Текст книги "Пасть дракона"

– Но в день кражи Абдылбек был у дяди на джайляу. Сейчас, наверное, спускаются чабаны. Абдылбек – с ними. Хочу послать туда сотрудника, пусть еще раз проверит, только, думаю, пустой номер.

– Верно, – согласился майор Кулибеков. – Лучше не распылять силы. Дождаться лучше, когда Абдылбек вернется, – затем спросил: – А в селах и аулах перед Джалантами кто появлялся? Не интересовался?

– Какой-такой ты друг, если равняешь меня с безмозглым ишаком? – с нарочитой обидой воскликнул Досмагамбетов. – Только один, в Ивановке, не наш. Портной. Участковый приглядывает за ним. Еще несколько парней. Здешние. Работают в области. В отпуск приехали. Не спускаем и с них глаз. На всякий случай. Но, друг, ты сам всегда говоришь: не пойманный – не вор.

– А как Гамзаев ведет себя?

– Пьет и курит. К нему заходил Абдылбек. После него и начал Расул шайтанить. Может, Абдылбек принес анашу? Голова говорит: нет фактов, только подозрение; душа говорит: арестовывать нужно.

– Давай повременим. Усилим наблюдение. Я попрошу дружинников. А с Марьям говорил?

– С Марьям? Она его чуть не святым считает.

– Пусть считает. И если не ошибается, совет им и любовь.

4

Тихо и торжественно начинался новый день. На пригорках весело шелестели листвой розовокорые горные березы, не такими уж угрюмыми казались вековые ели, которые облепили пологие склоны ущелий; даже лысые сырты с редкими кустиками перистого ковыля и жухлой осоки, которую местные жители называют волосами старухи, выглядели почти нарядно; и только одного, самого привычного для души русского человека в минуты рассвета, не доставало – птичьего разноголосья: нет в заоблачных перелесках ни малиновок, ни соловьев, ни синиц, ни чижей, только гордые орлы молчаливо сидят на голых скалах или кружат в вышине, выглядывая лакомую добычу.

«Вот бы кого приручить, – подумал капитан Колосов. – Любого нарушителя засекут».

И сам же улыбнулся фантастической мысли.

Настроение у капитана Колосова было хорошим, под стать утру. Он, как ему казалось, уже справился с заданием своего начальника, и за два дня, которые провел на заставе, понял многое: и, что Воронцов хороший солдат, не воспринявший наказание за опоздание как должное, и вставший в позу; и то, что самоволка была им надумана лишь для того, чтобы отправили его за это на гауптвахту в отряд, где после отсидки ему представится возможность увидеться с невестой хоть на малое время – нарушение, таким образом, спровоцировано антипедагогическим действием полковника Степового, о чем он, Колосов, непременно напишет в докладной и о чем собирался сказать на партийном собрании, ясно понимая, что после этого не приобретет доброжелателя в лице начальника штаба. Но что делать: не потакать же грубому солдафонству.

Неясно было Колосову пока что одно: как вели себя по отношению к ефрейтору Воронцову начальник заставы и командир отделения сержант Уржанцев. В беседах с Воронцовым он пытался это выяснить, но ефрейтор ничего вразумительного ему не сказал. Делал вид, будто не понимает вопросов. Случайно ли такое поведение? Тем более, как показалось Колосову, капитан Серов вполне мог довершить начатое в отряде, усугубить обиду.

Да, Серов действительно, по первому впечатлению, соответствовал характеристике, которую услышал в отряде: опытный офицер, все делает, как положено делать, но совершенно без души, по уставной обязанности, словно заводная машина, оттого и «звезд с неба не хватает», ибо нет у него душевного контакта с подчиненными. Как и полковник Степовой, считает, что солдат должен служить по чести и совести, не рассуждая. Отслужи положенное, тогда ради бога – демократствуй сколько желаешь, пока же – выполняй свой конституционный долг четко по уставу. Обязан понять его с достоинством и честью, не занимаясь демагогией. Все вроде бы верно. Так и должно быть. Но только в идеале. И с заводными куклами, а не с людьми. Жизнь армейская во многом не совпадает с высокопарностью многих слов присяги, и это нельзя не учитывать, если ты хочешь быть хорошим командиром.

