Текст книги "Наследники Дерсу. Книга 1. Пасека"

В палатке стояла сплошная темень, и только сквозь плёнку в оконце светлело со стороны, где догорал костёр. Заворочались и Виктор с Владимиром. Снова донёсся жуткий рёв. От страха у всех таёжников по телу пробежал мороз. Прислушались:

– Кто это? Медведь или тигр? – спросил Сергей.

– Может, медведь попал лапой в петлю браконьера? – гадал Владимир.

– Или тигр наводит на нас ужас, чтобы выгнать из тайги? – фантазировал Сергей.

Владимир чиркнул спичкой, зажёг свечу. У всех были заспанные лица. Быстро оделись, главный лесничий достал из-под спальника винтовку. Оглядываясь по сторонам, таёжники собрали в горку ещё горящие угли, раздули пламя костерка. Он занялся, всё лучше освещая ночную тайгу. Рёв то удалялся, то вновь, казалось, раздавался рядом. К полуночи он стих. Успокоившись, лесники пошли в палатку досыпать.

Утром они обнаружили на берегу реки следы изюбра. Они говорили о том, что олень размашисто бежал к верховью реки. Туда же вели следы тигрицы и тигрёнка, большие и поменьше. В заломе из упавших в реку деревьев, снесённых тайфуном в одно место, изюбр сломал передние ноги. Тигрица задушила оленя, вытащила на берег и с одного бока съела.

Лесники с трудом перевернули оленя на другой бок, отрубили ещё не замерзшую заднюю ляжку, вернулись к палатке и сварили полный котелок мяса, остальное порезали ломтями и присолили, развесили на ветерок завялить.

Поздняя осень брала своё. В ноябре дни стали совсем короткими, морозные ночи напоминали о том, что зима не за горами. Земля промёрзла на пять сантиметров и от прощального тепла солнца уже не отогревалась.

План был выполнен, и выходило, что за месяц очень даже неплохо заработали: каждый сдал больше тонны.

Ближе к полудню на стоянке появился лёгкий трактор с тележкой для мешков с орехами, он делал ходку за ходкой по руслу реки к трассе, где его ждал под погрузку ГАЗ – 52.

* * *

Ноябрь в дневные часы ещё радует теплом, и, чем ближе к зиме, тем быстрее оно угасает. Ночами крепчает морозец, он заковал ручьи и речушки в прозрачный панцирь; реки, бегущие к морю, обросли первым льдом.

Плывут с северо-запада холодные облака, засыпают снегом макушки блеклых сопок, напоминают, что зима на подходе.

Сергей хотел было уже войти в контору лесничества, как заметил, что навстречу идёт Виталий Кутелев; улыбаясь, они пожали друг другу руки.

– Ты бы, пока нет снега, отводы сделал, – посоветовал Виталий. – На братика не надейся, он в этом ничего не смыслит. Бери Евдокию и в лес. На всю зиму задел лесосек оформите.

– Думаешь, снега навалит?

– Всякое бывает. Год на год не приходится. В декабре мороз даст о себе знать. На Новый год и Рождество оттепель бывает, затем крещенские морозы, а в конце месяца – китайские. Это пик зимы, день прибывает, и солнце начинает припекать. Февраль ветреный и холодный. Снег выпал – жди мороз с сильным ветром, дует три дня, а то и неделю. Здесь так говорят: «Ложка снега выпадет, а ведро ветра следом летит». Всё бы ничего, если бы не ветра, они донимают, влажные. В общем, зима мягкая, редко, когда мороз под тридцать градусов, а придавит, тут же отпустит: тепло южных морей холод выдавливает. Одним словом, зимовать можно. Куда ж деваться, раз приехал? После пустыни в Казахстане привыкаю понемногу. Вот там зимы нет, одно название. А здесь совсем другой климат, сейчас самое время отводы сделать, подобрать такие места под рубки ухода, чтобы, когда всё заснежит, можно было бы подъехать на лесосеку. Лесничества обязаны зимой на весь год цех ширпотреба пиловочником обеспечить. Летом лес не готовят: по дорогам вдоль речек не проедешь, кругом верховые болота.

Сергей прислушался к совету инженера и весь ноябрь клеймил старые кедры, ели, берёзы и дубы, рубил визиры, ставил вешки и деляночные столбы. Евдокия Алексеевна вела буссольную съёмку, чертила схемы, готовила документы для лесорубочного билета.

