Текст книги "Известный Алексеев. Т. 6. Избранные стихотворения"

История о том, как я одолел страшного кентавра и спас юную красавицу

Что я вижу!

    Кентавр пристает к девице!

    Наглый, грубый, лохматый кентавр

    пытается обнять

    миловидную, скромную, беззащитную девицу!

Что я делаю?

    Я подхожу к кентавру

    и говорю ему вежливо:

– Будьте добры,

    оставьте в покое эту девушку!

Что делает кентавр?

    Он угрожающе подымает копыто

    и говорит мне следующее:

– Иди ты в джунгли реки Амазонки,

    в снега Земли Франца-Иосифа,

    на дно Тускарорской впадины

    и на вершину горы Джомолунгма!

    Понял?

Что мне остается делать?

    Не долго думая,

    я щелкаю грубияна по носу

    (не очень больно,

    только для острастки).

Что происходит с кентавром?

    Дико заржав,

    он бросает девицу

    и обращается в бегство

    (стук его копыт

    быстро затихает в отдалении).

Что говорит мне юная красавица? —

    Вы мой спаситель! —

    говорит она

    (при этом слезы благодарности

    выступают у нее на глазах).

А что говорю я?

– Пустяки! —

    говорю я

    (и при этом ковыряю землю

    носком ботинка).

Каков же вывод

из этой волнующей,

неправдоподобной,

но совершенно подлинной истории?

Вывод прост:

    нечего церемониться с кентаврами!

Влюбленные манекены

Вечером

я шел по проспекту.

В освещенной витрине магазина

стояли парень и девушка —

они наряжали елку.

Будто бы наряжяли,

а на самом деле

объяснялись друг другу в любви.

Так мне казалось.

Так, наверное, казалось и всем.

Так оно, конечно, и было на самом деле.

Через день

я снова шел по вечернему проспекту.

В освещенной витрине

по-прежнему стояли парень и девушка,

делая вид, что наряжают елку.

– Сколько же можно выяснять отношения! —

подумал я вслух.

Вокруг меня засмеялись.

– Это же манекены! —

сказали мне. —

Каждый год в конце декабря

их ставят в этой витрине!

Мне стало грустно.

«Каждый год, – думал я, —

каждый год в декабре

эти влюбленные манекены

объясняются друг другу в любви

и никак не могут объясниться!

Каждый год в декабре

все глазеют на них,

и им приходится притворяться,

будто они наряжают

эту дурацкую елку!»

«Куда же ты?..»

Куда же ты?

    Туда, в запредельность.

    Хочу поглядеть,

    что там и как.

Ну и беги в свою запредельность,

коль охота!

Откуда ты?

    Оттуда, из запредельности.

    Черт знает, что там творится!

Вот видишь!

Посидел бы лучше в кресле

у горящего камина!

Куда же ты опять?

    Туда, в неведомое.

    Быть может,

    тем меня ждут.

Ну и катись в свое неведомое,

ну и катись!

Откуда ты опять?

    Оттуда, из неведомого.

    Меня там никто не ждал.

Вот то-то!

Посидел бы лучше на бревнышке

в лесу у костра!

Но где же ты теперь?

    Здесь, в непостижимом.

    Давно собирался

    сюда заглянуть.

Гордый

Человек не успел вскочить в автобус,

и ему прищемило ногу дверью.

Автобус тронулся,

и человек поскакал за ним

на одной ноге.

Все кричали:

– Остановите, остановите машину! —

    А человек скакал за автобусом

    и смущенно улыбался.

Все кричали:

– Откройте, откройте дверь! —

    А человек и автобус

    удалялись.

Когда дверь открылась,

человек не сел в автобус —

пошел пешком.

– Гордый! – сказали все.

А человек шел по улице

и блаженно улыбался.

А человек понял,

что ему некуда торопиться.

Жизнь и смерть бумажного листа

На асфальте

лежит большой измятый бумажный лист.

Налетает ветер.

Лист подпрыгивает

и плавно пролетает по воздуху

несколько метров

    (наслаждается жизнью!).

Опустившись,

он застывает в красивой позе

    (любуется собой!).

Потом он тихо ползет вдоль тротуара,

загребая опавшие листья

    (делает вид,

    что не прочь и поработать!).

