Текст книги "Лагерь"

Глава 9

Гвин Мейс долго лежал в постели, пытаясь точно вспомнить, что его тревожит. Он проснулся, испытывая смутное беспокойство, как будто что-то случилось вчера, из-за чего он плохо спал, но сейчас он ни за что не мог вспомнить, что же это было.

В какой-то момент ему даже пришлось побороть нарастающую панику. Может быть, у него случился удар, и это повлияло на его мозг; или у него опухоль мозга. И он не узнавал эту спальню, небольшую и очень обыкновенную. Конечно же, он не дома, не в «Соснах», в своем просторном загородном доме, окруженном тремя акрами разбитого по плану сада и загоном, где Сара держала своего пегого пони. Где же он находится? В каком-то заведении, в палате психолечебницы или в тюремной камере? О Боже!

Он боялся встать с постели. Постель была приятным, безопасным местом, здесь можно натянуть простыню на голову и отделить себя от всего остального мира; тогда не надо никого видеть. Можно спрятаться. Он весь вспотел и дрожал. Он хотел в туалет, но боялся. В самом крайнем случае он помочится в постель, и хрен с ними, кто бы они ни были, эти люди, держащие его здесь пленником.

– Рут! – голос Мейса прозвучал пискляво, визгливым шепотом. Его жена должна быть где-то рядом, она ведь не оставила его в такой трудный час. Ему показалось, что он слышит ее шаги в соседней комнате за приоткрытой дверью.

Гвину Мейсу было за сорок, его вес примерно на десять килограммов превышал норму при росте 187 сантиметров. У него были темные волосы и круглое лицо; он мог очаровывать людей и одновременно проявлять беспринципность. Мейс был жесткий бизнесмен, и его полнота часто вводила в заблуждение коллег, которые недооценивали его. Добрый, но хитрый. Приятный в общении, пока ему не перечили.

– Рут!

Он услыхал шаги, дверь толкнули, она распахнулась вовнутрь; дверь была тонкой, из древесных плит, она стукнула о стену, потому что не было ограничителя. Рут Мейс стояла в проходе. Ее короткие темные волосы были аккуратно уложены, в косом луче утреннего солнца, падающем на нее сквозь неплотно задвинутые шторы, сильнее обычного выделялись несколько седых прядок. Ее поза была напряженная, как будто Рут страдала артритом, но она всегда была такая. На ней было голубое летнее платье, на ногах сандалии, в руках она держала нож, испачканный маслом, – значит, готовила завтрак. Довольно привлекательная, но улыбка у нее всегда такая официальная, а слова так тщательно подобраны. Осторожная женщина, похожая на девочку, которая никак не освободится от привычек своего строгого воспитания. Она была религиозна и настаивала, чтобы они ходили в церковь каждое воскресное утро. Ее мужа больше всего раздражала ее готовность извиняться почти за все.

– Ты, черт возьми, извиняешься за собственное существование, – сказал он ей через неделю после свадьбы, на что она разразилась слезами и… извинилась.

– В чем дело, Гвин? – она сощурилась от яркого солнца.

– Где… где мы, Рут? – он вцепился в простыню, как будто ему вдруг захотелось натянуть ее на себя, спрятаться.

– Мы на отдыхе, Гвин, – она почти каждый раз называла его по имени при разговоре, он уже давно махнул на это рукой. – Ты ведь знаешь, как тебе необходим отдых. У тебя чуть было не случилось нервное расстройство. Тебе следует научиться расслабляться, Гвин.

– Но где мы? – он неодобрительно осмотрел комнату.

– Мы в лагере отдыха. Ты все об этом знал, Гвин. Тебя снова подводит память. Ты лежи себе здесь, я принесу тебе завтрак в постель. Видит Бог, ты это заслужил. Просто чудо, что все эти рабочие завтраки, ленчи и званые обеды не привели к сердечному припадку. Целых две недели ты ничем не будешь заниматься, только небольшая физическая нагрузка. Даже человек, одержимый работой, должен иногда отдыхать, Гвин!