Незаметно пробежал ноябрь.

Зябкое утро конца декабря выдалось хмурым. На горную тайгу ветер натянул одеяло туч, низких, молочных, к ночи пошёл и снег. Он валил и на другой день и угомонился вечером третьего.

«Новый год встретим со снегом!» – ликовали в лесхозе; на трактор ДТ–54 навесили бульдозерную раму и расчищали усадьбу, соседние улицы; лесники фанерными лопатами откидывали снег с дорожек.

По трассе в Тетюхе спешили дальнобойные машины с жёлтой серой для химкомбината, обратно везли в белых мешках-тонниках боропродукты для стран Совета экономической взаимопомощи; степенно проплывали красные пассажирские автобусы; натужно свистели жёлтые японские лесовозы с хлыстами. Грейдеры без устали днём и ночью чистили высокогорные перевалы, дорожники рассыпали песок на подъёмах, ставили белые вешки.

Всё вокруг белым-бело. И горы, покрытые тайгой, и обозримый горизонт долины Тадуши.

На другой день на лесосеку отправили ДТ–54 прочистить дорогу к рубкам ухода, а через пару часов выехал автобус с бригадой.

Снегопад внёс свои коррективы. Сергей решил оценить обстановку, как продвигается дело с выполнением плана – успеют ли до конца года, не добавить ли лесников на валку. А ещё он хотел удовлетворить любопытство: при отводе деревьев в рубку он отметил громадных размеров усохший кедр, и теперь решил сам посчитать годичные кольца, которые говорят о возрасте.

Тракторист Афонин, крепкий мужчина лет сорока пяти, в зимних сапогах, фуфайке и цигейковой чёрной шапке, вёз с собой две молочные фляги с кипятком отогреть двигатель трелёвщика, который зимует в тайге под открытым небом. Владимир Стрельников освоил бензопилу и зимой работает вальщиком. Рядом с ним его Светка с топором, замотанным в тряпку. За бригадира лесник Первушкин – лесосека на его обходе.

Извивается дорога по заснеженной тайге, впереди снуёт трактор; автобус то и дело его поджидает.

За разговорами незаметно доехали до лесосеки, отведенной в долине реки Тадуши на пологом склоне Ким-горы.

На засыпанной снегом площадке стояла будка на колёсах – обсохнуть, пообедать, отдохнуть. Из-под снега выглядывал штабель круглого леса, готовый к отправке на пилораму, в разных местах кучи швырка – коротко напиленных берёзовых и дубовых дров.

Сергей вышел из автобуса, полной грудью вдохнул чистый воздух, присмотрелся к кедрам: их лохматые кроны тянулись к солнцу, наверху торчком росли зелёные грозди мелких шишечек, завязавшихся прошлым летом, и не упавшие коричневатые крупные.

На краю поляны стоял усохший кедр. «Вот теперь я узнаю, сколько лет этому гиганту», – подумал Сергей и приказал Владимиру свалить дерево.

– Дровяное оно, труха внутри!.. Что зря время тратить? Пусть для диких пчёл останется! – заспорил Владимир, прикидывая тем не менее, как к нему подступиться. – У пилы шина короткая! У самой земли ствол полтора метра! Повозишься с ним. А проку? На дрова? Смолистое! Печь сажей забьётся моментом! Комель на растопку сгодится, а остальное… труха! – Владимир выплёскивал эмоции наружу.

– Ты видишь дупло? Покажи! Сучья у кедра высоко над землёй, значит, деловая древесина. Могу поспорить. А если тут вдруг пройдёт низовой пожар – кедр факелом вспыхнет, и не потушишь, пока само не сгорит дотла.

– Давай на спор! – запетушился Владимир. – Что ставишь?

– Наряд на работу.

– А если дрова?

– Тоже наряд. Это же санитарные рубки. Дерево с клеймом свалить ты обязан.

Первушкин взял лопату из фанеры и пошёл отгребать снег вокруг сушины, вырубил кустарник, чтобы безопасно отойти назад перед тем, как рухнет дерево.

– Меня ещё интересует, какой возраст этого кедра, – миролюбиво продолжил Сергей.

– Толстое дерево. Может, лет пятьсот, – прикинул взглядом высоту Владимир. – Кто знает? Может, и тыщу!