Потом он катается по асфальту,

как мальчишка – по траве

    (валяет дурака!).

Потом снова подпрыгивает

и летит куда-то в сторону

    (предчувствует что-то недоброе!).

На лету

его сбивает грузовик

и подминает под свои колеса.

Раздавленный,

сплющенный,

он еще подает признаки жизни,

но на него наезжает вторая машина,

и это

уже конец.

На асфальте

лежит мертвый бумажный лист.

Мир праху его!

Сушки

В полуверсте от рая

на зеленой лужайке

сидели два юных ангела

и грызли сушки.

– Не хотите ли сушек? —

    сказал среброкудрый ангел.

– В раю сушек не купите! —

    добавил златокудрый ангел.

– Спасибо! – ответил я

    и двинулся в сторону ада

    (зачем же мне рай без сушек?).

У самого входа в ад

на бурых камнях

сидели два старых черта

и лопали сушки.

– Могу предложить вам сушку! —

    сказал свинорылый черт.

– В аду не достанете сушек! —

    добавил козлоногий черт.

– Благодарствуйте! – сказал я

    и направился прочь от ада

    (без сушек кромешный ад

    не нужен мне и подавно!).

Зашел в булочную

и купил кулек сушек.

Не надо мне ни рая,

ни ада —

обойдусь.

Простота

Все не так-то просто.

Все поразительно сложно,

    обескураживающе сложно,

    удручающе сложно,

    утомительно сложно.

Все переплелось

    перехлестнулось

    запуталось,

    перемешалось.

Куда же подевалась простота?

Да вот же она,

    простота-душенька,

    простота-лапушка!

Да вот же она,

    красавица наша писаная,

    красавица синеглазая!

Вот она, скромница,

    стоит, опустив ресницы,

    и тихонечко дышит.

Другу

Будь светел, милый друг,

не угасай,

будь светел!

Твой долг – сиять,

твой долг – всегда светиться.

Запомни: мир погибнет,

если ты

не будешь постоянно светел.

Когда вокруг светло,

ты не ленись —

будь неприметно,

но упорно светел.

Когда же вдруг

погаснут все огни —

один светись,

один сияй во мраке.

Пред ликом жизни

и пред ликом смерти

будь равно светел,

будь отважно светел.

Жизнь поглядит на тебя

    и удивится,

    и всплеснет руками,

    и рассмеется.

Смерть подойдет к тебе

    и смутится,

    и остановится,

    и помедлит.

И после смерти,

дорогой мой друг,

ты будь, как прежде,

неизменно светел!

Рукопожатие

Пустынная улица.

За мною кто-то идет —

слышен стук шагов.

    Сворачиваю в переулок

    и прибавляю шагу.

Пустынный переулок.

За мною по-прежнему кто-то идет —

шаги стали громче.

    Сворачиваю во двор

    и пускаюсь бегом.

Пустынный двор.

За мною кто-то бужит,

оглушительно топая ногами.

    Посреди двора

    я останавливаюсь.

Подбежав ко мне,

запыхавшийся человек

крепко пожимает мне руку.

– Извините, – говорит человек, —

но мне так хотелось

пожать кому-нибудь руку!

2

«как тяжелые авиабомбы…»

как тяжелые авиабомбы,

падают века в прошлое,

пробивая этажи истории

и взрываясь где-то делеко внизу.

Как пустые ящики из-под картишки,

падают годы

на сырое бетонное дно века

и там лежат,

пока не понадобятся.

Как дождевые капли,

капают дни на ладошку ребенка.

И он смеется —

щекотно ему.

Ивану Федоровичу Крузенштерну

Ваш гордый силуэт

эффектен.

Он темнеет

на фоне кранов

и багрового заката.

Чем восхищались вы,

скитаясь по морям,

пересекая океанские пространства?

Что потрясяло вас

на дальних островах,

у побережий незнакомых континентов?

Не страшно ли

на Огненной Земле —

там все горит небось

и все черно от копоти?

Каков он, свет,

вокруг которого так долго

вы плыли, —

приглянулся ли он вам,

иль были вы слегка разочарованы?

Ваш силуэт

уже неразличим —

закат угас.

Но ведь не так уж дурно

стать бронзовым,

не так уж утомительно

стоять здесь,

на граните

у Невы,

сложивши руки на груди,

признайтесь!

