Текст книги "Ричард Длинные Руки – фюрст"

Глава 17

Я помолчал, переваривая интересную информацию. Мазь, судя по их отношению, считается весьма ценной. Получена за то, что эта синеглазка с ямочками на щеках займет кресло королевы турнира на недельку. Пустяк, продешевили, если не предполагать, что намереваются получить через эту вот дублершу нечто более важное…

И в самом деле уже в первый же день при дворе, и вот рядом в постели вся из себя голенькая, жаркая, сочная, а другие так и не сумели оказаться на этом ложе, несмотря на все старания и ухищрения.

Возможно, потому, что те другие – простые любительницы, а на эту работает целый штаб… А во дворце везде незримо присутствует группа поддержки.

– Это хорошо, – прошептал я ей в ухо, – что вы мне рассказали. Теперь мы с вами друзья… Дружба приносит только пользу, а любовь иногда и вред.

– Ваша светлость…

Я сказал жарким шепотом:

– Мужчины смотрят на женщину, как на живительный напиток. Что женщин самих мучит жажда, они замечать не желают. Увы, леди Лилионна, я тоже такой… нормальный.

Барон Альбрехт с утра свеж и бодр, жипон на нем новенький, с иголочки, расшит золотыми нитями, а на груди обязательная золотая цепь с крупным загадочно поблескивающим камнем в серебряной оправе.

Мне показалось, что смотрит на меня как-то не так, что значит, уже осведомлен. Весьма осведомлен. И вообще, думаю, уже весь двор осведомлен, это в интересах определенной группы, борющейся за влияние.

– Ваша милость, – обратился к нему я.

– Ваша светлость, – ответил он с церемонным поклоном.

– Как спалось?

– Как младенцу, – ответил он, как мне почудилось, с некоторым вызовом. – Как безгрешному младенцу!

Я возразил благочестиво:

– Все мы появляемся на этот свет уже отягощенными грехом происхождения от животных предков с их дикими и плотскими инстинктами. Я имею в виду нашу прародительницу Еву, что понесла от этого грязного животного, Змея, от которого родила Каина и Авеля, наших родоначальников!

Он подумал, спросил с сомнением:

– Но дети бывают разные… одни в мать, другие в отца, третьи в дядю, четвертые в деда, а пятые вообще в соседа… так и люди, сэр Ричард… одни ведут род больше от Сифа с примесью крови Каина, а другие от Каина с малой примесью крови Сифа…

Я спросил с подозрением:

– Это вы к чему, крайне любезный сэр?

Он воскликнул патетически:

– К тому, что ваша светлость ведет свой род напрямую от ангелов небесных, таких чистых и непорочных, что прям плакать хочется! Вот как взгляну на вас, так и хочется.

– Ага, – сказал я, – понял. Но завидовать нехорошо, учтите, сэр. Это грех и даже гордыня. Вот вам нынче наказ государственной важности. Тщательно изучите родословную леди Лилионны, ее нынешнюю родню, связи, вкусы и политические пристрастия всех, даже самых дальних родственников.

Он хмуро поинтересовался:

– Что, настолько хороша?

– Нет слов, – ответил я. – Теперь надо понять, почему.

Он хмыкнул, иронически поклонился.

– Ваша светлость…

– Ваша милость, – ответил я.

Он ушел, я некоторое время думал о Лилионне. О таком всегда думается хорошо, даже мыслится, без напряга и с великим удовольствием. Потому я взял себя железной рукой за хвост, пару раз со смаком с размаха хряснул о стену, после чего во мне протрезвело, я начал ломать голову над тактикой морского боя больших кораблей с множеством малых.

Как ни выкручивай мозги и ни брейнстормингуй, но уже видно, хоть и не сразу, что в поисках оружия нужно смотреть не в античность, а в далекое будущее. Самое удачное решение для парусного флота – это гарпун. Гарпунная пушка, из которой били китов, но точно так же можно бить и малые суда.

