Текст книги "Ричард Длинные Руки – коннетабль"

Глава 13

Два дня я неумело рисовал чертеж осадной башни. В библиотеке барона Эстергазе ничего похожего не нашел. Хочется, чтоб не только стрелять сверху, но и разом пересадить часть воинов на стену или даже башню.

Барон Альбрехт отнесся к этой идее скептически, Растер тоже заявил, что все дело в мощном рыцарском ударе, только Митчелл, к моему удивлению, рассматривал долго и сказал наконец, что если обвешать шкурами и поливать их водой, то эту штуку не сожгут, можно успеть перебраться на чужую стену, а там уже как получится…

С погодой повезло: чередой идут на редкость ясные солнечные дни, только больно короткие. День начинает клониться к вечеру, не успев разгореться, солнце совсем крохотное, проходит крадучись вдоль горизонта и торопливо погружается в лиловую тучу на западе, а там опускается за край земли.

Снег в лунном свете выглядит особенно мертвым, зловещим, и вся планета кажется каким-то Плутоном. Синеватые тени залегают в любой выемке, уже на расстоянии сотни шагов кажутся почти черными, а мертвое небо сливается с тенями на земле.

Позлившись, что и мне приходится, как простолюдину, ждать весны, я пил на ночь кофе и лез под одеяло. Кофе сну не помеха, а с ясной головой сны лучше смотрятся. Тут же, как бы крепко ни спал у камина этот черный бегемот, он тут же вскакивает и бежит ко мне.

А затем начинается пыхтение, сопение, вздохи – это выспавшийся бездельник устраивается на коврике у ложа. Сегодня, чувствуя, как слабеет моя стальная и несокрушимая воля, я с особой нежностью прислушивался к пыхтению.

Мелькнула мысль разрешить взобраться ко мне, но ведь этот свиненок только ложится тихонько-тихонько, а во сне начинает потягиваться, упирается в твою спину шершавыми лапами и все подталкивает, подталкивает к краю кровати…

Практически все собачники ловятся на жалость: берут жалобно повизгивающего щеночка к себе на кровать, он привыкает спать там, а когда вырастает в кабана, вроде бы и неудобно согнать. Не поймет за что, будет обижаться за несправедливость.

Но собачий век недолог, поплакав и нарыдавшись, берут нового щеночка, но на постель уже не пускают. Думаю, бывшим хозяевам Бобика удалось осуществить заветную мечту всех собачников: чтобы их милая собачка не умирала! Над человеком так не рыдают, как над умершей собакой. Человек успевает прожить долгую жизнь, а собака вот только что была веселым игривым щеночком, а теперь вот старая и седая, быстро дряхлеет и смотрит на тебя с немым укором: ну как же так, почему меня не спасешь? Бобика кто-то спас, то ли с помощью высоких технологий, то ли с помощью продвинутой магии. Гены перекомбинировали или еще как, но теперь Бобик есть то, что есть: нестареющий сильный и веселый пес, быстрый, ловкий, с повышенной выносливостью и прочими характеристиками, которые хотел бы любой собачник видеть в своем пэте.

Я начал погружаться в сон, как скрипнула дверь, в покои тихохонько проскользнула легкая фигурка Фриды. Она приблизилась на цыпочках, пугливо обходя огромного Пса. Я приподнял край одеяла, и Фрида, быстро сбросив платье, торопливо юркнула на указанное ей место.

– Как обживаешься? – спросил я.

– Спасибо, ваша милость, – прошелестела она. – Люди здесь очень добрые…

– Еще бы, – проворчал я. – Им оставлена жизнь!.. Но ты не усердствуй на кухне. Лучше Миртусу помоги. Это наш дворцовый маг. У него там и книг уйма…

– Ваша милость, я грамоте не обучена!

– Обучись…

Она лежит рядом тихая, как мышка, все еще худая, миниатюрная, как и положено ведьме-метлолетательнице. Огромные карие глаза смотрят на меня с вопросом.

– Постараюсь, – ответила она с запинкой. – Если вы так велите…

Я вздохнул.

– Я не велю, я просто советую. Сам я грамоте обучен, и от этого у меня больше силы.

Она спросила тихонько:

– Какой?

