторонних. Она помнила, что он так же вел себя с ее отцом, в те ночи, когда Исхак готовился бежать из дома на вызов к больному, не защитившись как следует одеждой от дождя и ветра, или бросив недоеденный ужин, или когда он слишком много работал, читая допоздна при свечах.

Она собиралась сделать нечто большее, чем поздно лечь спать, и испуганная озабоченность в голосе Веласа могла подорвать ее решимость, если бы она позволила ему продолжать. Кроме того, дома ее ждало еще более труднопреодолимое сопротивление.

– Это не имеет к нам никакого отношения, – настойчиво говорил Велас, шагая рядом с ней, а не сзади, что было совершенно нехарактерно для него и свидетельствовало о его крайнем возбуждении. – Кроме того, если они найдут способ свалить вину на киндатов, чему я нисколько не удивлюсь…

– Хватит, Велас. Пожалуйста. Мы больше, чем просто киндаты. Мы люди, которые живут в Фезане и прожили здесь много лет. Это наш дом. Мы платим налоги, мы платим нашу долю грязной дани Вальедо, мы прячемся от опасности за этими стенами и мы страдаем вместе с другими, если рука Картады – или любая другая рука – слишком сильно бьет по этому городу. То, что произошло сегодня, имеет к нам отношение.

– Мы пострадаем вне зависимости от того, что они делают друг с другом, Джеана. – Он был так же упрям, как и она, и после долгих лет жизни с Исхаком так же искусен в спорах. – Ашариты убили ашаритов. Почему мы должны из-за этого превращать свою жизнь в хаос? Подумай о тех, кто тебя любит. Подумай…

Снова ей пришлось прервать его. Теперь он говорил совсем как ее мать.

– Не преувеличивай, – сказала она, хотя он вовсе не преувеличивал. – Я лекарь. Я собираюсь поискать работу за пределами города. Обогатить свои знания. Сделать себе имя. Мой отец поступал так многие годы, несколько раз участвовал в походах халифа, подписывал контракты с различными правителями после падения Силвенеса. Так он оказался в Картаде. Ты это знаешь. Ты был вместе с ним.

– И я знаю, что там произошло, – резко ответил Велас.

Джеана остановилась посреди улицы как вкопанная. Кто-то, кто бежал следом за ними, чуть не налетел на нее. Это была женщина, как увидела Джеана, лицо ее было белым, как маска во время весеннего карнавала. Но это было ее настоящее лицо, а маской его сделал ужас.

Велас тоже был вынужден остановиться. Он смотрел на нее сердито и испуганно. Маленький человечек, немолодой, ему было уже почти шестьдесят. Он долго служил ее родителям, до того как Джеана родилась. Раб из Валески, купленный молодым на базаре в Лонзе, через десять лет он получил свободу, как было принято у киндатов.

Тогда он мог уехать куда угодно. Он свободно говорил на пяти языках, прожив несколько лет вместе с Исхаком в Батиаре и Фериересе и при дворах халифов в самом Силвенесе. Из него вышел идеальный помощник лекаря, он знал больше, чем многие доктора. Скромный, обладающий острым умом, Велас мог бы сделать карьеру где угодно на полуострове или за восточными горами. В те дни в Аль-Фонтине при халифах служили и управляли делами в основном бывшие рабы с севера, и немногие из них были так же умны и разбирались в нюансах дипломатии так же хорошо, как Велас после десяти лет, проведенных в обществе Исхака бен Йонаннона.

Подобный вариант, по-видимому, даже не рассматривался. Возможно, Веласу недоставало честолюбия, возможно, он просто был доволен своим положением. Он принял веру киндатов сразу же после освобождения. Добровольно взвалил на свои плечи тяжелый груз их истории. После этого он молился белой и голубой лунам – двум сестрам бога, – вместо того чтобы воскрешать в памяти образы Джада из своего детства в Валеске или звезд Ашара, нарисованных на куполах храмов в Аль-Рассане.

