Текст книги "Собачьи дни"

Глава 3. Предложение

(7 карта старшего Аркана Таро – Колесница)

Не во всякой игре тузы выигрывают!

Козьма Прутков

Да, не во всякой игре тузы выигрывают, но

зато в большинстве.

Некозьма Прутков

В это утро Фёдор Иванович Булкин проснулся рано под ржавое дребезжание будильника из диссидентской хрущёвской эпохи и битых полчаса пытался затупившимся лезвием сбрить недельную щетину на опухшем, от неимоверного количества, выпитого накануне пива, лице. Маленькие, заплывшие поросячьи глазки уставились в мутный осколок зеркала, красовавшегося на облупившейся стене ванной комнаты.

Затем Фёдор Иванович привычным плевком «умыл» осколок зеркала и протёр его рукавом футболки месячной несвежести с нескромной надписью: «Чугун – чемпион!».

– Могло быть и хуже, – не очень оптимистично пробормотал себе под пунцовый нос Булкин, а затем прибавил свою обычную фразу. – Какие проблемы.

А проблемы были и особого оптимизма в положительном их исходе они не вызывали. Дело в том, что Булкина к себе на аудиенцию пригласил сам Армиллий Штерн. Возвратившись уже глубокой ночью домой, Фёдор Иванович обнаружил короткую записку, согласно содержанию которой он должен был явиться в офис Штерна к 8 часам утра для личной беседы.

Ковыряясь в прыщавом носу, Булкин пытался припомнить, какие за ним водились грехи. Грехов не было. Были только грешки, которые не могли заслуживать внимания такого человека как Армиллий Штерн. Да и что могло значить для хозяина города вчерашнее распитие пива в парке, потасовка с пьяным в стельку соседом на позапрошлой неделе и паника третьего дня из-за дыма, причиной которого стали сосиски, принесённые в жертву на газовой плите засаленной кухни.

Это слегка приободрило Булкина, хотя похмельный синдром быстро заглушил росток оптимизма. Нестерпимо хотелось выпить, но слово нельзя калёным железом горело на сером веществе, помещавшемся в неизбалованном извилинами головном мозгу Фёдора Ивановича. Как назло, рассол, – напиток завтрашнего дня, – был осушен ещё вчера.

Перепробовавший десятки профессий, среди которых были и руководящие, Булкин стал профессиональным участником попоек, доставая всех декламацией песен из репертуара Владимира Высоцкого. При этом глаза его начинали слезиться, а сам он становился красным как рак, закипая то ли от натуги, то ли от удовольствия.

На что он жил, оставалось загадкой даже для него самого. И Булкин, не слишком утруждавший себя размышлениями на какой бы то ни было счёт, жил себе, получая максимум удовольствия на то количество денежных знаков, которые ему удавалось заработать от случая к случаю.

Натягивая дурно пахнущие носки, Фёдор Иванович невнятно продумывал свою линию поведения во время разговора с господином Штерном. Пытаясь заглушить стойкий запах, Булкин побрызгал короткие мужские чулки дешёвым одеколоном, получив при этом поистине незабываемый для неискушенного обоняния аромат.

Натянув на немного косолапые ноги единственные, а потому парадно-выходные, брюки, пятна и потёртости на которых были ещё не слишком заметны, Булкин наклонился. Это была героическая попытка завязать шнурки на неприлично поношенных, но достаточно, по мнению Фёдора Ивановича, начищенных туфлях. И тут случилось нечто невообразимое. Брюки разошлись по шву, от ширинки до пояса, и сквозь них проступило облако семейных трусов грязно-жёлтого цвета.

Отчаяние охватило бедного Булкина. Немногочисленные извилины лихорадочно заработали: «Ниток – нет, иглы – нет, времени – тоже».

Фёдор Иванович бороздил помутившимся взглядом холостяцкий беспорядок комнаты. И вдруг поросячье-рыбьи глазки остановились на медвежонке – мягкой игрушке, валявшейся в углу комнаты. О, чудо! Правая лапа игрушки из булкинского детства была кое-как прикреплена к туловищу поржавевшей от времени спасительной булавкой. Всё остальное было делом техники.