– Всякой, – ответил я сердито. – Не знаю, на что ты намекаешь, свиненок, но ты лучше спи. Пригрейся и спи. Ты хорошо лопаешь? Надо набираться сил.

Она повернулась ко мне, мягкая горячая грудь коснулась моего бока.

– Я набираюсь, ваша милость.

– Эй-эй, – сказал я предостерегающе, – не начинай доказывать, что полна сил. Я тверд, аки скала библийская.

Она хихикнула:

– Да, я это уже чувствую.

– Ты яблоко и змея, – обвинил я, – в одной коробочке… Ладно, иди сюда. Только не увлекайся, не увлекайся! У меня здоровье хрупкое. И вообще, будь со мной понежнее.

…Да что я ее пытаюсь вразумить, мелькнула мысль утром. У женщин – все сердце, даже голова. Она и думает сердцем, а я, как дурак, всех стараюсь стричь под одну гребенку: учиться, учиться и учиться! Как же, щас ломанется в академики…

Она сладко спала, свернувшись в комок и подогнув колени. Под щекой детская ладошка, губы сложились сердечком, брови нахмурены.

Хорошо, подумал я, хоть сегодня не снилась инквизиция. Я поднялся на цыпочках, быстро оделся и вышел. Стражи в коридоре готовились грохнуть древками копий в пол, но я показал кулак, они понимающе закивали и притихли.

Внизу разноголосый гомон, за столом все выглядит так, словно никто и не ложился. Сэр Растер вскочил и ринулся навстречу, распахивая объятия.

– Сэр Ричард! Такое счастье!.. Великая пророчица Ягуанда по дороге к святым местам изволила заехать в наш замок!.. Она нам тут такого напророчила!

– Так вам и надо, – буркнул я.

– Ах, сэр Ричард, – воскликнул сэр Растер с укором, – она хорошее напророчила! И великие дела и даже подвиги во славу… забыл чего, но во славу. А еще богатств наобещала всяких и разных!

– Попробовала бы не наобещать, – сказал я зловеще, – чей хлеб жрешь, тому и песни пой.

В малом зале рыцари сгрудились, теряя достоинство, благородные люди не должны стоять так тесно. Я сразу ощутил враждебность по отношению к тому или чему, что заставило хоть на миг забыть, что они лучше и чище тех, кто не держит себя в руках.

Поверх голов увидел сидящую за низким столиком женщину в длинном платье. На столике традиционный шар из стекла или чего-то подобного, внутри что-то трепещет не то крылышками, не то разрядами крохотных молний.

Ощутив мое присутствие, рыцари раздвинулись, но я остался на месте, рассматривая ее с дистанции, это выглядит эффектнее.

Женщина прервала негромкую речь, подняла голову. Я ощутил некоторую оторопь, лицо резкое, даже гротескное, словно помесь тролля с одухотворенным эльфом: крупные, глубоко посаженые глаза, поднимающиеся уголками к вискам, широкие скулы и резко запавшие щеки, однако подбородок выступает вперед, выказывая, как говорят, силу характера.

Я тоже выдвинул нижнюю челюсть и смотрел на нее бараньим взглядом владетеля замка, которому зимой скучно и он жаждет шутов и клоунов.

Она встала и поклонилась.

– Я счастлива наткнуться на ваш замок, сэр Ричард, – произнесла она низким, но все же женским голосом. – У меня за время странствий остался только один слуга, его сейчас отогревают у вас на кухне…

– В моем замке вы найдете все, – заверил я свысока, – что вам понадобится. Отдыхайте, на кухне снабдят едой в дорогу. Если понадобится одежда потеплее, поговорите с управителем. Он может что-то подобрать, здесь много осталось… после смены владельца. Вы смелая женщина, раз путешествуете зимой, когда волки ходят стаями. Зима, знаете ли…

Рыцари заулыбались, услышав намек на доблестный захват замка, где почти все отличились, а пророчица поклонилась и ответила тем же звучным резонирующим голосом:

– Спасибо, мой лорд. Мне уже оказан теплый прием, а я стараюсь отблагодарить благородных господ видением их судеб… Не желаете ли, чтобы посмотрела линию вашей руки? Взглянула, как выпадут карты? Или мой магический шар покажет вашу дальнейшую жизнь?

Рыцари перестали переглядываться, на лицах жадный интерес.