Он оставался с Исхаком, Элианой и их маленькой дочкой с того дня и до нынешнего, и если кто-то в мире, не считая родителей, любил ее по-настоящему, то это был Велас, и Джеана это знала.

От этого только тяжелее было смотреть в его встревоженные глаза и понимать, что она не может ясно объяснить, почему тропа ее жизни сделала такой резкий поворот после известия о резне. Почему ей стало так очевидно, что она теперь должна делать. Очевидно, но необъяснимо. Она могла представить себе, что сказал бы сэр Реццони из Сореники в ответ на подобное заявление. Она также словно услышала слова своего отца: «Очевидная неспособность мыслить ясно, – пробормотал бы Исхак. – Начни с самого начала, Джеана. Потрать столько времени, сколько тебе нужно».

У нее не было такого количества времени. Ей нужно было сегодня ночью провести Хусари ибн Мусу в квартал киндатов, а до этого ей предстояла еще более трудная задача.

Она сказала:

– Велас, я знаю, что произошло с моим отцом в Картаде. Я не собираюсь это обсуждать. И не могу все объяснить. Если бы могла, объяснила бы. Ты это знаешь. Могу лишь сказать: мирясь с тем, что сделал Альмалик, в какой-то момент начинаешь чувствовать себя его соучастницей. Ответственной за его поступки. Если я останусь здесь и просто утром открою свою приемную, а потом на следующий день, и на следующий, словно ничего не произошло, то именно так я буду себя чувствовать.

Велас обладал определенным качеством, одним из тех, которыми измеряется человек: он понимал, когда сказано последнее слово.

Остаток пути они проделали молча.

У тяжелых, ничем не украшенных железных ворот, ведущих в отгороженный квартал Фезаны, где жили киндаты, Джеана с облегчением вздохнула. Она знала обоих сторожей, стоящих на посту. Один был ее другом детства, другой – бывшим любовником.

Она обратилась к ним со всей прямотой, которую могла себе позволить. Времени оставалось слишком мало.

– Шимон, Бакир, мне нужна ваша помощь, – заявила она, прежде чем они успели отпереть ворота.

– Мы тебе поможем, – проворчал Шимон, – но входи быстрее. Ты знаешь, что там происходит?

– Я знаю, что уже произошло, вот почему вы мне нужны.

Бакир застонал, распахивая створку ворот.

– Джеана, что ты опять натворила?

Это был крупный, широкоплечий человек, несомненно красивый. Они наскучили друг другу через несколько недель после начала их связи. К счастью, они расстались достаточно быстро и сохранили взаимную приязнь. Теперь он уже обзавелся семьей, у него было двое детей. Джеана оба раза принимала роды.

– Ничего такого, чего могла бы избежать, не нарушив свою врачебную клятву Галинуса.

– Плевать на Галинуса! – резко сказал Шимон. – Там убивают людей.

– Поэтому вы должны мне помочь, – быстро сказала Джеана. – У меня в городе есть пациент, которым я должна заняться сегодня ночью. Думаю, мне небезопасно находиться за воротами нашего квартала…

– Это уж точно! – перебил Бакир.

– Прекрасно. Я хочу, чтобы вы позволили мне провести его сюда через некоторое время. Я уложу его в постель у себя дома и буду лечить.

Они переглянулись. Бакир пожал плечами.

– Это все?

Шимон все еще сомневался.

– Он ашарит?

– Нет, он конь. Конечно он ашарит, идиот. Иначе зачем бы я просила разрешения у самых тупых людей в нашем квартале? – Она надеялась, что это оскорбление отвлечет их и покончит с вопросами. Хорошо еще, что Велас у нее за спиной молчал.

– Когда ты его приведешь?

– Я сейчас же отправлюсь за ним. Мне сначала надо попросить разрешения у матери. Поэтому я пошла вперед.

Темные глаза Бакира еще больше прищурились.