– Лагерь отдыха! – голос его прозвучал недоверчиво. – Ты хочешь сказать, что это одно из тех нудных местечек, как их там называют…

– Они теперь совсем другие, – она снисходительно улыбнулась. – Здесь есть чем заняться, можно делать то, что тебе хочется. Можно плавать, играть в гольф, в шары, во что угодно. Это Сара придумала. Она собиралась поехать в этом году отдыхать с Норманом, но мы с тобой обсудили эту идею и пришли к выводу, что она неразумна. Я хочу сказать, что не стоит двум семнадцатилетним молодым людям ехать куда-то вдвоем, не правда ли, Гвин?

– Если ты так считаешь. А где они?

– Сара пошла поплавать, а Норман приедет только во вторник, он не смог раньше освободиться. Послушай, ты отдыхай, не тревожься ни о чем, Гвин, – Рут повернулась, пошла обратно в кухню, держась неестественно прямо.

Гвин Мейс вздохнул, закрыл глаза. Ну, по крайней мере, это хоть не психушка и не тюрьма, и на том спасибо. Любой лагерь отдыха на порядок выше этих заведений, но будь он проклят, если примет участие в одной из этих глупых игр. Нервное расстройство! Это все чепуха. И все же он смутно помнил о многочисленных неприятностях, которые приключились с ним недавно; нет, фактически они начались уже давно. События начали отфильтровываться в его затуманенном мозгу. Может быть, ему вводят какие-то успокаивающие средства, вот почему все словно в тумане.

Мейс был консультантом по бизнесу. У него не было специальной подготовки, только опыт, но это ценилось больше, чем куча дипломов. А если ты умел себя вести, обладал самоуверенностью и обаянием, ты был почти в дамках. «Уверенность в себе – залог успеха», – таково было его любимое изречение.

С клиентами проблем у него не существовало, они просто стояли к нему в очереди, труднее было получить от них деньги. Он учил их, как распоряжаться своими финансами, отдавать долги, чтобы занимать вновь, сохранять свои наличные как можно дольше, а потом они эти самые познания использовали против него. Гвин не был обычным консультантом, он обучал своих клиентов всем трюкам в финансовых делах, легальным и нелегальным. Игры с налогами, уклонение от их оплаты – он называл это «экономией» налогов; с налогом на добавочную стоимость можно очень широко манипулировать, если знать как. Он изучил законы, знал все лазейки. Он улыбнулся, вспоминая разные свои компании; когда у кредиторов лопалось терпение, ты оставался без копейки, начинал следующую неделю под другим названием. Все совершенно законно, они не могли до тебя добраться. Оскорбления, угрозы – все это на него не действовало, он был закаленным. Но пословица гласит, что человеку надо лишь дать веревку, а уж повесится он сам. Гвин Мейс скрутил простыню, хотел опять натянуть ее на себя. Да, веревку они ему дали длинную, и теперь он трясется у виселицы. Вот-вот это случится. Боже, он сломался под напряжением. Почти что.

Рут и половины всего не знала, она бы тут же бросила его, вернулась бы к матери, если бы узнала о его делах. Чертовски правильная, вот в чем беда его жены. Респектабельность – только она имела для Рут значение. Если бы Сара и Норман поехали отдыхать вдвоем, они бы занялись любовью. Сара могла бы забеременеть, а для Рут это означало бы верх неприличия. Об этом бы узнали соседи, прихожане ее церкви, они бы подвергли ее остракизму. Или, что более вероятно, стали бы сплетничать и хихикать у нее за спиной.

Рут была точно такой же, когда Гвин ухаживал за ней, и все это передалось ей от ее чертовой мамаши. «Нет, Гвин, я не позволю тебе ничего такого до нашей брачной ночи, потому что это нехорошо, не так ли? Нет, нельзя меня трогать, потому что одно ведет за собой другое, а мы не хотим испытывать соблазн, не так ли?»

Гвин хотел, но это не имело значения. Рут была холодна с ним в брачную ночь, и с тех пор она мало изменилась, со смехом подумал он. Ляг на спину и думай об Англии; этот совет уж точно исходил от старухи. И эта корова все еще жива, ошивается в доме для престарелых и страшно докучает остальным жильцам. Чем скорее она загнется, тем лучше. Боже правый, Рут понятия не имеет, как им именно сейчас нужны деньги ее мамаши.