– А он магический? – поинтересовался я.

– Магический, – подтвердила она. – Правда, свои тайны он раскрывает только мне…

– Ну, это и понятно…

– Я вот сразу могу сказать, – продолжала она, не отрывая от меня жуткого пронизывающего взгляда, – что вы совсем не тот, кем вас считают. Душа ваша подобна бездне, в ней ежечасно сражаются легионы и легионы дивных крылатых людей… или нелюдей… Вас скоро ждет всеиспепеляющая любовь, что подвигнет вас на… свершения!.. Вас ждет слава и разочарование в славе, богатство и чудесные открытия, дивная женщина и коварные противники…

Передо мной в самом деле распахнулась бездна, сердце замерло. Я слушал гипнотизирующий голос и чувствовал, что теряю себя, озлился, холодок ужаса сменился изморозью страха, затем и тот растаял, я вздохнул глубже, сердце стучит мощно, гоняя горячую кровь по большому, среднему и малому кольцу.

– Леди, – прервал я почтительно, когда она остановилась набрать воздуха в тощую грудь, – вы малость перепутали…

Ее глаза расширились в безмерном удивлении, а брови поднялись.

– Что-о-о?

– Простите, что прерываю, – сказал я с изысканным поклоном, – прервать женщину вообще свинство, а красивую – тем более, а вы красивая, леди, и не надо про возраст, ибо троянда даже увядшая все равно красивше молодой крапивы… Гм, куда это я съехал? Ага, вспомнил: леди, я – христианин.

Она пребывала в некоторой растерянности, возможно, впервые за последнюю тысячу лет. Никто не прерывает Великую Пророчицу, никто не осмеливается говорить ей комплименты, и сейчас вперила в меня жуткий взгляд, во всяком случае старалась сделать его жутким и обрекающим, но комплимент сделал свое дело, взгляд не получался… этим самым.

– И что? – спросила она ледяным голосом. – Что это меняет?

Я развел руками и на всякий случай в полупоклоне шаркнул ножкой.

– Все меняет, уж простите за выражение. Предсказания срабатывают только для язычников, они все рабы по сути своей… Ментальные, так сказать, простите еще раз за грубое слово, эти самые. Ну, рабы, в общем.

Она переспросила грозно:

– Рабы?

Я еще раз поклонился, голова не отвалится, к тому же – женщина, это перед мужчинами всегда смотришь, чтобы не перепоклониться.

– Для нас, христиан, фатум отменен, – объяснил я скромно. – Судьбу мы… отстранили от занимаемой должности. Теперь все в наших руках, ибо нам дадена свобода выбора! А вот у язычников его не было. Увы, и не осталось. Вон как расписан будущий конец мира: кто кого убьет и кто-то кого укусит, Тор убьет Мирового Змея и, отойдя на два шага, упадет и помрет от яда… Ишь, даже шаги просчитаны!.. Не-е-ет, мы такого не хотим, и мы такое непотребство отменили!

Она прервала меня громовым для такой хрупкой леди голосом:

– Но… Книга Судеб!.. Она существует!

– Раньше она шла впереди событий, – согласился я, – но теперь, когда бразды взяло в руки христианство, в нее записываются уже случившиеся события. Круг бытия разорван, циклы больше не повторяются… Это раньше было: веют ветры и возвращаются на круги своя, ничто не ново под луной… и еще что-то, а щас вон и глобальное потепление, и дуст в пингвинах… гм…

Она спросила с ужасом:

– Ты, дерзкий, отказываешься принимать предначертанное?

– Ага, – ответил я.

– Да как ты, дерзкий…

Она поперхнулась от великого возмущения.

– Посмел? – догадался я. – Леди, я – христианин! Дело не в дерзости, хотя, конечно, каждый из нас с большим удовольствием признается в дерзости и даже хамстве – это так круто и по-мужски! – чем, скажем, в грамотности, но, как сказал Константин рыбачке Соне как-то в мае, дело, кажется, не в том. Христианское мировоззрение, леди, изначально рыцарское! Конечно, уютно жить в языческом абсолютно предсказуемом мире, когда все впереди известно, просчитано, когда тебя ведут за ручку… Даже когда ведут на плаху, все равно человечек не трепыхается, все, мол, заранее было записано в Книгу Судеб!.. Но, леди, христиане – гордый народ. Мы не хотим ходить по кругу, как ослы на мельнице. Не желаем, чтобы все впереди было кем-то предрешено… это… это оскорбительно, наконец! И, самое главное, несовместимо с рыцарским достоинством!

