Электронная библиотека » Геннадий Евтушенко » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Люди одной крови"


  • Текст добавлен: 31 марта 2017, 17:20


Автор книги: Геннадий Евтушенко


Жанр: Книги о войне, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Геннадий Евтушенко
Люди одной крови

Живым и павшим участникам Великой Отечественной войны посвящается


Жора Поляков возвратился из политотдела полка злой, будто с цепи сорвался. Накричал на ни в чём не повинного Петровича, отправил спать в медсанбат Наталью. Та ушла, так хлопнув дверью, что в хлипком шкафчике посуда задребезжала (тоже девка с характером). Поляков молча разделся и лёг спать. Да разве тут уснёшь? Разговор получился крутой. Начальник политотдела был мужик в общем неплохой, с понятием. Старый коммунист, ещё в Гражданскую воевал. Не орал на подчинённых, большого начальника из себя не строил, в тылах не отсиживался. Да и к Полякову относился по-доброму. Не раз защищал его от праведного гнева командира полка, когда тот чихвостил Жорку за то, что без надобности на рожон лезет. Поэтому с лёгкой душой и пошёл к нему Поляков. Даже и не думал, зачем его в политотдел вызывают. Мало ли? Проблем в батальоне миллион, хоть и значился он лучшим в полку. Ну, лучший ли – это в бою проверяется. А тут пока игрушки: занятия по боевой и политической, так сказать. Под Сталинградом бои день и ночь идут. За каждый дом дерутся. А их для чего-то другого, серьёзного придержали. Видать, контрудар готовится. Но это дело большого начальства. А пока его бойцы в учебные атаки ходят. Да на политзанятиях дремлют потихоньку. А чего особенного на них слушать? Все и так всё знают: надо бить фашистов. И бить изо всех сил. У одних родные погибли, у других – в оккупации. Кто знает – живы ли? Все и без политзанятий в бой рвутся. Да толку от этих политзанятий чуть – половина бойцов узбеки да киргизы из дальних кишлаков. По-русски два-три слова знают. Вот и дремлют на «политике». На других занятиях набегаются, к вечеру с ног валятся. Здоровьем-то из них, как заметил Поляков, мало кто отличается. Да ладно, кормят здесь неплохо, кое-кто даже вес набирает. Так что Поляков к дремоте на политзанятиях особо не придирался. И замполиту такую установку дал: пусть отдыхают, сил набираются, скоро они, силёнки, ох как понадобятся! А в политике они главное знают: надо Родину любить, фашистов ненавидеть и бить их, не щадя сил и самой жизни. А оно вот чем обернулось. Вчера майор молодой из политотдела армии был. Вроде парень ничего: побеседовал, поулыбался, а сам, видно, настучал, что бойцы ни бе, ни ме не понимают. Вот сегодня подполковник Рыжкин и врежет ему по самое некуда. И за бе, и за ме. Но разговор принял совершенно другой оборот.

Начинать беседу Рыжкин не спешил. Налил из большого медного самовара две кружки чаю, усадил Полякова за стол. Глянул исподлобья:

– Что, Иванушка, не весел? Что головушку повесил? Иль чуешь за собой грехи тяжкие?

Поляков молчал. «Чего самому нарываться? Пусть обозначит, зачем вызывал. А там видно будет. Может, и не стучал этот майор». Он хмурился, сопел, прихлёбывая несладкий чай. Рыжкин тоже молчал, легонько барабаня пальцами по крышке стола. Не знал, с чего начать. Разговор предстоял неприятный, а Поляков был боевой командир. Умелый, опытный. Но горячий. Как бы не вспыхнул, дров не наломал. Однако говорить было надо. Он вздохнул и неожиданно для самого себя не с того начал:

– Чтой-то ты чай без сахару пьёшь? Экономишь? Так сахар мой. Бери. – Он пододвинул блюдце с кусочками сахара ближе к Полякову. – Не стесняйся. Или куски большие? Вприкуску не любишь? Так у меня щипчики есть, щас враз куски уменьшим.

– Не, – покачал головой комбат, – я привык без сахара.

– Ну, ну – откликнулся Рыжкин. И вот тут-то и начал свою беседу. Ту, из-за которой и вызвал Полякова, а потом не знал, с чего начать. А оно-то, начало, просто само собой и пришло.

– О семье что-нибудь слышно? Может, не в оккупации жена? Может, успела эвакуироваться?