Сейчас дела прояснились, и Гвин скривил лицо – ему вдруг захотелось заползти под кровать и остаться там. Навсегда. Он не помнил, как ходил к врачу, но, принимая во внимание все треволнения, это было неудивительно. Он действительно что-то смутно помнил о договоренности поехать на отдых. Что-то вроде «ешь, пей и веселись, потому что завтра мы умрем». Последний кутеж, деньги – не проблема, потому что у них их больше нет, и этот лагерь отдыха может занять место в очереди кредиторов у его дверей. Гвин хотел уехать за границу, лучше всего в Испанию. Может быть, остаться там, начать какое-нибудь дело; возможностей было много. Но Рут не согласилась бы ни на что подобное, особенно когда Саре задалось уехать с Норманом. Если ты родился и вырос в Британии, оставайся на британской почве, таков был ее ограниченный взгляд на вещи. Так они и оказались здесь. Что же, они будут прожигать жизнь, уж он об этом позаботится. Живи сегодняшним днем и забудь о вчерашнем. Он что-нибудь придумает, когда они вернутся домой, он всегда выкручивался, не надо об этом сейчас беспокоиться. Он из породы тех, кто выживает, его бы уже не было, если бы не так.

Рут была в страшной тревоге, и не только из-за Гвина. И не из-за Сары. Ее страх рос день ото дня, он был так велик, что она боялась просыпаться по утрам. Как и ее муж, она бы предпочла остаться в постели, лежать там под простыней, чтобы избежать приступа тошноты, который одолевал ее, как только она просыпалась. Тошнота наступала мгновенно, она к этому готовилась, старалась дойти до ванной с поспешностью, которая не показалась бы странной, молила Бога, чтобы ванная не была занята Сарой. Ее всю выворачивало, она тужилась и ее начинало рвать. Она стояла, вцепившись в старомодный бачок на случай обморока. После этого тошнота проходила, она не испытывала ее весь день. Классический признак, сомнения быть не могло. Она прошла через все это, когда ждала Сару. О Боже, я беременна, я попалась во время климакса!

Перспектива рождения ребенка ужасала ее, особенно в ее – возрасте – в 46 лет. Будут всякого рода осложнения, да она и не хотела еще одного ребенка. Особенно после того, что она пережила в первый раз; она может потерять ребенка или умереть во время родов. Это возмездие, Господь покарал ее. За что? За разные ее грехи, все грешат. Она не могла вспомнить какое-то главное свое прегрешение; она взяла себе за правило никогда не думать и не говорить ни о ком плохо, независимо от того, как бы плохо они с ней не обошлись. Она никогда не изменяла мужу. Боже, нет! Гвин был довольно нехорошим, он буквально требовал от нее секса, иногда два раза в неделю, а она бы хотела, чтобы эта сторона их отношений исчезла.

Она снова и снова говорила себе, что не получает удовольствия от полового акта. Никогда не получала. Это была всего лишь ее обязанность перед мужем, часть роли, которую положено играть женщине, без этого человеческий род перестал бы существовать в течение ста лет. Рут допускала, что некоторым женщинам секс очень нравится. И это справедливо, все люди разные. Но для нее секс не был необходимостью, можно любить кого-нибудь, но не спать с ним. Она до сих пор еще ни разу не испытала оргазма; в молодости секс был иногда приятен, но не более. С годами у нее это прошло, и когда в 45 у нее внезапно начался климакс, она втайне надеялась, что с сексом будет покончено. Но стало еще хуже.

Гвин настоял, что ему нет больше необходимости соблюдать предосторожность, и на несколько месяцев он стал более похотливым, чем за все последние десять лет. Боже, как она ненавидела это теперь, когда он отказался надевать презерватив, столько грязи! И теперь она расплачивалась за то, что отказалась от предложения сделать операцию по стерилизации пятнадцать дет назад.