Я гордо выпрямился и всем своим видом показал, что как можно меня, вот такого, вести, как осла, по заранее расписанной кем-то жизни? Да пусть и богами даже. Боги – они тоже, так сказать, избираемые демократическим путем. Если не соответствуют чаяниям, переизбираем других. Так потеряли голоса не только якобы мудрый Один, сверхмогучий Тор, прекрасный Браги и прочие скандинавы, так отодвинута от власти правящая партия олимпийцев, а уж на что были красивые и пластичные, потеряли влияние даже куда более многочисленные боги Индии, Китая…

– Отстранив старых богов от власти, – пояснил я, как школьнице, – мы сказали твердо, что пойдем другим путем! И сошли с предначертанного и освященного пути, по которому нас вели! К рагнареку или не рагнареку – неважно, но по кругу. А так мы разорвали круг и зигзугами по прямой, по прямой… хоть и зигзугами… Свобода выбора – страшновато. Теплее и уютнее было в предсказанном и предначертанном мире, согласен, леди. Мы хоть и не женщины, но тоже хотели бы определенности, и чтоб другой был виноват в нашей дури, мол, так в Книге Судеб записано, я ни при чем!

Рыцари затихли, как дети, слушали меня, а когда я бросил взгляд в их сторону, увидел вместо них один сплошной широко раскрытый рот.

Пророчица поднялась во весь рост, выпрямилась, гневно сверкая очами. Впервые вижу женщину, что почти равна мне ростом, хотя тощая, как ветка без листьев.

– Дерзкий, – произнесла она обрекающим голосом, – ты отвергаешь власть судьбы? Хорошо же, ты убедишься, что все в ее власти!

Она быстро убрала в потрепанную сумку из кожи теленка шар, рыцари расступились, и она быстро пошла прочь.

– Э-э, леди, – крикнул я вдогонку, – а что мне было там предназначено?

Она обернулась, лицо полыхает гневом, в глазах яростное пламя.

– Но ты это отверг!

– Эт да, – согласился я. – Но так, из любопытства… Да и вдруг окажусь поблизости. Или кого пошлю вместо себя… У меня много слуг, бездельничают, сволочи… Надо бы какие-то экономические рычаги придумать, но когда?

Она выкрикнула с гневом и оттенком злорадства:

– Нет! Ты служишь другим богам!

Я перекрестился и сказал благочестиво:

– Одному.

– Ну вот и служи, – отрезала она еще злораднее. – Пророчества – не для тебя!

Я вздохнул. Она права, пророчества – для слабаков. А я не слабак… в глазах всех моих рыцарей. В их глазах я несокрушимый орел и лев рыкающий, а что на самом деле я вообще-то трусоватый и вечно неуверенный кролик – это секрет, это мое личное. Человек – это то, кем себя показываешь, а не то, что есть на самом деле. На самом деле все мы – куски дерьма, это если хорошо вдуматься и все-таки признаться, но если будем вести себя достойно, то вся говнистость во временем переплавится в большой и сверкающий алмаз. При определенных условиях.

Сэр Растер, мгновенно меняя мнение, взглянул вслед пророчице.

– Если она проповедует противное Христу, то не повесить ли старую ведьму?

Я вздохнул.

– Надо бы. Но во мне еще жив недодавленный гуманизьм. Пусть идет дальше, будем давить этого противника духовностью и более высокой культурологичностью… хотя, конечно, низкое всегда мощнее.

Сэр Растер спросил озадаченно:

– А как тогда давить?

– Это серьезный вопрос, – согласился я. – Будем давить интеллектом, нравственностью, гуманизмом и одухотворенностью, особо упорствующих истреблять огнем и мечом, но не со злостию и ожесточением, а с христианской кротостью, скорбя о погубленных дьяволом душах. Проще говоря, убил язычника – перекрестись, убил второго – перекрестись. А если их много, убил всех – перекрестись и прочти молитву.