– По книгам лесоустройства кедрам тут по триста пятьдесят лет. А тысячу лет живёт тис дальневосточный.

Лесники приблизились к дереву. Владимир завёл бензопилу, чтобы она согрелась; сизый дым пополз меж деревьев, наполняя зимний влажный воздух запахом несгоревшего бензина и масла.

– Тут лубодёрина, гляньте, а чуть выше метка с китайским иероглифом, – позвал Первушкин.

На стволе с потёками смолы трещиноватая кора местами опала, но сохранились зарубки от топора там, где сняли квадрат коры, чтобы сделать короб под найденный женьшень и укутать его в мох. Над лубодёриной виднелась выцветшая от времени затёска, размером в две ладони, на ней виднелся вырезанный ножом непонятный знак, похожий на иероглиф.

– Интересно, что означает этот знак? – Сергей водил пальцем по углублениям рисунка. – Он какой-то сложный. Внутри иероглиф, а вокруг него, похоже, знак, и он, пожалуй, указывает, в каком направлении плантация.

– В этих местах находили корень весом больше ста граммов, – Первушкин вспомнил случай, взволновавший многих таёжников, и пояснил, – я тоже искал неделю, но напрасно, пусто вокруг. Знаку этому больше ста лет. Иероглиф может означать имя хозяина плантации, а значком он зашифровал место, куда перенёс плантацию, когда русские стали заселять долину.

Бензопила согрелась, Владимир сделал подпил на всю длину шины с южной стороны, где крона была мощнее, другим запилом вырезал клин, затем зашёл с северной стороны и начал срезать дерево; пила с рёвом вгрызалась в древесину, выплёвывая опилки. Послышался треск рвущейся сердцевины, он всё усиливался. Дерево, как пулей подкошенный солдат, вздрогнуло, стало плавно наклоняться к земле, с каждой секундой набирая скорость.

– Бойся! – крикнул Сергей.

Лесники стали пятиться от дерева, не отводя глаз от неописуемой картины. Шум нарастал. Сухими ветвями кедр грохнулся на землю, она вздрогнула от многотонного удара, куски сухих сучков разлетелись по сторонам, никого не задев…

– Вот это махина! – прошептал Владимир, довольный своей работой.

– Дерево усохло, а древесина деловая, без признаков гнили, так что ты проспорил! – улыбнулся Сергей.

– В пилораму комель не войдёт! – Владимир, разгребая снег валенками, пошёл отпиливать сучья, следом за ним потянулась Светка отбрасывать дрова в кучу.

Сергей присел у пня и карандашом принялся считать годичные кольца, их оказалось триста шестьдесят пять.

У вагончика, тарахтя, грелся трелёвочный трактор в ожидании напиленных сортиментов.

– Подгоняй, – махнул Первушкин, набросив чокера на брёвна.

Одно за другим падало с последним вздохом спиленное дерево, подрастал штабель деловой древесины, добавлялись кучи дров.

В полдень на нижний склад прибыла грузовая машина, из неё вышла женщина лет пятидесяти, властным взмахом захлопнула за собой дверцу машины, направилась к Сергею.

– Мне дров для бани, дуба или берёзу. Вот квитанция из лесхоза. Поможете загрузить?

– Это не входит в наши обязанности. Люди план делают.

Владимир узнал в женщине директора центрального универмага, подошёл, приветливо поздоровался.

– Услуга за услугу! Поможем.

– Я вас в обиде не оставлю, вы же знаете, – ответила ему в тон директриса.

Женщина махнула водителю, и тот понёс к вагончику картонную коробку, от которой пахнуло копчёной красной рыбой и колбасой.

– А вы возьмите к себе продавцом мою жену, будете всегда с дровами, я позабочусь. Вон, посмотрите, – Владимир рукой махнул в сторону Светланы, – она топором в лесу орудует. Разве это женское дело?

– Сколько ей лет?

– Молодая пока ещё.

Подошла Светлана, кивнула головой, тихо поздоровалась.

– Здрасьте…

– Возьму учеником, трёхмесячные курсы пройдёшь – будешь продавцом, а техникум закончишь, будешь завмагом, в продснабе должность найдётся.

Под конец дня прибыли кран и два лесовоза ЗИЛ–130. Первушкин цеплял стропами брёвна, помогал грузить машины.

Тракторист слил воду с трелёвочника; собрав пустые фляги, инструмент и сумки, лесники и рабочие потянулись к автобусу.

День догорал с укатившимся за сопки солнцем, наползали первые сумерки. Дорога вела вдоль склона по заснеженному распадку к посёлку, уставшие работники расслабились на сиденьях тёплого автобуса, разглядывая сквозь стекло зимний пейзаж.

– Амба! – оторопело прошептал майор Титов, повидавший на войне всякое.

Что-то огромное мелькнуло вдали на дороге.

– Посмотрите, у обочины справа, – притормозил он, включил первую передачу и продолжил потихоньку приближаться к зверю.

Сергей разглядел вдали тёмный силуэт более чем двухметровой полосатой кошки с загнутым кверху хвостом. Она неспешно шагала по дороге впереди автобуса. Расстояние до тигра сокращалось. Тигр перебирал лапами, словно гордый дворянин прогуливался с дамой по бульвару, с достоинством держа голову и не обращая внимания на посторонние звуки.

Узкая лесная дорога позволяла ехать машинам только в одном направлении, тигр шагал по правой стороне, и его, не задев автобусом, невозможно было объехать.

Своим спокойствием тигр выказывал, что не хочет уступать машине. Титов остановил автобус. Лесники сгрудились у лобового стекла, разглядывая красавца-тигра с расстояния пяти-шести метров. Титов включил фары отогнать светом зверя, посигналил.

Тигр глянул на людей, идти в заваленный снегом лес ему явно не хотелось, он стоял, не шевелясь, зрачки его сверкали зелёными искрами в свете фар, кончик хвоста нервно вздрагивал.

Перепрыгнув бугор из снега, сделанный бульдозером при расчистке дороги, тигр остановился за обочиной. Это был очень крупный самец, высотой в холке полтора метра.

Титов приоткрыл дверцу машины и прокричал поставленным офицерским баском, выражая и восторг, и приветствие, и благодарность за то, что тигр позволил хоть один раз его увидеть:

– Амба! Амба!..

Постояв чуть больше минуты, тигр отвернулся и очень неохотно пошёл в кусты, запорошенные снегом.

Автобус тронулся, обогнав тигра. Лесники стали наблюдать за ним в задние окна. Метров через пятьдесят тигр снова вышел на дорогу.

В тайгу наплывали густые сумерки.

* * *

Весна. Погостив день-другой, она уходит, липким снегом порошит потемневшую от влаги тайгу, долину, стиснутую хребтами гор, посёлок с дымящими трубами. Ждёшь. И вот с первыми лучами солнца стряхнули обмякший снег провода и берёзы. Зазвенели капелью крыши домов, заблестели сопки. Всё мягче, гортанней кричат вороны, тенькают в кронах старых дубов синицы, звонче стучит за речкой дятел. Отзимовали.

Фёдор Басаргин, голубоглазый молодой мужчина плотного телосложения, вышел на крыльцо, на минуту задержался, привычно окинул взором окрестные сопки. По небу ползли серые тучи, сквозь их рваные края изредка проглядывало солнце, и оттого тени казались всё ещё по-зимнему холодными. Фёдор застегнул пуговицы меховой куртки, сунул руки в карманы и, погромыхивая по ступенькам сапогами, спустился с крыльца.

Всю неделю, пока он был в командировке, и даже вчера, обнимая обрадованную Татьяну, подкидывая к потолку первенца Витьку, он думал об одном: «Пора пчёлам на волю. Тёплые дни для первого облёта были, а тут как назло: и не выставить пчёл нельзя, опять в рейс уходить, и выставить из омшаника улья – только потревожить пчёл. В пасмурный день они не облетятся, и пропадёт тогда пасека».

Под навесом снял Фёдор с гвоздя резиновый шланг, дёрнул пристывшую дверь омшаника. Крякнув испуганно, она послушно отворилась. Знакомый, настоявшийся за зиму запах рамок с сушью, мёда и пчёл, зимовавших тут, обдал лицо. Словно доктор, по-хозяйски приложив к уху один конец шланга, второй сунул в верхний леток ближайшего улья, в нём пересохшей листвой шелестели крыльями пчёлы. Прослушав остальные семьи, остался доволен. В прошлом году пришлось вынести из омшаника не один улей с погибшими пчёлами. Нынче, видать, только в одном не хватило меда, в нём тревожно шумели. «Выставить надо, а там и подкормить семейку можно, – шептал, – в обиду не дам и силу набрать помогу».

