Текст книги "Звездная река"

– Идете к реке? – спросил предводитель второй компании уже не так встревоженно. Он был чисто выбрит, старше, чем Цзыцзи, говорил резко, но не грубо. Цзыцзи колебался. Ему не нужны были попутчики – слишком легко было раскрыть их обман, а любые разговоры о том, кто они и что везут с собой, опасны.

– Да, это так, – любезно ответил судья. Его явно раздражало то, что обращались к Цзыцзи. – Полагаю, отсюда до нее два или три дня пути, – прибавил он.

Вторая группа начала переходить на другую сторону дороги, в лежащую там тень. Их предводитель задержался на мгновение, потея, как и все они, его туника была покрыта пятнами. Он снова обратился к Цзыцзи, а не к чиновнику.

– Мы идем не так далеко. Несем одежду из конопляной ткани в деревню, которая немного дальше, и на шелковую ферму рядом с ней.

Крестьянская одежда. Они за нее много не получат, но в трудные времена делаешь то, что можешь.

– «Те, кто прядет шелк, носят коноплю», – процитировал Цзыцзи.

Его собеседник сплюнул на дорогу.

– Это правда.

Он перешел через дорогу к своему отряду. Цзыцзи увидел, что его солдаты пристально наблюдают за ними. Это ему понравилось. Страх смерти может сделать человека более наблюдательным, даже когда его чувства притупила жара и усталость.

Немного позже, когда Цзыцзи уже начинал подумывать о том, что пора поднимать своих людей и трогаться в путь, он увидел еще одну фигуру, поднимающуюся к ним по дороге.

Этот человек шел один. Молодой, в крестьянской шляпе из рисовой соломы, без рубахи под палящим солнцем, он нес два больших ведра с крышками, которые висели на концах шеста, лежащего сзади на голой шее. Несмотря на тяжесть, он ровно шагал вверх по склону, движимый энергией юности.

Так как он шел один, он был очевидной мишенью. С другой стороны, у него явно нечего было взять, а разбойники старались не нападать на крестьян, чтобы деревенские жители не ополчились против них и не начали помогать милиции. Обычно слуг закона ненавидели больше в эти времена сбора налогов и призыва на войну на северо-западе, чем тех, кто нападал на торговцев и путешественников.

Цзыцзи не встал. Однако он почувствовал, как у него потекли слюнки при виде этих ведер.

– У тебя есть вино на продажу? – опрометчиво крикнул один из его солдат.

– Для нас у него нет вина, – хрипло отозвался Цзыцзи.

На дороге разыгрывались старые трюки, и он знал о них достаточно.

– Нет, – отозвался громко молодой человек, поднимаясь на вершину холма. – Это для шелковой фермы. Я ношу их каждый день, они платят нам пять монет за каждое ведро.

– Мы тебя избавим от необходимости идти туда, как бы далеко эти ни было. Мы дадим тебе десять монет прямо здесь, – нетерпеливо предложил судья. Он уже вскочил на ноги.

– Мы этого не сделаем! – возразил Цзао Цзыцзи.

Он тоже встал. То, что он делал, было нелегко. Он уже почти чувствовал вкус этого вина, его сладость.

– Не имеет значения, что вы дадите и чего не дадите, – упрямо произнес крестьянин без рубахи. – Они ждут меня, в Ришэне, и они мне платят. Если я отдам вино вам, я потеряю свой бизнес, и отец меня за это взгреет.

Цзыцзи кивнул головой.

– Понятно. Иди дальше, парень. Удачи тебе.

– Подожди!

Это крикнул предводитель другой компании, появляясь из-за деревьев по другую сторону от дороги.

– Мы дадим тебе пятнадцать монет за одно ведро. А другое отнесешь на шелковую ферму и отдашь им его даром. Ты останешься в прибыли, а они получат ведро вина задаром. Все довольны!

– А мы недовольны! – громко крикнул судья. Люди Цзыцзи зароптали.

Мальчик с вином колебался, пока предводитель второго отряда шел к нему. Пятнадцать монет – большая плата за ведро деревенского вина, а его груз стал бы легче в конце очень жаркого дня. Цзыцзи видел, как он борется с собой.