– Ты действуешь по всем правилам, да? Это совсем на тебя не похоже, Джеана.

– Не будь бо́льшим глупцом, чем необходимо, Бакир. Ты думаешь, что я собираюсь играть в игры после того, что произошло сегодня днем?

Они снова переглянулись.

– Думаю, что нет, – ворчливо произнес Шимон. – Хорошо, твой пациент может войти в квартал. Но ты больше из него не выйдешь. Его может привести Велас, хоть я и не стал бы приказывать ему это делать.

– Нет, все нормально, – быстро возразил Велас. – Я схожу.

Джеана это предвидела. Тут все было в порядке. Она повернулась к Веласу.

– Тогда иди сейчас же, – прошептала она. – Если моя мать станет возражать – а я уверена, что не станет, – мы разместим его в одном из постоялых дворов для приезжих. Иди быстрее.

Она снова повернулась к двум охранникам и улыбнулась им своей лучшей улыбкой.

– Спасибо вам обоим. Я этого не забуду.

– Лучше бы забыла, – ответил Шимон с добродетельным видом. – Ты же знаешь, что это нарушение правил.

Он слишком важничал. Конечно, это было нарушением, но не очень серьезным. Ашариты часто тайком приходили в их квартал, по делу или в поисках развлечений. Единственной уловкой – и не слишком трудной – было скрыть это от ваджи за стенами квартала и от старших священников внутри него. Но Джеана считала, что сейчас неподходящее время вступать в спор с Шимоном.

Кроме того, чем дольше они будут беседовать, тем больше вероятность, что он спросит, кто ее пациент. А если он спросит, ей придется сказать. Он может знать, что Хусари ибн Муса – один из тех, кто должен был явиться сегодня в замок. Если Шимон и Бакир поймут, что этого человека могут искать мувардийцы, то Хусари ни за что на свете не позволят войти в квартал киндатов.

Джеана знала, что подвергает опасности свой народ. Она была достаточно молодой, чтобы решить, что риск оправдан. Последнее массовое убийство киндатов в Аль-Рассане случилось далеко на юге, в Тудеске и Элвире, за много лет до ее рождения.

Ее мать, как Джеана и ожидала, не стала возражать. Жена и мать лекарей, Элиана бет Данил уже давно приспособила свой дом к нуждам пациентов. То, что подобное нарушение распорядка случилось в один из самых ужасных дней, какие Фезана знала за долгое время, не могло ее смутить. Тем более что Джеана сообщила матери, кто ее пациент. Элиана все равно узнала бы его, когда он пришел. Хусари несколько раз приглашал Исхака на обед, и не раз торговец шелком незаметно приходил в квартал, чтобы почтить своим присутствием их собственную трапезу, невзирая на всех ваджи и священников. Город Фезана не отличался особой набожностью.

«Вероятно, это только усиливало радость фанатиков-мувардийцев, когда они убивали невинных людей», – подумала Джеана. Она стояла на площадке лестницы, подняв одну руку, чтобы постучать в дверь, а в другой держа свечу.

Впервые за этот долгий день Джеана заколебалась при мысли о том, что собирается сделать. Она увидела, как задрожало пламя свечи. В дальнем конце коридора было высокое окно с видом на внутренний двор. Лучи заходящего солнца косо падали на пол, напоминая ей о том, какое большое значение имеет время. Она сказала матери, что поздней ночью уйдет, и приготовилась противостоять буре, которая так и не разразилась.

– Сейчас не так уж неразумно уехать из этого города, – спокойно ответила Элиана после секундного размышления. Она задумчиво посмотрела на свою единственную дочь. – Ты найдешь себе работу за его пределами. Твой отец всегда говорил, что лекарю полезно приобретать опыт в разных местах. – Мать помолчала, потом добавила без улыбки: – Может быть, ты вернешься с мужем.

Джеана поморщилась. Это был старый разговор. Ей уже почти исполнилось тридцать лет, и лучший возраст для замужества остался позади. Она уже почти смирилась с этим, а Элиана – нет.