Ее мать отговорила ее от этого. "Лучшее средство предохраниться от беременности, моя милая, – заявила мать надменным тоном, но несколько смущенно, – не заниматься этим вообще. Твой отец особенно не докучал мне после твоего рождения, просто потому что мы не хотели больше детей, и он понимал всю бесплодность и унизительность попыток принудить меня к удовлетворению его нечастых желаний. Если же ты сделаешь эту операцию, ты просто дашь Гвину зеленый свет – он станет пользоваться тобой по первому капризу. Послушайся меня, отучи его от этого сейчас, и он найдет, чем заняться.

У Рут дрожали руки, когда она намазывала маслом тост на столе. Это, должно быть, случилось ночью после той вечеринки с шампанским, которую Гвин устроил по поводу открытия своих новых офисов. Он был тогда навеселе, и она сама почти хотела этого. Он заставил ее делать какие-то отвратительные вещи, она никогда не сможет почувствовать себя чистой после этого. То, что он с ней вытворял, было непозволительно для мужа, И Бог наказал ее за это! Теперь ей придется подготовиться к риску родов, к душевным и физическим страданиям, и даже если все будет хорошо, ей предстоят кормление, бессонные ночи, смена пеленок и стирка. Ей хотелось закричать, дать волю истерике.

Она даже подумала об аборте, в ее возрасте ей его сделали бы сразу. Нет, это убийство, и Господь покарает ее снова и еще более сурово, чем сейчас. Так что ей придется рожать. Ею овладело внезапное желание бежать из этого шале, закричать и спастись бегством. Но это не решило бы проблему, потому что плод останется в ее утробе.

– Привет, мам! – дверь с шумом распахнулась, появилась Сара, стройная темноволосая девушка в шортах и майке. Рут удержалась, не сделала ей замечание, что дочь не надела лифчик; может быть, скажет потом. Сара выглядела соблазнительно, а именно поэтому девушки и попадают в беду. Стоит только дать мужчинам повод, и они не отвяжутся.

– Ты что-то не в духе, мам. Веселее, мы же на отдыхе, или ты забыла?

– Со мной все в порядке. Твоему отцу что-то нездоровится. – Свали все на Гвина, он это заслужил, это его вина,

– Вот старикан несчастный! Да он всегда не в настроении, если ему на работу не идти. Не бери в голову!

– Съешь тост, – Рут стала ставить еду на поднос. – Я отнесу папе завтрак в постель.

– Хочешь, чтобы он растолстел и обленился? Он и так уже толстый, тебе немного осталось постараться, но вот как тебе удастся сделать его ленивым?

– Тише! Он тебя услышит.

– А мне плевать.

– Не груби, пожалуйста, – резко сказала Рут и через силу сменила тему. – Ты, наверно, потому такая возбужденная, что Норман завтра приезжает.

– Вот еще, стану я из-за него возбуждаться!

Рут в изумлении посмотрела на дочь, подумав, что ослышалась. Несколько месяцев у Сары только и разговоров было, что о Нормане, и это весьма беспокоило Рут, и вдруг она так безразлично говорит о нем.

– С ним тут только одни заботы, – Сара откусила кусочек тоста, громко захрустела. – Зачем он здесь нужен? В лагере полно парней.

– Сара! – Лучше уж знакомый искуситель, по крайней мере, она могла бы приглядывать за парочкой, и Норман происходил из респектабельной семьи. Но она не собиралась допускать, чтобы ее дочь путалась со всякими парнями в лагере. Это было действительно опасно. Она может закончить так же, как и я! – Твой отец и я приложили немало усилий и средств, чтобы Норман мог приехать сюда, и мы не потерпим, чтобы какая-то глупость испортила наш отдыха. Ясно?

Саре было ясно вполне.

– Ладно. Но сегодня вечером меня дома не будет.

– Куда это ты собралась? – резкий вопрос, полный подозрительности и требующий немедленного ответа. Правдивого. Вообще-то Сара не врала им. Рут чуть побледнела, и ее снова замутило.

