Текст книги "Ричард Длинные Руки – воин Господа"

Глава 8

Стены покачивались, а ноги мои подгибались, становясь ватными или, напротив, превращаясь в негнущиеся колоды. Сердце сжималось, а страх уже заранее растолок в пыль все доводы и оправдания.

Молчаливый слуга распахнул перед нами двери. Стражник остался, священник повел через анфиладу залов, строгих, с неимоверно высокими стрельчатыми сводами. Если там, в своем мире, я видел церкви – уютные и вкусные даже с виду разукрашенные домики, куда старушки носят «освятить» сдобные куличики да пасочки, чтобы потом вернуться домой и лопать их, лопать, лопать от пуза, где сами священники больше обеспокоены задержкой месячных у жены и яловостью коровы, то здесь сама мысль о том, что человек способен есть, показалась бы кощунственной, дикой. Здесь живет дух, здесь знают твердо, что все тленно, кроме чести, доблести, служения Богу и того высокого, что есть в человеке, но о чем в мирской суете забываем и… затаптываем.

Перед дверью высился огромный монах, голову потупил, руки сложил, но не по-наполеоновски на груди, а совсем смиренно в позе футболиста в стенке перед штрафным ударом. Священник сказал ему кротко:

– Вопрошающий доставлен, брат мой.

Монах наклонил голову и, не поднимая головы, толкнул дверь. Вообще-то вопрошающий здесь больше я, успел подумать я и даже жалко порадоваться, что остатки трусливого самообладания сохранил, но дверь распахнулась, и остатки моей трусливой души ушли в пятки, а там забились под стоптанные стельки.

Небольшой темный зал, куда меня доставили, как нельзя больше подходит для судилища. Единственное освещенное место – у каменной стены, и когда я туда встал, сразу вспомнил все и всех, кого и зачем ставили к стенке. Светильник над моей головой растягивает круг света еще на три шага вперед и в стороны, а дальше полумрак, темные фигуры в креслах, но даже сейчас, как схватывают мои быстро приспосабливающиеся глаза, все они в бесформенных плащах и капюшонах, закрывающих лица.

Страшное одиночество сковало душу. Семеро фигур в плащах, строгий и бесчеловечный собор, каменные стены из массивных глыб, снизу тянет холодом подземелья, ноги дрожат, а эти фигуры рассматривают меня молча, словно умеют смотреть сквозь человека, как сквозь туман.

– Мы слушаем тебя, Дик, – донесся бесплотный голос.

Я сразу увидел за этим голосом старца, уже утратившего все человеческое, не способного вкушать жареное мясо с острыми специями, забывшего, как выглядит женщина, вообще забывшего, как выглядит мир за стенами.

– Спрашивайте, – ответил я нервно. – Я не знаю, что вы хотите услышать.

– Когда ты в последний раз был в церкви?

– Очень давно, – ответил я. И добавил заискивающе: – В моих краях считают, что Бог живет в самом человеке. А церковь должна быть из ребер, а не из бревен или камня.

Я видел, как они покачивают головами, сдвигают их, совещаясь, голоса шелестят сухие, старческие, бесплотные, растерявшие все человеческие чувства.

– Мы знаем, – прошелестел другой голос, но такой же обесцвеченный, – что в трудном походе со святыми мощами ты заходил в церковь. И что деревенский священник дал тебе крест.

– Да, – ответил я.

– Где этот крест?

Я распахнул рубашку.

– Да вот он.

Я чувствовал на своей коже их холодные взоры, наконец раздался бесплотный голос:

– Почему ты не упомянул? Ведь это говорит в твою пользу.

– Но я в самом деле давно не бывал в церкви, – возразил я. – Вообще был в ней два или три раза. За всю жизнь.

Снова я слышал их приглушенные голоса. Снизу от пола тянуло могильным холодом. От толстых стен тоже несло вечностью, незыблемостью, я против воли начал съеживаться, чувствуя себя маленьким и несчастным.

– Говорят, что ты общался с гномами и эльфами?

Я возразил осторожно:

– Не только я. С ними общаются Беольдр… и другие, как я слышал.