Отцом солдатским.

А, как говорится, по начальнику и подчиненные. Вот и попросил Серова Колосов назначить его в наряд вместе с сержантом Уржанцевым. План такой: ночью проверить службу нарядов, а утром проехать к чабанам, которые уже спустились с альпийских лугов в нижние долины. Километров пятнадцать пути. Расчет прост: в одном выезде соединить нужное и полезное. Пограничники, когда вместе в наряде, всегда откровенней друг с другом, вот на это и рассчитывал Колосов. Он даже наметил место, где откровенный разговор может состояться. У Студеного родника, где он намеревался сделать остановку, чтобы покормить коней и подкрепиться самим.

Выглянуло солнце. Нежное, ласковое. Ему искристо заулыбались снежные пики гор. Улыбнулся и Колосов. Выдохнул восторженно.

– Пограничное утро!

Проговорил и удивился: почему пограничное?

В самом деле, почему? Ведь так же радостно солнце может всходить над Чукоткой, над Кавказом, над Москвой, над Берлином. Может, конечно, и все же пограничники вот такое пригожее утро называют своим – пограничным. И переубедить их ни за что не удастся. Не получится. Может, потому, что им хорошо в такое утро, не то, что в дождик или в пургу? Хорошо после бдения в ночной слепоте.

А утро становилось все пригожей и пригожей – пограничным утром. Чисто-чистое небо, какое бывает в горах редко. Внизу, куда вела тропа, веселый разнотравный ковер со следами недавних юрт, а между травами и небом – сверкающие до рези в глазах белоснежные вершины. Любуйся неземной красотой. Но пограничник останется всегда пограничником – любуясь великолепием, восхищаясь им, Колосов не забывал главного: внимательности, чтобы не прозевать следа, если он здесь кем-то оставлен.

Все девственно. Вот рядом с тропой стоит низенькое плотное деревцо – арча. На игольчатых лапках ее покоятся радужные росинки – глаза. Колосов натянул повод. Глаза у арчи? Странно? Нелепо? Для Колосова – нет. Он видит глаза у арчи, этой вечнозеленой королевы поднебесья. Только и он разглядел их не вдруг, хотя десятки раз лежал в секрете, укрытый ее холодными ветками, вместе с ней слушал, как поют горы на рассвете, вместе с ней встречал солнце. Да, на границе у всего есть глаза, только присмотрись внимательней, научись видеть их.

А в свое время как бы подтолкнул к этому Колосова старший лейтенант Стрижков, тогдашний начальник заставы. Шли они на рассвете по дозорной тропе, трава седая от росы, арча тоже в росной седине – старший лейтенант остановился у арчи, подозвал к себе поближе Колосова и показал на росинки.

– Как арчу украшают, а? Но для нас это – не только красота, – он дернул за ветку. – Видишь, нет больше росы. На рассвете, выходит, по сбитой росе легко определить следы нарушителя.

Колосов уже слышал об этом и на учебном, и от старослужащих, но то были лишь рассказы, а здесь – действие. Такое простое и такое убедительное, что Колосову показалось, будто именно в этот момент он познал еще одну детальку пограничного мастерства.

– Глаза! – непроизвольно вырвалось у него.

– Здорово определил. Правильно. Роса – наши глаза, – похвалил его старший лейтенант.

Сейчас, под воздействием тех воспоминаний, тронул ветку, с нее посыпались бусинки и с шелестом попадали на траву, и этот тихий шелест отвлек Колосова от воспоминаний, вернул в сиюминутную реальность.

Подъехал Виктор Уржанцев и, осадив коня, посмотрел на арчу, потом перевел взгляд на капитана. В глазах сержанта Колосов прочел недоумение: ничего нет подозрительного, чего же останавливаться у этой раскоряки?