Поляков покачал головой.

– Может, и успела. Но это маловероятно. Немцы слишком быстро продвинулись и захватили Донбасс. Родители тоже в оккупации остались. Но они старенькие, а там и молодёжь рвануть не успела. Я с братом на связи, переписываемся. Он встречал наших, донецких, те знают. Так что надежды мало. – Он вздохнул. – Ничего, не зря мы тут грязь сутками месим. Не век нам обороняться. Пойдём в наступление, у фрицев только пятки засверкают. Освободим. И Донбасс освободим, и всю Украину освободим. Посмотрим, чья возьмёт.

Он глянул с надеждой на подполковника – может, проговорится насчёт наступления? Но у того были свои мысли и планы в этой беседе. Он участливым тоном спросил:

– Там ведь у тебя жена и сын?

Поляков кивнул. Он пока так и не понял, куда клонит Рыжкин. Думал, всё это вступление. Обычные штучки политработников. «В душу лезет. А потом – бах! – и почему на политзанятиях половина бойцов спит? Или почему рядовой Ширгазиев даже столицу своей родной республики не знает?» Он всё ждал основного вопроса. И дождался.

Рыжкин встал, прошёлся по комнате, заложив руки за спину, остановился напротив Полякова, и, сверля его взглядом, спросил:

– Так какого же ты хрена с этой Наливайко шуры-муры крутишь? – И повысив голос: – Да не шуры-муры, а живёшь с ней, как с женой? Это что? Двоежёнство или блятство?! – И, видя, что Поляков пытается встать, протестующе вытянул к нему руку. Продолжил: – Сидеть!!! Сидеть!!! Сиди и слушай! Я знаю. И все знают: не один ты такой! Но бывают же разные ситуации. Есть мужики холостые. Есть и женатые, но они как-то скрывают свои отношения. Не выставляются напоказ. А ты? Открыто живёшь с подчинённой. Вроде даже бравируешь этим. Смотрите, мол, какая у нас любовь! А ты женатый человек! Как ты, коммунист, докатился до такой жизни? Какой пример подаёшь подчинённым? Что они за спиной у тебя говорят?

– Ничего не говорят, – успел буркнуть Поляков.

– Как ты можешь толковать им о морали? – не обратив внимания на реплику комбата, продолжал подполковник. – У тебя просто права такого нет. И не будет, пока ты не прекратишь это безобразие. Сиди! – прикрикнул Рыжкин. Он снова прошёлся по комнате. Сменил тон. – В конце концов, давай посмотрим с другой стороны. Тебе давно пора полком командовать. Ты ж кадровый. У тебя за плечами и финская, и Бессарабия, и воюешь с первого дня войны. И хорошо воюешь. Да кто ж тебе полк даст при таком моральном облике? Или думаешь, война всё спишет? Я представление на комполка на тебя не подпишу. Не имею права. Как начальник политотдела и как коммунист. Хотя знаю: командир ты бы был хороший. Всё в тебе есть! Но не могу. А ты думал, как тебя сын после войны встретит? Что ты скажешь ему? И что жене скажешь? – Он покрутил пальцем перед носом Полякова. – Нет, война всё не спишет. Нет у неё такого права. Люди должны оставаться людьми. И на войне тоже. И жене твоей там, под немцем, нелегко живётся. Если жива ещё. Только мыслями о муже, небось, и держится. – Помолчал. Снова повысил голос: – А муж тут за другую юбку держится! Ну, кавалер, скажи что-нибудь в своё оправдание.

Он сел за стол, подперев голову руками. Уставился на Полякова. Тот молчал. Какое-то время так молча они и смотрели друг на друга. Первым не выдержал Рыжкин.

– Ну, комбат! Говори, говори! Я слушаю.

– Не в чем мне оправдываться. Люблю я Наталью. И всю жизнь любить буду. Это не шуры-муры. Тут уж ничего не поделаешь. А семья… Это совсем другая история.

И так эти слова были сказаны, что задели Рыжкина за живое. Что-то почудилось ему в них настоящее, жизненное, мужское. И горькое.