– Им так велено, – ответил священник сухо. – Всякий раз они проходят строжайшее очищение, держат посты, епитимию… Но ты? Ты ведь по своей воле, без принуждения…

– Я общался, – подтвердил я, понимая, что такое отрицать нелепо. – Но оружие, скованное гномами, вполне служит и нашему делу. Если бы не меч, скованный гномами, кто знает, довезли бы мы мощи святого Тертуллиана…

– Слепец, – сказал инквизитор с горечью. – Ты все еще думаешь, что дело в самих гномах или эльфах?.. Или даже проще – в Морданте?.. Глупец… Настоящую войну ты даже не зришь, хотя силы бьются неизмеримые с теми, что копошатся внизу. На земле. Война идет по всем землям и королевствам, но только здесь ее можно увидеть… зримо. Только здесь, на Краю, подземные силы Тьмы выходят на поверхность, чтобы подмять человека, а небесные силы Света опускаются от высшего престола, чтобы помочь человеку в его борьбе… И гномы с эльфами лишь первая приманка, первая ступенька на пути падения в ад.

Мне стало страшно, я постарался стряхнуть с себя наваждение, рассердился на себя, что струсил, и на полубезумного священника, который сумел нагнать такой страх.

Второй инквизитор сказал строго:

– Не так уж много надо, чтобы человек потерял такие истинно человеческие ценности, как честь, достоинство, верность…

– Верность Богу? – спросил я.

К моему удивлению, инквизитор отмахнулся.

– Богу, королю, женщине, другу или врагу, своим идеалам – какая разница? Это все верность Богу.

Я насторожился.

– Разве Господь не ревнив? Не говорит, что надо быть верным только Ему?

– Быть верным Ему, – сказал инквизитор резко, – это не поклоняться другим богам. А быть верным женщине… Разве не женщина дала миру Иисуса Христа? Разве не женщины… Эх, ладно, ты еще слишком юн. Но помни, что быть верным женщине – быть верным Богу. Только благородный человек способен проявлять верность кому-то или чему-то. А мерзавец верен только себе…

Третий прислушался, хмыкнул:

– Верен? Мерзавец и себе изменит, если это выгодно. Или чтоб шкуру спасти. Ладно, брат мой, мы уже оценили… в целом эту юную заблудившуюся душу. Кстати, насчет заблудившейся. Наш епископ сказал, что ты заблудился не только душой, что объясняет некоторые твои странности. Повтори нам, сын мой, что ты рассказывал святому человеку.

Я развел руками.

– Ваш епископ оказался очень умным и понимающим человеком. Я рискнул… он поверил. Но вы потащите меня на костер, даже не дослушав. Дело в том, что я силой неведомой мне магии был перенесен из дальних… очень дальних земель. Настолько дальних, что даже в Срединных Землях ничего не слышали о моих краях, как в моих не слышали об этих королевствах. И вот я оказался в поле среди неведомых мне людей в тот момент, когда через это поле гнались за принцессой… Остальное вы наверняка знаете.

Инквизитор кивнул.

– Да, – ответил он блеклым голосом, в котором было больше от механического разума, чем от живого человека, – да, мы знаем все, что делается здесь… Мы стараемся не вмешиваться в мирскую жизнь, но мы ее знаем. Ты, еще не поняв, где ты и что с тобой стряслось, бросился на помощь женщине. Ты не упомянул, что за нею гнались пятеро мужчин!.. То есть ты действовал не по уму, а по велению души…

Он взглянул в упор. Для этого даже сдвинул капюшон на затылок. Глаза мои почти привыкли к полутьме, я различил удлиненное очень худое лицо, явно умерщвляемое постами, запавшие глаза, высоко вздернутые совершенно белые брови, словно вылепленные из снега, да еще усыпанного инеем.

Я проблеял жалко:

– Ну… ме-е… это ж я… ну, так получилось…

В моем мире сказать, что действовал не по уму, – это оскорбить, но здесь, похоже, это почти заслуга. Ну да, ведь дураки да юродивые угодны Богу. А я действовал как дурак, когда с оглоблей на пятерых здоровенных лбов, хорошо вооруженных, а перед этим еще и вилами гарпию…

Заговорил самый дальний инквизитор, седьмой, он показался мне настолько старым, что уже и здесь дремал в кресле, забывая, где он и что с ним. Сейчас он смотрел внимательно, запавшие глаза странно мерцали. Я видел, как там, в глубине зрачков, то разгорается огонек, то гаснет, а взамен разрастается жуткая тьма.