– Просто так, – Сара небрежно выловила мармелад из банки, намазала им остаток тоста. – Знаешь, мама, мне уже не тринадцать. Я просто хочу кое-куда пойти одна. Что в этом плохого?

– Ничего, – Рут сжала губы, опустила голову. – Но мы с папой собирались сегодня в кино на «Крокодила Данди».

– Я его видела два года назад.

– Ну, не помешает тебе еще раз посмотреть. Ты, наверно, уже все позабыла.

– Но я не хочу сидеть в такой чудесный вечер в душном кинотеатре как тринадцатилетняя, которую взяли в кино родители. Мне уже семнадцать, и почти все девушки в этом возрасте ходят на диско одни. Ты такая старомодная, мама. И вот еще что: я уже переросла эти глупости типа «папочка и мамочка». Тебе понятно?

– Хорошо, – Рут взяла поднос, пошла к двери спальни. – Но не попади в какую-нибудь неприятную историю. Папа… твой отец сейчас не в состоянии перенести неприятности, у него достаточно своих деловых проблем.

Сара доедала тост. Пора ей поставить себя перед родителями, но одно ясно и сейчас: они не запретят ей сегодня вечером уйти. У нее было свидание, и мысль об этом приводила в волнение все ее молодое тело. Она ходила в бассейн, а на обратном пути встретила этого огромного бронзового мужчину; мускулы выступали на всем его теле, а из-за его огромной бороды Сара не могла определить его возраст. Она решила, что ему, вероятно, под двадцать пять. Только в лагерях отдыха можно так легко завести разговор.

– Привет! – он пошел рядом с ней. – Хочешь мороженого?

Она не хотела так рано утром есть мороженое, но все же позволила ему купить ей порцию. Он выглядел таким зрелым, Норман по сравнению с ним показался бы школьником.

– Что ты делаешь вечером?

Они дошли до газетного киоска, и Саре не очень хотелось, чтобы он провожал ее до шале. В отношении родителей следовало проявлять дипломатичность.

– Ничего особенного, – она нервничала, была напряжена. – Я тут с предками.

– А почему бы тебе не оставить их вдвоем? Я бы тебя покатал на лодке по озеру, идет? – он ловко скрутил сигарету, поднес к губам и чиркнул спичкой. Его темные глаза пристально наблюдали за ней.

– Хорошо, – она поборола угрызения совести. А ну их всех – и родителей, и Нормана. Да он и не появится до завтрашнего дня. И она не его собственность.

– Прекрасно. Около девяти тогда. Как тебя звать?

– Сара.

– Красивое имя. Меня зовут Ал.

– Буду ждать тебя вечером, Ал.

Она лениво подумала, как будет его имя полностью – Алан или Альберт. Иди как-то еще. Да какая разница! Потом она поспешила в свое шале, взволнованная этой встречей. В течение двадцати минут ей назначили свидание, и ей удалось освободиться от скучного вечера в кино с предками. Но до вечера так долго ждать!

– Твой отец слишком много работает, – Рут Мейс вернулась в кухню, закрыла за собой дверь и заговорила приглушенным голосом. – Он с первого дня здесь неважно выглядит.

– Да и ты выглядишь не очень, мама, – сказала Сара. – Ты бледная, как привидение. Может быть, у тебя что-то с желудком?

– Меня тошнит, – мать опустилась на стул, закрыла лицо руками. – О, Сара, меня тошнит каждое утро. – Ее охватил стыд, но она просто не могла с этим одна справиться. Раньше она боялась другого – отчаяния дочери, что та беременна. Годы чрезмерных предосторожностей, которым ее обучала мать, попыток заглушить удовольствие, получаемое от секса, все это привело к тому, что она не испытывала никакого удовлетворения. Психосоматическое явление. И вот что из этого вышло.

– Мама, но ты не… – Сара не знала, смеяться ей или плакать. Это было невероятно, просто глупо.

– Да, – Рут Мейс посмотрела на дочь. Под глазами у нее были темные круги, пальцы вцепились в спинку стула, чтобы не упасть, если она потеряет сознание. – Это вина твоего отца, Сара. Из-за него я забеременела!