– Что, не нравится? – спросил Колосов. – Неказистая? А приглядись, принарядила ее зорька да еще на каждую иголочку глаз посадила.

Сержант усмехнулся.

– Я на прошлой неделе о такую корявину щеку сильно оцарапал. Ветки, что твоя колючая проволока. А росой так обдало, что долго высыхал. Озяб даже.

И только. А глаза у арчи не увидел.

– Всякое бывает, – больше для себя заключил Колосов и пошевелил вторую ветку. Росинки скатились на траву. – До нас, выходит, ее никто не тревожил. Наши глаза на ней.

– Росно когда, след везде, даже на камне, как на ладони. Его не упрячешь, – деловито ответил сержант, как бы подчеркивая совершенную будничность преподнесенного капитаном урока, совершенно не романтичного.

Колосов прижал бока коню шенкелями, конь встрепенулся, вскинул голову и привычным пограничным неспешьем зашагал по тропе.

Солнце быстро поднималось и все сильней прогревало землю, альпийские луга разомлели, закурились, и потянулись от них в ущелья сизые полосы тумана. Волнующая красота.

Колосов набрал повод.

– Ну что? Промнемся?

Конь, послушный поводу и шенкелям, сразу же перешел на рысь, но, поняв, что этого для седока мало, понесся галопом. Колосов пригнулся к гриве, привстав на стремена.

Лишь за полкилометра до родника Колосов осадил коня, и тот, погорячившись немного, успокоился. Пошагал привычно, словно не было только что никакой бодрой скачки. Сам повернул на отвилок, который уводил в расщелок, где на уютной полянке журчал тот самый Студеный родник, выбиваясь из-под валуна, обхваченного как щупальцами осьминога, корнями арчи.

За сотню метров до родника Колосов спрыгнул с коня и повел его в поводу, как и положено поступать истинным кавалеристам, любящим боевого друга. Сержант повторил это, хотя и не одобрил. Они так не поступали. Зачем? Велика ли ноша для коня – всадник? Галопом не скачи до последних метров, это верно, а шаг разве запалит коня?

– Принимай нас пограничный ресторан! – с радостным возбуждением воскликнул Колосов, подходя к роднику. Он лег, опершись руками о корни, и припал к воде. Сделал несколько глотков и:

– Нарзан! Лед! Зубы ломит.

Сержант не отозвался на восторг капитана: он деловито вытаскивал из переметок консервные банки, хлеб, таганок и сухой спирт, чтобы разогреть завтрак и вскипятить чай. Расставив все это на траве, насыпал в торбы овса и надел их на морды коней – пусть тоже заправляются. Привычно для него это место, здесь они всегда останавливаются, когда высылаются дозором в тыл участка, к чабанам. Это когда первый раз, тогда другое дело. Но сержанту все же не совсем было понятно то, что капитан вел себя так, словно он знал здесь все. И на отвилок свернул без колебаний, и вот теперь назвал ключ пограничным рестораном. Серов капитану, что ли, сказал? Вряд ли. Тот не знает, должно быть, как именуют солдаты Студеный ключ. Не выдержал все же, спросил:

– Кто вам, товарищ капитан, про родник сказал?

– Никто. Так его называли, когда я срочную здесь проходил. Говорили тогда, что давно окрестили рестораном эту вот прелесть. Так-то, земляк.

– Вы тоже с Предуралья? – спросил Уржанцев, вовсе не удивляясь осведомленности капитана: у начальника заставы узнал.

– Рядом со Свердловском моя деревня.

Лицо сержанта заметно подобрело, не стало столь официальным. Выходит, по всем статьям «свой» гость-капитан, который приехал разбираться, как строго предупредил начальник заставы, разбираться по факту самоволки, значит, начнет непременно вникать во все мелочи и придираться, поэтому ему нужно показать все лучшее, что есть на заставе. Сержант даже хмыкнул, вспомнив тот наказ: что показывать, ловча, человеку, который солдатскую лямку от звонка до звонка тянул? Грех темнить с ним. Сержант твердо решил говорить со «своим» капитаном совершенно откровенно.