Вообще-то гарпунная пушка – это мощный лук, называемый гастрафетом. Он может с силой и достаточно точно бить огромной стрелой, размером с рыцарское копье. Их применяют редко, катапульты и требушеты значительно эффективнее. Гастрафеты против крепостных стен бесполезны, а в полевом сражении успевают выстрелить только раз, а дальше либо наступающие сомнут, либо придется стрелять в спину своим, что идут в наступление.

Однако установленные на корабле, они могут успеть выстрелить несколько раз. Главное же, в морском сражении достаточно и одного удачного выстрела. Корабль пойдет на дно, какая бы сила ни металась по палубе, потрясая мечами, нужно только пробить борт ниже ватерлинии.

Кроме того, изобретенный не то ассирийцами, не то персами или финикийцами, гастрафет был хорош уже в эллинской армии, но эллины даже паровую машину не раз делали, гелиоцентричную систему разгадали и атомарную структуру материи открыли, ну и что?

Сейчас открываем и делаем все заново. Вообще-то привычные арбалеты – это те же гастрафеты, массовое применение которых отбило нападение карфагенского флота великого полководца Гамилькона, попытавшегося захватить крепость Мотию на западном берегу Сицилии.

Само слово «гастрафет» более точное, чем «арбалет», так как состоит из слов «живот» и «лук», то есть заряжается, когда упираешь конец в землю и наваливаешься животом, чтобы натянуть тугую тетиву, а «арбалет» из слов «дуга» и «метать», но восстанавливать справедливость в таких вопросах не мое дело, пусть будет арбалет, мне нужно только, чтоб он был как можно более мощным.

Гастрафеты античности били на двести пятьдесят ярдов. В то время как лучшие композитные луки – только на пятьдесят. Плутарх в своих «Изречениях царей и полководцев» записал, как сын Аргесилая Архидам, увидев, как далеко и точно бьет гастрафет, воскликнул с горечью: «Великий Геракл! Вот и конец всем доблестям».

На основе ручных гастрафетов были созданы станковые, что стреляли намного дальше и мощнее, хотя и заряжать приходилось дольше, но я, если воссоздам их по старинным чертежам без изменений, буду круглым дураком. Пусть другие этого не увидят, но я буду именно круглым дураком, потому что знаю, как на смену веревочной тетиве придет стальная проволока, а деревянную дугу из ясеня заменят стальной полосой.

И пусть это не станет массовым явлением, но корабли уж постараюсь вооружить по полной мере. И не тем, которое есть, а которое могло бы быть. Корабли терять – удовольствие дорогое…

Ничего не придумав с ходу, как очень хотелось, я хлопнул в ладоши, тотчас появился сэр Жерар и молча склонил голову.

– Сэр Жерар, – сказал я, – отыщите и принесите фолианты из королевской библиотеки.

– Все?

– Зачем мне все?.. Вы что, читать мысли еще не научились? Тоже мне, царедворец! Господи, какие здесь все дикари… Мне нужны те, в которых описывается осадная техника и различные метательные устройства, привычно называемые нами баллистами, а то и вовсе катапультами, подразумевая и онагры, и «скорпионы», и требюшеты, и эйнармы.

– Эй… – проговорил он, – чего?

– Эйнармы, – повторил я, – да не заморачивайтесь! Просто несите.

– Слушаюсь, ваша светлость.

Немного прибалдел, вижу по лицу, я кивнул ободряюще, он еще раз поклонился и торопливо вышел.

Я покосился на зарешеченное окно, там на подоконнике простой деревянный крест на массивной золотой подставке, дерево потемнело от времени, зато ярче видна игра драгоценных камней в оправе из благородного металла.

В прошлый раз вроде бы не было, мелькнула вялая мысль. Если король Кейдан успел увезти с собой драгоценности, то сейчас кто-то стаскивает во дворец подобное, и в первую очередь – в покои майордома, все еще не понимая, что это за странный титул – эрцгерцог.

