Текст книги "Обезьянка"

Звезда Бетельгейзе

От реки потянуло холодом. Почувствовав лёгкий озноб, я повыше застегнул «молнию» куртки. Надвигались сумерки, и набережная почти опустела. Пожалуй, пора и мне уходить. Но уходить не хотелось. Река в обрамлении сентябрьской природы словно завораживала, не отпускала от себя. Вот чего мне не хватало все эти годы! Этой тихой реки с островком посередине, набережной с её чугунным парапетом.

Пятнадцать лет назад я покинул этот город, полагая, что навсегда. Тогда мне было тридцать пять. И вот судьба опять забросила меня сюда, правда, всего на несколько дней. Я ожидал, что эта встреча пронзит меня острым чувством ностальгии, захлестнёт волной воспоминаний. Но ничего подобного не произошло. Город был словно чужой. А бесчисленные рекламные щиты, ларьки-комки и прочие «приметы времени» делали его обезличенным, похожим на все другие города. Даже школа, в которой я прежде работал, не пробудила никаких чувств. Другое дело река. Она наполняла душу щемящей, сладкой грустью.

Но как бы там ни было, а уходить всё же пора. Постояв ещё пару минут, я направился в сторону гостиницы. Завтра утром я возвращаюсь домой, а пока предстоит ещё один скучный вечер. Снова буду слоняться по комнате и придумывать, чем заняться. Непременно позвонит телефон: «Девушку не желаете?» (ещё одна примета времени). Спасибо, нет. Я человек семейный, и мне уже пятьдесят. «Да, уже пятьдесят», – как-то странно было думать об этом. Я совсем не ощущал своего возраста.

Можно было бы сходить в кино, но то, что предлагали кинотеатры, смотреть не хотелось. На противоположной стороне улицы я увидел вывеску, на которой крупными буквами было написано: «Погребок», а под названием буквами помельче: «Свежее пиво на любой вкус». Не раздумывая, я пересёк улицу и, спустившись по ступенькам в подвал, очутился в небольшом, но довольно уютном помещении «погребка». Заказав кружку пива, присел за столиком в углу, с любопытством оглядывая посетителей. Их было немного. Люди не спеша пили пиво, о чём-то негромко разговаривали, и обстановка была вполне приятная. Я ещё заказал кружку. Мне здесь нравилось всё: и мягкое освещение, и негромкая музыка. Да и пиво было вполне приличным.

Но идиллия продолжалась недолго. Громко хлопнула дверь, и в помещение ввалилась шумная компания из четырёх человек. Это были мужчины, ещё довольно молодые, но, судя по их виду, уже много повидавшие на своём веку. Развязно, по-хозяйски, задевая сидящих за столиками, компания направилась к стойке.

– Ребята! Ребята! Только давайте без шума! – заволновался бармен.

– Да ладно ты, Славик, не гоношись. Всё будет в ажуре, – сказал здоровый, под два метра ростом детина.

– Ты же знаешь, мы по четвергам никого не обижаем, – сострил худой вертлявый парень, и сам же залился смехом. Но шутку не поддержали, и он быстро умолк.

«Вот так умирает сказка», – подумал я с горечью.

Настроение было испорчено. Кое-кто из посетителей поспешил уйти, другие продолжали сидеть, время от времени бросая настороженные взгляды на шумную четвёрку. Но компания вела себя хоть и шумно, но более-менее прилично и, судя по всему, была мирно настроена. Они взяли сразу по несколько кружек пива на брата, громко разговаривая между собой. Мне стало любопытно понаблюдать за ними, и я решил побыть здесь ещё некоторое время.

Было видно, что главным у них был широкоплечий мужчина среднего роста, которого остальные называли Бушлатом. Худой вертлявый Валет, напротив, старался всем угодить, беспрерывно острил и, если шутка достигала цели, заливался счастливым смехом. Верзила по кличке Амбал, мрачный и медлительный, несомненно, обладал огромной физической силой. В его лице, движениях чувствовалась уверенность в себе, своей силе. Но и он не посягал на авторитет Бушлата. Четвёртого мне никак не удавалось разглядеть, как следует, но почему-то он вызывал в душе какое-то смутное беспокойство. Словно где-то я уже встречал его.