– Мы уже знаем, – проговорил он дребезжаще, – что на тебя не действует ни магия колдунов, ни святая вода праведников… Ты не кланяешься Сатане, но ты не ходишь и в церковь. Ты возник неожиданно, когда доблестные слуги церкви везли мощи святого подвижника… Ты мог встать на любую сторону, но ты помог, сам того не зная, силам церкви… Но это не значит, что и в следующий раз поможешь церкви, а не капищу Сатаны… Верно?

Я опустил голову. Все заготовленные слова и увертки показались жалкими и ненужными. Эти инквизиторы, эти опытные следователи видят меня насквозь, как лист промасленной бумаги перед факелом. Что бы я ни сказал, все равно видят, что я на самом деле есть. Они вслушиваются не только в слова, но и в интонации, замечают заминки, падения темпа, отмечают хриплый голос, видят мой покрытый испариной лоб и прекрасно понимают, что значит та или другая капля пота. Они прожили долгую жизнь, они видели всяких людей, научились видеть за увертками и клятвами саму суть…

В тишине заговорил шестой инквизитор, его голос я тоже услышал первый раз:

– А в чем была цель… что этот человек оказался здесь?

Первый инквизитор пробормотал:

– Неисповедимы пути Господни…

Я хмуро подумал, что наконец-то слышу эту обычную отговорку невежд, которые не только не знают, но и не хотят знать. Седьмой подтвердил:

– Все верно, брат. Мы только предполагаем, а располагает Господь… Однако понятно, что этот человек не мог попасть в наш мир без Божьего промысла… или, если хочешь, Божьего согласия…

– Скорее, без промысла Врага рода человеческого, – возразил Первый резко.

– Почему?

– Этот человек не принимает Господа Бога!

– Но не принимает и Сатану, – напомнил Седьмой.

Третий развел в стороны руки, и все умолкли. Он пристально всматривался в мое лицо. Я не видел его глаз, но чувствовал его интенсивный, как от масляного нагревателя, проникающий сухой жар.

– Что скажешь в свою защиту, сын мой?

– Что я могу сказать? – ответил я. – Вы все понимаете лучше меня. Но что-то уже слышал по этому поводу… Чтобы запустить ракету, надо два ключа, а они у разных людей…

Инквизитор пропустил мимо ушей непонятные слова – качество, присущее христианам, – и продолжил:

– Но ты здесь. Значит, Господь Бог не препятствовал Дьяволу ввести тебя в этот мир. И хотя понятно, что ты – человек Дьявола, на которого тот возлагает надежды, однако же Господь в своем бесконечном милосердии…

Я начал вздрагивать, холод от плит все сильнее, а я не йог и не аскет, не умею концентрациями гонять кровь в разные участки тела, а только в один могу, но сейчас это не согреет, а инквизиторы узрят доказательство моей греховности.

Третий все еще смотрел пронизывающим взором, остальные беседовали между собой. Иногда я видел, как в полумраке поблескивают их глаза.

– Ничто не делается без промысла Божьего, – сказал Третий торжественно. – Возможно, на примере этого человека Господь в своем милосердии хочет других отвратить от зла.

Седьмой спросил заинтересованно:

– Что вы рекомендуете, брат?.. Без пролития крови?

Третий ответил бесстрастно:

– Если это отвратит других от зла, почему не принести такую жертву?.. Но я не уверен, что эта жертва необходима.