«Вот она, жизнь, – подумал он. – Видно, не всё так просто. Я-то думал, загулял лихой комбат. А не похоже». Он молчал, задумчиво крутил ложку в кружке с остывшем чаем, поглядывая на Полякова. Тот тоже не спешил. Обычно порывистый и шустрый капитан притих. Он думал о своём. О том, как лихо и весело всё начиналось, как быстро женился, служил, а теперь вот сидит в этой избушке под Сталинградом, думает о скором наступлении и не знает, что ответить немолодому Рыжкину. Кроме того, конечно, что уже сказал. А с Натальей он будет до смерти. Это уж точно. Да и смерть… Кто знает, где она поджидает его? До неё, как в той песне поётся – четыре шага.

Рыжкин, наконец, прервал молчание. Тон снова обрёл участливый, отеческий.

– Ладно, не дуйся. Что там за другая история с твоей женитьбой? Расскажи, если, конечно, хочешь. Насиловать не могу. А время есть. Может, чем и помогу. Я старый, много чего в жизни повидал.

Поляков колебался. Стоит ли ворошить то, что и так душу тревожит? Покоя не даёт? А, может, легче станет? Он покачал головой.

– Да что рассказывать? Наверное, не такая уж редкая история. Ну, слушайте. Я молодой шустрый был.

– Понятно, – не удержался Рыжкин. И, видя, как поморщился Поляков, поспешно добавил: – Ну извини, извини. Просто ты и сейчас шустрый, а уж в молодости… Больше не встряну. Продолжай.

– Товарищ подполковник…

Тут подполковник снова, несмотря на только что данное слово, вмешался.

– Давай так: я тебе сейчас не товарищ подполковник, а Михал Иваныч. Так и тебе, и мне проще будет. Согласен?

Поляков молча кивнул и продолжил:

– Так вот, шустрый я был и весёлый. И симпатичный. Девчата вокруг меня так и вились. Но я особого значения этому не придавал. Жил, как жилось. Вперёд не смотрел. Плыл по течению. Потом появилась моя Лиза. Ну, моей-то она стала позже. А сначала я обратил внимание на неё, потому что она была не похожа на других девчат. Не смеялась беспричинно, не смотрела на меня влюблёнными глазами, не старалась привлечь к себе внимание. В общем, очень скромная была девушка. Только изредка, как я приметил, стрельнёт в меня взглядом, и тут же испуганно озирается – не заметил ли кто. Не знаю, как другие, но я-то стреляный воробей был, я приметил. И мысленно выделил её среди прочих. Нужно сказать, что писаной красавицей она не была, но и не уродина. А понравилась она мне своим поведением, какой-то особенной девичьей стыдливостью да умом. На разные темы мы в компании говорили: то заводские новости обсуждали, то начальство наше заводское – всё же на виду – город маленький, то кино новое, да артистов: Крючкова, Орлову, других. А Лиза всё молчит. Но уж если скажет – как припечатает, никто возразить не мог. Умничка. Ну и начал я к ней клинья подбивать. Не сразу получилось. Непростая девушка. А уж когда получилось, такое море любви на меня опрокинулось, что захлебнулся я. Немного времени прошло, и я понял: нечем мне ей ответить – любви-то не было. Просто задело сначала – другие девчата за мной табуном бегают, а эта вроде влюблена, а виду не подаёт. Ну не то чтобы совсем она мне не нравилась. Девчонка неплохая была, и из общей массы выделялась. Нравилась мне. Но всё же не любовь с моей стороны это была. Тогда мне слишком уж доказать хотелось, что и эта в общем табуне за мной побежит. Одно слово, дурак был. А когда ближе её узнал, понял, что она действительно не такая, как все. Особенная она. Человек золотой. А толку что? Уважал я её, а любви не было. Что делать? Как тут жениться без любви?! Не мог я так жениться. И сказать, что давай, мол, расстанемся, я не мог вот так сразу. Луша у неё нежная, ранимая. Думаю, сделает ещё с собой что-нибудь. Не мог грех на душу взять. Пока мучился я в сомнениях, время прошло, а тут она и сообщает, что беременна. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Куда деваться? Подлецом я никогда не был. Так и женился. Прожили мы в согласии аж три месяца. Хорошо прожили, без скандалов. Всё-таки она женщина замечательная, и я к ней хорошо относился, не обижал. Но… без любви. Без любви. Понимаете? – Поляков чуть ли не заискивающе заглянул в глаза Рыжкина – понимает ли? – Короче, домой с работы не спешил. Лиза-то, умница моя, быстро разобралась, но молчала. Своей любовью жила да ребёнком будущим. А тут и повестка – в армию меня призвали. И понеслась: Дальний Восток, военное училище, финская война, Бессарабия и нынешняя, Отечественная. Вот теперь я здесь, под Сталинградом. С женой с тех пор не встречался, а сына, которого она родила вскоре после моего призыва, не видел вообще. Когда в армию уходил, сказал ей: «Прости за всё». Тогда она, может, и не поняла, о чём речь, за что прощения прошу. Ну а со временем, конечно, разобралась. Говорю же – умная девушка. Но в письмах (писала она мне до самой войны) ни словом не обмолвилась, не выразила своей обиды. Я ведь даже в отпуск домой ни разу не ездил. Материально, конечно, помогал – вопросов нет. А ездить – не ездил. Боялся, наверное, в глаза ей посмотреть. Да и сынульке тоже. Увижу, думаю, и вот она – снова семейная жизнь. А какая она, семейная, с нелюбимой женщиной. Всё равно один конец. Так что я и решил: рубить, так рубить сразу. Вот и получается, что женат я был всего три месяца, да и давненько это было. Не было б войны – давно бы развёлся. А так… Как это там у женщин – соломенная вдова? А я стал быть соломенный вдовец. Такие дела, Михал Иваныч, с моей женитьбой. Придёт время – разведусь, если, конечно, живы будем.