Явился сэр Жерар не скоро, в руке лишь свернутый в трубочку листок, виновато развел руками.

– Ваша светлость…

– Сэр Жерар, – ответил я в нетерпении, – принесли?

– В королевской библиотеке лишь любовная лирика, – сообщил он. – Великое множество фривольных сочинений, не увидел бы их отец Дитрих, удар хватит, множество альковных историй… с иллюстрациями, весьма подробно и… гм…

– Правдоподобно?

– Точно, сэр! Вы как будто сами их все прочли!

– Не читаю, – отрезал я твердо. – Библиотека крупного государственного деятеля должна состоять совсем из другого рода литературы! Кейдан не был крупным.

Сэр Жерар заметил тихонько:

– Он вообще не был деятелем.

– Почему так думаете?

– Иначе дал бы вам отпор получше, – ответил он. – Сторонников у него в Геннегау больше, чем мы думаем.

– А это что у вас? – спросил я.

Он протянул листок.

– Это все, что нашел.

Я тупо смотрел на стих, написанный витиеватым почерком, потом заметил, что на полях небрежно нарисованы различные требюшеты и катапульты. Гримаса истории в том, что Петрарка всю жизнь писал на латинском языке трактат об Африке, а на полях, балуясь, набрасывал стишки на простонародном итальянском в честь своей подружки Лауры. С тех пор помнят основоположника итальянской поэзии и эту Лауру, и почти никто на свете не слыхал о никому не нужном трактате.

На полях довольно умело нарисованы эти штуки, кто-то свое дело знал, но я всмотрелся и требушеты, катапульты и все виды тяжелых баллист отбросил сразу, хоть и с тяжелым сердцем. Попасть с качающегося корабля по другой качающейся штуке, что к тому же идет под парусом – задача непосильная для любого Архимеда, а я еще тот перипатетик.

Часть III

Глава 1

Обед я велел подать в свой кабинет, уверенный, что пожру быстро и в приятном одиночестве, одним глазом в карту, масляные губы можно о скатерть или о штору, если та на расстоянии протянутой руки, однако следом за подносом, на котором двое слуг внесли жареного лебедя с длинным ярким пером в толстой жопе, вошла сияющая леди Лилионна, присела в приветствии и тут же красиво и улыбчиво заняла кресло с другой стороны стола.

Я мэкнул в недоумении, но прикусил язык, а вдруг так надо по протоколу, а я из тех шибко умных, которые инструкций никогда не читают, а потом устраивают пожары. Слуги быстро уставили весь стол блюдами с жареным мясом, печеными и вареными яйцами мелких птиц, с тушками этих прожаренных малюток, карту аккуратно убрали и свернули в трубочку.

Леди Лилионна с прямой спиной и гордо-приветливым видом сидит в таком же, как и у меня, королевском кресле, что обеспечивает ей полную неуязвимость со спины, даже если в нее будут стрелять из башенного арбалета. Из такого сбивают драконов, но все равно стрела не пробьет толстую спинку, где внутри проложены три листа закаленной стали.

Я шумно потянул ноздрями, во рту сразу же начала скапливаться слюна, как у простолюдина, что недостойно крупного государственного деятеля.

– Сегодня же, – сказал я с подчеркнутым раздражением, – прикажу так вкусно не готовить!

Она широко распахнула невинные голубые глаза.

– Ваша светлость…

– Слишком вкусная еда, – объяснил я, – вредна для человека точно так же, как слишком пылкая и горячая любовь.

Она открыла и закрыла ротик, мило улыбнулась.

– Ваша милость шутит? Кто откажется от вкусной пищи? Вся суть любого пира в том…

Она озадаченно умолкла, сообразила, что перечит, а, судя по ее виду, это точно не входило в ее намерения.

– Лучшая приправа к пище, – сказал я твердо, – голод. Избыток пищи мешает тонкости такого изящного ума, как мой.