Оставляя глубокие оттиски подошв новых кирзовых сапог на песчаном полу, осторожно, чтобы не потревожить лишний раз пчёл, вышел из омшаника, плотно прикрыл дверь. За небольшим окошечком на двери изнутри виднелся градусник: красная нитка спирта дотянулась до плюсовых отметок, к пятерке. Присев под навесом на крышку улья, пахнущего кедровой древесиной, Фёдор повесил на шею шланг, поглядел на аккуратный штабель сработанных им самим за зиму новых ульев, уткнувшихся в крышу навеса, потянулся за «Беломором», спичками, закурил. «Ничего… мы своё не упустим. Будет цвести липа, и медку возьмём, и отводков добавим».

Пчеловодил Фёдор недавно, два года собирал пасеку, улей к улью, рамку к рамке. По весне добавлял рамок: сей, матка, личинки, плоди пчелиное племя! Столько над ульями простоял, согнувшись, что от одной мысли по широкой спине ломота расходится, а всё одно ещё семейку отвести хочется. Новый улей, крашенный в зелёный, привычный с детства цвет тайги, заселённый новым отводком пчёл, ставил рядышком с другими. Приятельски похлопывал шершавой ладонью по крышке, пересчитывал, чуть шевеля губами, радуясь прибавке.

Сизый дым от папиросы, растворяясь, тянулся вверх сучёной шерстяной куделью. «Распогодится – кого позвать на подмогу? Татьяну?.. Не женское это дело – горбатиться за носилками, пусть за сыном смотрит». Он щелчком послал притухшую папиросу в куст смородины, под которым пряталась последняя льдинка. Повесил шланг на гвоздь в прихожей омшаника до следующей зимы, пошёл по тротуару. Вдоль дорожки тянулся цветник с остатками прошлогодних астр, посаженных женой.

После армии Фёдор сам забетонировал дорожку, обил старый, оставшийся от деда домик и летнюю кухню вагонкой, покрасил в зелёную ёлочку, привел двор в порядок.

Из времянки вышла Таня с горкой белья в тазике. Это была кареглазая стройная смуглянка в длинном цветном халате и старой, наспех накинутой шофёрской кожанке. Хозяйственный и сдержанный её Феденька нравился не только ей. Она замечала, как посматривают на него девчата, и втайне гордилась этим. Улыбнулась. В её глазах забегали игривые искорки. Проходя мимо, шаловливо толкнула мужа в бок. Он обернулся, расставил руки, обхватил её за плечи, сжал в объятьях и, повернув к себе, поцеловал в податливые губы. Таз выпал из её рук и с сухим железным стуком ударился о тротуар.

– Тише ты, медведь, таз вон с бельем опрокинул, – делая вид, что сердится, сказала Татьяна.

– Допрыгаешься, коза, – громыхнул Фёдор соскучившейся жене, отвечая на ласку.

– Федька, сломаешь! – выдохнула шёпотом она и, прильнув к нему, заморгала длинными ресницами, приятно щекоча Фёдора.

– Не боись, пригодишься нам с сыном, – хохотнул он, скрывая прихлынувшую нежность.

– Давай помогу, выставим пчёл сами, – предложила она, поднимая с земли таз и поправляя в нём белье.

– Не дело. Мужиков на свете пока хватает. Ты сготовь что-нибудь. Гости будут. Огурчиков из погреба достань, то да сё… понимаешь? – и направился к калитке. – Вернусь вскоре.

Окраина у лесхоза разрослась просторными домами из бруса и шлаколитья, с крашеными фасадами и аккуратным штакетником. Закрывая калитку, Фёдор не раз отмечал, что дом стар, рублен дедом-старовером из ближнего к селу кедрача, он жался к новым соседским, большим и просторным, смотрел на мир чистыми стёклами окон на выцветших стенах, омытых ливнями, пропитанных морскими туманами. На Фёдора наплывала тоска. Хоть и привёл в порядок опустевший было дедов дом, а надо бы не хуже, чем у людей, просторный, из бруса, под вагонкой поставить. Гараж добротный залить, а в него вместо старого отцовского «Запорожца» новенькую «Ниву» загнать. Набухал Фёдор от мыслей и желаний, как фасолина перед тем, как пустить корень. «Ничего, – думал, – обживусь. Главное – зацепиться, а там и в рост пойдём».