И без паузы:

– Закурить можно?

Рыжкин кивнул.

– Кури. Сейчас блюдце дам. Вместо пепельницы. На войне многие курить начинают, а я вот бросил. Уж две недели как. Думаешь, продержусь?

Поляков усмехнулся.

– Думаю, нет. Это от силы воли зависит. Но это пока мы здесь, в чистой избушке с вами разговариваем. А бои начнутся – кто ж устоит, когда друзья, близкие люди да и просто подчинённые гибнут? Это феномен будет.

– Спасибо, успокоил.

Он встал, покопался где-то в углу возле умывальника. Принес треснувшее блюдце.

– На вот. Травись. А Наталья твоя курит?

– Нет. Она хорошо воспитана. А тут главное – не начать. А начать я-то уж ей не позволю.

– Ладно. – Рыжкин встал, прошёлся по комнатёнке, снова сел, поднял глаза на комбата. Будто подменили его. Взгляд строгий, суровый. Это тебе уж не Михал Иваныч. Начальник политотдела полка, подполковник.

– Так что же мне с тобой делать? Историю занятную ты мне рассказал. Я тебя, может, и понял. Но это мы с тобой здесь, с глазу на глаз обсуждаем и рассуждаем. А как народу объяснить? И начальству? И Лычкину из особого отдела? Тоже интересуется, будь он неладен. По документам женатый ты человек, Поляков. И вести себя должен соответственно. Что хочешь сейчас делай, а уйти от этого мы никак не можем. Не могу я тебе приказать: брось ты свою Наталью! Но и афишировать, напоказ выставлять свои отношения прекрати. Где бы и как бы вы там ни познакомились! Пока как старший товарищ говорю. Нет – придётся привлекать! Тут уж от меня мало что зависит. Я не привлеку – меня привлекут. Да и тебе это надо?

Похлопал его по плечу. Другим тоном добавил:

– Потерпи, брат, потерпи. Скоро и Донбасс твой освободим – там видно будет.

«Значит-таки наступление, – обрадовался про себя Поляков, – действительно, там видно будет». Но вслух ничего не сказал. Затушил в блюдце окурок, встал.

– Разрешите идти, товарищ подполковник? Подполковник кивнул. Но не с добрым видом, как бывало, а строго. И уже вдогонку зло бросил:

– Иди. И не забывай наш разговор. Не в колхозе и не в шахте. Здесь армия, суровое время и суровые законы. Не поймёшь – по законам сурового времени ответишь! Иди.

Поляков вышел с тяжёлым сердцем. «Так это он Михал Иванычем только прикидывался. Так, вроде мужичок простачок. В душу залезть! А сам? Суровое время и суровые законы. Да хоть стреляйте – моя Наталья! И прятаться мне не от кого»!

Вот такой злой злюкой и заявился в свою хату.

Долго не мог заснуть. Вспомнились слова Рыжкина – где бы вы и как бы вы ни познакомились! Где бы и как бы!