Набив карманы лоснящимися от жира и пахнущими ржавой рыбой мелкими купюрами, Фёдор Иванович направился к лифту. Лифт назло не работал, а время визита неуклонно приближалось. Не без труда, вспоминая весь не литературный, но собственно русский, язык, Булкин начал своё нисхождение, передвигаясь походкой гейши и обливаясь потом.

Фёдор Иванович буквально вывалился из подъезда. Лысина размером с Тихий океан на глобусе черепа почти правильной формы, обрамлённого висками Северного Ледовитого и Антарктиды, блестела от пота. Хотя причёска Колобка Булкину пошла бы больше, он с непонятным трепетом относился к жидкой поросли на висках.

Почти новая и почти чистая рубашка прилипла к его могучему животу и такой же спине. Задыхаясь от неимоверной физической нагрузки, Фёдор Иванович направился к остановке. Благо, что она находилась рядом. Но времени добраться в урочный час на общественном транспорте уже не было. Трясущейся рукой Булкин пересчитал деньги и облегчённо вздохнул, когда удостоверился, что их хватит, чтобы воспользоваться такси.

Фёдор Иванович выкатился на дорогу и жестом руки, подкрепляемым неподражаемо-жалкой мимикой, остановил потрёпанного вида такси с изображением на капоте профиля Сталина с крылатой фразой из репертуара Иосифа Виссарионовича под ним: «Техника решает всё».

– Офис Штерна! – открыв дверцу и втискивая своё дородное тело в автомобиль, выдохнул Булкин, моментально заставив стёкла запотеть.

Таксист с характерными носом и кепкой пренебрежительно, как вошь на лысину, посмотрел на пассажира и поморщил орган… обоняния.

– Господина Штерна, – уже робко повторил Булкин, понимая, что вызвало такую реакцию у водителя такси.

Из смотрового стекла на обладателя блестящей лысины уставилось перекошено-одутловато-пунцовое, заливающееся обильным потом, лицо сорокадвухлетнего мужчины, немногочисленные жиденькие волосики которого торчали в разные стороны света.

– Угу, дарагой, – неприветливо принял заказ таксист с типично-кавказским акцентом.

Некоторое время он проработал водителем одного из московских авторитетов, но вскоре вынужден был бежать из столицы, бросив всё. Причиной стала проклятая любовь. Теперь трудно было поверить в то, что потрёпанного вида кавказец когда-то соблазнил и обрюхатил дочь хозяина, но остался жив лишь потому, что вся его родня собрала такую сумму отступных, что сама мысль о мести по меньшей мере была неприличной. Но взамен родовое дерево безжалостно отшвырнуло яблоко раздора, и оно по воле Его Величества Случая оказалось в Каинске…

Дорога заняла минут десять, и всё это время Фёдор Иванович сидел словно вкопанный, опасаясь того, что булавка расстегнётся и ему придётся устранять проблему возле офиса Штерна.

Другие мысли упрямо не лезли в его голову. Ах, простите, вторая мысль была опохмелиться. Вот только за какие шиши?!

Что касается водителя, то у него, действительно, была единственная мысль, и она сводилась к тому, чтобы поскорее высадить дурно-пахнущего пассажира. Видимо, не столько перегар, сколько носки источали свой неповторимо-неистребимый аромат, уверенно пересиливающий парфюмерную дешёвку.

Машина подъехала к красивому, отдельно стоящему в глубине роскошного сада, зданию с красной еврочерепицей. Трясущейся рукой Булкин достал из кармана жирные, пахнущие воблой, мелкие купюры и рассчитался с таксистом. Водитель брезгливо, двумя пальцами взял деньги.

– Давай, до свиданыя, – презрительно, уже без «дарагой», швырнул в Булкина таксист, мысленно посылая клиента к лукавому.

– Спасибо, – благодарно пролепетал Фёдор Иванович, не замечая пренебрежительного тона таксиста, намереваясь вовремя попасть туда, куда послали.

– Это тэбэ, брат, спасыба. К тваым дэнгам нэ хватаэт толка пыва, – продемонстрировал образчик кавказского юмора таксист и резко рванул с места, исчезнув за поворотом, словно его корова языком слизала.

Неестественно покачиваясь из стороны в сторону, Булкин мелкорубленными шажками поплёлся к сторожке охранника.

В этот момент к нему подошёл Фрол с открытой тетрадкой.

– Всё что делает прохвост всё это коту под хвост, – прозвучал не слишком оптимистичный прогноз встречи.

– Какие проблемы, – не нашёлся что ответить по существу поникший Булкин и продолжил свой путь.

– Вы к кому? – не слишком приветливо задал вопрос молодой человек в чёрной униформе, отложив в сторону новеллу Франца Кафки «Превращение», почему-то подумав, что именно так должен был выглядеть Грегор, пока не стал насекомым.

Охранника звали Ваня. Он был родом из близлежащей деревни Глоткино. В тон её названию по будням в деревне все мужики пили и пели в одну глотку, а по праздникам в две. В это же время в пяти километрах от Глоткино лошадиными дозами уничтожали лечебный самогон, настоянный на степном, лекарственном разнотравье, жители деревни Мошонкино. Дальше, по традиции, на опушке Берендеевской дубравы стенка глоткинцев наваливалась на стенку мошонкинцев. Мужики, сойдясь в рукопашную, били друг друга и по глоткам, чай не карузы, и по мошонкам, всё ж таки не Фаберже, но, в основном, по чём попало.

Затем, от того, кому удавалось вернуться домой на ногах, следовала взбучка жене, трёпка детям и богатырский храп под всхлипы и стоны домочадцев. Идиллия! Ваня сбежал от этого вечного праздника в город и случайно, по крайней мере так он считал, познакомился с парнем, который устроил его на работу, помог снять квартиру, а теперь хочет, чтобы они жили вместе…

– К господину Штерну, – робко пробубнил Булкин и затем еле слышно добавил: – Мне назначена аудиенция на 8 часов утра.

Несмотря на то, что слово «аудиенция» явно не вязалось с не слишком… нет, не так… со слишком не респектабельным видом посетителя, охранник, узнав его фамилию, имя и отчество, набрал номер телефона секретаря.

Шурочка – личный секретарь Армиллия Штерна как обычно не выспалась и как обычно была не в духе. Звонок охранника застал её за утренним туалетом и вызвал естественное раздражение немолодой, но симпатичной женщины, озлобленной на всё и на вся. Она злилась на красавца мужа, в некотором смысле приятеля Штерна, менявшего любовниц как «перчатки». При этом «перчатки» открыто бросали ей вызов, не скрывая своего романа с её ветреным супругом, который плевать хотел на сцены ревности жены. Уходить от него она боялась, так как ничего в жизни не умела делать, кроме как «трещать» по телефону, наводить макияж и орать на своих двоих, симпатичных, но до крайности эгоистичных, детей, что вполне естественно в семье, в которой родители заняты исключительно собой.

Воспитанием детей пыталась заниматься дальняя, хромая и горбатая, родственница Шурочки из Мошонкино, напоминавшая Бабу Ягу в молодости, но безуспешно. Внешность женщины устраивала ревнивого секретаря Штерна, но, до почёсывания темени и затылка, раздражала мужа. Несмотря на солидное вознаграждение, няня ничего не могла противопоставить тотальным запретам и истерии со стороны матери, но в большей степени вседозволенности с бесчисленными подарками со стороны отца.

Ничего удивительного, что детки становились моральными уродами. Не так чтобы очень быстро, но зато уверенно. Старые, наивные сказки «Бабы Яги» о Бабе Яге и иже с ней не слишком сдерживали процесс нравственной деградации подрастающего поколения. Пройдёт немного времени и ничего неимоверного не будет в том, что такие детки бросят вызов обществу, научившись презирать его ячейку – семью. Тем самым юные монстры станут лёгкой добычей «вампирёныша», который по указанию Армиллия Борисовича возглавил многочисленных неформалов в пределах границ неуклонно растущей империи Штерна.