Холод сотряс меня всего, я изо всех сил стискивал челюсти, чтобы не лязгать зубами, что наверняка сочтут доказательством моей виновности. Как-то не хочется услышать запах своей горящей кожи. Уже слышал велеречивое, что плоть смертна, сгорит, и хрен с нею, нашел, о каких пустяках жалеть, зато выпорхнет и освобожденно запоет бессмертная душа…

Они снова собрались в кучку и оживленно беседовали, цитировали Библию, святых отцов церкви, откровения и поучения, а я сам старался осмыслить свое странное положение. Возможно, в самом деле Та Сторона дала молчаливое согласие на мой перенос, чтобы нарушить некое равновесие между Добром и Злом. Получить, так сказать, право озвереть и одним махом все человечество… ну, как с Содомом и Гоморрой, Геркуланумом и Помпеей, Атлантидой, Лемурией, Гипербореей… а еще раньше – потопом, метеоритом с половинку Луны, поворотом планеты другим боком к Солнцу…

Правда, я хоть и считаю себя самым замечательным и потенциально великим, но уже знаю, что все уверены в своей необыкновенности, так что в реальности я не такая уж и большая шишка, чтобы из-за меня… Впрочем, возможно, здесь недостает только крупинки, чтобы началась реакция, одной песчинки хватит, чтобы сдвинуть чаши весов… Мир Тьмы богаче, разнообразнее, ярче. Он просто намного старше, ведь, по их же басням, Бог прислал в мир своего Сына и принес Его в жертву совсем недавно! И по-настоящему борьба Добра и Зла началась только с Его приходом, а до этого все века и тысячелетия торжествовала Тьма, развивалась, крепла, расширялась, а человеческие королевства под ее черными крыльями грызлись и дрались друг с другом, всячески наращивая мощь, усиливая магию, создавая новых чудовищ.

Да, были отдельные герои и раньше, что сражались против Тьмы, но только сейчас у людей есть Вера, а это, как я уже заметил, достаточно грозное оружие… вот только и сейчас очень немногие могут удержать его в руках. Слишком высокие требования к такому суперкомандос: чистые руки, благородное сердце, незапятнанные помыслы, безграничная вера в своего верховного Сюзерена…

Я напрягал все мышцы, чтобы как-то заставить себя разогреться. Ладно, уже известно, меня сюда забросил Сатана, он сам это сказал, только бы не проговориться об этом инквизиторам, пусть у них это остается только рабочей гипотезой. Но зачем Та Сторона позволила ему затащить меня сюда, явного сторонника прогресса? Либо Господь видит глубже, либо он решил показать, что даже с моей помощью Сатане не одолеть этих праведных и честных идиотов. Либо чтобы драка стала еще ожесточеннее… Гм, это гипотезы, но остается и та, пришедшая первой, что это для того, чтоб разозлиться шибче и снова мировым потопом, а то и ядерной войной всех и со всеми! Чтоб я, так сказать, переполнил чашу терпения Господнего гнева, и Он вспомнил былое…

Я услышал долгий усталый вздох. Потом прошелестел слабый голос Седьмого:

– Всякое сомнение… толкуется в пользу обвиняемого. Мы не можем с уверенностью сказать, что этот человек послан во Зло… и будет творить Зло. Даже если его призвал в наш мир Сатана!.. Ведь ничто не делается без воли Господа! Так доверимся же Его мудрости и Провидению. Помолимся, братья.

Они склонили головы, Седьмой сложил руки на груди и что-то пробормотал. Я тоже склонил голову, но бормотать не стал, сразу уличат, просто постоял торжественную минуту, словно исполняли гимн, который я не успел выучить, или отдавали почести умершему ветерану.

Первый сказал мне:

– Ты свободен, сын мой.

Третий добавил:

– Сын мой, вера – не что иное, как стремление к совершенству. Верь – и ты станешь лучше себя самого!

Седьмой сказал ровным голосом:

– Господь не уничтожает Дьявола лишь потому, что дает шанс исправиться. Иди, сын мой. Ты свободен. Мы не берем с тебя никаких клятв, никаких обязательств.

Он откинул капюшон на плечи. Голова его была совершенно седая, а худое лицо покрыто крупными и мелкими морщинами. Он показался мне очень похожим на нашего школьного учителя истории, умного и тонкого знатока Средневековья, его обычаев и тонкостей взаимоотношений в этом довольно простом обществе.