Колосов взял тем временем ломоть серого хлеба, посолил его круто и вздохнул.

– Еще бы луковицу. Прелесть.

– Вот банка с тушенкой. Вкусней. Да и сытости куда как с добром.

– Привычка, брат. Мясо в детстве мы только по большим праздникам видели, а я с пятнадцати лет в поле мужиковал. Хлеб с луком – вся еда наша. Мяса наелся только здесь, на этой вот заставе. К пайку – охотились старшина с избранными. Дичи здесь много. Тут я однажды медведя завалил. До сих пор стыдно.

– Отчего стыдно?

Колосов заметил, что сержант смотрит на него с любопытством, явно хочет узнать подробности. Впрочем, кто из пограничников откажется послушать рассказ о каком-либо случае на границе? Не найти такого. Колосов и сам всегда с удовольствием слушал такие рассказы, порой не веря, что так могло произойти, но впоследствии убеждался, что все это именно так и происходило, как рассказывали, и он сделал для себя вывод: на границе, как и на охоте, такое иной раз случается, самому потом не верится. Колосов посмотрел на часы, прикидывая, достаточно ли времени, чтобы рассказать о случае, какой с ним произошел, и чтобы поговорить еще и о Воронцове. Начал рассказ.

– В Боговых воротах это было. Не в первом наряде, что самое неприятное. Старшим уже ходил. Опытным пограничником считался. Закиров, как сейчас помню, младшим шел. Туча над головами. За фуражки цепляется. Вот-вот гроза начнется. Жутко. Легли за камень, наблюдаем и грозу ждем. Вдруг Закиров меня в бок. Шепчет: «Кто-то в щель бежал». Мы – туда. Далеко, думаю, не уйдешь. Там подъем крутой. Пробежали до конца расщелка – никого. За каждый камень заглянули – никого. Спрашиваю Закирова, не померещилось ли, но он Аллахом божится, что видел человека. Но где он тогда? Не провалился же сквозь землю.

Стоим, обсуждаем, а время уходит. Давай еще раз, со всеми, конечно, предосторожностями, все осматривать. Молния помогла, вспыхнув как раз тогда, когда нужно было: увидел я на одном из камней содранный мох. Чуть выше – еще мох содран. Будто когтями кто царапал, поднимаясь наверх. Тут меня осенило: кошки альпиниста. Что делать? Оббегать гору далеко, километров пять. Вот и думай. На душе не знаю, что творится. Мысль стучит: «Время уходит! Время!»

Тут как вспыхнет над самой головой молния, а следом – гром. Такой страшный, что мы прижались к скале. А чуть ли не задевая наши спины, камень сверху пролетел. Все! Обвал! Конец нам! Ан – нет. Не произошло обвала, а посыпал град. Вышли мы из укрытия – вновь молния, и тут я увидел, что на скале кто-то валун качает, силится столкнуть его. Мы – в укрытие, чтоб тот не обнаружил нас. Приказываю вполголоса Закирову, чтобы к розетке прошмыгнул и доложил на заставу, а он в ответ: «Я с тобой». Я даже голос повысил. Строго приказал. Подчинился. От камня к камню, потом, чувствую, побежал. Я же снял сапоги, снял плащ, выбрал поудобней место, чтобы зацепиться и полез вверх. Камни мокрые, ноги срываются, рукам тоже не очень цепко, но упрямство одолело мной. В общем, карабкаюсь вверх, а мимо меня камни летят. Злой сверх меры: «Обвал думаешь сделать! Все равно доберусь!» Чем выше, тем осторожней становлюсь, чтоб себя не выдать. Икры судорога начала сводить, ноги срываются, того и гляди вниз загремлю, но как-то умудрялся не только держаться, но и лезть без остановки. Медленно, но все же – вверх.

