Текст книги "Поднебесная"

– Со двора! – крикнул он. – Там открыто!

Но в то же мгновение он воспользовался другим шансом и бросился к двери. Отодвинул тяжелый деревянный брус, ухитрившись снова увернуться от удара меча, который просвистел совсем рядом и воткнулся в дерево.

Распахнутая дверь толкнула его в спину, едва не сбив с ног, но что-то – гордость, гнев и страх, переплетенные, словно нити шелковой ткани, – заставило Тая сделать шаг к еще оставшемуся на ногах человеку. Он успел нанести косой удар мечом, парировать сильный ответный удар, а потом остальные хлынули в комнату у него за спиной.

– Они убили шаманку! – крикнул Тай через плечо. – Она лежит мертвая на заднем дворе! Мешаг вон там! Берегитесь того, кто на полу! Я его только ранил!

Три человека схватили лежащего на полу, подняли и держали на весу, будто куклу. Ему нанесли сокрушительный удар в висок, но не убили – Тай это отметил. И в тот же момент услышал, как один из племени богю сказал:

– Последнего тоже оставьте. Он нам пригодится.

Услышав эти слова, человек, стоящий перед ним, внезапно изменился в лице. Тай запомнил это выражение лица. Иногда он видел его по ночам, когда закрывал глаза.

Этот человек отступил назад, к занавеске. Приставил к себе меч острым концом, держа за рукоять обеими руками. Он пытался заколоть себя, но не успел: две точно посланные стрелы вонзились ему в каждое плечо. Меч упал на пол.

И тогда человек закричал. Ужасный крик, рожденный чем-то гораздо более сильным, чем боль от ран, подумал Тай.

Чуть позже он начал понимать…

Я бы тоже так закричал, думал он на обратном пути на юг (они выехали в тот же вечер, не желая оставаться у озера, стремясь уехать от него как можно дальше).

Я бы тоже постарался убить себя, если бы имел представление о том, что произойдет до того, как мне позволят умереть. А тот человек явно это знал. В каком-то смысле это и было самым ужасным.

Катайские кавалеристы – люди Тая – бросились вниз по склону, когда услышали крики и вопли, но в хижине все уже было кончено раньше, чем они смогли вмешаться.

Тай вышел из дома и зашагал к ним по траве. Он потерял ощущение реальности, опять вернувшись на мягкий солнечный свет через такое короткое время. Мир может меняться слишком быстро…

Тридцать катайских всадников остались стоять в стороне, все вместе, и смотрели, что будут делать кочевники. Наблюдали сначала в равнодушном молчании, потом – со все возрастающим, убийственным отвращением.

Кочевники начали с того, что принесли тело старой шаманки из-за дома и сожгли его на погребальном костре, который разложили между хижиной и озером. Они делали это с почтением, с песнопениями и молитвами. По-видимому, старуху осквернили убийством и погребением в земле. Ее следовало вернуть на небо: оставить на открытом месте на поживу волкам и другим животным или ввергнуть в пламя, и она унесется вместе с дымом.

Богю выбрали огонь, потому что начинали большое всесожжение. Они подожгли дворовые постройки, а потом и сам дом, но только после того, как вынесли Мешага на ложе и положили во дворе. Они вытащили тела тех, что убил Тай, охранника и шамана, и, наконец, привели двоих, которые остались в живых. К тому времени они уже были пьяны, эти богю: в хижине нашелся кумыс.

Колокольчики шамана звенели, когда они тащили его тело по истоптанной траве. Его зеркала сверкали, дробя солнечный свет. Тай уже спрашивал себя, не совершил ли он святотатства, убив этого человека? Но сейчас он понял, что это не так. Он совершил нечто такое, что в глазах кочевников сделало его героем. Кажется, ему собирались оказывать почести.

Они пригласили его принять участие в том, что будет дальше, с двумя убитыми и двумя теми, которых специально оставили в живых, но Тай отказался, предпочтя остаться вместе со своими людьми. Со своими соплеменниками из цивилизованной страны.