Остальные инквизиторы тоже сняли капюшоны. Таинственность исчезла, но я все равно смотрел на них ошарашенно, ибо их худые аскетичные лица совсем не вязались с моим представлением об инквизиторах. Эти выглядели как интеллигенты-шестидесятники… или передвижники, не помню, которых заставили заседать в Тайном Совете и выносить приговоры. Их одухотворенные лица выглядят суровыми, но эта суровость не воинов, а чересчур тонких и остро чувствующих людей, которым пришлось заниматься… политикой. В самом экстремальном проявлении.

Я поднялся с колен, голова идет кругом, спросил ошалело:

– Но почему?

– Чем ты обеспокоен, сын мой? – поинтересовался Седьмой.

– Не знаю, – пробормотал я. – Но я представлял все иначе…

– Как?

– Ну, обязательно пытки, потом на костер.

Глаза Седьмого посуровели, лицо отвердело, а в голосе прорезалась сталь:

– Все это будет, сын мой… если найдем доказательства твоей виновности. Мир жесток, а скверну надо выжигать каленым железом. Но в твоем деле много сомнений… а сомнения всегда толкуются в пользу обвиняемого. Ты свободен, Ричард!.. До времени.

Я уже отступал на шаг, готовясь повернуться и скорее ходу из этого страшного места, но теперь замер, спросил:

– До… какого?

– До следующего, – ответил он без улыбки. – Когда появятся ясные доказательства. Того или иного. А до этого времени ты под следствием.

Я поклонился, отступил, из горла моего выкатилось устрашенное:

– Спасибо, Ваше Преосвященство.

– Впрочем, – добавил он так же ровно, – как и все мы – под следствием.

Я вдруг вспомнил Бернарда, сказал торопливо:

– Мой господин велел, чтобы вы освятили мой молот…

Инквизитор сделал отметающий жест бледной дланью.

– Нам велел или тебе?.. Сын мой, мы еще не увидели, кто ты. На чьей стороне. Лишь потом можно сказать, что достойно носить, вкушать, говорить… христианскому воину, а что можно делать только стороннику Тьмы. Иди, сын мой.

Глава 9

У Рудольфа я переоделся, долго плескался в бочке, смывая пот и усталость. Не сразу заметил, что в дверном проеме стоит Рудольф. Перехватив мой взгляд, буркнул:

– Странные у тебя привычки! Моешься… Лень почесаться, что ли?

– Так научили, – ответил я. – Чего такой грустный?

– Да так, – ответил он хмуро. – Оставили, как старые сапоги… Епископ заявил, что сперва я должен выстоять сорок дней и ночей перед алтарем, а уж потом я… ну, сам понимаешь. Ты ж не хотел, чтобы я говорил, тебе спасибо!

– А-а-а, – протянул я, – вот ты о чем… А кто оставил?

– Ланселот, – буркнул он. – И Бернард. И Асмер. Даже, говорят, Совнарола взяли с собой! Их вчера отправили к королю Арнольду. Выехали срочно, даже проститься не успели. Не знаю даже, что такое может быть срочнее защиты Зорра.

Я поспешно вытерся, натянул рубашку. Без этих троих я сам как будто осиротел. За пару месяцев, что ехали через леса, долины, горы, я если не сроднился с ними – попробуй сродниться с благородным рыцарем! – но без них сейчас ощутил пустоту.

– Тебя вызывают, – вспомнил он. – Король хочет расспросить Беольдра о поездке к оборотникам.

– А я при чем?

– Ты был с ним. Тень славы падет и на тебя.

– Славы?

– Или порки.

Он проводил меня до ворот дворца. Через полчаса подъехал Беольдр, бросил поводья оруженосцу, слез. Не говоря ни слова, кивнул, мы прошли через большой зал, удивительно пустынный и запущенный, на дальних воротах всего один стражник, да и то недомерок – все здоровяки на охране ворот и стен. Из дальнего коридора выбежал взволнованный управитель, Беольдр насторожился, управитель с ходу запричитал, что в привезенном не все так, что обещалось, Беольдр поморщился, потом нахмурился, кивнул мне на парадные двери:

– Иди пока один. Я разберусь – приду.

Я испугался.

– А если король что-то спросит? Я ж даже не представляю, что мы привезли!