– С вами все будет в порядке? – спросила Джеана, игнорируя ее последние слова.

– Не понимаю, почему бы нет, – резко ответила мать. Затем ее напряженное лицо несколько смягчила улыбка, которая сделала ее красивой. Сама она вышла замуж в двадцать лет за самого блестящего мужчину из блестящей общины киндатов в Силвенесе, в последние дни процветания Халифата. – Что мне, по-твоему, делать, Джеана? Упасть на колени и хватать тебя за руки, умоляя остаться и утешить мою старость?

– Ты не старая, – быстро возразила дочь.

– Конечно, старая. И конечно, я не стану тебя удерживать. Если ты к этому времени не завела детишек в доме по соседству, то я могу винить лишь нас с отцом за то, чему мы тебя не научили.

– Думать о себе?

– Среди прочих вещей. – Снова промелькнула неожиданная улыбка. – Боюсь, ты скорее умеешь думать обо всех других людях. Я соберу кое-какие вещи для тебя и прикажу приготовить место для Хусари за столом. Есть ли что-то, чего ему нельзя есть сегодня?

Джеана покачала головой. Иногда она ловила себя на желании, чтобы гроза все-таки разразилась. Но в большинстве случаев она была благодарна за железное самообладание, которое Элиана проявляла с того ужасного дня в Картаде, четыре года назад. Джеана могла догадаться о цене этой сдержанности. Могла измерить ее внутри себя. Они не так уж сильно отличались: мать и дочь. Джеана ненавидела плакать; она считала это признаком поражения.

– А теперь иди наверх, – сказала Элиана.

И она пошла наверх. Обычно так и бывало. Разговор с матерью редко проходил болезненно, но всегда казалось, что не все необходимое сказано. Однако сегодня не время было думать о подобных вещах. Ей предстояло нечто гораздо более тяжелое.

Она знала, что если будет колебаться слишком долго, то ее решимость уехать может растаять на этом самом трудном пороге дня, всех ее дней. Джеана постучала дважды, как обычно, и вошла в темный, с закрытыми ставнями, кабинет отца.

Пламя ее свечи заплясало на кожаных с золотом переплетах книг, свитках, инструментах и небесных картах, предметах искусства, подарках и сувенирах, собранных за целую жизнь исследований, путешествий и работы. Свеча в ее руке теперь не дрожала, и свет от нее упал на письменный стол, на простое деревянное кресло в северном стиле, на подушки на полу, на еще одно глубокое кресло и на седобородого человека в темно-синих одеждах, сидящего неподвижно спиной к двери, к своей дочери и к свету.

Джеана посмотрела на него, на его неподвижную, прямую, как копье, спину. Отметила, как отмечала каждый день, что он даже не повернул головы, чтобы показать, что заметил ее приход. С таким же успехом она могла вообще не входить в комнату со своей свечой и с тем, что собиралась ему сказать. Так происходило всегда, но этот день был особенным. Она пришла попрощаться, и при виде отца в мозгу Джеаны сверкнул длинный меч воспоминания, острый, яркий, ужасный, как те кинжалы, которыми, наверное, пользовались мувардийцы.

Четыре года назад четвертый сын правителя Картады Альмалика запутался в пуповине в материнской утробе. Такие младенцы почти всегда погибали и их матери тоже. Лекарям хорошо были известны симптомы, и они могли предупредить о грозящей опасности. Это случалось довольно часто; никого не обвинили бы. Роды – одно из самых опасных событий в мире. Лекари не умеют творить чудеса.

Но певица Забира из Картады была фавориткой самого могущественного из правителей Аль-Рассана, а Исхак из Фезаны был отважным и талантливым человеком. Сверившись с картой небес и послав сообщить Альмалику о том, что его попытка может дать лишь самую слабую надежду, Исхак сделал единственную вошедшую в анналы операцию и извлек ребенка через разрез в животе матери, сохранив одновременно и ее жизнь.