На обочине дороги, у своего палисадника, сосед Ломакин, налегая на гнутые рога потёртой бензомоторной пилы, резал брёвна на дрова.

– Бог в помощь! – поприветствовал Фёдор и кисло улыбнулся, как откусил от незрелого яблока.

Пётр Иванович поднял голову со сбившейся набок шапкой, из-под которой выглядывали слипшиеся от испарины седые стриженые волосы, брезентовой рукавицей вытер лоб, ответил по-детски ясной улыбкой.

– Бог-то Бог… да будь сам не плох, – хозяин у ворот заглушил тарахтевшую бензопилу, поставил её на кедровое бревно, из сердцевины которого высыпалась ржавая труха. Деревенская тишина заполнила улочку.

– Ты своих-то не выставил пчёл ещё? Загубишь, Фёдор! Мои давеча в тихий день хорошо облетались.

«Обошёл, на хромой козе обошёл, старый чёрт», – проглотил Фёдор комок, подступивший к горлу, разглядывая крупное лицо соседа в щетине, взятое в мелкую ячею сети, какую набрасывает на человека возраст.

– Ну, и слава Богу! – ответил он в тон старику, отмечая, насколько тот сдал за последнюю зиму.

– Папка!.. Сколько тебя звать! Завтрак стынет! – звонко донеслось из приоткрытой двери просторного дома.

На резном крыльце веранды показалась Лена. Её волосы, перехваченные двумя яркими заколками, спадали волнами на плечи, пушились от ветра. Выскочив в лёгком платье, облегавшем фигурку, она ёжилась от холода, обнимая плечи голыми руками, ногти впивались в белую после зимы кожу, казалось, она вот-вот задрожит, как осинка от ветра. У калитки увидела соседа, скрытого сперва раскидистым кустом сирени, перед уходом в армию посаженным им, Федей, на память, и осеклась на полуслове. Перехватив ясный взгляд её голубых глаз, Фёдор почувствовал себя неловко, они оба избегали случая оказаться рядом. Он заторопился. «Николай не подведёт, – в сердцах шептал сам себе, не отдавая отчёта, на что и кого злится, – Басаргин свой в доску. Среди ночи позовёшь – пойдёт, ломаться не станет».

– Схожу за подмогой, сегодня выставлю! – кивнул соседу и направился по гравийной улице к дому родственника.

Не дойдя до дома своего дядьки Николая Тихоновича, Фёдор поостыл. У ограды одинокой соседки Севастьяновны он остановился. На корточках во дворе у поленницы сидел парень в чёрной шинели с золотистыми пуговицами и ярко-зелёными петлицами с двумя звёздочками, сосредоточенно смотрел на снег. Фёдор узнал в нём Сергея Агильдина, помощника лесничего.

– Привет, сосед!..

– Напугал, чёрт! Здравствуй! – от неожиданности Сергей вздрогнул, поправил чёрную цигейковую шапку с гербом и золотистой кокардой из двух скрещённых дубовых листочков.

– Дай, думаю, попроведаю соседа, – соврал Фёдор.

– Заходи, гостем будешь, – разбившейся сосулькой бухнул командный говор с приятельскими нотками. На его возмужавшем лице вспыхнула и тут же погасла застенчивая улыбка, аккуратно стриженные над верхней губой усы из мягкой щетинки расправились.

«Старается старше своих лет выглядеть на своей-то должности, – отметил про себя Фёдор, – а суровость-то напускная».

– Чем так занят? Не пойму… Чего тут скорчился?

– Смотри.

За дровником, в тени, белела наледь. Ослабевшие после зимовки пчёлы, вылетевшие на яркое солнце, сделав круг над приусадебными участками, падали на ослепительно блестевшую наледь, как на белую поляну цветущего жасмина, стыли и больше не поднимались. Сергей собрал на ладони недавно замёрзших пчёл, подышал на них, чтобы отогреть своим теплом.

– Эти не полетят, – Фёдор махнул в сторону чёрных точек в проталинках льда, – вчерашние.

Примостился на чурке, достал папиросы.