Лицо сэра Растера, да и лица других рыцарей, посветлели, в глазах появился стальной блеск верующих христиан.

Митчелл буркнул:

– А я бы и эту повесил. Она, сволочь, мне такое нага–дала…

– И я, – сказал один из рыцарей.

– Если успеть повесить до захода солнца, – вставил один авторитетно, – то предсказание не сбудется.

– Вам хорошо, – сказал я, – вам можно быть бескомпромиссными. А мне, увы, низзя. Я – уже политик, не при женщинах будь сказано.

Митчелл оглянулся с подозрением.

– Здесь женщины? Эта ведьма подслушивает?

– Нет-нет, – успокоил я. – Это у меня такие странные ассоциации. Везде баб вижу, не к добру. Так вот, политик должен иметь чистое сердце, ясный ум и руки по локоть в говне.

Митчелл тут же брезгливо посмотрел на мои руки, даже отодвинулся, ну что за простодушные люди, не понимают иносказаний и аллегорий. Я и так все смягчил, на самом деле политики в этом самом с головы до ног, и ничего – улыбаются с плакатов, процветание обещают, детские утренники посещают.

Другие рыцари тоже смотрели на меня с бледными улыбками, что медленно гасли, как светильники, не получая масла.

Сэр Альбрехт кашлянул, спросил рассудительно:

– А вы уверены, сэр Ричард, что в ее предсказаниях нет ни зерна истины?

Я вздохнул, сказал с неохотой, словно поднимаюсь на высоту, куда можно бы не подниматься, да еще и всех их тащу на веревке:

– Тот, кто верит в приметы, в предсказания, предначертания и прочую лабуду, этот человек – не христианин! Вот так, не христианин. Он даже не сатанист, ибо те тоже знают, что человек свободен и сам определяет свою судьбу…

– А кто? – поинтересовался кто-то из задних рядов.

Голос был озадаченный, я сразу представил себе молодого рыцаря, его с детства усердно учили владеть мечом и копьем, вскакивать на коня в доспехах, драться с утра до вечера, не выказывая усталости… и этим все воспитание ограничилось. Мол, остальное доберет в общении с другими, на службе при дворе знатного сеньора.

– Этот человек, – сказал я и подпустил в голос как можно больше презрения, – язычник! Язычник – раб, запомните. Он весь во власти судьбы. От судьбы не уйдешь – это пришло из язычества. А мы сами вершим свою судьбу. И что бы там ни напророчили эти тупые язычники, мы сплотим Армландию, сделаем ее богатой и процветающей, а все вы станете баронами, виконтами, графами и герцогами!

Сэр Растер громко рявкнул:

– Слава нашему сюзерену!..

– Слава! – подхватил первым Митчелл, который вообще смотрит на Растера, как на отца.

– Слава!

– Слава сэру Ричарду!

– Слава сэру Ричарду, гроссграфу Армландии!

– Слава!

Я улыбался и кланялся, как на сцене. Да, атмосфера изменилась, мы сейчас все верные и преданные христианские воины и с нетерпением ждем весны, чтобы поскорее нести христианскую мораль на остриях своих мечей.

Глава 14

День солнечный, морозец обжигает уши и щеки, под ногами звучно и смачно скрипит снег, словно заяц жрет капусту. В синем небе пролетели вороны, а за ними пронеслось нечто быстрое, словно сокол-сапсан, но не сокол, донесся глухой звук удара, и мохнатая гарпия понесла обмякшую ворону на крышу замка.

Молодцы, подумал я. Вороны совсем обнаглели, даже в замке пытаются что-то высмотреть и спереть. Гарпии сдерживают их рост, иначе вороны все бы здесь разворонили и оворонили.

Из кузницы вышел приземистый мужик в кожаном фартуке на голом торсе, весь лоснится от пота, торопливо поклонился.

– Доброго здравия, ваша светлость!

Уже вся челядь научилась вместо «ваша милость» говорить «ваша светлость». Мне вообще-то по фигу, но такое нужно, чтобы помнили: их замок захватил более сильный и могущественный сеньор, чем прежний, так что служить ему выгоднее и почетнее.

Кузнец быстро хватил горсть снега, потер лицо и поспешно скрылся в своей халупе. Я подумал вяло, что весной надо сделать кузницу каменной, а то слишком велик риск пожара.

Хотя, конечно, много ли работы у кузнеца? Прошло то наивное время, когда я полагал, что мечи кует кузнец. Уже в самом раннем Средневековье каждый меч изготавливала слаженная бригада узких специалистов числом так это в десять-двадцать человек. Одни заготавливают просто бруски металла, другие переплавляют железо в сталь, третьи проковывают полосы, четвертые – полируют, пятые – закаливают, шестые – затачивают, седьмые – насаживают клинок на рукояти, а есть и еще работы для спецов попроще, что ничего другого делать не умеют, кроме как работать за столом ложкой.

Так что мне требуется много мастеров, причем не простых, а которые знают технику дамаскатуры. Это когда кузнец берет три полосы железа и четыре стальные, сваривает их попеременно вместе, а затем это все перекручивает или складывает гармошкой, надрубив для удобства, а потом проковывает в узкую полосу. Но и это еще не меч, потому что этих полос нужно сложить не меньше двух, а лучше семь-десять, а уже из них сваривают основу клинка… Но только основу, к ней нужно еще нарастить особо прочное стальное лезвие.

Такого умельца язык не повернется называть кузнецом. Кузнец – это дюжий мужик, что подковывает коней и способен разломить подкову, а еще он может починить или выковать серп. Мне же нужны настоящие умельцы. Много. Хотя бы потому, что торговля оружием – самый доходный бизнес.

А в моем случае – не только, не только.

Заглянул в часовню, там холодно и пусто, только в самом уголке коленопреклоненная фигура. Я не сразу узнал Макса, он всегда прямой и с развернутыми плечами, а здесь такой сгорбленный, приниженный, словно раздавленный мощью и величием силы, представшей перед ним.

Я прислушался, он вполголоса молится горячо, истово, в самом деле разговаривая с Богом, уговаривая и убеждая Его, а я, втихую посмеиваясь, вдруг ощутил, что я вот умнее и ширше во взглядах, но откуда странное чувство, что этот примитивный молодой рыцарь – глубже и выше?

Если твой глаз соблазняет тебя, вспомнил я старую христианскую мудрость, – вырви его. Если рука твоя соблазняет тебя – отруби ее. Если язык твой соблазняет тебя – откуси его. А если тебя соблазняет твой разум – стань верующим.

Макс в борьбе со своими демонами из просто верующего стал пламенно верующим. А в этом мире, как припоминаю с тревогой, пламенная вера может дать очень много. Опасно много.

– Пусть тебе повезет, Макс, – прошептал я, пятясь из часовни. – Больше, чем мне.

Вернувшись в донжон, в раздражении ходил по этажам, в который раз измерил шагами свои апартаменты. Я так часто слышал осточертевшее клише насчет пешки в чужой игре, достало это однообразие, и вдруг в этом безделье сам ощутил себя этой самой пешкой.

Нет, пешкой как раз не считает меня ни та, ни эта сторона. Как раз обе подчеркивают, что я фигура очень важная, чуть ли не ферзь, но все равно чувствую себя униженным, как бывает унижен только большой и сильный мужчина.

Женщины не в счет, они любое унижение используют как оружие, а слабых мужчин и раньше мордой о стол, зато вот такие, кто всегда ссылался на Господню волю, сделавшую человека абсолютно свободным, отвечающим за все свои поступки, хозяином своей судьбы…

Я вскочил в раздражении, не в силах сидеть и ждать, куда переставят эту пешку, хлопнул в ладоши. Вбежал слуга, я велел коротко:

– Теплую одежду! На выезд.

Он торопливо поклонился.

– Только что постирали, скоро высохнет.

Я сделал зверское лицо.

– У меня что, замены нет?

Он исчез, я одел через плечо перевязь с мечом, прицепил молот к поясу. Подумал и взял лук Арианта с тулой, полной стрел.

Прошлой ночью свирепствовал ветер, выдул тепло, и хотя камин горит вовсю, собачий холод пробрался даже во внутренние помещения. Слуги заботливо натянули мне на ноги теплые шерстяные носки, сапоги тоже принесли особые, зимние, с пышными меховыми отворотами.

Пес прыгал вокруг меня, напоминал, что вот он здесь, прямо передо мной, как это я его не вижу и не глажу все время, даже странно как-то…

Я захлопнул дверь, велел стражам бдить и пошел к лестнице. Барон Альбрехт пирует внизу со всеми рыцарями, но завидел меня еще на верхней ступеньке, сразу поднялся из-за стола.

Я любезно улыбнулся, он догнал меня в холле.

– Сэр Ричард…

Я обернулся, его лицо собранное, ни намека на обильное застолье, в глазах настороженность.

– Сэр Ричард, что на этот раз задумали?

Я сказал с досадой:

– Не могу сидеть вот так и ждать, пока зима кончится! Бешусь, понимаете?

– Понимаю, – ответил он неожиданно. – Но как иначе? Зимой просто ждут.

– Не могу… Я на всех стану кидаться. Лучше проедусь по морозному воздуху.

– Можно осведомиться о маршруте?

Я отмахнулся:

– Не волнуйтесь, всего лишь нанесу визит в замок Сворве.

Альбрехт не повел и глазом, сразу сказал с энтузиазмом:

– Обязательно побывайте там! Это же ваш замок. Надо иногда бывать, а то, знаете ли… по нашей вине что-то и выходит из-под контроля.

– Вот и я так думаю, – сказал я. – Спасибо, барон, за понимание.

Он довольно улыбнулся, но сказал предостерегающе:

– Хоть на этот раз возьмите сопровождение!

Я покачал головой.

– Пусть трудятся. А я, как истый лорд, должен наслаждаться жизнью и ее прелестями. Когда вот такой собачий холод, зима вокруг, еще и снег почему-то, свинство какое, то самое время подумать о жарком лете, раскаленном песке, где можно понежиться, а потом с разбега в волны теплого моря…

Он смотрел пытливо, взгляд оставался серьезным.

– Да, подумать можно. Подумать, помечтать. Но вряд ли вы даже на своем коне доскачете до жаркого песка…

Я вздохнул.

– Вы правы, я планирую всего лишь навестить свою невесту.

– Леди Беатриссу? – уточнил он, словно у меня их несколько.

Я вскинул брови, высокомерно промолчал. Он развел руками, слегка поклонился, признавая промах.

Дверь отворилась легко, на этот раз снегу не намело на крыльцо. Небо чистое, синее, под ногами веселый скрип, морозный воздух приятно щекочет кожу.

Провожать меня вышли почти все рыцари, щурились под ярким солнцем и от сверкающего снега, одобрительно осматривали Зайчика и мое вооружение.

Примчался Пес, прыгал вокруг и просился с нами. Я дал себя облизать, погладил, но велел оставаться здесь и бдить. Сэр Растер потрепал Бобика по медвежьей холке.

– Будь у меня собака, – сказал он рассерженно, – такая же назойливая, как совесть, я бы ее удавил! Места занимает больше, чем все прочие внутренности, а толку от нее никакого.

Барон Альбрехт кротко усмехнулся.

– Так ли уж никакого?

– Никакого! – ответил сэр Растер упрямо. – Греху все равно не препятствует, но удовольствие от него получать мешает! Сэр Ричард, уступите этого песика мне? Я его научу тапочки подавать…

Барон Альбрехт спросил деловито:

– Надолго?

– Не знаю, – ответил я честно. – Просто бешусь в четырех стенах… Ну, пусть их чуть больше, чем четыре… У вас все равно здесь хватает дел! Сэр Растер, вы при оказии отправьте двое-трое саней нашим троллям. Обещали! Это одноразовая помощь, но проведите так, чтобы никто не увидел… Сэр Альбрехт, на вас укрепление власти и обороноспособности в Орлином замке! Думаю, о смене хозяина соседи узнают только весной. У вас есть время подготовиться…

Они смотрели строго и с почтением, предчувствуя, что я не просто еду навестить невесту, паладины на такую ерунду не размениваются.

Макс протолкался ко мне, лицо бледное, в синих глазах тревога и волнение.

– Сэр Ричард, вы отправляетесь на подвиги, не скрывайте! Я вижу это на вашем челе, вижу пламень веры в ваших глазах! О, как я завидую вам, как жажду часа, когда смогу сам вскочить в седло и помчаться навстречу противнику с опущенным забралом и выставленным копьем!