Наконец компания стала усаживаться за столик. В какой-то момент этот четвёртый повернул голову в мою сторону, и меня словно током ударило. Я увидел ненавистное лицо уголовника Воронцова, отца моего бывшего ученика Саньки Воронцова. Да нет, не может быть! Прошло пятнадцать лет, а он ничуть не постарел. Даже наоборот. Вот он поставил на стол последнюю пару кружек и сел, расположившись ко мне боком. Ещё какое-то время я в недоумении смотрел на него, и вдруг до меня дошло, что это ни кто иной, как сам Санька Воронцов.

Значит, вот как распорядилась жизнь. Значит, этот матёрый уголовник и есть тот самый любознательный и смышлёный паренёк, с которым я был дружен и которому пытался помочь в его трудной судьбе. События пятнадцатилетней давности каруселью закружились в моей памяти, вспыхнули так свежо и ярко, словно всё это было вчера. И, невольно поддавшись этому наплыву воспоминаний, неожиданно для себя самого я вдруг громко сказал:

– Где же твои звёзды, Саша?

* * *

В те далёкие доперестроечные годы я работал школьным учителем, преподавал русский язык и литературу. Начинался учебный год. Предстояло знакомство с новыми пятиклассниками.

Я почти сразу обратил внимание на этого молчаливого паренька с умным, внимательным взглядом. По другим предметам он успевал не всегда хорошо, но русским и особенно литературой занимался охотно и вполне успешно. Память у него была просто феноменальная. Он легко запоминал стихи, отрывки из текстов. Вопросы на уроках задавал всегда очень точные, подчас неожиданные. Мне нравился его неподдельный интерес к литературе, как, впрочем, любому преподавателю льстит интерес учеников к его предмету.

Как выяснилось, жил он с бабушкой. Мать у него умерла несколько лет назад, а отец отбывал очередной срок. Возможно, что это обстоятельство заставило меня проявить к нему ещё больший интерес. Постепенно у нас сложились дружеские отношения. Иногда после уроков мы сидели с ним в пустом классе и беседовали о поэтах, прозаиках, их творчестве и судьбах.

Однажды, уже зимой, закончив работу, я вышел из школы и направился домой. Немного пройдя, я увидел Саньку. Был тихий безоблачный вечер. Небо словно искрилось от звёзд. Санька стоял, задрав голову, и любовался на открывшуюся ему красоту.

– Ну что, приятель, выбрал себе звезду? – спросил я, подойдя к нему.

– Ага. Вон ту, самую большую, – Санька показал рукой.

– Должен тебя разочаровать. Это планета, Венерой называется. Придётся тебе менять выбор.

– Тогда вон ту, – Санька показал на Юпитер.

Мне стало весело, и я невольно заулыбался.

– Ну, брат, у тебя просто гигантомания. Выбираешь всё самое большое. Только ты опять угодил на планету. Это Юпитер.

– Как же так, опять планета! – Санька явно начал сердиться, видя, что я улыбаюсь. – Да вы, наверное, шутите, Сергей Михайлович.

– Вовсе нет.

– Тогда покажите мне самую большую звезду.

– Самой крупной звездой на небе является Сириус. Но его ещё не видно, он за линией горизонта и появится немного позже. На самом деле Сириус – далеко не самая большая из звёзд. Есть значительно более крупные, но они расположены дальше и поэтому кажутся маленькими.

– А по размерам какая звезда самая большая?

– Вот это созвездие, похожее на песочные часы, называется Орион, – я показал ему созвездие, – а в верхнем левом углу мерцает красная звёздочка. Это Бетельгейзе, сверхгигантская звезда. По своим размерам она в сотни раз крупнее нашего Солнца.