– Выручай, земляк, тут моих живых пчёл спасать надо.

– За чем дело встало? Пойдём! – весело оживился Сергей, отказываясь от предложенной папиросы.

– Ты бы себе пчёлок завёл. Пора. Дело это таёжное, красное. Лесникам сам бог велел. Надумаешь, так и на развод дам.

Фёдор, помяв папиросу, сунул её в угол рта и, закусив кончик бумажного мундштука, чиркнул спичкой о коробок. Слабый огонёк добрался до пальцев, а Федор думал: «В тайге помощник да ещё без пяти минут лесничий в компании не помешает. Лесной билет оформить в лесхозе на постановку пасеки в места медоносные, где малины, липы да таволожки не счесть. Пригодится парень, надо его в нашу компанию затянуть».

Сергей осторожно взял за прозрачные крылья пчелу, отогревшуюся на ладони, с едва высунутым жалом, пересадил на чурку. Пчела, обтерев ногой ногу, расправила крылья, поднялась в синь весеннего неба, и ещё какое-то время было видно, как она, сопротивляясь холодному ветру, взяла направление к дому Ломакина.

– Злые они. Жалятся.

– Всех жалят, и ничего. Ещё никто не умер, даже полезно для здоровья.

– На здоровье не жалуюсь, а помочь, если надо, отчего ж не помочь?

Сергей набрал добрую охапку дубовых дров и, слегка согнувшись под тяжестью, отнёс в избу.

В саду у Фёдора среди полудиких груш и яблонь группками по четыре торчали колышки. Фёдор вбил колья в землю в первый же год, как только занялся пчёлами, расставляя на них улья до первой кочёвки в тайгу.

Из омшаника Фёдор с Сергеем выносили один улей за другим в сад. Увлечённые работой парни не заметили, как опустел омшаник. Фёдор открыл выход пчёлам. Потревоженные они появлялись снаружи, но тут же от холода заползали обратно. Другие, сделав небольшой круг, возвращались в улей, иные упали на сено, предусмотрительно разбросанное Фёдором. Земля ещё не согрелась от зимней стужи, но Фёдор не боялся, что его пчёлы обидно погибнут, не долетев до летка. Сергей про себя отметил хозяйскую струнку и по-хорошему позавидовал тому, что у него есть и свой дом, и семья, и пасека.

Вышла Таня, поздоровалась, пригласила отобедать.

– Распогодится, – поглядывая на облака, задумчиво произнёс Фёдор. – Пойдём, закусим.

В небольшой летней кухне ждал стол, заставленный закусками, – с красной икрой, горбушей, нарезанной кусочками, своего сёмужного посола, подогретой тушёнкой из изюбрятины, ломтиками свиного сала; остывая, шкварчала яичница, дымился ароматный борщ, в центре стояла початая коньячная бутылка с пятью звёздочками, две стопки тонкого стекла. Таня, сославшись на дела, упорхнула в дом. Фёдор налил.

– За пчёл! Чтоб водились!

– За дружбу! – вставил Сергей, разглядывая мужественные черты лица молодого человека с хитроватым взглядом и напускным простодушием.

Стекло глухо звякнуло. Скупо улыбнулись. Выпили. От первача во рту пересохло, перехватило дыхание. Аппетитно захрустели луком. Сергей больше нажимал на рыбу и тушёнку, разглядывал времянку, отмечая во всём порядок: в красном углу висела старинная небольшая иконка, у топившейся печки новая стиральная машина, там же корзина для белья, рядом чистотой сиял кухонный гарнитур. На окне расцветала герань. Тепло и уют напомнили ему родительский дом на Иртыше. «Пора, пора свой угол иметь», – подумал он.

– А пчёл ты заводи, – по-своёму понял молчание Фёдор, – выгодное дело. Ты думаешь, я сразу пасеку купил? Как бы не так! Пришёл из армии, и то надо, и это, – его слова набирали скорость. – Но мне повезло. В тот год урожай на шишку был, а кедровый орех ценится. Мы с отцом в отпуск – и в кедрачи шишковать. Места нам показывать не надо. Успели вовремя, под бурю! Намололи орехов тонн пять! Вот так-то. Выручила шишка! Тогда у друга десяток ульев на развод и купил. Видишь, не жалею. Всё вот этими своими руками, – и он поставил на стол внушительные кулаки. – А вы в лесхозе что всю зиму делали? Валили кедрач? Да я б таких охранников!