Ни сам Галинус, источник всех медицинских знаний, ни Узбет аль-Маурус, ни Авенал Сорийский, живущий в родных землях ашаритов на востоке, – ни один из них и ни один из пришедших позже не добились успеха в подобных операциях, хотя первые трое записали всю процедуру и каждый из них пытался ее воплотить.

Нет, именно Исхак бен Йонаннон из киндатов первым добился рождения живого ребенка таким способом, во дворце Картады в Аль-Рассане, во время второго десятилетия после падения Халифата. А потом он залечил рану матери и выхаживал Забиру, пока она однажды утром не поднялась с постели, очень бледная, но прекрасная, как всегда, не взяла свою четырехструнную лютню и не заняла свое привычное место в зале приемов Альмалика, в его садах и в его спальне.

В благодарность за этот мужественный поступок и за искусство, невиданное прежде, Альмалик Картадский одарил Исхака таким количеством золота и прочих благ, которое обеспечило его самого, его жену и дочь до конца их дней.

Потом он приказал выколоть лекарю глаза и отрезать его язык у самого корня во искупление греха – лицезрения обнаженной ашаритской женщины, и чтобы ни один мужчина не смог услышать описание молочно-белого великолепия Забиры из уст лекаря-киндата, который посмел коснуться ее холодным взором и скальпелем.

В своем роде это был милосердный поступок. Все знали, что обычно джадита или киндата, которые посмели коснуться похотливым взглядом обнаженной фигуры ашаритской женщины, что была невестой или наложницей другого мужчины, привязывали к двум лошадям и разрывали надвое. А эта женщина принадлежала властителю, преемнику халифов, Льву Аль-Рассана, перед которым в страхе бежали более слабые правители.

Ваджи, ухватившись за представившуюся возможность, в храме и на базарной площади начали требовать казни Исхака, как только история этих родов вышла за пределы дворца. Но Альмалик был искренне благодарен лекарю-киндату. Он всегда недолюбливал ваджи и их требования, и он был – во всяком случае, по собственным меркам – человеком щедрым.

Исхак остался жить, слепой и немой, погруженный в себя так глубоко, что его жена и единственная дочь не могли до него дотянуться. Ни в те первые дни, ни после его невозможно было заставить ни на что реагировать.

Они привезли его из Картады домой в давно уже выбранный город Фезану. Им с лихвой хватало средств на жизнь; по любым меркам они были богаты. В Силвенесе, в Картаде, в своей частной практике здесь Исхак добился громадных успехов, и не меньших – в деловых предприятиях, посылая на Восток с торговцами-киндатами кожу и пряности. Последние дары Альмалика всего лишь закрепили его благосостояние. Можно было бы сказать, что луны благословили их огромным богатством.

Джеана бет Исхак, дитя этого богатства, вошла в комнату своего отца, поставила свечу на стол и открыла ставни восточного окна. Она распахнула и само окно, чтобы вместе с мягким светом впустить в комнату легкое дуновение вечернего ветра. Потом села в деревянное кресло у стола, как делала это обычно.

Книга, которую она читала Исхаку – трактат Меровиуса о катаракте, – лежала открытой у ее локтя. Каждый вечер, в конце дневных трудов, она приходила в эту комнату и рассказывала отцу о пациентах, которых принимала, а потом читала вслух из той книги, которую изучала сама. Иногда приходили письма от коллег и друзей из других городов, из других стран. Сэр Реццони писал несколько раз в год из Сореники в Батиаре или из других мест, где он преподавал или работал. Эти письма Джеана тоже читала отцу.

Он никогда не отвечал. Он даже никогда не поворачивал к ней головы. Так было с той самой ночи, когда его искалечили. Она рассказывала ему о своем рабочем дне, читала письма, читала вслух книги. Целовала его в лоб, потом спускалась вниз к ужину. На это он тоже никогда не реагировал.