Мы ещё проговорили несколько минут, прежде чем разойтись по домам. И в дальнейшем часто беседовали о звёздах, планетах и прочих космических телах. Разумеется, я не обладал глубокими познаниями в астрономии, но для дилетанта знал довольно много, так как сам был неравнодушен к космосу. Санька жадно слушал мои рассказы, старался как можно больше запомнить и вскоре довольно легко стал находить на небе то или иное созвездие, знал названия наиболее крупных звёзд. Гиганты Антарес и Альдебаран, ослепительно яркие Сириус и Ригель, далекая галактика Туманность Андромеды, едва различимая невооружённым глазом – всё это будоражило Санькино воображение своими размерами и расстояниями. Но его любимицей раз и навсегда стала звезда Бетельгейзе. Её невероятно большие размеры произвели на Саньку огромное впечатление. Нередко в разговорах, характеризуя какой-нибудь крупный предмет или объект, Санька говорил: «Как Бетельгейзе»

Так незаметно прошла зима, а за ней и весна. Учебный год подходил к концу. Как и другие учителя, я был рад отдохнуть до осени от своих питомцев, но, тем не менее, уже заранее знал, что буду скучать по Саньке. Моя привязанность к нему объяснялась просто: у нас с женой не было детей. Не потому, что мы не могли их иметь, просто Алёна не хотела обременять себя. А мне очень хотелось иметь сына. Но все мои попытки завести разговор на эту тему заканчивались скандалом. В конце концов, я смирился с этим и перестал наседать на жену с подобными разговорами, но в душе непреодолимо росло ощущение пустоты.

И Санька Воронцов восполнял эту пустоту. Когда начались летние каникулы, я остро ощутил, насколько крепко привязался к нему за этот год. Но ничего, думал я, закончится лето, и всё пойдёт по-прежнему.

Но в конце июня произошло событие, нарушившее привычный ход жизни: вор-рецидивист Виктор Воронцов вернулся из так называемых «не столь отдалённых мест». Не видевший сына несколько лет Воронцов-старший вдруг обнаружил, что его сын растёт совсем не таким, каким, по его мнению, должен быть настоящий мужчина. В своём наследнике он не увидел себя. Со свойственной данной категории граждан активностью он принялся навёрстывать упущенное. Ситуация осложнялась ещё и тем, что в августе умерла бабушка, единственный человек, который в меру своих сил пытался защитить Саньку от новоявленного воспитателя.

Но об этих последних событиях я узнал уже осенью.

* * *

С самых первых занятий я заметил, что в Санькином характере произошли какие-то перемены. Мы по-прежнему были дружны, с прежним увлечением вели наши нескончаемые беседы. Но, тем не менее, бросались в глаза появившиеся в нём жестокость и вспыльчивость. О том, что происходит у него дома, он не рассказывал, на вопросы отвечал уклончиво, общими фразами.

Однажды, уже в конце осени, Санька подошёл ко мне после занятий и, пытаясь побороть смущение, сказал:

– Сергей Михайлович, я хочу вам показать стихотворение.

– Какое стихотворение, Саша? – не понял я.

– Да тут… ну, в общем, я сам сочинил.

– Вот как! – удивился я. – Это очень интересно! Давай-ка, посмотрим, что у тебя получилось.

Он подал мне тетрадный листок, на котором я прочёл:

 
В безжалостном мире и грозном
Живём, совершая ошибки.
А в небе прекрасные звёзды
Нам дарят тепло и улыбки.
И если мне некуда деться
Холодными, злыми ночами,
Большая звезда Бетельгейзе
Меня обогреет лучами.
 

Я почувствовал, как к горлу подкатил комок. Учитывая возраст автора, стихотворение было написано замечательно и привело бы меня в восторг, не будь оно таким горьким. Какую же жизнь устроил папаша своему сыну, если тому бывает «некуда деться холодными, злыми ночами»?

Я улыбнулся Саньке, похвалил его – и он засиял от радости. Немного погодя я спросил:

– Саша, скажи мне, только честно – он бьёт тебя?