В июле сорок первого с остатками своей роты он тащился по гладкой, как стол, степи южной Украины. От роты осталось человек пятнадцать. Куда шли? Поляков и сам не знал. На восток. Вот и все дела. Изредка их обгоняли такие же бедолаги. Иногда и они обгоняли другие группки военных. Все тащились в одну сторону. Где фронт, где штабы и командиры – никто не знал. Где-то там, на востоке. Туда и шли.

Солнце палило нещадно. Поляков приказал экономить воду – пока она плескалась во фляжках. Но сколько ещё идти по этому безбрежному морю полыни и пахучего степного разноцветья? На горизонте ни сёл, ни хуторков видно не было – степь до самого неба. Изредка злые слёзы бессилия наворачивались на Жоркины глаза. Он незаметно смахивал их, поглядывая украдкой на подчинённых – не заметил ли кто? Мокрая, просоленная потом гимнастёрка, уже не липла к спине – до того заскорузла. А конца-краю этому безбрежному полю не видать. Так и спали в чистом поле. Даже шинелек не было – постелить на землю. Да и надо ли было стелить: земля тёплая, за ночь не остыла. И сколько той ночи? К двенадцати улеглись, а в полчетвёртого подъём. Надо спешить – у фашистов техники о-го-го: отрежут на танках пути отхода, и до свиданья, мама, не горюй. К полудню на следующий день перешли по хлипкому мостику какую-то речушку. Скорее, не речушку даже, а ручей. Невдалеке и хатки стояли. Село, стало быть. Люди. Там, однако, и передохнуть можно, и перекусить – свои-то припасы закончились. Народ приободрился, в глазах потухший было блеск появился. «Может, и начальство, наконец, найдётся», – подумал Поляков. Вот здесь откуда-то и появился бригадный комиссар. Как из-под земли вырос. В пыльной, пятнами пропотевшей гимнастёрке. Высокий, чернобровый, с красными от бессонницы глазами.

– Стой! – Он поднял перед Поляковым руку. – Кто старший?

Жорка остановился.

– Я старший. Старший лейтенант Поляков, – устало добавил: – Командир роты.

Прибывший представился:

– Бригадный комиссар Брежнев.

Сопровождавший его лейтенант держал автомат наизготовку и зыркал глазами на подступивших вплотную людей Полякова. Тот окинул взглядом Брежнева, кивнул лейтенанту.

– Ты бы пушку свою опустил. Пальнёшь с перепугу, греха не оберёшься. Свои кругом, не бойсь.

Тот повёл стволом.

– Да я и не боюсь, а свои – не свои, посмотрим, а то…

Брежнев устало махнул рукой.

– Да брось ты, Петя. Не видишь – свои.

Кивнул на поляковских.

– Всё, что от роты осталось? Разбежались?

Поляков нахмурился. Недобро взглянул на комиссара.

– Таких не держим. Все, кто не полёг там, на поле боя, – он кивнул на запад, – здесь, со мной. А тех, что полегли, не надо трогать. Они свой долг сполна отдали.

Брежнев смутился. Но тут же взял себя в руки. Без церемоний дёрнул Полякова за рукав гимнастёрки:

– Давай отойдём.

И отвёл его в сторону метров на пять. Остановившись, снял фуражку, провёл пятернёй по чёрным волосам, смахнул пот со лба и начал вполголоса:

– Ты, я вижу, хлопчик боевой. Да и люди у тебя надёжные, в бою проверены. А ситуация такая: там, – он кивнул головой на восток, – в семи-восьми километрах рубеж обороны готовится. Там фашистов думаем остановить. Только время надо выиграть. Дня два. Сможешь? Жорка пожал плечами.

– Здесь? В чистом поле? И с кем? И чем? У меня ж людей нет. И оружие – один пулемёт без диска да винтовки с тремя патронами на брата. Он хотел продолжить, но Брежнев прервал его.

– Погоди, погоди.

Он так по-украински выговаривал букву Г, что Жорка неожиданно подумал: «Наш парень. Может, и с Донбасса». Эта мысль вдруг породила в нём чувство землячества с совершенно незнакомым человеком, так внезапно возникшим на его пути. Как в калейдоскопе, в сознании промелькнули зелёные улицы родного городка, весёлые посиделки с девчатами и такими вот, как этот комиссар, черноволосыми и чернобровыми парнями. Мысли о войне, о долге на какие-то мгновения улетучились. Он забыл о себе, о своих людях. Перед ним был просто свой человек, земляк, которому – кровь из носа – нужно было помочь. Видимо, выражение лица Полякова так изменилось, что Брежнев похлопал его по плечу.