Она озадаченно смотрела, как я пожираю лебедя, оставив одни косточки, перешел на мелких жареных птичек, ел крабов едва ли не с панцирями, очистил блюдо с рыбой, не пропадать же добру, раз принесли…

Ее фрейлины Светана и Морена молча внесли на широких серебряных подносах украшенные золотом тарелки с краснобокими яблоками, толстыми грушами и налитыми соком гроздьями винограда, тихо и неслышно перегрузили с двух сторон на стол, церемонно и одинаково точно присели, склонив головы, и, придерживая растопыренными руками подолы платьев, так же бесшумно удалились.

Леди Гарция аккуратно зажигает свечи, я следил за ее точными движениями, выверенными настолько, что все проделает и с закрытыми глазами, прикидывал, случайно или нарочито поворачивается вот так задом и наклоняется весьма эротично, с виду такая тихая и скромная овечка, целомудренная и краснеющая от одного взгляда в ее сторону…

И не потому ли фрейлиной у леди Лилионны, что выполняют с нею одно задание?.. Надо будет похлопать ее по заднице на виду леди Лилионны. Если улыбнется победно, то да, это заговор, если приревнует…

– Ваша светлость, – проговорила Лилионна таким тихим голосом, что я едва расслышал. – Вы так задумались… мыслите о великом?

– Уже нет, – промычал я любезно с набитым ртом. – Только о ваших прелестях.

Она слабо улыбнулась.

– А что о них мыслить? Они все в вашем распоряжении, никаких тайн для вас там уже не осталось…

– Может быть, так и должно быть?

– Не знаю, – прошелестел ее нежный голос. – Если бы знала, как должно быть! Слыхала, в город прибыл великий прорицатель… Хотела узнать свою судьбу, но он исчез…

Я сказал небрежно:

– Зачем вам такая ерунда? Ваша судьба в ваших руках. Плюньте мне сейчас в суп – никакой прорицатель не спасет.

Ее улыбка оставалась такой же тревожной.

– Пророчества… гм… с ними жизнь… безопаснее, что ли… Нет, но определеннее, это дает спокойствие. Когда знаешь, что от тебя ничего не зависит, как бы ни барахтался, то и не дергаешься. Несоизмеримо более мощные силы все уже определили и… так будет, как они решили. Не зря же тысячи людей говорят, что прорицатели видят будущее.

– Если тысяча людей, – заметил я, – говорят одно и то же, то это либо глас Божий, либо колоссальная глупость. Но глас Божий последний раз звучал, когда Господь давал Моисею ценные указания, а вот глупость слышу сто раз в день…

Она сказала жалобно:

– Ваша светлость, женщинам можно быть глупыми!

– Нужно, – поправил я строго. – Необходимо! И мир будет спасен.

Вошла с подносом в руках леди Виолина, нежная блондинка с голубыми глазами, в голубом платье и с голубой лентой в роскошных волосах золотого цвета. Все нежная и светлая, будто из солнечных лучей, трепетная, как лесная лань, и застенчивая.

Не говоря ни слова и не поднимая взгляда, перегрузила на стол огромные налитые сладким соком гроздья винограда. Я пересилил себя и погладил ее по ягодице, нежной, горячей и упругой. Щеки Виолины вспыхнули ярким румянцем, она беспомощно взглянула в таком смущении и испуге, что мне в самом деле восхотелось ухватиться за эти нежные булочки, однако боковым зрением увидел, как леди Лилионна вместо того, чтобы нахмуриться, чуть-чуть улыбнулась, полагая, будто не замечу.

Леди Виолина торопливо ушла, едва не выронив поднос и почти не видя дороги, а леди Лилионна красиво отделила от большой грозди боковую веточку с налитыми соком ягодами и, отщипывая по одной, произнесла небрежно и очень легко:

– Говорят, величие королевства зависит от величия короля. Это верно?