– Нет, – ответил Санька, – сейчас уже почти не трогает. А раньше часто бил. Мне кажется, что он меня по-своему любит, только у него обо всём совсем другие представления. А это стихотворение я уже давно начал сочинять. Только вот закончил недавно.

Вскоре я стал свидетелем одного происшествия. Однажды во время перемены я вышел в коридор. В это время по коридору проходил ученик восьмого класса, долговязый парень. Он шёл важно, как хозяин, ребята расступались перед ним. Тут на его пути оказался Санька Воронцов, который почему-то не захотел уступать дорогу. Размахнувшись, парень отвесил Саньке крепкий подзатыльник. Реакция была мгновенной. Грубо выругавшись, Санька нанёс обидчику несколько хлёстких ударов, после чего, схватив рукой за подбородок, ударил затылком о стену. Я поспешил вмешаться.

– Придурок! – жалобно заныл восьмиклассник и, боязливо косясь на Саньку, поторопился уйти.

Санька прерывисто дышал. Наконец он успокоился. Я видел, что ему было стыдно передо мной.

– Простите, Сергей Михайлович, – сказал он тихо. – Я сам не знаю… как-то так получилось.

После этого случая я решил поговорить с его отцом. В конце-то концов, он ведь тоже человек, должен понять, что его воспитание может принести огромный вред сыну, которого он «по-своему любит». Но я не учёл одной мелочи: для понимания необходимо разговаривать на одном языке. В общем, моя встреча с Воронцовым-старшим не дала никаких положительных результатов. Он шутил, балагурил, сводя на нет все мои попытки поговорить серьёзно. Наконец моё терпение лопнуло, и я сказал ему, едва сдерживая раздражение:

– Ну, вот что, Воронцов. Я вижу, по-хорошему вы не понимаете. Но я это дело так не оставлю. Управу на вас я найду.

Он криво усмехнулся, глядя куда-то под ноги, затем посмотрел мне в глаза, и спокойно сказал:

– Страшно-то так! А теперь слушай сюда, фраер. У тебя с Санькой свои дела, у меня свои. Я в твои дела не лезу, и ты в мои не лезь. Тебе же спокойнее будет. Усёк? А теперь свободен.

В воскресенье я случайно увидел их обоих на улице. Обняв Саньку одной рукой за плечи и наклонившись к нему, Воронцов что-то убеждённо говорил сыну. Другой рукой он водил по сторонам, показывая на окружающих; на его лице была презрительная усмешка. Видимо, он преподавал сыну свою науку жизни, её теоретическую часть.

* * *

– Как, вы говорите, вас зовут? Сергей Михайлович?

Участковый инспектор вопросительно взглянул на меня. Я утвердительно кивнул.

– Так вот, Сергей Михайлович… – он на несколько секунд задумался, подбирая слова. – Я обещаю вам, что займусь вашим делом сразу, как только у меня будет свободное время.

– А когда оно у вас будет?

Он посмотрел на меня как на несмышлёного ребёнка.

– Ну, откуда же я знаю. У нас не плановое хозяйство. Может быть, скоро, а может, и нет.

Такой ответ меня не устраивал. Сердито взглянув на него, я сказал:

– У меня нет времени ждать. Если не хотите помочь, я сам решу этот вопрос.

– А вот этого я вам не советую делать.

– Это почему же?

– Ну, во-первых, вряд ли вы сможете что-то изменить; а во-вторых, это просто опасно.

– Я не боюсь этого подонка, – сказал я запальчиво.

– А напрасно, напрасно не боитесь.

– Да поймите же вы, наконец: Саша очень смышлёный, талантливый и добрый мальчик. А с таким отцом – кем он вырастет? Я уже сейчас вижу плоды папашиного воспитания.

Участковый немного помолчал. Разговор досаждал ему, но он терпеливо продолжал:

– Я понимаю, для вас всё это дико. А я за то время, что здесь работаю, такого насмотрелся! Вашему Саньке, можно сказать, ещё крупно повезло. Ну, посудите сами: что мы можем предъявить Воронцову? Он лишён родительских прав? Нет. У вас есть факты истязания сына? Тоже нет. Вы считаете, что он насаждает ребёнку уголовную психологию? А чем докажете? Всё это несерьёзно.