– Эээ, ты чего?

Сразу всё вернулось: и война, и степь, и комиссар. А Брежнев заглядывает в глаза.

– Ну, ты как, в порядке?

Жорка тряхнул головой.

– В порядке. Простите, это от бессонницы.

– Бывает. Так вот слушай. Не самое плохое тут место. «Не кадровый, – снова подумал Поляков. – Кадровый бы о позиции говорил. Да в этом ли дело?».

А Брежнев продолжал:

– Тут слева, метрах в пятистах, лиман начинается. И ручей там пошире. Вряд ли они туда полезут. Здесь водная преграда, и посёлок на виду. Мосточек, какой-никакой есть. Здесь они двигаться будут. Здесь их и надо встретить. Боеприпасов я тебе подброшу. Это будет. И патроны, и гранаты. Пару пулемётов. А люди? Да пока мы с тобой говорим, человек десять мимо прошло. Собирай. Права я тебе… – Почесал за ухом, подумал. – В общем, права самые большие даю. Сейчас бумагу выдам, что ты начальник укрепрайона. Пойдёт? Любой народ останавливай, не гляди на звания – ты здесь теперь главный, понял? Но времени у тебя в обрез. Окапывайся. – Крикнул. – Петя! Есаулов! Быстро бумагу! Тут вот товарища, – вскинул голову, глянул на Жорку: – Как, говоришь, фамилия? – Услышав ответ, продолжил: – Товарища Полякова начальником надо назначить.

Пока он писал, Жорка лихорадочно думал, о чём ещё поговорить надо. «О чём? Ясно о чём»!

– Товарищ комиссар. Насчёт боеприпасов – это хорошо. Неплохо бы шамовки подбросить.

– Чего? – удивился комиссар.

– Чего. Кухню надо и пункт питания. Я тут вам к вечеру не роту – батальон соберу.

Брежнев махнул рукой.

– Само собой. И без напоминаний знаю. Всё тебе, старшой, будет. Ты только продержись. – Взглянул на него с надеждой. – Продержись, браток. От этого многое зависит. Продержись, ты сможешь.

Через пять минут его и след простыл.

К утру следующего дня у Полякова было уже человек пятьдесят. Комиссар слово сдержал: подвезли и боеприпасы, и три пулемёта, даже два ПТР, и кухню с продуктами. Кое-чем разжились в селе. Дело пошло веселее. Поляков пункт питания разместил в тылу на приметном месте. Отступавшие потянулись туда, как мухи на мёд. Кухня работала безостановочно. Но не беспорядочно. Сначала старшина собирал группу человек по пятнадцать-двадцать, их кормили, потом строили.

С каждой группой работу проводил сам Поляков. Простую работу: объявлял, что они зачислены в воинскую часть по защите укрепрайона, начальником которого он является. Желания ни у кого не спрашивается, укрепрайон надо удержать любой ценой – по личному приказу товарища Сталина.

Заканчивал просто и доходчиво:

– Если кто-то вздумает не выполнить этот приказ, застрелю лично. На месте.

Самое удивительное – подчинялись все, безоговорочно. Даже командиры более высокого звания, чем у Полякова. И о том, что сам товарищ Сталин приказал Полякову оборону здесь организовать, не спрашивали. А про филькину грамоту, что выдал ему Брежнев, Поляков и сам не вспомнил ни разу. К вечеру у него был уже батальон человек под триста. Окопы рыли весь день, и ночь ещё прихватили. Подготовили огневые точки, определили секторы обстрела. В общем, подготовились. Поляков больше командовал, разбирался с назначенными им командирами, а работами по организации обороны занимался пожилой майор Любавин, которого он же и взял к себе в заместители. Надо было спешить. Фашисты вот-вот появятся. Поляков и так удивлялся, что враг такую фору во времени им дал. «Вам же хуже», – бормотал он, почёсывая затылок.

– Что, что? – пытался уточнить Любавин.

– Да это я так. С фашистами толкую. Говорю, не спешат – себе, то есть им же, дороже. Встретим, как полагается: – И тут же, без паузы: – А зачем вы траншеи вперёд к реке копать приказали?

– Да на всякий случай.