Тем временем Гвин Мейс одевался в спальне. Его депрессия и страхи исчезли – он силой воли отодвинул их в самые отдаленные уголки сознания. К черту завтра, он собирается жить сегодняшним днем. Это будет незабываемый отдых, и он не желает, чтобы Рут портила его. Если она не позволит ему никаких вольностей, он быстро найдет женщину, которая пойдет на это.

Глава 10

Профессор Мортон провел первый час своего рабочего дня в своем офисе, просматривая последние данные об экспериментах с Ц-551. Согнувшись над столом, он курил, выбивая трубку в пепельницу и вновь наполняя ее табаком, не отрывая глаз от листа бумаги. Великолепно, просто великолепно.

Эвансы все еще планировали свой поход на юг в поисках более теплого климата, но пока они так и не рискнули выйти из шале. Было бы интересно понаблюдать, если они на это решатся; они были типичными представителями унылого и нелюбопытного рабочего класса, решил он, боятся нарушить обычный порядок вещей. Но из запасы, конечно, скоро кончатся, и им придется что-то предпринять.

Алан Джей и его подружка выходят в лагерь по отдельности. Тайные походы, пока другой спит. Но они всегда возвращаются в свое шале номер 24, потому что это единственное место, где они чувствуют себя в безопасности. Двое любовников, ставшие чужими друг другу. Но все же они не расстались. Как-то раз он грубо обошелся с ней, за ними необходимо тщательно наблюдать. Сейчас, однако, кажется, ладят. Она убеждена, что она шлюха, он вообще не знает, кто он такой. Пока у него есть наркотики, ему все равно.

Долман все еще поправляется от ушибов, кипит ненавистью к капиталистам. Он втихаря что-то замышляет, но с помощью подслушивающего устройства невозможно, к сожалению, узнать его мысли. Смит, смотритель площадки, пытается вступить с ним в контакт. Когда они встретятся, что-то произойдет, Мортон был в этом уверен.

Теперь Мейсы, первый семейный эксперимент. Гвин – мошенник, финансовый жулик. Сотрудники Управления налоговых сборов пытались поймать его уже несколько лет, но им это, вероятно, никогда не удастся. Создание его затуманено, и Мейс начал паниковать. Как растратчик, который боится уйти в отпуск, потому что в его отсутствие все может раскрыться. Он собирается хорошо проводить время и плевать хотел на завтра.

Жена Мейса начинает расклеиваться. Жизнь под напряжением, чрезмерная родительская опека и одержимость респектабельностью. Она убеждена, что беременна. Страх, таившийся в ней годами, нашел выход. Она не беременна, Мортон был в этом уверен, но как она будет действовать? Профессор раззадоривал свой аппетит вопросами.

И их дочь: девушка, лишенная нормальной жизни подростка, она собирается наверстать упущенное. Все трое намереваются выйти вечером и совершить что-то абсолютно несвойственное их обычному поведению.

Тони Мортон отвлекся, снова выбил трубку, но не набил ее на сей раз. Несколько секунд он сидел, уставившись на закрытую папку. Его удовлетворенность исчезла, на лице появилось выражение озадаченности, легкого раздражения. Затем он поднялся одним гибким движением, неслышно прошел по толстому ковру. Он слегка приоткрыл дверь и выглянул в соседний офис.

Энн Стэекхауз склонилась над компьютером, она сидела спиной к Мортону. На ней была тонкая нейлоновая блузка, сквозь которую просвечивала алая бретелька от бюстгальтера. Она была так красива, что профессор испытал чувство горечи. Он пожалел, что все так вышло. Это была его вина, этой связи никогда не должно было быть, но он не сможет стереть все из памяти. Бурные ночи, страсть, затмевающая разум, человеческий фактор, столь опасный для эксперимента с Ц-551. Теперь все кончено, у него нет сомнений, и он не станет пытаться вернуть то, что короткое время принадлежало ему.

За те несколько минут, что он незаметно наблюдал за Энн, в его натренированном мозгу произошло изменение – он переключился с личной установки на профессиональную. Его мозг очистился, и стройное, чувственное тело на другом конце комнаты стало просто рабочей единицей, столь важной для успеха.