Я смотрел вслед леди Виолине, мой голос прозвучал, как и требовалось, рассеянно, словно совсем не обдумываю свои слова:

– Намекаете, в Сен-Мари короля нет вовсе?

– Что вы, мой лорд, – сказала она весело, – намекать – это иметь мужские мозги. Я лишь повторяю то, что услышала при дворе. Как говорящая ворона.

– Ну что вы, – сказал я укоризненно, – какая же вы ворона…

– В самом деле, – согласилась она. – Ворона – мудрая птица. И живет по сто лет.

– Зато не бывает королевой, – возразил я. – Миром правит красота.

– Красота правит очень недолго, – произнесла она тихо.

– Нет ничего нового под солнцем, – сказал я глубокомысленно, – но есть кое-что старое, чего мы не знаем.

Она посмотрела с вопросом в дивных глазах, но я объяснять не стал. Во-первых, красивая, а это значит, что как горохом о стену, во-вторых, я и сам не знаю, к чему это брякнул, просто фраза завораживает ложной многозначительностью, а нам всегда важнее не то, правдиво или нет, а как подано.

– Нарушение моды королями, – произнесла она, – становится модой для их подданных… Это ничего, что я о моде? Мы, женщины, только о моде и чирикаем… А вам уже начали подражать не только молодые щеголи, но и важные сановники…

– Но я не король, – обронил я.

– Но станете, – возразила она живо. – Об этом только и говорят!

– Правда? – изумился я.

– Точно-точно, – заверила она. – Не только при дворе, но и в городе. Говорят даже в селах.

– Поспешили, – ответил я. – Мне и в эрцгерцогах хорошо.

Она вскинула изумительно красивые брови в неподдельном изумлении.

– Почему? Если можете стать королем?

– А зачем? – ответил я вопросом на вопрос. – В моих руках вся власть короля, но без королевской ответственности и его обязанностей! Разве так не удобнее жить? Уверяю вас, милая леди, невыгодно считаться богатым, храбрым и сильным, к ним предъявляют требования, превышающие их силы. А я люблю жить без напряга.

Она недоверчиво улыбнулась. Я вытер рот куском чистой материи и посмотрел на нее серьезно и вопрошающе.

Она поднялась, присела в поклоне.

– Ваша светлость…

– Леди Лилионна, – ответил я.

Она удалилась, слуги убрали со стола посуду, я самолично расстелил карту, а когда появился сэр Жерар, сказал ему сварливо:

– Дорогой Жерар, король – выше закона! Тем более, правил. И этикета. Это значит, этикет подчиняется мне, а не я ему.

Он сказал озадаченно:

– Как скажете, ваше… ваша светлость. Вы реформатор, уже поняли. Все трясутся и крестятся… Там, кстати, к вам барон Фортескью.

– Зови, – велел я.

Барон вошел быстрыми шагами, легко и красиво поклонился, застыв на миг в растопыренности, затем выпрямился и посмотрел на меня с вопросом в глазах.

Сытенький и розовощекий вельможа в крепости герцога Готфрида, изможденный узник с запавшими глазами и ввалившимися щеками после застенка в летнем дворце короля Кейдана, и вот сейчас преобразившийся лорд, собранный и четкий в движениях, взгляд внимательный, все-таки испытания даже из придворного делают человека.

– Сэр Людофинг, – сказал я.

Он поклонился еще раз.

– Ваша светлость.

– Дорогой барон, – сказал я, – я велел позвать вас, так как не сомневаюсь в ваших выдающихся способностях дипломата и крупного государственного переговорщика. Да-да, снова намерен отправить вас послом к королю. Знаю, для вас это нелегкое испытание, потому, если вам такое поручение в тягость, можете отказаться.

Его глаза сверкнули злой радостью.

– Ваша светлость, – голос его задрожал от переполняющих барона чувств. – Сочту за честь… Сделаю все… На меня можете положиться!