Но, уловив удивлённый взгляд Полякова, добавил:

– Немчура, конечно, техникой богата. Танки непременно будут. А в ручей, он всё же не такой уж узкий, с ходу не полезут, тормознут. Вот тут их и бить надо будет. Из этих самых сап, которыми траншеи заканчиваются.

Поляков покрутил головой.

– Грамотно. Дай-то нам Бог.

– Вишь, прижало, и Бога вспомнил. Неверующий же.

– Неверующий. Но меня бабка в основном воспитывала. Незабвенная моя Екатерина Ермолаевна. Крепко верующая была. Та Бога часто поминала. Но, как говорила, не всуе.

– А родители что ж? Разбежались?

– Родители? Нет. Родители у меня в порядке. Только всё заняты очень были. То революцию делали, то промышленность восстанавливали, социализм строили. Ну а в последнее время Америку догоняли и перегоняли. Так что им не до меня было.

Любавин хмыкнул:

– Ну-ну.

Поляков посмотрел на запад, откуда супостат появиться должен был, и спросил Любавина:

– Товарищ майор, вот вы говорите немчура, а я на границе вроде с румынами воевал.

– Я тоже. А потом и немцы появились. Кто ж знает, какие у них тут дивизии воюют? Мне лично главное разведуправление об этом не докладывало.

Поляков вставил:

– Мне тоже.

– Ну вот. Последние, кого я видел, были немцы. Да нам хрен редьки не слаще. И тех и других бить надо.

Поляков согласился.

– И то верно. Будем бить, сколько силёнок наших хватит.

– Ты, Георгий, главное, не тушуйся. Все из мяса и костей сделаны. Только мы пожилистей. Сейчас они нас гонят, потому что их много. Много больше, чем нас.

А резервы подойдут – посмотрим, чья возьмёт. А чтобы резервов дождаться, мы должны их здесь придержать. Время нашим дать, понимаешь? Скоро мы их остановим, скоро. Пусть пока потешатся, пройдут вперёд. Обратно бежать дальше придётся.

– Тут главное, товарищ майор, чтоб не до Волги они тешились.

Любавин удивлённо посмотрел на него.

– Ты что, Георгий? Километров с сотню-то ещё, может быть, и отдадим. А там – вперёд, на Берлин. Не сомневайся.

А Жорка и не сомневался. Не мог он тогда знать, насколько пророческими были его слова насчёт Волги.

Фашисты появились на рассвете. Три мотоциклиста подъехали к самой воде, побалабонили что-то по-своему, погазовали, крутанулись у берега и рванули обратно.

– Это хорошо, – шепнул Поляков. – Не заметили. Любавин кивнул.

– Тем лучше. Жора, подтяни поближе пулемёты с флангов. Они беспечно, колонной к ручью подойдут. Вжарим хором, человек с полета сразу положим. А там видно будет.

– Ладно. Дай команду пулемётчикам. Пошли связных. – И громко: – Командиры рот, ко мне!

Поставил задачу:

– Огонь открыть только после пулемётчиков и не палить в небеса. Нам нужен только прицельный огонь. Патроны беречь. Неизвестно, сколько нам этот рубеж оборонять придётся. Может, трое суток, может, пятеро.

В заключение добавил:

– Всё, товарищи командиры. Привал закончился. Мы их сначала, конечно, шарахнем, как следует. Но не обольщайтесь. У них сейчас сила. А у нас Родина за плечами. Стоять насмерть. Нам и продержаться надо всего-то два дня. Вопросы? – И сам ответил: – Вопросов нет. Тогда по местам. К бою!

Ещё около часа ждать пришлось. Наконец появились. Шли нестройной колонной. Беспечно, как на пляж у себя дома. Каски на ремнях, ворот нараспашку. Болтают о чём-то.

Поляков дал бинокль Любавину.

– На, глянь. Видишь, жарко им. Погодите, гады, это ещё не жарко – жарко будет впереди.

Подпустили почти до самого ручья. Тут Поляков и дал команду:

– Огонь!!!

Пулемёты дружно рявкнули и застучали в четыре струи. Бойцы открыли огонь из винтовок. И понеслось! Фашисты беспорядочной лавиной бросились назад. А вслед им летели и летели пули. Смерть настигала бегущих по всему полю. Никто не подбирал раненых. Солдаты падали, вставали, бежали дальше, ползли на четвереньках, пытаясь укрыться от огненного смерча. Никогда за всё время войны не видел Поляков такого панического бегства противника. Такого ужаса, охватившего огромную массу людей. Избиение продолжалось, пока последний солдат не исчез за линией горизонта. Всё поле за ручьём было устлано вражескими телами.