Колосов достал папиросу, закурил. Затянувшись глубоко пару раз, продолжил:

– Потом смешно и горько вышло. Забрался я на верхотуру, глянул из-за камня, а у обрыва – медведь. Метрах в пятнадцати от меня. Поднимает камни и швыряет вниз. Не вытерпел я, смахнул с плеча винтовку. Потом ругал себя, стоя у убитого зверя. Гроза прошла. Светать уже начало. Тут и старший лейтенант Стрижков, начальник заставы, подоспел. Он сразу – в обход. По пологому склону. Увидел медведя, все понял. Не стал слушать доклада. Посмотрел на меня с жалостью и укором. Стою я, в грязи весь, в ссадинах. Гимнастерка и брюки во многих места разорваны, колени содраны, жалкий, видимо, видок. Снял с себя Стрижков плащ, накинул мне на плечи и сказал неопределенно:

– Да-а. Ну, ничего…

Стою и ругаю себя, а он не грубо так говорит:

– На трудную вершину ты забрался. Хороший альпинист. Но не пограничник. Думать, сынок, надо. Граница рядом. Может, пока ты за медведем гонялся, нарушитель прошел через перевал? На границе нервы всегда должны быть на предохранителе.

Что я мог ответить? Стою, потупив глаза. Себя проклинаю. Не изучил толком следы, не пригляделся, кто наверху, а полез дуром. Был бы нарушитель, он меня как куропатку снес бы. Только мысль-то трезвая после пришла. А что махать кулаками, когда драка закончилась? А начальник заставы еще соли на рану сыплет:

– Голову только вешать не стоит. Пригодится она.

Посмотрел я на него, и вот до сих пор взгляд его помню: строгий, осуждающий, но не гневный. Без злобы взгляд.

– Не наказал вас старший лейтенант? – спросил Уржанцев.

– Нет. Но от этого не легче стало.

– Наш бы капитан за такой выстрел в наряде…

И замолчал. Посчитал, видимо, что допустил вольность по отношению к своему начальнику. Колосов, поняв это, ничего не стал спрашивать.

«Выходит, не разговорится».

Пора было ехать дальше, чтобы успеть до вечера, побывав у чабанов, вернуться на заставу. Колосов еще вчера договорился с Серовым, что вечером проведет беседу с пограничниками о дружбе и товариществе на примерах свой службы здесь рядовым, а вот откровенного разговора с сержантом, на который рассчитывал во время поездки к чабанам, не получилось. Колосов не хотел задавать лобовые вопросы, опасаясь, что тем самым еще больше отдалит откровенность, а время шло безбожно быстро. Капитан хотел было уже подняться, чтобы подтянуть подпруги у коня, решив, что, быть может, в пути найдет удобный повод для начала желаемого разговора, но Уржанцев, поняв, что офицер собирается ехать, сам попросил разрешения задать ему один, не очень, как он выразился, тактичный вопрос.

– Наш начальник сказал, что вы приехали разбираться с Воронцовым. Как вы считаете, он хороший человек?

Колосова обрадовал этот вопрос, но и удивил, ибо сам он хотел задать сержанту именно такой вопрос. Помедлив немного, ответил:

– Человек – хороший, а солдат – неважный.

– Почему? Почему вы так думаете?

– Как тебе ответить? Впрочем, тебе об этом лучше знать, из одной тарелки хлеб берете. И солонка у вас одна.

– Мне-то известно, но не верят нашему брату.

– Капитан не верит?

– Был бы замполит не в отпуске, он бы точно вмешался, а сейчас, – Уржанцев немного помедлил, подыскивая, похоже, более удобные слова, затем продолжил: – У нас на заставе кружок шоферского навыка. Перерыв сейчас в его работе. В госпитале наш водитель. Мы хотели, чтобы не забылось ничего, ефрейтора Воронцова попросить с нами заниматься, он охотно согласился, так капитан Серов – ни в какую. Он, говорит, не за отличную службу к нам прислан, его самого воспитывать нужно, а не ему людей учить. Зачем путать одно с другим? А Воронцову запрет – плевок в лицо. Вы бы поговорили с начальником заставы…

– Хорошо, – пообещал твердо Колосов. – Обязательно. Ну а теперь – в путь. Нарзанчику на дорожку по глоточку.