– У меня нет черпака, – сказал парень.

Торговец рассмеялся.

– У нас есть черпаки, сколько угодно. Давай, возьми у меня деньги и налей нам вина. Раздели то, что останется на два ведра, и тебе будет легче идти. После полудня станет еще жарче.

Это правда. «И он сказал все правильно», – подумал Цзыцзи. Ему до смерти хотелось выпить, но он не хотел умереть от этого вина, и он слышал слишком много историй.

– Мы дадим тебе двадцать монет! – крикнул судья.

– Не дадим! – рявкнул Цзыцзи. Это было покушение на его авторитет, и он не мог этого допустить. – Мы не станем покупать, – эти слова чуть не разорвали его сердце.

– Все равно, эти предложили первыми, – сказал молодой человек (он явно не был торговцем). Он повернулся к предводителю. – Ну, хорошо. Пятнадцать монет в руку, и вы получите одно ведро.

Это было сделано быстро. Другие торговцы вышли из леса, пока их предводитель отсчитывал монеты продавцу вина. Цзыцзи ощущал две вещи. Крайнюю жажду и ненависть, которая накатывалась на него от собственных людей подобно второй волне жара.

Другие торговцы сняли ведро с шеста, сняли крышку прямо на дороге, что глупо, подумал Цзыцзи. Они начали поочередно орудовать черпаком на длинной ручке. Когда сняли крышку с ведра, донесся запах сладкого, светлого вина. Но, возможно, это разыгралось его воображение.

Шесть человек пили быстро (слишком быстро, как подумал Цзыцзи, в жаркий день) и покончили с вином в мгновение ока. Последний человек поднял ведро обеими руками и поднес к лицу. Цзыцзи видел, как вино течет по его подбородку. Они даже не выплеснули немного вина в качестве подношения духам этого места.

Цзыцзи все это не нравилось. «Быть начальником не всегда так приятно, как все думают», – решил он.

Затем, пока продавец вина тщательно еще раз пересчитывал монеты, которые ему дали, Цзыцзи увидел, как один человек из другой группы торговцев проскользнул за спину продавца и, смеясь, снял крышку со второго ведра.

– Пять монет за пять черпаков! – крикнул он и окунул черпак в ведро.

– Нет! – закричал мальчик. – Мы не так договаривались!

Смеющийся торговец поднял тяжелое, уже открытое ведро и неуклюже побежал с ним к лесу. Вино расплескивалось на землю, как с сожалением заметил Цзыцзи.

– Дайте ему пять монет! – крикнул этот человек через плечо. – Это больше, чем он заслуживает.

– Нет! – снова закричал продавец вина. – Вы меня обманули! Мы с родными будем поджидать вас на обратном пути!

«Это реальная угроза», – подумал Цзыцзи. Кто знает, сколько у него родственников, сколько друзей они приведут, а торговцам придется возвращаться домой по этой дороге. В самом деле, они идут на ту же шелковую ферму, что и продавец вина. Человек, бегущий с ведром, сделал ошибку.

– Неси его назад! – крикнул их предводитель, очевидно, он пришел к такому же выводу. – Мы не станем его обманывать.

«Мы не рискнем его обманывать» – правильнее было бы сказать, уныло подумал Цзыцзи. Он заметил, как убегающий парень быстро отхлебнул из второго ведра. Теперь он неохотно принес его обратно из лесной тени – оттуда, где они все должны были пить вино, медленно, укрывшись от солнца.

– Всего еще один черпачок! – сказал он, снова опуская свой черпак в ведро.

– Нет! – опять крикнул мальчик, подбежал и выбил ладонью черпак из руки похитителя. Черпак упал в вино; он достал его и сердито отбросил в сторону.

– Оставь его в покое, – сказал предводитель. – Мы честные люди, и я не хочу, чтобы нас поджидала засада, когда мы завтра пойдем домой!

Последовала короткая пауза.

– Двадцать пять монет за то, что осталось в этом ведре! – внезапно крикнул судья Цзыцзи. – Я держу их в руке!