– Что же вы предлагаете? Оставить всё, как есть?

– Я же сказал: нужно время. Я разберусь во всём. В крайнем случае, прижму Воронцова на чём-нибудь другом. Зацепка найдётся.

– А сколько времени потребуется? Чтобы потом поздно не было. Знаете что: давайте, припугнем его, ну хотя бы той же зацепкой.

– Хорошо, я поговорю с ним.

– Я пойду с вами.

– А вот это совершенно ни к чему, – сказал он сердито. – К тому же, я вам сказал, что сейчас у меня нет времени.

– И всё же я пойду с вами, – повторил я упрямо. – И сделаем мы это сегодня.

Участковый сокрушённо покачал головой, потом хлопнул ладонью по столу и сказал:

– Ладно, чёрт с вами! Достали вы меня! Но смотрите, я вас предупредил: огребёте неприятностей.

Воронцов-старший оказался дома. Открыв дверь, он увидел участкового.

– Гражданин начальник! – протянул он нараспев, – Ну наконец-то! А то я уже извёлся весь: совсем, думаю, родная милиция забыла про меня. Ба! И гражданин педагог с тобой! Ну, теперь-то я уж точно стану на правильный путь.

– Ты, Воронцов, прекращай балаган, – сердито сказал участковый. – Я к тебе не развлекаться пришёл. Ты мальчонку своего зачем с пути сбиваешь? Хочешь, чтобы он, как ты, всю жизнь по тюрьмам провёл?

– Да брось ты, начальник, ерунду молоть, – сказал Воронцов, презрительно усмехаясь. – Тебе педагог насвистел в уши, а ты, не разобравшись, за шашку хватаешься. Да если бы у педагога была совесть, он бы не стал говорить, что я своего сына с пути сбиваю. Он с моим Санькой про стишки, про звёздочки беседы ведёт. Я не препятствую! – Воронцов выставил перед собой руки ладонями вперёд. – Если что полезно сыну – я «за». Пусть развивается, набирается знаний.

– Вот что, дружок, – сказал участковый, – отойдём-ка в сторонку, я тебе кое-что растолкую.

Он отвёл Воронцова к окну и минуты три что-то говорил ему. Шутовская улыбка медленно сползла с лица Воронцова, и к концу разговора его вид был довольно мрачным.

– Ты всё понял? – спросил участковый.

– Понял, начальник, – глухо отозвался Воронцов.

Он проводил нас до двери. Уже выйдя на площадку, я обернулся и встретился с ним взглядом. Воронцов пристально посмотрел мне в глаза и едва заметно кивнул.

* * *

Телефонный звонок был приятной неожиданностью. Звонил мой школьный товарищ Валера Шатров. Он уже давно обосновался в Челябинске, но его мать жила здесь, и он изредка навещал её.

Мы сидим с ним на кухне в квартире его матери. Встретиться на моей территории Валера отказался наотрез – у них с Аленой с давних времён жуткая взаимная неприязнь. Мы уже изрядно выпили. Его мама наготовила нам блюд, которых хватило бы на добрую дюжину гостей, но она всё беспокоится и спрашивает, не нужно ли нам ещё чего-нибудь. Мы неторопливо беседуем обо всём, делимся новостями. Я рассказал ему о Саньке Воронцове. Валера слушал, не перебивая. Когда я закончил, он какое-то время сидел молча, о чём-то размышляя. Наконец сказал:

– Знаешь что, Серега, не лез бы ты в это дело. Парню ты ничем не поможешь, а вот себе можешь нажить неприятности, и довольно серьёзные.

– Ты рассуждаешь в точности, как наш участковый, – сказал я полушутя. – Вы не сговорились?

– Участковый твой жизнь знает не по книжкам. А вот ты, сколько тебя помню, всегда немного в облаках витаешь. Взгляни на вещи реально.