«Малые Голландцы»

Глядя на полотна «малых голландцев»,

вспоминаю:

на этом стуле с высокой спинкой

я когда-то сидел

(удобный стул),

из этого бокала дымчатого хрусталя

пил темное пиво

(его вкус трудно позабыть),

этой салфеткой льняного полотна

вытер подбородок

(так и осталась она, смятая,

на столе),

в это окошко с цветными стеклами

я глядел на улицу

(по ней бродили бездомные собаки).

Как все хорошо сохранилось!

Но где же я сам?

Куда я делся?

Годами ищу себя

на полотнах «малых голландцев».

Грустная история

Афанасий Фет

читал свои стихи Марии Лазич.

    Она ему нравилась.

Мария Лазич

по уши влюбилась в Афанасия Фета.

    Стихи были дивные.

Афанасий Фет

расстался с Марией Лазич.

    Она была бесприданница.

Мария Лазич

отомстила Афанасию Фету.

    Взяла и померла.

Несчастный Фет

до гробовой доски

горевал о Марии Лазич.

    Лучше ее

    на этом свете

    никого не оказалось.

Можно посмеяться

    над доверчивой Лазич

и оправдать

    вероломство Фета.

Можно посочувствовать

    бедняжке Лазич

и возмутиться

    поведением Фета

Можно пожалеть

    и Фета, и Лазич.

Но трудно остаться равнодушным

к этой грустной истории,

которая произошла в прошлом веке

с полковым адьютантом Афанасием Фетом

и генеральской дочкой Марией Лазич.

Саломея

Как она пляшет!

О, как она пляшет,

чертовка!

Что же потребует она

в награду за свой танец?

Голову Иоанна!

Голову Иоанна!

Конечно, голову пророка Иоанна,

чего тут сомневаться.

И вот Саломее

подносят голову Иоанна

на серебряном блюде.

– Зачем вы суете мне эту мерзость? —

говорит Саломея. —

Я танцевала для собственного удовольствия,

я люблю танцевать.

– Ах вот как! —

кричит Ирод. —

Голова пророка ей не нужна!

Голова пророка ей омерзительна!

Так убейте же её!

И Саломею убивают.

А как она плясала!

О, как она плясаля!

Отплясалась, голубушка.

Рядышком

Сядет рядышком

сущий болван

    и бубнит мне в ухо

    околесицу.

Сядет рядышком

истый мудрец

    и молчит,

    только носом посапывает.

Сел бы рядышком

Соловей-разбойник,

    посвистел бы

    часик-другой.

Сел бы рядышком

Христофор Колумб,

    рассказал бы мне

    про Америку.

Ахилл и Пентесилея

– Ахилл, голубчик,

    пощади Пентесилею!

Ахилл, дружище,

    зачем тебе мертвая Пентесилея?

Ахилл, подонок,

    не тронь Пентесилею,

    она ведь женщина!

Но дело сделано,

и Ахилл вытирает травой

свой окровавленный меч.

Остается оно —

убить Ахилла.

– Погляди же, Ахилл, на эту парочку,

которая целуется в парадном, —

ты умрешь,

а они будут целоваться здесь

до утра.

Поглядел?

Подставляй пятку.

Просил же я тебя по-дружески:

    пощади Пентесилею!

Спрашивал же я тебя по-человечески:

    на кой черт тебе мертвая Пентесилея?

Сказал же я тебе русским языком:

    не тронь Пентесилею,

    она еще девчонка!

Подведем итоги:

Ахилл убил Пентесилею,

я убил Ахилла.

Сейчас и меня убивать будут.

Говорил же я себе, дураку:

не лезь ты в Троянскую войну!

«На фанерном жеребце вы никогда не скакали?..»

На фанерном жеребце вы никогда не скакали?

– Нет.

А на жестяной кобыле?

– Тоже нет.

С незнакомыми тополями вы не здороваетесь?

– Нет.

А со знакомыми липами?

– К сожалению, нет.

Вчерашний дождь вы в переулке не встретили?

– Нет.

А прошлогодний туман?

– Разумеется, нет.

Ветхие стены вы плечами не подпираете?

– Нет.

А падающие башни?