Мальчик повернулся к нему. Это была неслыханная сумма. Она ставила их в разряд людей, которые рискуют нести с собой много денег, если могут позволить себе такую безрассудную трату.

Но Цзыцзи теперь уже очень хотелось пить, и он заметил кое-что. Существовала возможность, что второе ведро отравлено, а первое оставалось чистым, хитрости ради. Но человек только что пил из него, и он стоял перед ними, смеясь, довольный собой.

– Да, мы тебе заплатим, – сказал Цзыцзи, приняв решение.

Он не хотел, чтобы его убили собственные люди, и ему очень хотелось выпить ковшик-другой этого вина. Он прибавил:

– А завтра ты можешь отнести на шелковую ферму два ведра и предложить им их даром, а не за десять монет. Они простят тебя, и ты это знаешь. А теперь тебе надо развернуться и идти домой.

Мальчик уставился на него. Потом кивнул головой.

– Ладно. За двадцать пять. Деньги вперед.

Люди Цзыцзи радостно завопили. «Первый радостный звук за весь день», – подумал он. Судья поспешно сунул руку в недра своей одежды и отсчитал монеты (и одновременно показал свой слишком толстый кошелек). Все остальные встали и смотрели, как он кладет деньги в ладонь продавца вина.

– Ведро ваше, – сказал мальчик. – Ну, вино ваше. Мне нужно ведро.

Один из солдат Цзыцзи взял его и, выказав больше здравого смысла, чем другие торговцы до него, отнес его в тень. Другой бросился доставать из тюков на одном из осликов два черпака. Они столпились вокруг ведра.

Сделав над собой почти сверхчеловеческое усилие, стараясь проявить сдержанность руководителя, Цзыцзи остался стоять на месте.

– Оставьте мне два последних черпака! – крикнул он. Интересно, завоюет ли он этим хоть какое-то их расположение.

Он сомневался, оставят ли они ему два черпака.

Другой отряд отошел на свою сторону дороги, громко болтая и смеясь: они пережили приключение и очень быстро выпили вино. «Наверно, теперь они уснут», – подумал Цзыцзи.

Продавец вина отошел от обеих групп и присел тень, в ожидании своего ведра. Ему только что облегчили дневной труд. Он сможет повернуть обратно и уйти домой.

Цзыцзи наблюдал, как его люди окружили вино и пьют слишком быстро. Судья, как и следовало ожидать, только что выпил третий ковш. Никто не собирался ему возражать. Кроме Цзыцзи, наверное. Он нехотя встал. Его больше обрадовало бы, если бы они сделали все, как положено, и сами принесли ведро с двумя последними черпаками вина своему командиру.

Он вздохнул. В наше время редко поступают, как положено. Они живут в печальном мире. Он бросил взгляд через дорогу, на лес на другой стороне.

Все шестеро торговцев выходили на дорогу. Трое держали в руках мечи. Двое держали свои посохи, как оружие. Продавец вина поднялся на ноги. И не спеша подошел к другим торговцам. Один из них подал ему короткий лук и колчан со стрелами. Это человек улыбался.

Цзыцзи открыл рот и издал предостерегающий крик.

В ту же секунду судья тяжело рухнул на траву. Мгновением позже еще один из людей Цзыцзы сделал то же самое. Потом упал третий.

За ужасающе короткий промежуток времени все они уже лежали на траве, словно одурманенные. «Разумеется, они одурманены», – подумал Цзыцзи. Он оказался один лицом к лицу с семью противниками.

– За это не стоит умирать, – мягко произнес юный продавец вина.

Кажется, он здесь стал самым главным, невероятно. Его лук был нацелен на Цзыцзи. Он прибавил:

– Хотя, если вы настаиваете или считаете, что нет смысла жить дальше, я вас убью.

– Как…? – заикаясь, проговорил Цзыцзи.

– Стрелой, – гладковыбритый человек, который, как казалось раньше, был предводителем торговцев, рассмеялся.

– Нет, Фан. Он спрашивает, как мы это сделали. Это думающий солдат. Некоторые из них думают, – поведение голого по пояс продавца вина изменилось. Он уже не выглядел таким юным.