– Понимаешь, Валера, прикипел я к этому парнишке. Если и я его брошу, кто ему вообще тогда поможет?

– А ты чем поможешь?

– Не знаю пока. Придумаю что-нибудь.

Валера грустно усмехнулся:

– Думаешь, я не понимаю в чём дело? Ты, Сергей, извини меня, но я тебе скажу, всё, что думаю. Алёна твоя – жуткая стерва. Ну что она за женщина, если про детей слышать ничего не хочет?! Это же патология, аномалия. И что ты за неё уцепился? Тоже мне свет в окошке.

– Что же ты предлагаешь?

– Я предлагаю тебе бросить всё, к чёртовой матери. Приезжай к нам в Челябинск. Подыщем тебе работу, с жильём поможем. Найдём тебе хорошую женщину. У нас на Урале красивых женщин не меньше, чем в Сибири.

За окном уже стемнело. А мы продолжали наши разговоры обо всём, о чём могут беседовать старые друзья. Я чувствовал в душе необычайную лёгкость, словно ослабли неведомые зажимы. Бутылочка водки и задушевная беседа с другом – вот надёжный рецепт для восстановления душевного равновесия.

Было уже поздно, и я, простившись, отправился домой. Хмель туманил голову. Я не был слишком пьяным, но и в таком состоянии Алёна меня никогда прежде не видела. Скорее всего, она устроит по этому поводу скандал, но сегодня меня это ничуть не волновало. Однако до семейных разборок дело не дошло.

На крыльце моего подъезда курил незнакомый мужчина. Когда я подошёл близко, он щелчком отшвырнул окурок и стал насвистывать какую-то популярную мелодию. Я вошёл в подъезд и стал подниматься по ступенькам. На площадке между первым и вторым этажами мне преградил дорогу крепкого сложения субъект. Его вид не предвещал ничего хорошего. Почуяв недоброе, я хотел повернуть обратно, но за спиной уже стоял «насвистывающий». Я едва успел открыть рот, чтобы спросить, что им от меня нужно, как вдруг получил сильный удар в солнечное сплетение. Острая боль пронзила грудь, иглой прошлась по внутренностям. Мне даже показалось сначала, что ударили ножом. Второй удар опрокинул меня на бетонный пол, и следом градом посыпались удары ногами. Сначала я ещё пытался подняться, но тяжёлый ботинок угодил в голову. Вокруг всё поплыло, я потерял ощущение реальности. Казалось, бьют кого-то другого, а я лишь наблюдаю со стороны. Удары доносились глухо, не причиняя боли. Словно издалека, сквозь плотную завесу тумана, до меня долетел спокойный, равнодушный голос:

– Хватит с него на первый раз, – и уже, видимо, обращаясь ко мне: – Ну, мы пойдем. А ты полежи, подумай.

* * *

Два месяца я провалялся в больнице. Алёна навестила меня один раз. Она кричала, что устала жить с таким идиотом, и многое в том же духе. Я попросил, чтобы её больше не пускали ко мне. Ещё находясь в больнице, я написал письмо Валерке. Вскоре от него пришёл ответ. По выздоровлении я уволился с работы и развёлся с женой. Она не возражала, поскольку я практически всё оставлял ей, забрав с собой только чемодан с вещами.

Солнечным майским днём я стоял у вагонного окна, разглядывая напоследок город, с которым меня многое связывало. Поезд плавно тронулся. Мимо медленно проплывали привокзальные постройки, здание вокзала. На углу здания стоял мальчишка лет двенадцати и плакал, уткнув лицо в ладони. Плечи у него вздрагивали. В какой-то момент он поднял лицо, и мне показалось… Да нет же, это просто нервы. Просто нервы.

На новом месте я опять стал работать школьным учителем, обзавёлся семьей. У нас родилась дочь, но я ничуть не жалел об этом, хотя всегда мечтал о сыне. Какое-то время жизнь шла в спокойном, размеренном ритме. До тех пор, пока «ветер перемен» не выдул из карманов учителей (да разве только учителей?) последние гроши и не началась безумная гонка на выживание.