Сергей вздрогнул от удара кулаком по столу, покраснел. В словах Фёдора была правда. Всю зиму рабочие лесхоза и лесники вели санитарные рубки, валили старые деревья, часто это были ещё здоровые кедры в возрасте более трёхсот лет. Ещё бы полвека они могли плодоносить и кормить орехами зверей и птиц, но за это время древесина бы потеряла деловые качества, да и такие кедры мешают подрастать молодым, более продуктивным. «Это же целая наука, лесоводство, – размышлял Сергей, – что он понимает в этом? Лесники вреда лесу не причиняют, а как это объяснить Фёдору? Лекцию читать? Лучше смолчать, сдержаться, – принял он для себя решение. – Не технический это совет и не комсомольское собрание».

– Слушай, Федя, государственной лесной охране пятьдесят процентов выделяет бюджет, а остальное надо заработать за счёт работы цеха: пилорама даёт брус, половую доску, вагонку, продаём дрова, собираем калину, бруснику.

– Ты мне зубы не заговаривай, и от старого кедра польза есть, святое это дерево! В дуплах дикие пчёлы водятся. А вы пилите всё подряд, санитарию наводите, и диких пчёл не стало. Другого понять не могут. Пшеницу, допустим, каждый год надо сеять: вспахать, убрать урожай, трактора нужны, комбайны, а кедр – сохрани тот, что есть, посади один раз и сотни лет шишки собирай без особых затрат. А он пшенице не уступит. Климат здесь подходящий, вот и воспользуйся, ан нет, японцам, оказывается, древесина нужна! Понятно, что государству деньги нужны. И населению, заметил, продают не самую плохую древесину как дрова, в печь идут и кедр, и ёлка, и лиственница, и пихта. А люди предпочитают берёзовые да дубовые, чтоб без смолы были, не забивали сажей печные дымоходы. Береста для растопки – это самое подходящее, с одной спички печь растопишь.

– А ты знаешь, что деловая древесина дуба в двадцать раз дороже еловой, Сергей хотел было объяснить Фёдору, что он и сам понимает эту проблему, но поперхнулся, взглянув ему в налитые злобой глаза, и только развёл руками: – Эко-но-мика.

– У меня своя экономика! Есть соболь в лесу – значит, это правильная экономика! И чему только инженеров учат! Видал я вас, грамотеев!

– Учат правильно лес растить, ухаживать за ним. Опыт лесоводов за сотни лет собран. А вот если нет в плане нужной строки, значит, под это мероприятие и денег не выделяют. Идей-то хороших много у каждого. А я считаю, цех ширпотреба надо расширять за счет его прибыли, и всё получится, перспектива тут невиданная. Берёзовый сок собирать, разливать в бутылки – и в город. Плантации женьшеня для фармацевтических фабрик. Кедровое масло получать. Пчеловодство развить. Богатейший край, и причина тому – климат и почва. Хозяин нужен, а кто у нас в лесхозе главный? Директор. В крае – управление, а в стране – Министерство и Госплан.

– Хозяева у нас в стране коммунисты. Вот с них и спрос.

– Хозяин – народ! Живём, как умеем! И всё у нас получается. Не сразу, конечно, но научимся, чтобы все жили красиво.

Вошла Таня, прислушалась к разговору, спросила, не подать ли ещё чего. Фёдор попросил занести пару медовых запечатанных рамок подкормить шелестевшую семью пчёл. Стоит срезать восковые крышечки, под которыми хранится цветочный, вобравший в себя аромат лета мёд, да отдать рамку пчёлам, и они спасены, дотянут до первого цветения лещины, ивы, багульника, и чем больше в улье мёда, тем больше и пчёл молодых нарастёт к главному взятку.

Заглаживая резкость, Фёдор предложил выйти под навес покурить. Облака расползлись, прояснив небо; тайга на окрестных сопках по-весеннему раздетая сияла умытыми дубами и берёзами, тёмными пятнами кедрачей и ельников.

– Главное сделано, – Фёдор с высоты веранды степенно оглядел сад, – пчёл на волю выставили, а теперь нянчить стану, сиропчика каждый день в кормушку вливать по стакану. Пчела, она по инстинктам живёт, почувствует матка взяток и засеет личинками все соты.