Цзыцзи посмотрел на них. Он не пил вина, но у него кружилась голова от страха и отчаяния.

Юноша сказал:

– Два черпака. Порошок «шаньбао» был во втором черпаке, когда Лао принес ведро назад и окунул его в ведро, но я не позволил ему пить. Помните?

Цзыцзи помнил.

– Как… откуда вы узнали?

Продавец вина, который не был в действительности продавцом вина, нетерпеливо покачал головой.

– В самом деле? Каждое лето по этой дороге из Сиана отправляется отряд в столицу. Подарки для Кай Чжэня. Вы не думали, что у деревенских жителей хватит ума это понять? Что они дадут нам знать, когда вы выступаете, сколько вас, как вы одеты? За маленькую долю от взятой нами добычи и чтобы отомстить министру, придумавшему программу «Цветы и камни», которая губит людей и уничтожает сельскую местность, чтобы построить сад в Ханьзцине.

«С маскировкой покончено», – подумал Цзыцзи. Он попробовал придумать такую угрозу, которая что-то значила бы для этих людей. Но ничего в голову не приходило.

– Лучше уж вы меня убейте, – сказал он.

Люди на дороге замолчали. Этого они не ожидали.

– Правда? – сказал продавец вина.

Цзыцзи кивнул на судью.

– Полагаю, вы их усыпили, а не отравили? Вон тот возложит вину на меня, когда очнется. Префект ему поверит. Он – гражданский чиновник высокого ранга. А я – простой…

– Солдат, – закончил юноша. У него был задумчивый вид. – Ему не обязательно просыпаться.

Он поднял свой лук и прицелился в лежащего на траве чиновника.

Цзыцзи покачал головой.

– Не надо. Он не сделал ничего плохого. Это была моя ошибка. Если бы мы не пили это вино, вы бы не напали, двенадцать против семи.

– Нет, мы бы напали, – возразил человек с луком. – Половина из вас погибла бы от стрел еще до схватки, и эта половина состояла бы из солдат. От других никакого толку, и вы это знаете. Скажите мне, вы хотите, чтобы он умер?

Цзыцзи покачал головой.

– Мне это не поможет, а он просто жадный, но не злой.

– Они все злые, – сказал один из разбойников. И сплюнул. Продавец вина ничего не сказал.

– Кроме того, – прибавил Цзыцзи, – любой из них расскажет ту же историю, а моим долгом было удержать их от этого вина.

– Мы можем убить их всех, – это сказал не продавец вина, а один из других разбойников.

– Нет, – опять сказал Цзыцзи. – Только меня. Я должен заплатить эту цену. Возможно, меня все равно казнят, если я вернусь. Можно мне минуту помолиться?

На лице у продавца вина появилось странное выражение. Он снова выглядел юным. Он и был юным.

– Нам нет необходимости вас убивать, – сказал он. – Присоединяйтесь к нам.

Цзыцзи уставился на него.

– Подумайте об этом, – продолжал юноша. – Если вы правы, у вас нет будущего в префектуре, в армии тоже, и вас могут казнить. По крайней мере, с нами вы останетесь живы.

– Мне это не нравится, – сказал один из разбойников.

– Почему? – спросил юноша, все еще глядя на Цзыцзи. – Так я пришел к вам, тогда. А как ты стал одним из Болотных разбойников, Куи? Бродил по деревням в поисках честной работы?

Раздался смех.

«По крайней мере, я теперь знаю, кто они», – подумал Цзыцзи. Болотные разбойники были самой большой бандой в Катае южнее Великой реки. Каждый год в Ханьцзин посылали настоятельные просьбы прислать армию, чтобы расправиться с ними. Каждый год эти просьбы игнорировали: шла война, и южные префектуры сами должны были справиться с местными бандитами. «Все это правда», – думал Цзыцзи; для него жизнь в казармах теперь невозможна. Потому что его казнят, или накажут палками и посадят в тюрьму по приказу разгневанного префекта, или просто потому, что теперь ему никогда не видать повышения по службе. Вероятно, его отправят на войну.