Он прилег на густую траву и, обжигая зубы, принялся смаковать бодрящую вкусность. Уржанцев прилег чуть поодаль, у одного из арчевых корней, и почувствовал под ладонью что-то круглое. Вроде бы камень, но вроде бы нет. Раздвинул на всякий случай траву и даже воскликнул:

– Товарищ капитан!

Удивиться и возбудиться было от чего: в траве, почти у самой воды, лежали старинные золотые часы с крышками и цепочкой. Не оброненные, а явно спрятанные. Колосов осторожно взял их, осмотрев, прислушался: не идут ли. Лишь поле этого открыл крышку. На внутренней стороне крышки фирменная марка: «Павел Буре. Поставщик двора его Императорского Величества» А на тыльной стороне верхней крышки гравировка. Ручная точечная: «Другу Уразбаю Мурзабекову от И.В. Симонова. Год 1931, апрель, день 13».

«Мурзабеков?! Мурзабеков?! Знакомое что-то…»

Открыл внутреннюю крышку. Механизм не ржавый. Совсем чистый. Крутнул головку раз да другой – затикали часы. Недавно, выходит, оставлены.

– Кто и когда здесь был до нас? – спросил Колосов сержанта, понимая даже, что, скорее всего, не по адресу вопрос; сержант, однако, оказался вполне осведомленным.

– В тыл капитан редко посылает наряды. Мы все больше по линейке. Чабаны дней пять, как начали спускаться. Проводить первых начальник заставы сам приезжал. И все, пожалуй.

– Охотиться никто разрешения не брал? Не в курсе?

– В курсе. Никто.

– Да, закавыка… А фамилия, что на часах, мне прежде попадалась. Не помню только, где и когда.

– Здесь, наверное, когда служили.

– Видимо, – неопределенно протянул Колосов, думая, что же дальше делать.

Решил: дальше он едет один. И не по намеченному маршруту, а сократит его вчетверо, через перевал Акбель. Дорогу ту он, как ему представлялось, еще вроде бы не забыл. В годы солдатской службы он к чабанам, когда они, после спуска с альпийских лугов, проводили на более низких долинах месяца полтора перед переходом в зимние кошары, ездил часто, и всегда через перевал Акбель. Правда, не один. Более всего с начальником заставы или старшиной. Опасен перевал, ничего не скажешь. Очень даже. Когда не было чрезвычайной обстановки, через него не пускали. Да он и сейчас бы не пустил солдата, но он же – не солдат. Ему во что бы то ни стало нужно скорее отыскать чабана, друга заставы, Али Абенова. Преступно сейчас терять время, делая круг по торной тропе. Преступно.

Что Али Абенов жив, Колосов знал. Он встречал его имя в плане партийно-массовой работы политотдела – в нем предусматривались встречи с ветеранами войны, с комотрядовцами и следопытами. Колосов тогда уже подумал, что нужно, как только удастся, повидаться с чабаном, теперь уже явно аксакалом. В эту поездку он тоже имел в виду разыскать его. Как дань прошлому, как желание встретиться с человеком, так много помогавшим заставе; теперь же Колосову такая встреча поможет безусловно ухватиться за кончик неведомого пока еще клубка.

Достав блокнотик, Колосов переписал точно выгравированные на часах слова и, вырвав листок, подал его Уржанцеву.

– Передашь капитану Серову. Доложи обо всем. Я – через Акбель. Разыщу Али Абенова.

– В осыпь не угодите… Может, все же – вместе?

– Постараюсь не угодить. Надеюсь, все пройдет вполне нормально. На заставу поспеши, но тоже не сломя голову.