Управитель сказал нервно:

– Сэр Беольдр, ваше присутствие необходимо срочно!.. Вы же знаете… гм… особенности…

– Знаю, – огрызнулся Беольдр, а мне бросил нетерпеливо: – Иди-иди!.. Я приду, как только разберусь.

Страж указал мне на дверь, мол, открывай сам, не велика цаца, тут даже не перед всеми баронами распахивают, я толкнул створку, тихонько вошел и остановился, отступив на шажок в сторону.

В тронном зале запустение, только под стенами стоит с десяток тихих как мыши придворных, а из трех кресел на возвышении два зияют вызывающей пустотой. Шарлегайл сидит в своем кресле странно уменьшившийся, съежившийся, несмотря на то, что гордо откинулся на высокую спинку, несмотря на красиво возложенные на широкие подлокотники кресла руки. Но руки выглядят чересчур тонкими, а корона – крупной и тяжелой на покрытой серебряными волосами голове.

Всего один стражник за королевским креслом, зато на красном истоптанном полотне перед троном пылают гневом четверо могучих рыцарей. Один просто гигант, не человек, а чудовище в человеческом облике – выше и крупнее меня или Беольдра, чудовищно широк, с могучей выпуклой грудью. Все закованы в доспехи, но головы обнажены, шлемы по ритуалу держат на сгибе левой руки. У всех на лицах суровая решимость настоять на своем. А этот, который чудовище, еще и лют обликом. Не лицо, а небрежно вытесанное из гранитной глыбы подобие лица: не до красоты, лишь бы устрашало.

Одного я узнал – барон Истаниэль, он в прошлый раз настаивал, чтобы король послал в его владения войска. На этот раз, судя по его лицу, барон тоже настаивает… нет, даже требует, гневное багровое лицо пышет жаром.

– Ваше Величество, – донесся до меня его строгий и одновременно вызывающий голос, – на этот раз вам не удастся отправить нас без ответа!

Шарлегайл спросил подавленно:

– Какой ответ еще? Я вам уже ответил…

– Тот ответ нас не устраивает! – отрезал Истаниэль. – Вы обязаны… вы должны отправить в наши владения королевские войска!

– У меня нет свободных войск, – ответил Шарлегайл усталым голосом. – У меня вообще нет свободных людей. Даже охрану замка нести некому – все на защите стен…

Истаниэль выпрямился, ладонь его, словно сама по себе опустилась на рукоять меча, но тут же нехотя сползла. Глаза его метали молнии. Гигант, который стоял за его спиной, грубо отодвинул его, шагнул вперед, пламя в светильниках вздрогнуло от его рева:

– Я здесь впервые, Ваше Величество… Великая честь стоять перед великим королем, но я чувствую себя опозоренным! Я стою перед королем… который заперся в стенах своего крохотного замка… который трусит выйти в бой! Который бросил своих подданных…

Я видел, как замер весь зал, как застыл на миг Шарлегайл, как остановилось все в этом огромном помещении. Остальные трое баронов выпрямились как на параде, их лица твердые и решительные. Если король даст войско, пошлет даже хоть одного человека, то даже мне ясно: эти люди сочтут это проявлением слабости, они так же устроены и в моем мире – даже простую вежливость понимают только как слабость и уже через неделю придут с требованиями отдать им королевскую казну или послать принцессу пасти их гусей. Но и если не даст, откажет…

Шарлегайл ответил с холодной брезгливостью:

– Вы не умеете себя вести, сэр Фальгорт. Я прощаю вам эту выходку, понимая ваше… возбужденное состояние. Но сейчас убирайтесь.

Барон выпрямился, он возвышался над тремя соратниками, как башенный кран. Прогрохотал с высоты:

– Что?

– Вы слышали, барон.

В мертвой тишине Фольгарт громыхнул свирепым голосом:

– Старый дурак, ты хоть понимаешь, что ты говоришь?

Шарлегайл стиснул подлокотники кресла, костяшки пальцев стали белыми. Мне почудился треск дерева.

– Барон, – напомнил он с усилием, – с сюзереном так не разговаривают. Это уже нарушение… и считается изменой. А измена, если для вас это новость, карается смертью.

Никто не двигался, а барон Фольгарт медленно оглядел весь зал, минуя взглядом короля, посмотрел на замершего стражника, затем на баронов-рыцарей, что стояли уже бок о бок. Улыбка стала зловещей, уголки рта приподнялись, обнажая крупные зубы.

– Смертью? А где тот, кто выполнит вашу волю, король?

Стражник обнажил меч и шагнул вперед, заслоняя короля, но Шарлегайл отстранил его жестом. Барон огромен и страшен, и все видели, что шансов в поединке против такого гиганта нет. О таких баронах всегда слишком много ходит рассказов, сколько они сразили в поединках. И если даже треть – правда, этот зверь несокрушим.

– Есть, – ответил король. – В моем королевстве всегда найдутся люди, которые защитят трон и порядок.

Фольгарт с наглостью огляделся. С ним трое очень сильных и уверенных рыцарей, а в свите еще десятка три отборных бойцов – такие бароны без подобной свиты не ездят. Да они сами, четверо, из тех, кто своей силой, волей и упорством завоевали земли, заставили простой люд выстроить им крепости, а теперь силой, жестокостью и обагренными кровью мечами поддерживают закон и порядок. Каждый из них в бою стоит пятерых здешних рыцарей. Там, в своих владениях, каждый из них – маленький король, спит и видит себя большим королем.

– В самом деле? – нагло осведомился Фольгарт.

– Вы напрасно сомневаетесь, – ответил король сухо. – Я даю вам шанс.

– На что?

– Стать на колени. Повиниться. Сказать, что горе помутило ваш разум. Я постараюсь… быть милостивым.

Фольгарт снова огляделся по сторонам. В сильном жестоком лице было грозное веселье. Бароны глухо ворчали, их ладони опустились на рукояти мечей.

– Дурак! – громыхнул Фольгарт. – Выживший из ума дурак! При твоем дворе… он последние минуты твой, понял?.. При этом дворе нет человека, который посмел бы остановить меня… Разве что Ланселот или Бернард могли бы попытаться… только попытаться! – но они далеко. Ты понял?..

– На колени, – велел король негромко. – Или будешь сокрушен.

Мое сердце колотилось громко и сильно. Король блефует, вижу. Мало кто видит отчаяние в его глазах, усталость во всем некогда сильном теле, уже заметные признаки поражения в лице, морщинках, горьких складках у губ…

Барон положил руку на рукоять меча. Все завороженно смотрели на сверкающую полосу стали, что становится все длиннее и длиннее. И хотя мятеж уже свершился, но всем кажется, даже мне, что, пока барон не обнажит меч полностью, конфликта все еще можно избежать. Все бранятся и хватаются за мечи, но головы с плеч падают редко.

Меч закончился ослепительно блеснувшим кончиком, острым как бритва. Барон вытянул руку с мечом в сторону короля.

– Сойди с трона, – велел он. – Это место займет более достойный.

Стражник побледнел, но с обнаженным мечом встал перед королем.

– Его уже занимает самый достойный!

Истаниэль и два других барона обнажили мечи и тоже встали с гигантом плечом к плечу. В зал вошли рыцари, но, увидев такую сцену, замерли на месте. Только двое, приняв решение, с оружием в руках подались вперед, поглядывая на баронов недобрыми глазами. Но остальные стояли неподвижно.

Бароны обменялись радостными улыбками. Они и сейчас превосходят по численности, и вообще каждый из них стоит пятерых этих парадных шаркунов с короткими мечами.

Фольгарт сделал шаг к трону. До Шарлегайла оставалось три шага, когда я поспешно сорвал с пояса молот. Я стоял далеко, никто не заметил, как я размахнулся, а когда молот с треском распорол воздух, все успели увидеть только нечто серое, затем разнесся глухой удар, словно в окованную железом деревянную колоду попал камень из катапульты…

Тело Фольгарта швырнуло на баронов. Все трое заговорщиков повалились, ибо Фольгарт в своих доспехах весил, как хороший всадник на хорошем коне. Они кое-как поднялись, но Фольгарт остался на полу в широкой луже крови. Доспех его был вмят страшным ударом с такой силой, что железо грудной пластины соприкоснулось с железом на спине. Кровь и клочья мяса выплеснуло из лопнувшего панциря под давлением, брызги красного достигли даже дальней стены, сейчас стекали по ней на пол. Доспехи обоих баронов-заговорщиков оказались в красных пятнах, как панцири божьих коровок.

Король несколько мгновений смотрел на ужасную картину. Сглотнул, сказал осевшим голосом:

– Как видите… как видите, барону лучше бы признать, что он… погорячился.

Слова, полные достоинства, самому придали сил, он выпрямился, плечи расправились, на оставшихся баронов смотрел с суровым, но отеческим осуждением. Запятнанные кровью, потрясенные, они переглядывались, но злая решимость не оставляла их лица.

Шаг вперед сделал коренастый тучный человек, похожий на профессионального боксера, лицо в шрамах, на забрызганных свежей кровью доспехах видны следы от старых ударов топорами и мечами. Близко посаженные глаза смотрели с осуждением.

– Ваше Величество, – произнес он дрогнувшим голосом. – Да, вы показали, что у вас есть в рукаве козыри… неведомые нам. Но сила… не всегда признак справедливости. Силой можно захватить власть, но удержать ее можно только справедливым правлением. Вы не даете нам защиту… Что нам прикажете делать?

– Держаться, – ответил король устало. – Держаться, сэр Джон Дэй.

– Но у нас нет сил!

– Все равно держаться, – повторил Шарлегайл. – Вы что, в самом деле не знаете, какому штурму подвергался Зорр?

– У Зорра крепкие стены, – ответил сэр Джон Дэй резко. – Вы можете убить и меня, Ваше Величество… тем более что за вашей спиной явно недобрая магия, и я попаду в рай уж наверняка, но вам то же самое скажет любой из нас.

– Любой ли?

– Доблестный сэр Истаниэль уже сказал, – ответил сэр Джон Дэй с горечью, – вы его не послушали. Барон Фольгарт пытался сказать… но из-за свойственной ему запальчивости перегнул палку – вот он лежит в луже крови! Мы вернемся и расскажем всем в наших землях о королевской справедливости. Если мы не вернемся, все равно все узнают!..

Шарлегайл покачал головой.

– О чем? Что король покарал изменника?

– Наши села и поселки опустошает нечисть, – сказал сэр Джон Дэй, будто не слышал короля. – Но даже там, где крестьянам удается отбиваться, они несут потери и… не работают. Шахты стоят, золото и железная руда уже не поднимаются на поверхность, ибо все мужчины с оружием в руках сторожат поселки. Потому нам так нужны королевские войска, Ваше Величество.

Шарлегайл покачал головой.

– Вы без меня знаете, что войска Карла настолько истощили оборону Зорра… что сейчас едва-едва хватает сил, чтобы поддерживать порядок. Если бы король Карл знал это, он еще за один-два штурма взял бы Зорр.

Сэр Джон поклонился, но когда разогнулся и взглянул королю в глаза, я увидел холодный расчет на его лице. Если баронов объединить, то даже стены Зорра им не помеха. К тому же король не найдет повода закрыть городские врата, если подъедет объединенное войско баронов. Ведь они могут прибыть под флагом помощи.

– Ваше Величество, это все, что вы можете нам сказать?

Шарлегайл повысил голос:

– Нет, не все. У меня есть и хорошая новость.

Двор оживился, рыцари подошли и встали за спиной короля красивой группой сильных и дорого одетых людей. Бароны перестали переговариваться. Их руки оставались на рукоятях мечей, но я видел, как все повернулись к королю, слушают, оценивают, не забывая украдкой осматриваться по сторонам, только стараются не смотреть на то страшное, что застыло бесформенной грудой железа, под которой натекла огромная красная лужа.

– Как вы знаете, – сказал Шарлегайл, – доблестный Ланселот и его верные друзья Бернард и Асмер отправились за доспехами святого Георгия Победоносца. С ними наш лучший священник, отец Совнарол. Я уверен, что они добудут доспехи святого так же надежно, как до этого привезли мощи святого Тертуллиана, ставшего защитником нашего Зорра! Святой Георгий сможет защитить нас от нечисти, от колдунов и Тьмы, а мы в состоянии справиться с его приспешниками!