Он сказал это вслух.

– Я мог бы пойти на войну с кыслыками.

Юноша кивнул головой.

– Вероятно, они вас туда отправят. Им нужны солдаты. Вы ведь слышали о катастрофе?

Все слышали. Это не было новостью. Армии приказали совершить бросок на север, через пустыню, на Эригайю, в глубину вражеских земель, она состояла из конницы и пеших солдат. Он закончился у стен обнесенного стенами города кыслыков, потому что – кто бы мог подумать! – они не взяли с собой осадных орудий. Они их забыли. Никто не проверил. Это было безумие, совершенно невероятная история, и это было правдой.

«Какая армия могла так поступить?» – спрашивал себя Цзыцзи, когда эта новость дошла до их казарм. Некогда Катай правил всем миром и подчинял его себе. Правители всех стран посылали им дары, коней, женщин, рабов.

Линии снабжения их северо-западной армии были перерезаны позади нее. Больше половины солдат погибло во время отступления от Эригайи. Почти семьдесят тысяч человек, как слышал Цзыцзи. Ужасающая цифра. Они убили своих командиров по пути на юг, так сообщали. Съели их, говорили некоторые. Умирающие от голода люди в пустыне, вдали от дома.

А помощник первого министра Кай Чжэнь, который руководил всей этой военной кампанией, получал подарки ко дню рождения от всего Катая, и их должны были доставить во дворец к осени.

– Не возвращайтесь, – сказал юноша с луком. – Нам нужны хорошие люди. Императору надо дать понять, что его слуги и его политика – порочны и беспомощны.

Цзыо Цзызци посмотрел на него. «Жизнь может быстро измениться, – подумал он. – Она может повернуться, подобно мельничному колесу на какой-нибудь одинокой вершине холма в летнюю жару».

– Вы этим занимаетесь? – спросил он, наверное, слишком насмешливо для человека, на которого нацелена стрела. – Посылаете дипломатические ноты императору?

– Некоторые уходят в лес ради денег. Некоторые – ради свободной жизни. Некоторым нравится убивать. Я… некоторые из нас пытаются что-то сказать, да. Если голосов будет достаточно, нас могут услышать.

Цзыцзи посмотрел на него.

– Как вас зовут? – он не совсем понимал, почему он это спросил.

– Жэнь Дайянь, – быстро ответил тот. – Меня называют Малыш Дай.

– Вы не такой уж малыш.

Человек с луком усмехнулся.

– Я был совсем молодым, когда начинал, к западу отсюда. И, кроме того, у меня маленький член.

Другие расхохотались. Цзыцзи заморгал. Его охватило странное чувство.

– Это правда? – спросил он.

– Конечно, нет! – воскликнул один из разбойников. Кто-то громко отпустил грубую шуточку, из тех, какие Цзыцзи слышал от солдат в казармах, слишком долго живших без женщин.

Внутри него что-то изменилось. Как будто ключ повернулся в замке.

– Меня зовут Цзао Цзыцзи, – сказал он. И впервые в жизни прибавил: – Меня прозвали «Цзыцзи – Короткий Хрен».

– Правда? Хо! Значит, мы рождены, чтобы стать компаньонами! – воскликнул человек по имени Жэнь Дайянь. – «Искать и женщин, и вина, и вечно жить»! – это были слова из очень древней песни.

Под раздавшийся после этого смех Цзыо Цзыцзи шагнул на дорогу и стал разбойником.

Удивительно, но он чувствовал себя так, словно возвращается домой. Он посмотрел на юношу – Жэнь Дайянь был наверняка лет на десять моложе его самого – и понял в тот же момент, что будет следовать за этим человеком всю жизнь, пока один из них или они оба не умрут.

Глава 4

Она заставила себя подождать прежде, чем попытаться снова, она стремилась обрести внутреннюю гармонию, сидя неподвижно за письменным столом. Первые три попытки написать письмо ее не удовлетворили. Она сознает, что напряжение, страх, важность того, о чем она пишет, влияет на мазки ее кисти.