Его физически тошнило, просто выворачивало наизнанку, пока он смотрел, что происходило дальше. В чем его пригласили поучаствовать. Многим катайским кавалеристам стало плохо, они отходили в сторону, спотыкаясь, или отъезжали верхом, и их рвало в траву.

Империя Катая создавалась на протяжении девяти династий отнюдь не миролюбивыми пацифистами. Ее величие было насильственным, завоевательным, построенным на бойне в течение почти тысячи лет – во время внутренних гражданских войн, или военных действий за пределами меняющихся границ, или с целью защиты этих границ. Такова история: такие костры, как эти, или гораздо большие пожары, кровь и клинки.

Еще во времена Первой династии появились тексты и учения о тактической пользе резни, убийства детей, увечий, изнасилований. О пользе страха, который все это могло вызвать среди врагов, в полных людей осажденных городах, когда перепуганные беженцы спасаются от наступающих армий. Такие вещи были частью того, что делали люди во время войны, а война была частью того, что люди делали в жизни.

Но катайцы не жарили мертвых врагов на кострах и не ели их плоть, взывая к небесам. И не отрезали куски от еще живых людей, привязанных к столбам на земле. И не заставляли их смотреть, с воплями, как пожирают части их тел, поджаренные или сырые.

Огромные столбы плотного дыма поднимались в небо, застилая солнце. Вонь и гарь в ранее безмятежно спокойном месте у северного озера. Треск нескольких костров, вой (людей, не волков) и чьи-то отчаянные, постепенно стихающие мольбы о смерти сменили пение птиц и шорох ветра в листве. Безобразие людей, уничтожающих уединение и красоту осени.

Это продолжалось какое-то время.

Один из кочевников, в конце концов, подошел к катайцам, к тому месту чуть в стороне, где они ждали, успокаивая пугливо вздрагивающих коней. Он был до пояса обнажен, широко ухмылялся и размахивал отрезанной по плечо рукой человека. С нее капала кровь, и с его подбородка – тоже.

Нетвердо держась на ногах, богю протянул человеческую плоть Таю, как герою, достойному отведать этот замечательный приз. Он явно давал чужаку-катайцу еще один шанс.

Стрела вонзилась в его грудь, когда он стоял перед ними. Кочевник умер мгновенно.

Какое-то мгновение Тай не мог поверить, что это произошло. Это было абсолютно неправильно, потрясающе неправильно. Он стоял, онемев от изумления. И каким бы кратким ни было это мгновение, оно было слишком долгим для командира в этом месте. В таком месте, каким оно стало.

Его солдаты, словно эта единственная стрела дала выход для их собственных демонов, их безумной реакции на тот ужас, свидетелями которого их заставили стать, вдруг вскочили на коней – все сразу, плавным, тренированным движением, словно им отдали приказ.

Выхватив луки и мечи, притороченные к седлам, они ринулись вперед – духи мщения, ставшие ими по своей воле, – к кострам и в дым. Охваченные жестокой яростью. С ощущением, что эта отвратительная дикость может быть уничтожена, стерта только их собственной дикостью.

Такое понимание событий пришло к Таю лишь потом. В тот момент его мысли не были такими отчетливыми.

Его всадники ворвались в группу малочисленных, пеших, пьяных от кумыса кочевников, этих пошатывающихся, залитых кровью людей, ради помощи которым они приехали на север, – и они убили их всех между кострами.

А когда это было сделано, когда ни одного кочевника не осталось в живых среди черного дыма и красных пожаров, когда туманное солнце уже садилось на западе, а озеро стало темной, холодной синевой, произошло следующее событие.

Мешаг, сын Хурока, встал.

Он оглядел жуткую сцену разыгранную людьми в этом месте. Раньше он был грациозным мужчиной. Но не теперь. Он изменился, или его изменили. Теперь Мешаг двигался неуклюже, словно его неправильно собрали. Ему приходилось поворачиваться всем телом, описывая полный круг, чтобы перевести взгляд. Черный дым плыл между ним и тем местом, где, широко раскрыв глаза, стоял Тай, пригвожденный к земле ужасом. Он это видел и отказывался верить тому, что видел.

Мешаг долгое мгновение смотрел на катайских всадников. Последних живых людей здесь. Потом, передернув плечами, словно пытаясь откинуть назад голову, он рассмеялся. Тихим, странным смехом.

Он не двигался и не открывал глаз с тех пор, как упал без чувств у другого костра на юге, за несколько недель до того.

Этот смех был не тот, какой они помнили. Богю стоял и двигался совершенно иначе, неестественно подволакивая слабые ноги. Катайские солдаты, очутившиеся в чужом месте среди пожаров и мертвецов, перестали разворачивать коней, прекратили кричать. Они столпились вокруг Тая снова, словно искали защиты, стараясь держаться подальше от Мешага.

Глядя на этого человека – если он все еще был человеком, – Тай понял, что злодеяния этого дня еще не закончились.

Он услышал рядом с собой какие-то звуки: щелкали вынимаемые из колчанов стрелы, звенела натянутая тетива. Он шевельнулся и хриплым голосом отдал приказ – но не был уверен, что поступает правильно. На обратном пути на юг он решил, что, возможно, так до самой смерти и не узнает, поступил ли он правильно.

– Стойте! – крикнул он. – Никто не должен стрелять!

То, что осталось от Мешага, или то, что с ним стало, повернулось, неуклюже и медленно, на звук голоса и посмотрело на Тая. Их взгляды встретились сквозь дым, и Тай задрожал. Он увидел в этих глазах отсутствие всякого выражения, какую-то бездонность. Холодные, как конец любой жизни… В тот самый момент ему пришло в голову, что, может быть, его задача, его долг по отношению к тому, кто раньше был человеком, – позволить стрелам освободить его.

И все же он этого не сделал. Он понимал – не мог отрицать этого, – что в том доме, все еще догорающем, превратившемся в ревущий хаос, творилось какое-то зло, пока он не ворвался туда и не убил шамана. Оно не было завершено, осталось неполным, но что оно значило для неподвижно стоящего перед ним человека, который смотрел Таю в глаза, будто обрекая его на воспоминания, он не мог даже надеяться понять.

– Это как с лебедями, – вслух сказал он своим всадникам. – Их убийство может навлечь проклятие на всех нас. Это не наше дело. Пусть оно… пусть он уходит. Он найдет свою судьбу и без нас.

Он произнес последние слова как можно более четко, глядя на душераздирающую фигуру Мешага. Если это существо двинется к ним, солдаты запаникуют, понимал Тай. Ему придется разрешить стрелам взлететь и потом жить с этим.

Он не верил собственному сравнению с лебедями. Он даже не верил, что убийство лебедя навлечет на них проклятие, – это были страхи богю. У катайцев были свои собственные легенды о животных и свои страхи. Но эти слова могли дать его людям основание послушаться своего командира. Обычно они не нуждались в основаниях: солдаты выполняют приказы, вот и все. Но это путешествие на север и сегодняшнее его окончание настолько отличались от их обычной жизни, от всего их мира, что он счел необходимым обосновать приказ.

Что касается того, почему, внутри себя, ему казалось правильным дать этому невероятным образом очнувшемуся человеку с мертвыми глазами возможность покинуть это место и остаться в живых – если он по-прежнему был живым, – то Тай мог назвать это только жалостью. И тогда, и потом.

Он гадал, проявилась ли она в его голосе, во взгляде, которым они обменялись. Он не сказал бы, что взгляд Мешага был человеческим, но также не назвал бы его не человеческим. Не мог бы с уверенностью сказать, что там, внутри, скрывался какой-то демон. Да, Мешаг изменился, и Таю казалось, что он, возможно, уже погиб, но он не знал этого наверняка.

Быть может, его убийство стало бы наиболее правильной реакцией на то, что с ним сделали. Стало бы проявлением доброты. Но Тай не сделал этого и не позволил своим солдатам сделать это. Он даже не был уверен, что это существо можно убить, и ему совсем не хотелось это проверять.

После долгого молчания, едва дыша, он увидел, как Мешаг – или то, что раньше было Мешагом, – поднял руку жестом, который Тай не мог интерпретировать. Потом это существо отвернулось от него, от них всех, живых, мертвых и горящих. Мешаг больше не смеялся и так и не заговорил. Он просто размашисто зашагал прочь – сначала вокруг горящего дома, а потом вдоль берега озера, к осенним деревьям в огненных листьях и далеким, почти невидимым горам.

Тай и его люди смотрели ему вслед сквозь дым, пока он не скрылся из виду, а потом двинулись в другую сторону. К дому…

* * *

Шелковичная ферма и огненно-красная лиса остались далеко позади.

Солнце садилось, сейчас оно тоже стало оранжевым. Тай осознал, что уже давно погрузился в задумчивость, вспоминая пути, которые привели его сюда.

Или один, особый путь – то путешествие на север: за Стену, за речную излучину, за степи, на самый край страны зимы.

Перед его внутренним взором, когда он ехал на великолепном сардийском коне с шестью спутниками, все еще стоял Мешаг, сын Хурока, – или то, во что он превратился, – в одиночестве уходящий прочь шаркающей походкой. Таю пришло в голову, что, повидав это, пережив тот день, он не должен так быстро отмахиваться от веры других в женщину-лису.

А возможно, именно благодаря собственной истории, он должен не принимать ничего всерьез? На свете было всего два человека, с которыми он мог бы поговорить об этом чувстве. Одна из них в Синане, и, весьма вероятно, он больше никогда не сможет еще раз поговорить с ней. Другим был Чоу Янь, но он умер.

 
Ни один человек, вспоминая своих друзей,
Не скажет, что их достаточно у него.
Когда ты уехал, я ветви ивы сломал,
И вместе с листьями падали слезы мои…
 

Вэй Сун все еще скакала впереди. Речка, вдоль которой они ехали, находилась слева от них. Вокруг нее раскинулась широкая долина, плодородные земли на обоих берегах. Лес, окаймляющий ее с юга, отступил. Это была сельскохозяйственная местность. Они видели хижины крестьян, собравшиеся в хутора и деревни, мужчин и женщин на полях, костры угольщиков на фоне темнеющих деревьев.

Тай ехал этой же дорогой, направляясь на запад, к Куала Нору, два года назад. Но тогда у него было странное настроение, – он горевал, ушел в себя, – и он не обращал внимания на землю, по которой ехал. Оглядываясь назад, он мог сказать, что начал ясно соображать, что делает и что намерен делать, только после того, как проехал крепость у Железных Ворот, потом выехал из длинного ущелья и увидел озеро.

Теперь ему надо стать другим человеком.

Весенняя Капель столько раз предостерегала его об опасностях дворца Да-Мин, мира придворных и мандаринов, – а теперь ему еще надо учитывать армию и военных губернаторов.

Кто-то хотел видеть Шэнь Тая мертвым, и хотел этого еще до того, как он получил сардийских коней. Он не сможет их сохранить, Тай понимал это. Только не в таком мире. Проблема в том, что с ними делать, и – до этого – как оставаться в живых достаточно долго, чтобы когда-нибудь забрать их на тагурской границе?

Он дернул поводья Динлала, и большой конь без труда догнал едущую впереди каньлиньскую женщину-воина. Солнце светило у них за спиной, заливая долину. Почти пришло время остановиться на ночлег. Они могли снова разбить лагерь или остановиться в одной из деревень. Тай не знал точно, где расположена следующая почтовая станция.

Вэй Сун не повернула головы, когда он подъехал к ней. Только сказала:

– Мне было бы спокойнее за стенами, если вы не возражаете.

Это из-за лисы, догадался Тай. На этот раз он не стал шутить. В нем еще жили мрачные воспоминания этого долгого дня, он слышал запах гари на северном озере.

– Как скажешь.

На этот раз она подняла глаза, и он увидел в них гнев.

– Вы мне делаете одолжение!

Тай покачал головой:

– Я тебя слушаюсь. Я ведь нанял тебя для защиты. Зачем нанимать сторожевого пса и лаять самому?

Это не было рассчитано на то, чтобы ее успокоить, но ему и не хотелось этого делать. Он даже слегка пожалел, что нанял ее. Солдаты из крепости наверняка обеспечили бы ему достаточную охрану. Но он ведь не знал тогда, что ему дадут военный эскорт.

В этой женщине оказалось больше… личности, чем он ожидал. Ее выбрала Весенняя Капель, необходимо подумать об этом. По-видимому, ему о многом стоит подумать.

Он произнес:

– Ты так и не сказала мне в ту ночь, – если Капель что-то знает и рассказала тебе, – о том, почему кто-то послал каньлиньского воина убить меня?

Слабый вопрос… Она бы ему уже сказала, если бы знала сама. Он ожидал замечания по этому поводу, но не дождался.

– Фальшивого каньлиньского воина, – напомнила она ему задумчиво. Потом прибавила: – Если госпожа Линь Чан и знает, то мне она не сообщила. Впрочем, не думаю, что знает и она. Ваш друг нес вам какие-то известия, и мне кажется, вы не должны были их услышать.

– Нет, – покачал головой Тай. – Здесь нечто большее. Иначе Ян я убрали бы раньше, чем он до меня добрался. Было бы легко убить его по дороге. Они были одни.

Вэй Сун бросила на него быстрый взгляд:

– Я об это не подумала.

– Они не хотели, чтобы я остался жив и начал действовать под влиянием того, о чем он мне хотел сообщить, если я узнаю об этом другим способом.

Она все еще пристально смотрела на него. Тай внезапно улыбнулся:

– Что? Тебя поразило, что я могу подумать о чем-то, о чем не подумала ты?

Женщина покачала головой и отвела глаза. Глядя на нее, Тай почувствовал, что у нее испортилось настроение. Шутка показалась плоской. Он произнес, не совсем понимая, почему он ей доверяется:

– Он был моим добрым другом. И никогда в жизни не причинил никому вреда, насколько мне известно. Я хочу узнать, почему он погиб, и что-нибудь сделать.

Она снова повернула голову и посмотрела на него:

– Возможно, вы не сумеете ничего сделать. Это зависит от того, что вы узнаете.

Тай прочистил горло:

– Нам лучше поскорее выбрать деревню, если ты хочешь договориться о ночлеге.

Настала ее очередь улыбнуться, словно бы про себя:

– Посмотрите вперед.

Тай так и сделал.

– О! – воскликнул он.

Впереди местность слегка повышалась. Он увидел, что дорога расширяется, в ней стало три полосы – среднюю традиционно оставляли для императорских всадников. Вдалеке он едва различал стены довольно крупного города, освещенные заходящим солнцем. Над ними развевались знамена.

Чэньяо. Они приехали. А ближе к ним, рядом с дорогой, Тай увидел небольшую группу людей, которые явно их ждали. У них были лошади, но они спешились в знак уважения. Один из них, официально одетый, поднял руку в знак приветствия.

– Вас встречают за стенами, – прошептала Вэй Сун. – Это большая честь. Из крепости у Железных Ворот послали курьера с сообщением о вашем прибытии.

– Кони, – сказал Тай.

– Ну, разумеется, – ответила Сун. – Вероятно, вам придется встретиться с военным губернатором и префектом, прежде чем вы сможете пойти и найти женщину. Мне очень жаль…

Он не смог придумать достойной отповеди и тоже поднял руку в ответном приветствии тем, кто их ждал. Они тут же поклонились, все сразу, словно его жест пригнул их вниз, наподобие марионеток в уличном театре.

Тай набрал в грудь воздуха и выдохнул его. Началось…

Глава 7

Можно подумать, что все самые прекрасные и талантливые певицы, куртизанки, способные разбить сердце мужчины или довести его до экстаза такими способами, которых он и вообразить себе не мог, должны жить в Синане, ослепляющем весь мир богатством и дворцом у северных стен.

Это обоснованное предположение, но не соответствующее действительности. Торговые и стоящие на берегах каналов города могли также прославиться и завоевать славу по самым разным причинам, и одной из них была утонченность и мастерство их женщин. У юга были свои собственные традиции в вопросах любви, уходящие корнями еще в Четвертую династию, и некоторые из них – настолько извращенные, что их обсуждали только шепотом или после хорошей выпивки.

Конечно, северо-восток в этом смысле был пустыней: солдаты и маркитанты в продуваемых ветрами крепостях у Длинной стены, суровые города (тоже продуваемые ветрами), где правила аскетичная аристократия, считавшая последние три династии недавними пришельцами, едва достойными их внимания.

Чэньяо, однако, находился на другом конце империи, и через него проходил Шелковый путь, переходящий в имперский тракт, по которому торговцы и товары попадали на базарную площадь и в квартал удовольствий процветающего, оживленного города.

Чэньяо, лежащий так далеко на западе, также прославился сардийскими девушками – светловолосыми, голубоглазыми и зеленоглазыми богинями из-за пустынь, которые пользовались большим спросом в Катае Девятой династии.

Одну такую женщину звали Весенняя Капель, она жила в Синане, и теперь ее, по-видимому, звали Линь Чан, и принадлежала она новому первому министру империи в качестве личной наложницы.

Было много причин, решил Тай, уже давно позволяющих ему напиться до бесчувствия.

Одной причиной была гибель друга. Он продолжал вспоминать Яня: как он хохотал, пока не захлебывался и не давился, во время игры за чашкой вина в Северном квартале; или как занимался, сидя на скамье рядом с Таем, ужасно сосредоточенный; или как тихо напевал себе под нос, чтобы запомнить отрывок; или как они вдвоем взбирались на башню за стенами во время Праздника Хризантем, и все это было дружбой. А теперь этот друг лежит в могиле у озера рядом с женщиной, которая его убила. Второй причиной, почему ему необходимо вино (хорошее вино, можно надеяться), было то, что кто-то пытался его убить, а он не знал, кто и почему.

Третьей была Капель.

Она предвидела свой уход из Северного квартала больше двух лет назад и предупреждала об этом Тая. Он не поверил, что это возможно, – или убедил себя в этом. Это не одно и то же.

Против собственной воли он вспомнил одну ночь в Павильоне Лунного Света, где Капель и еще три девушки развлекали студентов, смех и музыку в самой большой комнате.

Вдруг стало тихо. Тай сидел спиной к двери.

Он увидел, как Капель подняла глаза, потом – без малейшего колебания – встала и с пипой в руках пошла от них к мужчине, которого Тай увидел в дверном проеме, когда повернулся и посмотрел ей вслед.

Вэнь Чжоу тогда еще не был первым министром. Но он был богатым сыном знатной семьи… и любимым двоюродным братом любимой наложницы императора, что куда важнее. Элегантно одетый крупный мужчина, красивый и знающий это.

Вэнь Чжоу мог приказать прислать к нему любую женщину в Синане. Но он пожелал Капель. Его забавляло, что он приходит к ней в город, и не возникало никаких сомнений в приоритете перед студентами, когда приходил такой человек, – сама мысль об этом была смехотворной.

Тай запомнил ту ночь, хотя это был не единственный раз. Взгляд Чжоу скользнул по компании студентов перед тем, как обратиться к Капели, грациозно и почтительно приветствующей его. Она повела его в свою комнату.

Тай пытался понять, почему возникло именно это воспоминание, и решил: потому что Чжоу какое-то мгновение, – слишком долгое мгновение, – смотрел ему в глаза, а потом отвел взгляд.

У Чань Ду есть стихотворение о могущественных мужчинах и женщинах двора, веселящихся на пиру в парке у Длинного озера. В нем он высказывает предположение, что лучше бы определенным мужчинам никогда тебя не замечать.