– Спасибо, барон, – сказал я. – Поручение очень простое, мой секретарь передаст вам все необходимые бумаги с печатями и подписями, а я пока скажу вкратце саму суть. Вы потребуете от Кейдана отречения от трона, передачи мне королевства и короны. За эти пустяки я гарантирую ему жизнь и неприкосновенность! Вы вольны договариваться об условиях передачи короны. Кейдану и его семье оставим замок, слуг, будем выплачивать ренту… сумму вы оговорите сами.

Глаза барона вспыхнули еще ярче, уж точно постарается оставить короля голым и босым за те унижения, которым тот подверг его дважды.

– Ваша светлость!

Дверь приоткрылась, заглянул сэр Жерар. Я кивнул на него барону, оба поклонились и степенно вышли обсуждать детали.

Поздно вечером, когда я вывалился из кабинета, слуги подтянулись, но на мордах облегчение. Даже стражи дальше в коридоре просветлели: кот ушел, мышам дозволены самими мышами пляски и веселые непотребства по всему дому.

От кабинета до моих покоев не приходится топать через залы, к счастью. Неловко смотреть, как взрослые и солидные люди протискиваются ближе к тому месту, где буду проходить, чтобы попасть в поле зрения моего благосклонного взгляда.

Возле двери моих покоев двое слуг и двое стражей в мою сторону не повели и глазом, но видят все и замечают все. Двери все-таки передо мной распахнули, я переступил порог и устало сбросил шляпу.

В предбаннике, так я молча назвал эту комнату, предшествующую собственно спальне, глазам больно от блеска золотого шитья на одеждах, массивных золотых цепей и широких золотых браслетов: не меньше десятка лордов уже ждут привычного и освященного веками ритуала, черт бы его побрал, прости, Господи, надо будет отменить этот обычай… объявив его языческим, в общем, подвести некую базу, а в христианстве можно найти все…

Сейчас эти важные и солидные люди тут же оказались рядом, один начал расстегивать мой камзол, другой снял золотую цепь, третий сопел и торопливо разбирался с узорной пряжкой пояса… Потом снимали сапоги, никогда не привыкну, что, как безрукого, раздевают перед сном, к тому же не слуги, а знатные лорды, но это считается почетной обязанностью, они допущены, дескать, доверенные, входящие…

Последними с моих пальцев стащили кольца, так называемые в обиходе «печатки», на каждом драгоценный камень с моими инициалами и гербом. Их уложили в особую шкатулочку и поставили на столик у моего изголовья, утром напялят обратно в том же порядке.

– Все, спасибо, – сказал я непререкаемым тоном. – Все свободны. Да-да, свободны!

Они поклонились и чинно пошли к дверям. Я полежал некоторое время, что-то не нравится здесь, какие-то перестановки, все о моем уюте заботятся, вон и решетки на окнах появились из четырехгранных прутьев кованого железа, это чтоб никто не проник к их лорду… А вот то, что я сам возжелаю выскользнуть неузнанным, не догадываются.

А если бы и догадались, то вряд ли восхотели бы, чтобы я неузнанно бродил хотя бы даже по дворцу, не говоря уже о городе.

Моя охрана вооружена не только острыми копьями и мечами, но и всевозможными амулетами, позволяющими распознавать принявших чужие личины, потому я, перекинувшись в исчезника, долго прислушивался у двери, высматривая сквозь толщу деревянных досок, пока отойдут подальше, затем выскользнул и, ни к кому не приближаясь, прячась в темных нишах и за колоннами, начал долгий путь на крышу.

Буквально через десяток шагов увидел спины двух придворных, один – пожилой и очень солидный сэр Сильвестер Вильямс, лорд Нотрумба и земель в Иксонии, второй – сэр Дэвид Ньюманд, солидный с виду, но ничем не выделяющийся придворный.

Я вынужденно притормозил и услышал приглушенный голос сэра Сильвестера:

– В результате ареста и казней среди черномессианцев в руки герцога и майордома… а теперь еще и эрцгерцога… подумать только!.. попали огромные средства.