Этого нельзя допустить. Она делает глубокий вдох, устремив взгляд на дерево хурмы во дворе, которое ей всегда нравилось. Сейчас раннее осеннее утро. За окном, в поселке, стоит тишина, несмотря на крайнюю скученность живущих на этом участке земли, отданном членам императорской семьи.

Она одна в доме. Муж уехал на север, на поиски могильных плит, которые можно приобрести или скопировать с них надписи, бронзовых изделий, предметов искусства для их коллекции. Теперь это уже коллекция; она начинает приносить им известность.

Ци Вай снова отправился на границу, к землям, которыми уже давно владеют сяолюй. Все должно пройти хорошо. Между ними мир, мир, который они каждый год покупают. Отец мужа рассказал им, что большая часть их серебра возвращается обратно через торговлю в выделенных для этого приграничных торговых городах. Он одобряет эти выплаты, хотя если бы и не одобрял, то не признался бы в этом. Члены императорской семьи живут осторожно, под надзором.

В отношениях с сяолюй император Катая – по-прежнему «дядя», император сяолюй – его «племянник». Дядя милостиво посылает племяннику «подарки». Это обман, учтивая ложь, но ложь может играть важную роль в этом мире. Линь Шань это уже поняла.

Мир – ужасное место.

Она мысленно укоряет саму себя. Горькие мысли не принесут спокойствия. Она провалила первую попытку написать письмо не только из-за нервных движений кисти, но и из-за слезы, упавшей на бумагу, из-за которой мазки кисти в слове «советник» расплылись и потекли.

На столике лежат «четыре сокровища каллиграфии»: чернильный камень, чернильная палочка, бумага и кисти. Муж привез ей красный чернильный камень и подарил на праздник Нового года. Камень красивый, древний, времен Четвертой династии, как он считает.

Но для этого письма она пользуется своим собственным камнем, первым чернильным камнем, полученным в детстве. Она думает, что в нем, возможно, скрывается какая-то магия, духовная сила, и приготовленная из него тушь придает написанным иероглифам больше убедительности.

Ей это необходимо, иначе сердце у нее разорвется.

Она снова берет полочку, наливает воды из стакана в углубление чернильного камня. Эти движения она совершает всю жизнь, они уже стали ритуалом. Она трет камень чернильной палочкой, левой рукой, как ее учили (отец научил).

Она точно знает, что хочет сказать в этом письме, сколько иероглифов написать, сколько туши ей нужно. Всегда надо приготовить немного больше чем необходимо, так ее учил отец. Если тебе придется натирать снова, чтобы закончить, текстура иероглифов в конце письма будет отличаться от тех, что в начале, а это недостаток.

Она кладет чернильную палочку. Берет кисть в правую руку. Окунает ее в тушь. Для этого письма она использует кисть из заячьей шерсти: эта кисть выводит самые точные иероглифы. Шерсть овцы дает более жирные штрихи, но хотя ей нужно в этом письме выразить уверенность в своей правоте, это все-таки просьба.

Она сидит так, как положено. Принимает положение «запястье на подушке», левая рука лежит под правым запястьем, поддерживая его. Ее иероглифы должны быть маленькими и точными, а не крупными и напористыми (для этого она должна использовать положение «приподнятого запястья»). Письмо будет написано официальным почерком. Разумеется.

Кисть пишущего – это лук воина, иероглифы, которые она создает, – это стрелы, которые должны попасть в цель на листе бумаги. Каллиграф – это лучник или генерал на поле боя. Кто-то так написал, давным-давно. Именно так она чувствует себя сегодня утром. Как на войне.

Ее кисть стоит вертикально, прямо над бумагой. Каждый палец играет свою роль. Она крепко держит кисть; силу руки и запястья необходимо контролировать, они должны двигаться уверенно.

Контроль и уверенность. Плакать нельзя. Она снова бросает взгляд в окно. Во внутреннем дворе показался один слуга, он подметает в утреннем свете. Его метла – это другая кисть.

Она начинает.