В ту ночь его заметили…

Шэнь Таю не нужна светловолосая девушка в Чэньяо.

Ему действительно нужна была женщина, после столь долгого одиночества. И он решил, что разнообразные призраки и злобные духи могут сами выбрать, кто из них будет мучить каньлиньскую женщину-воина, которую он так опрометчиво нанял на перевале Железные Ворота.

Он договорился с почетным эскортом, который ждал его за стенами города, что нанесет визит префекту и военному губернатору – в такой очередности – утром. Оба они ждали его сегодня ночью. Он вежливо отказался.

Эта ночь принадлежала ему.

Они находились в городе, охраняемом солдатами, защищенном от бродячих разбойников, – как и от женщин-лисиц из мира духов. Тай поручил Вэй Сун снять для них семерых комнаты в лучшей гостинице.

Он также решил оставить при себе всадников из крепости у Железных Ворот. Это был небольшой жест признательности коменданту Линю, который дал ему денег на дорогу, в том числе – и на здешнюю гостиницу. Его комната оказалась красивой, с большой кроватью и раздвижной дверью, ведущей в сад.

Пять стражников из приграничной крепости не свяжут его слишком тесными узами со Вторым военным округом, когда он доберется до столицы, но их присутствие может быть полезным коменданту, который их с ним отправил.

Встречающие чиновники сделали ему исключающие друг друга предложения по дороге в город – стать почетным гостем в домах обоих здешних правителей, и эта конкуренция облегчила Таю возможность осуществить желание поселиться отдельно. Губернатор обладал большей властью (у них всегда больше власти теперь), но префект носил титул, имеющий большое значение при соблюдении протокола, а Тай достаточно долго учился в Синане, чтобы знать, как разрешить эту проблему, когда наступит утро.

Разумеется, в его гостинице были девушки – в павильоне позади первого строения, с карнизов которого свисали красные фонари. Одна из них, заметил Тай, когда шел через двор и заглянул внутрь, была очаровательной, – или ему так показалось из-за того, что он уже два года не приближался к одетой в шелк женщине?

Играла пипа, и танцевала другая девушка, в платье с широкими красными рукавами. Он постоял в дверном проеме несколько секунд, глядя на нее. Но это была удобная гостиница, а не квартал развлечений, а люди, посланные его встречать, весело надавали Таю советов, какой из домов куртизанок может доставить мужчине со вкусом и определенными средствами больше удовольствий.

Он вышел из гостиницы и направился туда.

Ночные улицы Чэньяо были полны народа, освещены свисающими со стен фонарями и переносными факелами. С этим он тоже уже давно не сталкивался: люди отодвигали тьму, чтобы по ночам не было страшно. Тай не стал бы отрицать, что его охватило возбуждение предвкушения.

В Синане наступление ночи означало комендантский час, городские ворота и ворота каждого квартала запирались до утренних барабанов. Но Чэньяо был базарным городом на торговом пути, и правила здесь по необходимости нарушались. Мужчины, многие из них чужестранцы, после лишений долгого перехода по пустыням не желали подчиняться ограничениям в передвижениях, когда они наконец-то прибыли в цивилизованный город и знали, что их путешествие закончилось.

Они платили пошлины и налоги, предоставляли товары для осмотра, давали взятки чиновникам – и префекту, – как положено, но не желали сидеть на одном месте после наступления темноты.

В Чэньяо, расположенном так близко от тагурской границы, было достаточно солдат, чтобы обеспечить относительно надежный порядок, даже если путешественники не будут сидеть дома по ночам. Там и тут Тай видел группки этих солдат, но они были похожи на отдыхающих, а не на стражей порядка. Здесь поощрялись кутежи при лунном свете: пирующие и отдыхающие мужчины тратили деньги, оставляли их в городе.

Тай был готов стать одним из них.

Музыка, грациозные танцы женщин, хорошая еда и вино, а потом выбранная им девушка с полными обещаний глазами, и почти уже забытый запах женщины, ноги, обвившиеся вокруг его тела, рот и пальцы, искусно провоцирующие, изучающие… и освещенная свечами отдельная комната, где он мог бы начать свое возвращение назад, в тот мир, из которого уехал к Куала Нору.

Позже он решил, что отвлекся, его мысли улетели слишком далеко вперед, по шумным улицам, иначе не попал бы так легко в ловушку.

Он должен был насторожиться, когда короткая улочка, на которую он свернул, следуя полученным указаниям, вдруг перестала быть шумной и многолюдной. Тай осознал, что остался один.

В начале улочки появились какие-то фигуры и перекрыли ее.

На этом конце не было фонаря, и трудно было рассмотреть, сколько их. Тай остановился и шепотом выругался, а потом быстро оглянулся и не удивился, когда разглядел в том конце, откуда пришел, еще нескольких человек. Всего их, по его подсчетам, было восемь.

Тай стоял посередине пустой улицы. Двери лавок и жилых домов по обеим сторонам оказались, естественно, запертыми. При нем был только один из его мечей: брать два меча в дом куртизанок считалось признаком невоспитанности, но также считалось глупым ходить по ночным улицам любого города без оружия.

Возможно, сейчас он продемонстрировал глупость. Он обнажил меч.

Существовала тактика, выработанная на горе Каменный Барабан, на низких уровнях обучения, как вести себя при такой угрозе, как эта. Она входила в официальный урок. Человек вряд ли сможет одолеть восемь противников или убежать от них. Четырех – возможно.

Тай сделал два быстрых вдоха, потом бросился вперед, во весь голос призывая городскую стражу. Он услышал за спиной крик, но предпочел хоть несколько секунд иметь дело с половиной этих людей, кем бы они ни были.

И он действительно умел драться, как выяснилось.

Он редко пользовался своим мастерством в прошлые годы, но сейчас второй сын генерала Шэнь Гао, прошедший обучение у воинов Каньлиня на их священной горе, бежал вперед, к новой группе убийц, и чувствовал прилив нарастающего, полезного гнева. Он узнал его, позволил ему разрастись, направил в нужное русло.

Вытянув вперед меч, он описал на бегу полный круг, когда приблизился к ним, чтобы сбить с толку и внушить неуверенность. Потом прыгнул на стену последнего дома, сделал три или четыре коротких шага, пробежав вверх по стене, а потом снова спрыгнул с нее, пролетев над головами этих людей – всего трех, а не четырех, что хорошо, – и нанес колющий удар одному и рубящий – другому, еще находясь в воздухе. Острый клинок оба раза проник глубоко в плоть.

Тай приземлился за спиной у того, кто остался. Этот человек резко обернулся, поднимая меч, чтобы отразить удар. И в этот момент Тай увидел, что человек носит мундир – цвета армии Второго округа. Такой же, как его собственные кавалеристы. Это были те самые военные стражники, которых он звал. Тай замер, выставив вперед клинок.

– В чем дело? – воскликнул он. – Я – один из ваших офицеров! Комендант крепости у Железных Ворот предупредил о моем прибытии!

Второй из тех, кого он ранил, стонал, лежа на грязной улице.

Тот, который остался на ногах, быстро заговорил, преодолевая шок и страх:

– Это нам известно! Вас хотят видеть! Решили, что вы можете отказаться прийти. Нас послали, чтобы обеспечить ваш приход. – Он поклонился нервным рывком.

Тай услышал шуршание. Он быстро взглянул наверх, увидел, как кто-то спрыгнул с крыши за спиной у четырех других солдат, бегущих с дальнего конца улицы. Ему уже давно не приходилось принимать решение так поспешно.

– Сун, нет! Погоди! Оставь их!

Вэй Сун приземлилась, перекатилась и вскочила. Она не собиралась идти в дом куртизанок: вопросы учтивости здесь не поднимались. Она выхватила из ножен за спиной оба свои меча и вытянула перед собой.