– Да, мы тоже подсчитали, – прошептал сэр Дэвид.

– Логичнее было бы предположить, что растратит их на… гм… всяческие увеселения. При дворце и в городе.

Сэр Дэвид добавил:

– …и начнет щедро одаривать фавориток.

Сэр Сильвестер сказал мрачно:

– К сожалению, он не из той глины.

– Да, – согласился сэр Дэвид, – он из камня. Но и камень смягчается со временем и в благоприятных условиях. Или дает трещины. Сейчас, когда в его руках такая власть, почему бы ему не воспользоваться ею…

– …всласть?

– Да.

Сэр Сильвестер вздохнул, развел руками.

– Несмотря на молодость, наш майордом – старомодный дурак. Он верит в честь, слово, договоры, даже если те не подкреплены силой. Он верит в свое предназначение делать мир лучше. Конечно, это пройдет, но сколько на это уйдет лет? Боюсь, будет слишком поздно, когда он начнет взрослеть и видеть настоящую картину мира.

– Поздно? В каком смысле?

– Увлеченные люди, – сказал сэр Сильвестер, – если их объединить одной целью, могут перевернуть мир, еще не соображая, что этого делать нельзя. Он уже сумел одурманить молодых и горячих там, на той стороне Великого Хребта, затем непостижимо быстро ухитрился склонить на свою сторону самых безрассудных здесь…

– К несчастью, – добавил сэр Дэвид хмуро, – их оказалось что-то слишком много. Никогда не думал, что в нашем просвещенном и богатом Орифламме столько дураков!

– Зажрались, – сказал сэр Сильвестер с отвращением. – Острых ощущений захотелось. Молодежи нужен риск, иначе жизнь кажется чересчур скучной…

– У нас в год теперь по пять турниров!

– Да, – согласился сэр Сильвестер, – это отвлекало. Но когда появился этот сумасшедший с его такой же безумной армией, наши горячие головы ухватились за его идею завоевывать Гандерсгейм! А что будет дальше?

Сэр Дэвид спросил настороженно:

– Утверждаете, что будет что-то еще?

Сэр Сильвестер сказал сварливо:

– Я пока ничего не утверждаю. Так, предположения… Возможно, он осядет в Геннегау и начнет править, как король.

– А Кейдан?

– Ну вы же понимаете, Кейдан хоть и король, но власть у этого человека с Севера. А у нас легитимность пока что хромает. При желании он в состоянии объявить себя королем.

– Почему этого не делает?

Сэр Сильвестер помолчал, потом заговорил задумчиво:

– Видимо, опасается гнева императора. Хотя тот далеко, однако… никто не знает всех возможностей заокеанского правителя. И этот Ричард не дурак. Он догадывается, что императора раздражать слишком уж не стоит. Потому и.

– Потому и, – согласился сэр Дэвид. Он тяжело вздохнул. – Что ж, некоторое время еще выждем. Потом начнем раскачивать лодку. Пока не повернется в нужную сторону.

– Я уже начал, – сообщил сэр Сильвестер шепотом. – Даже среди этих армландцев хватает недовольных.

– Чем?

– Одни хотят более решительных действий со стороны эрцгерцога, другие, напротив, желали бы осесть в наших южных благодатных землях и наслаждаться жизнью… Конечно, нам нужно опираться на последних. Но и первых использовать бы как-то…

Сэр Дэвид предупредил:

– Только осторожнее! Несмотря на свои желания, не совпадающие со стремлениями эрцгерцога, они все верны ему беспредельно. И, не задумываясь, отдадут за него жизнь.

– Учту, учту…

Они отдалились, тихонько беседуя, навстречу начали попадаться люди, и я не решился последовать сзади, чтобы не быть обнаруженным, хотя моя незримность уже, так сказать, высокой степени, однако береженого бог бережет, я отстал и продолжил перебежками и с долгими затаиваниями путь на крышу.