Поляков снял фуражку, вытер струящийся ручейками пот со лба.

– Ну вот, товарищ майор. С первой победой. А то всё пятились да пятились. Теперь и они хлебнули. – Он сжал кулак, погрозил им в сторону неприятеля. – Помните, гады! Это только начало. Били вас и будем бить. Дайте срок.

Любавин вздохнул.

– Да, дали им прикурить на первый раз. Слишком уж они расслабились. Думали – им здесь Европа. Елисейские поля! Шалишь, брат. Но и нам расслабляться нельзя. Теперь они пойдут по всем правилам военного искусства. Такие, Георгий, дела. Я пройдусь по окопам, поговорю с командирами, с людьми. Пулемётчиков на места поставлю. А тебе надо в тыл. Отсюда боем не покомандуешь. Там место подготовлено. Связных возьми. Одного старшины твоего Серобабы мало будет. Всё-таки фронт обороны у нас метров с четыреста. И, сам понимаешь, это мы их только пугнули. Это, брат, только присказка была. Сказка будет впереди. Может, и с танками. Так что – не расслабляйся.

Он кивнул Полякову и, согнувшись в три погибели, двинулся по мелкой, не в полную глубину вырытой траншее на правый фланг. Полноватая, нескладная фигура с трудом протискивалась в узкой траншее, то и дело, цепляясь за её стенки. И тогда сухая земля тонкой струйкой осыпалась на гимнастёрку Любавина. Поляков смотрел ему вслед, и сердце сжималось: Жорке было жаль немолодого уже майора. «Тебе бы сейчас внуков нянчить. А ты тут по траншеям ползаешь. С другой стороны, что б я делал без тебя? Счастье, что такой человек в тяжкую пору встретился. Были б все такие там, наверху, не сидели бы мы сейчас в окопах в этой степи». Испугавшись этой мысли, тут же отбросил её прочь и двинулся по траншее в другую сторону. Подготовить людей к новому бою. Настоящему и жестокому.

Начали немцы наступление через час. Двигались цепью, растянувшись почти по всему фронту обороны поляковцев. Впереди на равных промежутках – три бронемашины. Метров с двухсот они открыли огонь из пулемётов. Поляков обернулся к Любавину.

– Как там наши сапы?

– В порядке сапы. До ручья броники подпустят и ударят. А пулемётчики метров со ста пятидесяти начнут пехоту отсекать.

Ударили наши пулемёты. Защёлкали винтовочные выстрелы. Поляков поморщился.

– Рано винтовки начали. Не снайперы, с такого расстояния фиг попадёшь.

Любавин отозвался.

– Ну, не попадём, так попугаем. А там кто его знает – они к нам идут. Всё ближе.

Пулемётные очереди врага ложились у самых окопов. Голову не поднять. Поляков забеспокоился.

– Пора бы их и причесать.

Тут и жахнул правый ПТР-овец. Центральный бронетранспортёр встал как вкопанный. Экипаж полез на землю. Воспользовавшись тем, что его пулемёт замолчал, красноармейцы открыли прицельный огонь. Цепи, перешедшие было на бег, сразу поредели и залегли. Тут же удалось подбить и второй бронетранспортёр. Третий, не доезжая до ручья, тормознул.

– Ну, зараза, – шептал Поляков, – и тебе не долго осталось.

И точно, не прошло и пяти минут, как и он вспыхнул факелом. Немцы, даже на земле были видны как на ладони. Пулемёты молчали, зато остальные бойцы вели огонь, не спеша, выцеливая среди трупов живые мишени. Если кто-то из наступавших приподнимался, тут же вступал в дело пулемёт. И немцы не выдержали. Ползком-ползком попятились.

– А, не нравится?! – закричал Поляков. – Так мы вас и не звали! – Обернулся к майору. – Может, в атаку? Шуганём их до самой Бессарабии!

Тот осадил его.

– Не горячись. Ты ж не знаешь, что там дальше. Нам бы этот рубеж удержать. Ещё и полдня не прошло. Надо подумать, как людей покормить до следующей атаки. А то закрутится-завертится, до темна голову не поднимешь.


Страницы книги >> 1 2 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации