Текст книги "Звездная река"

Она подняла голову.

– Я хотела, чтобы его отравили, еще год назад. Я тебе об этом говорила.

Говорила. Кай Чжэнь сознавал, что из них двоих ее можно назвать более мужественной, более прямой. Он был склонен использовать хитрость, наблюдать, не предпринимать ничего напрямую. Слишком женственный, если верить теории последователей Чо. Но он всегда утверждал (и верил), что при этом дворе, при любом катайском дворе, обычно побеждает самый ловкий.

Если не произойдет то, что случилось сегодня утром.

– Дело в армии, жена. Когда генералы У Туна потерпели…

– Нет, муж! Когда У Тун потерпел неудачу! И именно ты поставил евнуха во главе армии. Я говорила, что это ошибка.

Говорила. Как это ни печально.

– Он раньше выигрывал битвы! И он самый верный из моих союзников! Он мне всем обязан, у него никогда не будет семьи. Ты бы предпочла командующего, который всю славу припишет себе? И, вернувшись домой, потребует себе власть?

Она хрипло рассмеялась.

– Я бы предпочла командующего, который возьмет на осаду соответствующие орудия!

В этом все дело.

Ему очень не понравились интонации своего собственного голоса, когда он произнес:

– Это все садовник! Если бы его не было…

– Так был бы кто-нибудь другой. Тебе необходимо было донести на У Туна, муж! Как только мы об этом узнали. Прежде, чем кто-нибудь донесет на тебя вместе с ним.

Именно это и произошло.

– И тебе нужно было организовать убийство старика, – прибавила она ледяным тоном.

– Он уже собирался уйти! – воскликнул Чжэнь. – Это было согласованно. Он хочет удалиться от дел. Он почти ничего не видит! Зачем рисковать, убивая его, когда все само шло к нам в руки?

Он намеренно использовал слово «к нам». Он неспособен был бороться, когда она в таком настроении. Она была слишком свирепой, он – слишком охвачен отчаянием. Иногда подобные схватки его возбуждали, и ее тоже, и они заканчивались переплетением на полу их обнаженных тел, или она садилась на него верхом, а он откидывался на спинку кресла из сандалового дерева. Но не сегодня. Сегодня она не собиралась заниматься с ним любовью.

Ему пришла в голову мысль – подобная клинку, – что он мог бы покончить с собой. Может быть, оставить письмо с просьбой о прощении и милосердии к своим юным сыновьям? Им еще могут позволить жить в Ханьцзине, при дворе.

Ему не хотелось это делать. Он был не таким человеком. У него промелькнула мысль, что это Юлань была такой. Она могла легко открыть рот, прямо сейчас, в этот момент, и сказать ему, что ему нужно умереть.

Она действительно открыла рот и сказала:

– Может быть, еще не поздно.

У него подкосились ноги.

– Что ты имеешь в виду?

– Если старик умрет прямо сейчас, императору понадобится первый министр немедленно, тот, кого он знает, способный управлять. Он может даже решить…

Иногда ему доставляло удовольствие, облегчение, почти сексуальное наслаждение видеть, что она так сильно ошибается, что стрела ее мысли так далеко отклонилась от цели.

– В Ханьцзине есть полдюжины таких людей. И один из них – сын Хан Дэцзиня.

– Сень? Этот ребенок?

Настала его очередь рассмеяться горьким смехом.

– Он почти одних лет со мной, женщина!

– Он все еще ребенок! Он под контролем своего отца.

Тогда Кай Чжэнь посмотрел мимо нее, в окно, на деревья во дворе. И тихо произнес:

– Мы все под контролем его отца.

Он увидел, как ее пальцы сжались в кулаки.

– Ты сдаешься? Ты просто собираешься отправиться туда, куда тебя пошлют?

Он махнул рукой.

– Наказание не будет жестоким. Я почти уверен в этом. Нас могут выслать всего лишь за Великую реку, домой. Люди возвращаются из изгнания. Хан Дэцзинь вернулся. Си Вэньгао на время вернулся. Мы уже побывали в ссылке, жена. Именно тогда я изобрел «Цветы и камни». Ты это знаешь. Даже Лу Чэня сегодня утром приказано вернуть с острова Линчжоу.

– Что? Нет! Он не может…

Она осеклась, явно потрясенная. Он рассказал ей о событиях этого утра, о его изгнании, но не об этом. Его жена питала к поэту смертельную ненависть. Он так и не узнал, за что.

Он усмехнулся невесело. Странно, ему доставляло удовольствие видеть ее загнанной в ловушку. Она тяжело дышала. И уже не казалась ледяной. Она стала такой желанной – внезапно, несмотря ни на что. Это была его слабость. Она была его слабостью.

Он видел, что она уловила, через несколько мгновений, перемену в нем, точно так же, как и он в ней. В этом они стоят друг друга, подумал он. Они вознесли друг друга на вершину высшей власти. А теперь…

Жена сделал шаг к нему. Прикусила губу. Это всегда сулило последствия. Это движение, само по себе или наряду с другими, что-то значило.

Кай Чжэнь улыбнулся, и одновременно его сердце забилось быстрее.

– Все будет в порядке, – сказал он. – Возможно, мы потеряем немного времени, но для нас это еще не конец, жена.

– Кое-кому другому – конец, – произнесла она. – Ты должен разрешить мне одну смерть.

– Только не старика. Я тебе уже говорил. Это слишком…

– Не старика.

Он ждал.

– Той девушки. С ее письма все это началось.

Он снова изумился. И уставился на нее.

– Она – это позор, – продолжала Юлань. – Позор для порядочных женщин. Она предлагала научить нашу дочь писать стихи!

– Что? Я этого не знал.

– Они встретились на пиру. Ти-юй сказала ей, что поэзия – это неподобающее занятие для женщины. А эта Линь Шань посмеялась над ней.

– Я этого не знал, – снова повторил он.

– А теперь… теперь она написала письмо, которое стало для нас катастрофой!

«Это не совсем так», – подумал Кай Чжэнь, но его холеная, сверкающая жена сделал еще шаг вперед. Теперь на нее упал луч света.

– Действительно, – вот и все, что он смог выговорить.

– Оставь это мне, – прошептала Юлань. И он понял, что это подразумевает многое.

С этими словами она подошла прямо к нему. Она была не настолько ниже его ростом, чтобы ей было трудно притянуть его голову к себе своими тонкими руками. Она укусила его губу, как часто делала, когда они начинали. Часто кусала до крови.

– Здесь, жена? В нашем зале для приемов?

– Здесь. Сейчас. Прошу тебя, мой господин, – прошептала жена ему в ухо. Ее язык прикоснулся к нему. Ее руки занялись им. Его одеждой.

«Прошу тебя, мой господин». В противоположном конце двора молодые и красивые наложницы, с телами, вымытыми и надушенными для него, оплакивали судьбу, постигшую их всех. Осенний свет лился в комнату через западные окна. Уже наступил вечер. Сегодня ночью в Ханьцзине похолодает.

Кай Чжэнь проснулся. Было темно. Он понял, что уснул среди разбросанных подушек. Попытался подняться. Почувствовал себя легким, расслабленным. На одном предплечье увидел царапины. На спине он их тоже чувствовал.

Он услышал пение птицы, тонкий голосок на холоде. Наложницы уже замолчали. Юлань исчезла. Он знал, для чего она его оставила. Она совершала ошибку, и это он тоже знал. Просто чувствовал, что ничего не может поделать.

Он был очень уверенным в себе человеком, компетентным, расчетливым, коварным. Существовало только двое живых людей, которых он не мог контролировать.

Его жена и старый, почти слепой человек.

Он встал, поправил одежду. В комнате нужно было зажечь лампы. Та одинокая птица продолжала петь, словно отважно сопротивлялась холоду этого мира. За дверью он услышал деликатное покашливание.

– Да, войдите, – сказал он. – Принесите свет.

Вошли трое слуг со свечами в руках. Они ждали возле зала. Они стояли бы там весь вечер, если потребуется. Только что он готовился стать самым могущественным человеком Катая.

Один из слуг у самых дверей – это был его домоправитель – держал лакированный поднос. Кай Чжэнь кивнул головой. Горести этого дня опять навалились на него, но он не хотел прятаться от них. Он открыл запечатанное письмо на подносе, прочел его при свете лампы, уже зажженной на его письменном столике.

Закрыл глаза. Открыл их.

– Где моя супруга? – спросил он.

– В своих покоях, мой господин, – ответил домоправитель. – Мне попросить ее явиться сюда?

Нет смысла. Он знал ее. Все уже сделано.

Два человека на свете. Юлань. И старик, который написал ему это письмо.

День ушел, наступил вечер, близилась ночь. Птица за окном, подумал он, не была храброй или отважной. Она была глупой, невероятно глупой. Нельзя победить холод в мире простым пением.

Глава 6

Он мало знал о них, они исчезли из этого мира еще двести лет назад или около того, но Сунь Шивэй часто думал, что ему бы понравилось быть воином Каньлиня.

Он бы тренировался вместе с ними, одетый в черное, в их святилище на горе Каменный барабан, теперь потерянной для Катая, так как она стоит на территории отданных Четырнадцати префектур.

Он бы выполнял их ритуалы, спал с женщинами-воинами, которые были среди них (крепкие, гибкие тела!), его бы обучили их тайным способам убивать людей.

У него это хорошо получалось – убивать людей, но только глупец считает, что нет способов совершенствоваться, а как он понял из легенд и рассказов, воины Каньлиня были самыми лучшими. Они служили курьерами, посланниками, свидетелями при заключении договоров, хранителями документов и сокровищ, проводниками и телохранителями… и делали еще многое.

Но ему нравилось именно то, что касалось убийств. Жаль, что их уже нет. Жаль, что не осталось подробных записей. Они никогда ничего не записывали, воины Каньлиня. Именно это обеспечивало сохранение тайны. Это было разумно.

Он хотел бы уметь взбегать вверх по отвесной стене на крышу. А кто бы не захотел? Спрыгнуть вниз, во внутренний двор, и зарезать кинжалом человека, думающего, что он в безопасности в своей усадьбе, потому что двери и окна заперты на засов, а стены высокие. Потом вверх по другой стене и исчезнуть раньше, чем поднимут тревогу.

– Это был Сунь Шивэй! – говорили бы испуганным шепотом. – Кто еще мог такое сделать? Двери были заперты!

Ему бы это нравилось.

Нужно отбросить эти посторонние мысли. Он на задании, у него есть задача.

В поселке императорского клана было темно. Этот поселок велик, но тесен – все жаловались на скученность. В задачу Сунь Шивэя не входило (да он и не собирался) оценивать условия жизни родственников императора, но ему помогло то, что много людей непрерывно сновало между отдельными жилищами и внутренними двориками даже после наступления темноты.

И они также входили и выходили. Ни одни ворота поселка еще не заперли. В основном наружу выскальзывали молодые люди. Официально это было запрещено, но всегда разрешалось, если только не случалось каких-то неприятностей. Они уходили по большей части на поиски вина и девушек. Иногда на вечеринки в дома друзей в городе. Сюда приводили женщин и музыкантов. Стражников у четырех ворот это не слишком волновало, пока им доставалась их доля монет, передаваемых из рук в руки.

Тем лучше для него, конечно. Он вошел вместе со стайкой хихикающих девушек. И даже ухитрился пощупать одну или двух из них. Одна кокетливо засмеялась. Он не мог позволить себе таких женщин, разумеется, – тех, кого приглашали сюда. Такие, как Сунь Шивэй, в этом мире куртизанку столь высокого класса могли лишь ущипнуть через шелк.

Он уже бывал в императорском поселке и знал дорогу – однажды сопровождал свою хозяйку и ее дочь на женское собрание и ждал внутри, чтобы отвести их обратно. Он воспользовался этой возможностью, чтобы сориентироваться на тот случай, если ему это понадобится. На тот случай, если этот вечер когда-нибудь наступит. Он был мастером, пусть даже не умел с разбега взобраться на стену или совершать священные мистические вращения и убивать четверых сразу. Шивэй подумал, что, возможно, ему удалось бы убить троих, если бы он стоял спиной к стене. Его хозяйка была требовательной. Она была жесткой и холодной, скупой на малейшую похвалу и вызывала у него пугающее желание.

Он много ночей лежал без сна и воображал, как она приходит к нему в темноте, проскальзывает внутрь, тихо закрывает за собой дверь, ее аромат в его маленькой комнатке… В ней горел огонь, в этом он был уверен. Мужчина видит кое-какие вещи.

Мужчина также рискует быть разрубленным пополам, если поделится с кем-нибудь такими мыслями.

Кажется, его мысли снова ушли в сторону. Это случается, когда приходится слишком долго ждать в тени. Он стоял в крытом переходе между двумя дворами, тепло одетый, так как ночь была холодной (и это подтверждало, что он мастер своего дела), и у него было готово объяснение на тот случай, если кто-нибудь остановится и спросит. Но это маловероятно в таком месте. Люди приходили и уходили. Императорскую родню почитали по-своему, отделяли от других и следили за ней, но во всех остальных отношениях игнорировали, если они не создавали неприятностей. В последнем случае их часто убивали.

По мнению Шивэя, которого у него никто не спрашивал, их всех можно было бы утопить или использовать как мишени для тренировки в стрельбе из лука, и Катай от этого только выиграл бы. Империя ежегодно тратила на клан огромные деньги, это всем известно. Он оставил бы в живых лишь некоторых женщин. Аристократки жили своей особенной жизнью, и ему она нравилась, – то, что он видел.

– Ты. Что ты здесь делаешь? – Шивэй сохранил невозмутимое выражение лица. Стражник держал факел, он просто совершал обычный обход территории. Это был пухлый мужчина, его накидка сидела косо.

– Жду девочек. Чтобы отвести их обратно, – он остался в тени.

– Долго же тебе придется ждать.

Шивэй хихикнул.

– Как всегда.

Стражник поднял факел. Он увидел его круглое лицо. Круглолицый стражник увидел его.

– Я тебя знаю, – сказал он. Не повезло. – Ты работаешь у помощника первого министра, а не в квартале развлечений. Я видел тебя здесь с его женой, когда…

Когда приходится убивать, ты убиваешь, и тебе необходимо знать, когда такой момент наступил. Он не мог оставить этого стражника в живых: позже он бы донес, возможно, опознал бы Шивэя. Это было неожиданно, это раздражало. И это спутало все его планы, тщательно рассчитанные по времени.

Он вынул нож из груди стражника медленно, держа тело в стоячем положении и прижав его к себе, скрытый от посторонних глаз аркой. Продолжал что-то тихо говорить, какието бессмысленные слова, на тот случай, если кто-то пройдет рядом. Выхватил из руки мертвеца факел раньше, чем тот его уронил. Упавший горящий факел наверняка привлек бы внимание – это так же верно, как полет духов в ночи. Огонь был врагом в любом месте.

Шивэй тщательно выбрал свое место – край внутреннего двора, где стоял нужный ему дом. Дальше по проходу имелась ниша, куда он оттащил покойника и где положил его на землю, почти не на виду.

Почти – на большее нечего и надеяться. А это означало, что ему придется действовать сейчас, а не ждать, пока поредеет толпа и большинство людей в усадьбе уснут, – в том числе и люди в доме через дорогу, куда он шел.

Он не жалел, что убил стражника. Он жалел о вызванных этим осложнениях. В том доме могли еще не спать. Та женщина, которую он пришел сюда убить, могла не спать.

Он знал дом и был почти уверен, что знает ее комнату. Поэтому и пришел рано, не стал ждать темноты. Он сказал, будто принес сюда письмо (пустой конверт), и дорогу ему показал другой стражник, не из тех, которые видели, как он вошел вместе с певицами.

В конце концов, он увидел, как она вышла во двор и пересекла его, вошла в дом вместе со служанкой; мужа видно не было. Она выходила из дома без мужа, вернулась домой в сумерки, бесстыдница. «У женщин не осталось морали», – часто думал Сунь Шивэй.

В поселке почти все дома были одинаковыми. Отличия зависели от статуса и степени близости к императору. Несколько усадеб были очень большими, в них имелось больше одного внутреннего двора, но не эта.

Комната, где она спала – или они спали, если отсутствующий муж когда-либо заходил туда, чтобы развлечься с ней – должна находиться на женской стороне, справа и сзади. Шивэй намеревался перебраться через стену, потом проникнуть в ее комнату. Он даже наметил на стене те места, где можно ухватиться рукой и поставить ногу, пока ждал здесь.

Теперь осуществить это не получится. Слишком много людей вокруг, чтобы можно было незамеченным перелезть через стену, даже ночью. Могут подумать, что он просто любовник, и не мешать ему, но могут и помешать. И к тому же на небе луна, почти полная. Он не выбрал бы лунную ночь, но в подобных делах выбирает не он, не так ли?

Ему велели представить это, как нападение на женщину – будто какой-то злодей из поселка клана изнасиловал девушку, а после убил ее. Разумеется, сначала ее следовало убить, ради безопасности, чтобы все было тихо, но ему уже приходилось раньше это делать.

Он вышел из-под арки и пошел через двор, не спеша. Он старался поворачивать и выбирать такой путь, чтобы не проходить рядом с другими людьми, но пытался делать это незаметно. Ему бы хотелось быть в черном. Воины Каньлиня всегда ходили в черном. Было бы приятно появляться перед жертвами в таком виде: темное привидение, холодный дух, являющийся в ночи, чтобы их уничтожить.

Но черный цвет слишком заметен. Сейчас не старые времена. Выделяться опасно. Он оделся так, как одевались телохранители, сопровождающие музыкантов и певиц: коричневая с зеленым туника и штаны, мягкая черная шляпа, нет на виду оружия (никто не выставляет напоказ оружие, отправляясь в поселок клана, если он не идиот). Его накидка испачкалась кровью, но сейчас ночь, а ткань темная.

И к тому же он ничего не мог с этим поделать.

Он не мог перелезть через стену и рисковать быть замеченным. Он думал о том, что каньлиньский воин высокого уровня знал бы, как это сделать, как стать невидимым на долгое время, или почувствовать точный момент, когда никто не смотрит. Интересно, учили ли их этому на тренировках. От этой мысли ему стало почти грустно.

Но были и другие способы сделать то, для чего он пришел сюда. Он направился прямо к дверям ее дома. Двери находились в углублении, под дверной перемычкой (как и все двери), и там было темно. Гостей не ждали, факелы снаружи не горели. Он сделал вид, будто стучит, на тот случай, если кто-нибудь, проходя мимо, посмотрит, но сделал это бесшумно. Он не глупец. Он выудил из внутреннего кармана инструмент, которым вскрывал двери. Сначала попробовал ручку.

Она поддалась с легким щелчком. Возможно, глупцы и были, но они жили в этой усадьбе, в этом доме, они не стояли на месте Сунь Шивэя сегодня ночью.

У всех членов императорского клана в домах имелись ценные вещи, но они были так уверены в своем особом положении и в охране, что даже не запирали двери. У него промелькнула мысль: как нужно жить, чтобы так смотреть на мир?

Он распахнул дверь в темный коридор. Поднял руку, словно здоровался с кем-то внутри. Шагнул внутрь, бесшумно закрыл за собой дверь, совсем неторопливо. Внутри он перевел дух. Теперь все будет просто. Его никто не видит, и он там, где нужно.

Он почувствовал в крови иголочки возбуждения. И подавил их. «Еще не время», – сказал он себе. Сначала ее нужно убить, а внизу могут находиться слуги, может быть, и наверху тоже. Возможно, она даже лежит в постели с одним из них в отсутствие мужа. Может быть, с другой женщиной. Говорили, что они такие, эти жены из императорского клана.

На этом этаже не было света, он прислушался и не услышал никакого движения. Было уже достаточно поздно, возможно, все уже спят. Он бесшумно двинулся туда, где, как он знал, находилась лестница, а потом пошел наверх, проверяя ногой каждую ступеньку. Одна слегка скрипнула под нажимом, и он перешагнул через нее на следующую. Этим трюкам учишься, когда долго занимаешься такими делами.

Он достал свой кинжал, уже испачканный кровью. Ему следовало ее вытереть, но времени не было. Он предпочитал чистый нож. Так было… ну, чище. Лестничная площадка. Коридор шел направо и налево, от него шли ответвления в обе стороны. Женские комнаты должны быть справа. Все еще никаких слуг, никакого света. Они спали.

Он пошел направо, его глаза привыкали к темноте, и он видел свитки с каллиграфией на внутренней стене, старательно обходил вокруг слишком больших столов, на которых стояли предметы, похожие на бронзовые сосуды. Он пошел медленнее. Если он опрокинет один из них, шум кого-нибудь разбудит, снизу прибегут люди, снаружи тоже, и все будет испорчено.

Он ничего не опрокинул. Он гордился тем, что хорошо видит в темноте, в его профессии это важное умение. Он свернул в длинный коридор, ведущий в глубину дома. С правой стороны он был открыт, от маленького дворика его отгораживали перила высотой до пояса. Светила луна. Он видел внизу, во дворе, какие-то бронзовые изделия и нечто похожее на могильный камень в центре.

Он понятия не имел, что эти люди делают с подобными вещами, но почему он должен знать об этом, да и какое ему дело? Он был оружием, они были целями. Или она. Ему сказали, что муж не имеет значения. Именно жена нанесла оскорбление. Он не знал, какое именно. Это не его дело.

Коридор сворачивал налево, потом снова направо, к ее комнате в глубине. Она была расположена справа, над внутренним двориком. Там должен быть балкон. Он остановился и снова прислушался. Скрипы и стоны ночного дома. Шум людных улиц за ним. Там раздался крик, и он замер, но это был радостный крик, за ним последовал второй, еще более веселый. Мужчины возвращались или шли куда-то, еще не слишком поздно. Никогда не бывает слишком поздно для квартала удовольствий. Мелькнула мысль, что он и сам, может быть, потом пойдет туда.

Сначала ему придется переодеться. А возможно, он будет удовлетворен. При этой мысли у него снова быстрее забилось сердце. Он уже достаточно близок к цели, и это не помешает. Работаешь лучше, когда ты спокоен, но одновременно в боевой готовности, достаточно возбужден, чтобы действовать быстрее.

Он открыл дверь в ее комнату. Лунный свет упал через дальнее окно, его хватило, чтобы разглядеть спящую под одеялами фигуру на кровати под балдахином. Тут тоже стояли предметы из бронзы. Два из них по обеим сторонам от балкона. Шелковые шторы на окнах были опущены, но пропускали достаточно света. Дул ветерок. Она явно не боялась холода осенней ночи. Или что к ней войдет с балкона мужчина.

Он входил не с балкона. Он уже здесь. До кровати два длинных шага, и она должна умереть раньше, чем он получит удовольствие под надежным покровом тишины и ночи. Нельзя отрицать, что кинжал – это еще один способ получить удовольствие. Он пересек комнату с клинком в руке. Нанес рубящий удар сверху вниз, сильно и быстро. Раз, второй…

Сокрушительная, убийственная боль в затылке. Нахлынула темнота, потом поглотила его.

Горели лампы. Свет дрожал и качался, и комната тоже. Он лежал лицом вниз на полу. Его руки оказались умело связанными за спиной. Сапоги с него сняли.

Об этом он узнал, когда его ударили по подошве одной ноги какой-то палкой. Он закричал от боли.

– Как я и думала, – раздался женский голос позади и сверху. – Я же вам говорила, что не убила его.

– Могли убить, – ответил мужчина. Без злобы, просто заметил. – А нам необходимо задать ему вопросы.

– И вы его потом убьете? – спросила женщина.

– Это не мне решать, – сказал мужчина.

Сунь Шивэй повернул голову, но не смог никого увидеть. Ему показалось, что в комнате находится несколько человек. Женщина с палкой в руке и по крайней мере трое мужчин. Он видел справа кровать. Он наносил удары кинжалом в подушки, положенные под одеяло. Одна из них упала на пол рядом с ним, распоротая.

Он не знал, где его кинжал. Он уже не получит его обратно. А если его сапоги исчезли, то и второй клинок вместе с ними.

Сквозь острую боль проникло понимание, оформилось: его прихода сюда ожидали. Он застонал, неуклюже сплюнул из неудобного положения. Слюна повисла на подбородке.

Он сказал:

– Я поступлю в армию!

Еще один сильный удар, по другой ступне. Он опять вскрикнул.

– Неужели? – услышал он голос женщины. – А зачем армии императора убийца? – она помолчала, потом прибавила: – Неточный вопрос. Зачем им убийца со сломанными ногами?

– Осторожно, – снова тот же мужской голос. – Нам нужно, чтобы он заговорил. И в зависимости от того, что он скажет…

– Вы оставите его в живых? Неужели?

Ответа не последовало. Мужчина, возможно, кивнул головой или покачал ею, – он не мог этого видеть. Сунь Шивэй, однако, ухватился за это, мысль пробилась сквозь боль в голове и в обеих ступнях.

– Я буду сражаться за Катай! – прохрипел он. – Я отправлюсь на войну на северо-западе!

Можно сбежать из армии, можно получить повышение, но он будет жить!

– Может, его кастрировать? – задумчиво спросила женщина. – С этим можно было бы согласиться, – она говорила не так, как госпожа Юлань, но и не так, как должна говорить женщина.

– Это решать не мне, милостивая госпожа. Следователь уже в пути. Возможно, и другие высокопоставленные чиновники. Я точно не знаю.

Из коридора послышался шум. Шаги остановились у двери, тень закрыла свет одной из ламп.

– Напротив двора нашли убитого стражника. Зарезан, вероятно, кинжалом.

Сунь Шивэй яростно выругался про себя. И судорожно вздохнул, пытаясь думать, несмотря на боль и панику. Нужно хранить верность тем, кто тебе заплатил, но если умрешь, верность не поможет тебе на том свете. Не так ли?

– А! Вот почему он пришел так рано, – снова женщина! Как она могла быть так уверена, и откуда это знала? Она прибавила:

– Этот труп докажет, что он не просто злобный пьяница, пожелавший изнасиловать женщину, пока ее муж в отъезде.

Именно это он собирался сказать! Никто не убит, никто даже не пострадал. «Отправьте меня в армию», – повторил бы он еще раз. Армии нужны солдаты, любые солдаты.

Теперь стало сложнее, когда нашли мертвого стражника. Собственно говоря, это стало невозможным.

– Учтите, – задумчиво прибавила женщина, – мы знали, что он затевает. Вы позволите нам с мужем потом поблагодарить первого министра, надеюсь? Он спас мне жизнь.

– Вы и сами справились, госпожа Линь, – голос невидимого мужчины звучал учтиво. Шивэй все еще не видел никого из них. Теперь ему стало ясно: женщина его обманула и нанесла лишивший сознания удар.

– Только после вашего предупреждения, – ответила она. – Мне жаль стражника. Должно быть, он не собирался этого делать. Это заставило его изменить свой план.

«Вот именно! – подумал Шивэй. – Заставило!»

– Он не собирался причинять никому другому вреда, только убить меня, а потом изнасиловать, – продолжала женщина. Она была неестественно сдержанна.

– Потом? – спросил мужчина.

– Чтобы не поднимать шума. Мое опозоренное тело должно было скрыть причину моей смерти.

«Будь ты проклята, – подумал Сунь Шивэй. – Будь проклята ты и твой муж-кастрат!»

Но эта последняя мысль напомнила ему о теперешнем положении и только что произнесенных словах насчет кастрации.

– Я все расскажу, – пробормотал он, все еще пытаясь оглянуться и увидеть, с кем он имеет дело.

– Конечно, скажешь, – произнес человек у него за спиной. – Все говорят на допросе.

Шивэй почувствовал, то сейчас задохнется от неожиданного комка в горле. Сердце его сильно забилось. Голова болела. Он поспешно произнес:

– Это помощник первого министра! Это Кай Чжэнь…

Он вскрикнул. Она ударила его выше лодыжек.

– Ложь. Ты – орудие его жены, а не его, – сказала она. – Кай Чжэнь – все что угодно, но не такой глупец. Не в тот самый день, когда его отправили в ссылку.

– Ты скажешь нам правду позже, – это произнес третий мужчина, заговорив в первый раз. Бесцветный голос. Гражданский чиновник? Придворный высокого ранга?

– Я… я могу вам сказать прямо сейчас! Что вы хотите от меня услышать?

Мужчина рассмеялся. Он рассмеялся.

– У вас нет необходимости пытать меня! Я скажу. Да, это его жена. Госпожа Юлань. Это она. Не надо пытать!

Более длинная пауза. Женщина на этот раз ничего не сказала. В конце концов заговорил третий мужчина.

– Конечно, надо, – сурово сказал он. – Никто не поверит признанию, сделанному не под пыткой. А потом ты, наверное, умрешь. Во время допроса, прискорбная случайность, как обычно. Все это было крайне глупо, как говорит госпожа Линь. И слишком предсказуемо.

«Он говорит почти с сожалением, – подумал Сунь Шивэй. – Но сожалеет он не о предстоящих пытках, а словно о глупости мужчин и женщин в этом мире».

Женщина сказала:

– Если все так и будет, если его не кастрируют и не пошлют в армию, можно мне еще раз его ударить? Боюсь, я очень сердита. Может быть, это тоже глупо, но…

Сунь Шивэй крепко зажмурился. Мужчина с холодным голосом сказал рассудительно:

– Он пришел сюда, чтобы погубить вашу честь и лишить вас жизни. Думаю, вам можно это позволить, милостивая госпожа.

– Спасибо, – услышал он ее голос.

Затем она произнесла, наклонившись и обращаясь непосредственно к Шивэю, к его окровавленной голове.

– Это за моего отца. За то, что они пытались с ним сделать. Знай это.

Она выпрямилась. Он видел ее тень. Потом ужасная боль обрушилась на него, на одну ступню, потом на вторую; на этот раз она ударила изо всех сил, кости сломались, и все исчезло – он опять потерял сознание.

* * *

За несколько столетий до этого последний из воинов Каньлиня умер на широкой плоской вершине священной горы Каменный барабан на севере. Длинная стена еще раньше была разрушена во многих местах.

Последние из них продержались долго, но в конце концов пали под напором варваров – зарождающегося народа сяолюй.

Святилище на горе сожгли и разграбили.

Воины Каньлиня на горе Каменный барабан – считалось, что их оставалось около восьмидесяти человек в самом конце – предпочли погибнуть там, умереть в сражении, а не отступить на юг и отдать свою священную гору степнякам.

Это было сложным явлением в истории, и у тех, кто описывал и регистрировал официальные учения Двенадцатой династии, возникли с ним трудности.

Каньлиньские воины в черных одеждах были мистиками, исповедовали эзотерические верования и славились своей независимостью. Они разрешали женщинам тренироваться, сражаться и свободно жить среди них. Многие их обычаи (не только касающиеся женщин) расходились с приемлемым поведением. Они также представляли собой военную группировку, не только религиозную, а всем известно, что произошло в Девятой династии из-за военных лидеров. Пусть воинам Каньлиня разрешалось иметь свои замкнутые, не облагаемые налогами святилища в то далекое время, но сейчас другая эпоха, другой мир.

С другой стороны, они пользовались почетом, были лояльными и неоспоримо отважными, и последние из них на вершине Каменного барабана, и мужчины, и женщины, погибли за Катай в одной из потерянных и таких желанных Четырнадцати Префектур.

Пришлось отвести им важное место в истории.

Было решено, что никого не станут преследовать или критиковать за упоминание о том последнем противостоянии на горе Каменный барабан, за создание песни, поэмы или спектакля уличного театра о них. Но последняя оборона горы не должна стать поводом для создания какого-либо официально признанного ритуала в память о них. Считалось предпочтительным, чтобы воины Каньлиня тихо перешли из истории в народную легенду, в крестьянские поверья, вроде женщины-лисы или тех призрачных миров, которые считают таящимися под корнями дубов в лесах.