– Энн, – он широко распахнул дверь, увидел, как она вздрогнула и повернулась к нему. – Если можно, уделите мне минуту. – Босс, вызывающий свою секретаршу, чтобы продиктовать ей текст, вежливо, но повелительно.

– Да, конечно, – она вскочила со стула чересчур поспешно, и этого было достаточно, чтобы он понял, что она нервничает, что ее терзает совесть. И это нехорошо для дела, когда на карту поставлено доверие к правительству. Когда в любой цепи замечают слабое звено, его или чинят, или убирают и заменяют более прочным. Личные эмоции при этом не имеют значения.

Он уже сидел за своим столом, когда она вошла в офис, наполнил трубку табаком и зажег, не торопясь. С этим разговором нельзя было торопиться. Он указал ей на стул напротив, улыбнулся.

Никогда не знаешь, что думает Тони, он первоклассный мастер скрывать свои переживания, подумала Энн.

– В личном плане, – голос его был ровный, он даже чуть улыбнулся. – Я полагаю, между нами все кончено, я правильно понял?

Она помедлила, знала, что краснеет; внезапно этот стул показался самым неудобным в мире. Она попыталась сидеть спокойно.

– О, никаких обид нет, – он махнул рукой, словно их недавняя связь была пустяковым делом. – Я прекрасно могу это понять. Просто мне хотелось бы знать. Я уверен, что ты меня понимаешь.

– Да, – она опять помолчала, внутри у нее все оборвалось. – Боюсь, что все кончено. Так… получилось.

– Кто-то другой?

Опять вопрос показался обычным. Он смотрел не на нее, листал отчеты, которые она напечатала вчера. Может быть, он и не интересуется личными делами.

– Да, – пауза, – другой.

– Спасибо, что сказала, – тон его не изменился. – Я должен похвалить тебя за эти отчеты. Краткие и точные. Все эксперименты прекрасно вырисовываются… кроме одного!

На этот раз Энн Стэкхауз все же переменила позу, она откинулась на спинку стула, пожалев, что не может провалиться сквозь пол и оказаться вне этой комнаты. Глаза Мортона смотрели прямо на нее, сверкающие глаза ястреба-охотника, заметившего полевку, прячущуюся в траве.

– Да? – Попытайся выглядеть удивленной. Но получилось скорее как виноватый вскрик.

– Биби! – в голосе Мортона теперь послышались резкость, скрытый гнев. – Я не понимаю, почему он не был введен в эксперимент. Или, возможно, – саркастический намек, – этот человек не поддается действию Ц-551, вызывающего галлюцинации?!

Энн не знала, что сказать. Если бы она заранее заготовила ответ, она и тогда бы не смогла правдоподобно соврать. Черт, этот негодяй знает все!

– Разве он… так важен? – она взяла себя в руки, решив бороться.

– Честно говоря, да. Это молодой человек из состоятельной семьи, решивший стать строителем, тогда как у него есть диплом физика. Бунтарь, если угодно. Что им движет? Мы бы многое хотели узнать о нем. Но если его организм способен противостоять воздействию Ц-551, тогда он еще интереснее. Почему ты не дала ему препарат?

Она не ответила. У нее чуть было не сорвалось с языка оправдание школьницы: «Я не знаю». Это прозвучало бы глупо, еще больше снизило бы ее шансы. Она смотрела на пепельницу; диагональная форма, подделка под хрусталь, похожая на всевидящее око, пытающееся загипнотизировать ее. Она отвела взгляд, почувствовав в глубине души искру гнева, которая все разгоралась.

– Ну? Сказать мне самому, почему ты не дала Биби препарат?

– Давай, продолжай, – слабый выпад. Уволь меня, освободи,

– Ты не дала ему таблетку, потому что у тебя с ним личные отношения. Меня это не касается, – это было произнесено злобным шепотом и было, очевидно, очень важно для профессора Мортона. – Но я должен напомнить, что ты подписала ряд документов, когда начала работать в нашем отделе. И твои нынешние действия представляют очень серьезную угрозу безопасности. Я надеюсь, мне нет необходимости напоминать тебе об этом.