* * *

Его зрение стало большим препятствием. Он с трудом засыпал в последние ночи и не гулял, как прежде, но что делать старому человеку? От слишком большого количества вина у него начиналась головная боль, она начиналась еще во время того, как он пил, даже не могла вежливо дождаться утра. Такие грустные вещи – пример того, что время делает с людьми, когда волосы седеют, а рука с мечом подводит тебя, как писал один поэт.

Первый министр Катая никогда не держал в руках меч. Сама мысль об этом ненадолго его позабавила. И высшие придворные чиновники не слишком часто ходили пешком (или совсем не ходили) ни внутри дворца, ни за его стенами. У него был портшез под балдахином, затейливо украшенный позолотой, с мягкими подушками, и носильщики, которые несли его, куда нужно.

И он мог уничтожать людей, не прикасаясь к клинку.

Нет, главным физическим недостатком старости стало его слабое зрение. Именно чтение писем, налоговых ведомостей, отчетов из префектур, докладных, сообщений от осведомителей было для него трудной задачей. По краям поля зрения каждого глаза появилась дымка, и она ползла внутрь, подобно туману над водой, приближающемуся к земле. Можно сделать из этого образа символ для поэмы, но только если хочешь сообщить другим о том, что происходит, а он этого не хотел. Это небезопасно.

Сын помогал ему. Сын редко отходил от него, и они придумали приемы, помогающие скрыть его дефект. Важно, чтобы при дворе тебя не считали старым и немощным, не догадались, что ты даже не можешь по утрам читать документы, присланные гражданскими чиновниками.

Он даже почти верил, что некоторые из тех, кто был бы рад его уходу, намеренно писали теперь мелко, чтобы он проявил свою слабость. Если бы они так поступали, это было бы умно, он и сам когда-то мог так поступать. У него осталось мало иллюзий. Императоры капризны, непостоянны. На власть нельзя полагаться.

Хан Дэцзинь, все еще первый министр мудрого и славного императора Вэньцзуна, часто подумывал об отставке.

Он сам много раз за эти годы просил у императора позволения уйти на покой, но то были уловки, способ противостоять оппозиции при дворе. «Если мудрый император считает, что его слуга заблуждается, то я прошу позволения удалиться с позором».

Он был бы шокирован, если бы эти его просьбы были удовлетворены.

Позже он начал гадать, что произошло бы, если бы он повторил свою просьбу. Времена изменились, люди изменились. Долгая война с кыслыками складывалась неудачно. Император до сих пор не знал размеров этого бедствия. Если он когда и узнает, могут быть – и будут – последствия. Их необходимо предотвратить. Это выполнимая задача, есть способы, но Дэцзинь понимал, что он уже не тот, каким был еще три года назад.

Если на него возложат вину за войну – а это возможно – это почти наверняка будет означать позор и отставку (или еще хуже). В этом случае помощник первого министра, Кай Чжэнь, наверняка станет его преемником. И будет править Катаем, тем более что император предпочитает рисование, каллиграфию (его собственная каллиграфия повсеместно считалась самой элегантной в мире) и роскошный сад, который он создает к северу и к востоку от своего дворца.

Сад («Гэнюэ») и сеть «Цветы и камни», созданная для снабжения этого сада, были идеей Кай Чжэня. Блестящей идеей во многих отношениях. Дэцзинь сначала одобрил ее и воспользовался преимуществами, которые давало временное отвлечение внимания императора. Теперь, возможно, придется за это заплатить.

Вопрос в том, кто будет платить?

«Помощник министра Кай, вероятно, считает, что это он сейчас правит», – с насмешкой подумал Дэцзинь. В конце концов, между ним и императором стоит только старый, почти слепой человек. Хотя Чжэнь говорит, что почитает своего начальника за то, что тот начал политику реформ, Хан Дэцзинь почти не сомневался, что более молодой помощник теперь считает старшего министра слабым, увязшим в старых приемах ведения дел.

«Старые приемы, такие как сдержанность, учтивость, уважение», – подумал Дэцзинь все еще с насмешкой. Он разбогател у власти, привык к своему положению, к тому, что внушает страх, но он не стремился к высокому рангу с намерением стать богатым.

Он понимал свои разногласия с Си Вэньгао и другими консерваторами как битву за то, чем должен стать Катай, чем ему необходимо стать ради блага империи и ее народа. Это была благочестивая, оправдывающая его мысль, и он это понимал, но она, как говорил себе Хан Дэцзинь, также была правдой.

Он покачал головой. Его сын взглянул на него – смазанная, движущаяся фигура, – потом снова занялся своей стопкой документов. «Горечь не приносит пользы, – напомнил себе Дэцзинь. – Ты совершал ошибки, если именно это толкало тебя вперед. Ты говорил, не обдумав хорошенько слова, о которых мог потом пожалеть». Он часто провоцировал своих соперников на подобную опрометчивость. Умел использовать гнев, страсть, ярость других людей.

Освещение было хорошим сегодня в их кабинете, здесь, на западной стороне главного внутреннего двора дворца. Еще во времена Девятой династии, в Синане, до того, как он пал и был разрушен, в распоряжении правительственных чиновников было целое дворцовое здание: Двор пурпурного мирта.

Здесь, в Ханьцзине, при всем его великолепии, для этого просто не хватало пространства. Пространство – вот часть того, что они потеряли по всей империи, а не только в многолюдной столице. Они потеряли земли на севере, на северо-западе, потеряли защиту Длинной стены, потеряли дань, потеряли доступ к торговым путям на запад (и контроль над ними!) и те богатства, которые они приносили год за годом.

В Ханьцзине и у его стен жило более миллиона душ – в местности, которая была лишь малой долей того, что входило в Синань триста лет назад.

Если вы пойдете к развалинам старой столицы, войдете через разбитые ворота, остановитесь среди сорняков и травы, и обломков камней, услышите крики птиц и увидите диких зверей, бродящих среди того обширного пространства, которое когда-то было имперский дорогой, шириной почти в пятьсот шагов… то вас можно простить, если вы подумаете, что главная магистраль Ханьцзиня, ведущая от этого дворца к воротам, была…

Ну, если точно, то она имеет в ширину восемьдесят шагов.

Он приказал ее измерить вскоре после того, как прибыл ко двору, так много лет назад. Восемьдесят шагов – это очень широкая улица, вполне подходящая для процессий и фестивалей. Но это не Синань, не так ли?

И Катай уже не тот, каким был.

«Что с того?» – подумал он тогда, и сейчас так думает, почти всегда. Должны ли они со стыдом склонить голову из-за того, что произошло несколько столетий назад, когда никто из них еще не родился? Вырвать на себе остатки седеющих волос? Сдаться варварам? Отдать им своих женщин? Своих детей отдать им в рабство?

Первый министр с ворчанием отверг эту мысль. Мир приходит к тебе таким, каким приходит, надо довольствоваться тем, что имеешь.

Он увидел, как его сын снова поднял голову от бумаг, над которыми работал. Дэцзинь жестом показал ему: ничего важного, продолжай работать.

На его собственном столе лежало два послания. Их ему вручил сын, без комментариев. Он прочел оба при хорошем освещении. Отличная каллиграфия в обоих посланиях, один почерк ему знаком (и знаменит), второй для него нов.

Письма отчасти были причиной его чувства горечи и ностальгии в ясное осеннее утро. Осень в Ханьцзине – приятный сезон: летняя жара и желтая пыль исчезли, зимний ветер еще не задул. Зацвели сливовые деревья. Впереди веселая череда праздников. Он был не из тех, кто любит смотреть на уличные танцы или процессии с разноцветными фонарями, но любил вино не меньше других и наслаждался праздничной едой, хотя теперь ему необходимо быть осторожным с едой и питьем.

Письма были адресованы ему лично, одно говорило голосом давнего – хоть и непростого – знакомого, другое было написано с чрезвычайной почтительностью и официальным языком. Оба автора выступали просителями по одному и тому же делу. То, о чем они сообщали, рассердило его, так как было для него новостью, этого не должно было произойти.

Никто не говорит, что первый министр Катая должен заниматься судьбой каждого члена оппозиционной фракции. Их слишком много, а у него есть гораздо более важные задачи и обязанности.