Я смолчал, только кивнул сочувствующе, а сэр Альбрехт сказал молодому рыцарю:

– Будьте проще, сэр Макс!

Зайчик несся все быстрее, я опустил голову, прячась в гриве от встречного ветра, перед глазами встало воспламененное чистой отвагой лицо Макса, воплощение рыцарства и рыцарского духа.

Это хорошо, что я попал в так называемые темные века Средневековья. Чем ночь темней, тем ярче звезды, сказал однажды классик. В смысле, чем темнее, тем легче быть звездой. А мне вроде бы удалось ею стать. По крайней мере, в своих глазах. Да и вообще о своей скромности я могу говорить часами.

Натурам мелким и подленьким свойственно везде и во всем искать и находить гаденькие и приземленные мотивы. Им непонятны и недоступны высокий дух рыцарства и воодушевление, которое охватило массы при известии, что папа римский бросил клич пойти и освободить от неверных Гроб Господень. Нет, эта мелкая сволочь во всем находит оправдание именно своему мелочному существованию: рыцари шли грабить, то есть ими двигала экономика, комплексы, фрейдизм… А еще все великие деятели, от Гильгамеша и до современных потрясателей основ, вдруг стали педерастами. Раньше не были, а сейчас стали. Как цари, короли, фараоны, магараджи, так и полководцы, философы, поэты, ученые, путешественники, литературные герои…

Что ровно половина из них должна быть неграми, молчу, это другая статья, больше смешная, чем вызывающая возмущение. Но вот тех, кто всех великих объявляет неврастениками, педерастами, пьяницами, бабниками, казнокрадами, я бы с превеликим удовольствием вешал на площади при великом стечении народа и бросании в воздух чепчиков.

Это невзирая на то, что эти великие в самом деле нередко были неврастениками, педерастами, пьяницами, бабниками, казнокрадами, а то еще и похуже, но все равно бы вешал. Умные мотивы поймут, а идиоты пусть лают. На меня константа Мировой Идиотии не действует, хотя она все ширится и ширится… Впрочем, надо быть объективным: это я все умнею, умнею, умнею, замечательнею, все осознаю и понимаю, вижу все пружины, что двигают Мироздание… Гм, пора самому там кое-что подкрутить, я уже созрел для подкручивания.

Да, собственно, если вот так наедине с собой, чтоб никто не подслушал, в глубине души и я такой: все высмеиваю и обгаживаю. Это моя защитная реакция на попытки сделать меня чище и лучше, а мне в белых перьях как-то не по себе, мне в говнеце, как и всем, уютнее. Но все же я иногда спохватываюсь и борюсь с собой, удавливаю в себе Фрейда и Экономиста, иначе не смогу смотреть в чистые честные глаза не только Сигизмунда или Макса, но даже Растера и Митчелла, что хоть и не ангелы, но все же часто не могут меня понять только потому, что до такой низости сами не опускаются даже умозрительно.

Однако же, мать-мать-мать, ну не может, седалищным нервом чувствую, а теперь еще и зрю, не может чистый и благородный рыцарь править чем-то большим, чем собственный замок!.. У правителя должно быть чистое сердце и благородные помыслы, хитрая изворотливая душа и руки в крови. Правитель должен сочетать в себе идеалиста, мечтающего построить на земле совершеннейшее государство, где все будут счастливы, и хладнокровного мерзавца, который ни перед чем не остановится, чтобы этого достичь.

Церковь старается сделать нас хорошими, упирая на то, что «…так Бог велел», я же, как политик, должен стремиться выстроить в Армландии все так, чтобы каждому было выгодно «быть хорошим». Ибо зову души следуем в редкие минуты просветления и тогда готовы на великие и благородные поступки, а собственной выгоде следуем все остальное время, коего, понятно, больше.

Видимо, потому «просветленные люди» почти никогда в этой жизни не добиваются заметных успехов. По опыту видим, что успех всегда на стороне очень даже не просветленных, которые действуют вовсе не по зову души. Скажем даже, он на стороне людей, весьма запачканных в сомнительных сделках. А если сказать прямо, то в преступных. Из всех обладателей состояний только Гейтс заработал честно, остальные же и промямлить не смогут, откуда у них деньги. Просто умело прятали концы в воду, отмыли, но факт остается фактом – именно эти люди правят миром.