– Я не раскрыла никаких официальных секретов, – гнев внутри нее начал проявлять себя. – Я обещаю тебе, что ни одно слово не просочилось. Я просто отказываюсь вводить его в эксперимент.

– О, я понимаю, – он откинулся в кресле, медленно зажег трубку. – Итак, тщательно подготовленные досье и отчеты должны пойти прахом просто потому, что ты решила вступить в любовную связь с одним из наших… подопытных кроликов, тебе, кажется, нравится такое название. Ты фактически диктуешь правительству Ее Величества, над кем оно может проводить эксперименты, а над кем нет.

– Я просто хочу, чтобы Джеффа оставили в покое.

– Милая девочка, – теперь тон его был резок, – не тебе это решать. Ты нарушила своими действиями правила. Ты подписала, что будешь подчиняться, не задавая вопросов, и вот уже противоречишь этому. В результате ты стала опасна для дела.

– Тогда уволь меня, – резко сказала она. – Отдай мне мои документы, и я сразу же уеду. Ты никогда больше не увидишь меня.

– К сожалению, это не простая работа. Если бы мы могли увольнять непослушных сотрудников, мы бы выпускали множество шпионов, имеющих на нас зуб. Ты прекрасно знаешь, насколько серьезен наш эксперимент, его последствия, и если об этом станет известно общественности…

– Тогда я подам заявление об уходе!

– И это невозможно, – он рассмеялся, но от его смеха по спине у нее побежали ледяные мурашки. – Мы не можем позволить тебе просто так уйти, девочка!

– Ты угрожаешь мне? – она чувствовала, как колотится ее сердце. Ее замутило, у нее слегка закружилась голова.

– Скажем так: я пытаюсь убедить тебя выполнить работу, которую ты обязана делать.

– А если я откажусь? – Положим карты на стол, чтобы все выяснилось. Она начала слегка дрожать и надеялась, что Мортон не заметит этого.

– Тогда нам придется принять соответствующие меры. – Людоед-великан в облаке табачного дыма, в этом было что-то зловещее, похожее на пиротехнические эффекты в кинофильмах. Она содрогнулась.

– Это ответ политика. – По крайней мере, она была зла, все-таки какое-то утешение.

– Ну, я полагаю, что отчасти я и есть политик, – он говорил тихо, почти шепотом. – Я служу правительству, человечеству. В этом и заключается важность нашей задачи. Мы не можем потерпеть поражение из-за тривиальных вещей.

– Это нарушение прав человека, – возразила она. – Послушайте, профессор, говорите нормальным языком, чтобы я могла понять. Хватит намеков. Что именно вы предпримете, если я откажусь выполнять задание?

– Боюсь, что тебя придется… изолировать, ради безопасности, – он произнес это с некоторым сожалением, но угроза в голосе осталась.

– Запереть, да? Упрятать в психушку, как они поступают с диссидентами в России?

– В широком смысле – да. У нас нет альтернативы.

– Я могу обратиться в полицию.

– Мне кажется, я тебе переоценил, – он наклонился к ней через стол, – ты же не думаешь на самом деле, что это тебе бы помогло, ведь так?

– О, ради Бога! – она сдерживала нарастающую панику, желание вскочить, бежать из этой комнаты, бежать из лагеря. – Нет, не думаю. Как я уже. сказала, все это попахивает советскими методами. Полиция появляется тогда, когда вам это нужно, что бы я ни делала, вы используете свою власть, чтобы упрятать меня в психушку. Или, может быть, убрать. Так вы это называете, не правда ли?

– Не будем отклоняться от темы, – внезапно Мортон встал, подошел к окну и стал смотреть на главную автостоянку, засунув руки в карманы. Спокойный человек, у которого возникла проблема, ее нужно разрешить. – Послушай, Энн, не будем доводить до плохого. Нам это не нужно. Ни тебе, ни мне. Ты хорошо работала, лучше и быть не может, а теперь ты собираешься разрушить свое чудесное будущее в нашем отделе из-за чепухи.