– Упаси бог!

Графу Милорадовичу вы письма не пишете?

– Нет.

А Лидии Чарской?

– Тем более!

Так что же вы мне голову-то морочите!

«Я боюсь ходить по Невскому…»

Я боюсь ходить по Невскому.

Каждый раз

Казанский собор кричит мне:

– Привет, дружище!

Как давно мы не видались! —

и так обнимает меня

каменными ручищами,

что у меня трещат кости.

Однажды я не вытерпел

и сказал ему:

– Дорогой мой,

твои объятия несколько тяжеловаты.

Обнимал бы лучше

Александровскую колонну.

Он обиделся.

Но чем плоха Александровская колонна?

Не понимаю.

Кармен

Она танцевала на площади

рядом с таверной.

Она танцевала с белым веером

и в красной юбке.

Она танцевала босиком

на каменных плитах.

    Нет,

    никогда я не видел,

    чтобы цыганка так танцевала,

    честное слово!

Она целовала меня

всю ночь напролет.

Она целовала меня неумело и робко,

как девчонка.

Она целовала меня жадно и яростно,

как женщина.

    Нет,

    ни одна женщина

    меня так не целовала,

    честное слово!

Но когда я спросил ее,

она ухмыльнулась и пожала плечами.

Но когда я спросил ее,

она отвернулась и ничего не ответила.

Но когда я спросил ее в последний раз,

она рассмеялась мне в лицо.

    Нет,

    не зло,

    весело так рассмеялась,

    честное слово!

Там, на площади,

рядом с таверной под яркой вывеской,

там, на площади,

среди апельсиновых корок на каменных плитах,

там, на площади

лежит белый веер.

    Нет,

    не белый —

    красный.

    Но раньше он был белый —

    честное слово!

Старинное оружие

Можно сражаться новейшим оружием,

но старинное понадежнее.

Наденешь наручни

    с тонкой насечкой,

наденешь кирасу

    с изображением Марса,

наденешь позолоченный шлем

    с пышным султаном,

вооружишься до зубов —

и кинешься в бой за правду.

Одного

    насквозь проткнешь алебардой,

другого

    зарубишь одноручным мечом

третьего

    в упор застрелишь из аркебузы,

а четвертый

    и сам наткнется на твой кинжал

    для левой руки.

Но пятому удастся задеть тебя

очередью из автомата.

Обливаясь кровью,

теряя последние силы,

ты будешь биться до конца.

Окруженный разъяренными врагами,

заколешься острым граненым стилетом.

Но ты убедишься —

    прекрасно погибнуть за правду.

«Что же ты…»

Что же ты,

ветер,

листву не колышешь?

    Что-то,

    брат ветер,

    ты обленился.

Что же ты,

прачка,

белье не полощешь?

    Что —

    тебе, прачка,

    руки свело?

Что же ты,

леший,

из лесу вылез?

    Что тебе,

    леший,

    в лесу не сидится?

Что же ты,

Каин,

такой невеселый?

    Что —

    тебе, Каин,

    Авеля жалко?

В лунном свете

Не прогуляться ли нам,

    Гретхен,

в лунном свете,

в стране подлунной,

по дороге лунной,

в лесу,

полузатопленном луною?

Не искупаться ли нам,

    Гретхен,

в лунном свете,

в прохладном свете,

в горьковатом свете?

Не поплескаться ли

в прозрачном этом свете,

сиренью пахнущем

и корочкой лимонной?

Не пробежаться ли нам,

    Гретхен,

по лучу,

по голубому тонкому лучу,

по тонкой и прямой блестящей спице,

лежащей на коленях у лунной ночи?

Не покружиться ли нам,

    Гретхен,

в лунном танце,

в хрустальном танце,

в полуночном танце?

Не почитать ли нам,

    о Гретхен,

в лунном свете,

в печальном свете

сказки братьев Гримм

про королей,

принцесс

и колдунов,

про Эльзу мудрую,

про Гензеля и Гретель?

Ах, как прекрасны,

    Гретхен,

в лунном свете

серебряные сказки

братьев Гримм!

Мумия ребенка

В музее

я обнаружил маленький детский трупик

под стеклянным колпаком.

Внизу была надпись:

«Мумия ребенка

в льняных пеленах

со следами позолоты».

«Бедный ребенок! – подумал я. —

Бедный древний ребенок

в льняных пеленах

со следами позолоты!»

    И опечалился.

Выходя из музея

я встретил туристов.

– Не ходите туда, – сказал я, —

там лежат останки ребенка

в простых льняных пеленах

со следами скромной позолоты, —

это очень грустно. —

    Туристы послушались

    и повернули обратно.

В автобусе

кто-то не очень вежливо

пихнул меня в бок.

– Вот вы пихаетесь, – сказал я, —

а там, в музее,

под стеклянным колпаком

покоится совсем сухой ребенок

в узких льняных пеленах

со следами скудной позолоты! —

    И тот, кто пихнул меня,

    устыдился.

Придя домой,

я прочел в газете,

что в Пакистане идет борьба

не на жизнь, а на смерть.

– Если б они знали! – вздохнул я. —

Он же совсем беззащитный

и к тому же давным-давно мертвый,

этот египетский ребенок

в серых льняных пеленах

со следами тусклой позолоты!

Друзья мне сказали:

– Тебе надо отдохнуть.

Поезжай к теплому морю

и валяйся на теплом песке.

– Вы что, смеетесь? – ответил я. —

Он же остается совсем один

под своим стеклянным колпаком,

этот маленький беспомощный ребенок

в плотных льняных пеленах

со чуть заметными следами позолоты!

– Он рехнулся! – решили все

и оставили меня в покое.

Но о покое я теперь и не думаю.

Угораздило же меня

влипнуть в историю

с этим злополучным древнеегипетским ребенком

в этих дурацких льняных пеленах

со следами

никому не нужной позолоты!

К вопросу о французском престолонаследии

А я и не знал,

что у Карла Лысого

был наследник – Людовик Заика!

    Занятно!

Мне и в голову не приходило,

что после Карла Лысого

королем стал Людовик Заика!

    Вот смех!

Признаться, что даже не верится,

что после Карла Лысого

Францией правил Людовик Заика!

    Ей-богу, не верится!

Но что с того,

что Карла Лысого

сменил на престоле Людовик Заика?

    Мне-то какое дело?

Да плевать я хотел

и на этого Карла,

и на этого Людовика,

    и на французский престол!

Пропади они пропадом,

все французские монархи,

все Карлы и все Людовики!

    Ну их к лешему!

И все же забавно,

что преемником Карла Лысого

оказался Людовик Заика.

Сильно небось заикался,

бедняга.

Бессмертный Карло

«Карло Кривелли. Упоминаетсяс 1457 года…»

Подпись под репродукцией.

Венецианец Карло Кривелли

упоминается с середины пятнадцатого столетия,

но ранее

о нем не было ни слуху ни духу.

    Где же ты раньше был,

    уважаемый Карло?

    Где ты скрывался?

Венецианский живописец Карло Кривелли

упоминается ныне довольно часто,

хотя он помер

пятьсот лет назад.

    В чем тут секрет,

    любезный Карло,

    скажи мне,

    не скрытничай!

Венецианский живописец Раннего Возрождения

Карло Кривелли

будет упоминаться еще долго —

его не забудут, пока существует мир.

    Ведь это бессмертие,

    милейший Карло!

    Ты что —

    не рад?

Или ты полагаешь,

что мир долго не протянет?

    А ты пессимист,

    дорогой мой Карло,

    как я погляжу.

Чужая муза

Я заметил,

что ветви деревьев в Летнем саду

    образуют узор

    весьма изысканный,

    но лишенный претензии,

что все статуи Летнего сада

    одеты не по сезону

    и им не избежать

    простудных заболеваний,

что бесчисленные рыболовы,

расположившиеся с удочками у Летнего сада,

    величаво спокойны

    и уверены в полном успехе,

    хотя у них не клюет.

Мимо меня по аллее

протопала моя муза —

    сделала вид,

    что меня не заметила

    (строптивая досталась мне муза).

Я окликнул ее по имени —

    она притворилась,

    что не услышала

    (несносная попалась мне муза).

Я догнал ее и схватил за руку —

    она обернулась,

    и я понял, что обознался

    (это была чужая муза).

Много всяких муз

бродит по аллеям Летнего сада —

не мудрено и обознаться.

3

Пригородный пейзаж

Голубое небо

в белую полоску,

слегка измятое по краям.

Желтовато-зеленое

поле ржи

с синими кляксами васильков.

Труба электростанции,

высокая и толстая,

горделиво торчащая из-за холма.

Пестрый жучок

с длинными усами,

неподвижно сидящий на моем рукаве.

Жучок любуется пригородным пейзажем.

Стою не шевелясь,

чтобы ему не мешать.

Анастасия Вяльцева

1

В младенчестве,

    завидя цветы,

    тянулась к ним

    и смеялась радостно.

Подросла —

    собирала в поле цветы,

    пела

    и смеялась беспечно.

Выросла —

    ей стали дарить цветы, —

    она говорила «спасибо»

    и смеялась смущенно.

На концертах

    ее засыпали цветами,

    и, выбираясь из цветов,

    она смеялась от счастья.

На ее могилу

    бросали охапки цветов, —

    так она и осталась

    там, под цветами.

2

Со старой поцарапанной пластинки

    струится ее нестареющий голос.

На старой выцветшей фотографии

    белеет ее молодое лицо.

По ночам она приходит ко мне,

    шурша юбками,

садится на край постели

и сидит до утра.

    Целый день в моей комнате

    стоит запах ее крепких духов.

А под вечер я отправляюсь на кладбище

и кладу цветы

на ступени ее мавзолея.

Удивительный голос!

Дивное лицо!

Первоклассные духи!

Роскошный мавзолей!

Только цветы у меня скромные —

васильки и ромашки.

«На стене обои…»

На стене обои.

На обоях цветы.

Между ними порхают бабочки.

Послушай, человек,

сдирающий со стены обои, —

    зачем ты пугаешь бабочек?

Остановись, человек,

отдирающий со стены обои, —

    зачем ты губишь цветы?

Опомнись, человек,

в клочья рвущий обои, —

    оставь хоть один цветок!

Одумайся, человек,

    ненавидящий старые обои, —

    пощади хоть одну бабочку!

Прошу тебя, человек,

    сорвавший со стены обои, —

    не топчи их хотя бы!

На стене уже нет обоев.

На стене уже не растут цветы.

На стене уже не порхают бабочки.

Стена голая.

Подбираю с полу обрывок обоев

с одним цветком

и с одной бабочкой

и прячу его за пазуху.

Люблю,

знаете ли,

природу.

Облака

1

Хорошо,

    когда июнь еще в начале

    и лето не запаздывает.

Хорошо,

    когда день ветреный

    и – солнце.

Хорошо,

    когда округлые упитанные облака

    быстро летят к горизонту

    и там долго толпятся —

    дальше их почему-то не пускают.

Хорошо,

    когда молоденькая осина

    тянется за облаками всем телом

    и просит: возьмите,

    возьмите меня с собой!

    Мне очень хочется туда,

    где горизонт!

Но ее не берут,

и это тоже хорошо —

пусть подрастет.

2

    Предаваясь погоне за облаками,

    нельзя забывать о следующем:

    утренние облака

    легки и подвижны,

    а вечерние

    тяжелы и медлительны.

    Настигнутое вами облако

    попытается защищаться,

    имейте это в виду.

    Пойманные облака

    немедленно выпускайте,

    не томите их в неволе.

    И снова,

    снова ловите

    летящие вдаль облака,

    не ленитесь!

3

Привлекают внимание

    облака странных очертаний

    и цвета, не поддающегося описанию.

Приводят в умиление

    юные утренние облака,

    неопытные и трогательно застенчивые.

Вызывают восторг

    грандиозные вечерние облака,

    громоздящиеся над притихшем морем.

Внушают опасение

    мрачного вида облака,

    кого-то поджидающие на горизонте.

Полуденная зрелость облаков,

степенно проплывающих над городом,

вселяет уверенность и спокойствие

в сердца неуверенных и беспокойных.

4

    Сегодня насчитал я сорок пять

    внимания достойных облаков —

    пятнадцать светлых

    и двенадцать темных,

    и двадцать восемь

    темных только снизу,

    а сверху светлых,

    нежных и приятных

    на ощупь.

    Облака считая,

    провел я годы лучшие.

    Как славно,

    что не были безоблачны они!