Секретарша злилась на популяцию окружающих её мужчин, потому что они начинали избегать даже мимолётного общения с ней, столкнувшись с тяжеловесным, грузилоподобным характером.

Шурочка более чем искренне ненавидела всех красоток, ибо, как ей казалось, все они без зазрения совести демонстрировали перед увядающей женщиной своё внешнее превосходство в физиономическом и ФИГУРАльном смыслах.

Но это был далеко не полный перечень шурочкиных раздражителей. Сегодня появился новый, в виде десятка шаровидных поздних угрей, жирно замаскированных тональным кремом…

Фёдору Ивановичу было не слышно с кем разговаривает охранник и что ему отвечают, но потому как скулы парня заходили ходуном Булкин предположил, что может попасть под горячую руку. Охранник с безопознавательной внешностью с силой положил телефонную трубку, прошептав традиционное матерное выражение. Скукожившись, Фёдор Иванович приготовился выслушать нелестные замечания в свой адрес в стиле своих многочисленных собутыльников. Только в этом случае он не мог ответить грубостью на грубость. Ведь сторож Штерна – это почти секьюрити, а секьюрити Штерна – это очень и очень…

Однако, охранник, сдерживая эмоции, надломленным голосом прохрипел: «Вас ждут». Затем жестом предложил пройти через проходную, а сам углубился в собственные мысли. Нет, он думал не о разговоре с Шурочкой. К её перепадам настроения он привык… Почти привык. Итак, его размышления касались иного предмета.

Ваня и представить себе не мог, что у него могут быть с кем-то однополые отношения. Но как быть с чувством благодарности? Ведь его приятель так много сделал для него, Вани, который пропал бы в этом страшном городе! Да и не убудет с него, если что… Гришка вон с козой баловал и ничего… Отец его только и сделал, что выдрал как сидорову козу. А так ничего, зализал Гришка раны, школу окончил, отслужил в армии, теперь в деревне работает трактористом, женат, недавно родилась дочка. Про козу в деревне уже никто и не вспоминает… Разве что по праздникам. А тут не коза, а… Логично было бы закончить фразу словом «козёл», но Ваня, из чувства благодарности, искал не повод отказаться от ухаживаний, а возможность настроиться на предстоящую встречу. К тому же посевы настойчиво-аккуратных обхаживаний яркого представителя нетрадиционной ориентации давали свои всходы, хотя где-то на уровне затуманенного подсознания молодой человек понимал, что это ещё не повод… Он чувствовал, что ему кто-то неутомимо внушает мысль уступить натиску благодетеля. Но кто управляет его неокрепшим, но всё-таки сознанием?..

Услышав из уст охранника обнадёживающую фразу, Булкин слегка приободрился и зашаркал во двор офиса, напоминая гусеницу, у которой отпало несколько ножек, не считая ложноножек.

Там его уже нетерпеливо, в позе недовольной женщины, поджидал молодой человек в малиновых штанах в неимоверную обтяжку. Его припудренное лицо заспанной гейши излучало явно неклассические флюиды интимного характера. Розовый пуловер облегал стройную, но не избалованную тяжёлыми физическими упражнениями фигуру.

– Следуйте за мной, – разочаровано-жеманно проворковало дитя порока, не видя накрашенными карандашом глазами ничего заслуживающего внимания в неказистом и к тому же дурно пахнущем мужлане.

Флюиды мгновенно погасли, но модный парфюм продолжал источать завораживающий аромат. Молодого человека звали Николаем, но сам он предпочитал, чтобы его называли Николь. Для тех же с кем он был близок, Николь становился просто Ники.

Булкин вошёл в довольно просторный малый зал заседаний, в середине которого разместился большой, вытянутый как сосиска и такого же цвета стол, заставленный двумя десятками стульев. Со стен на Фёдора Ивановича глядели улыбчивые жирные женщины и не менее упитанные мужчины. Они разместились на трёх полотнах модного скандинавского художника.

– Ждите, – заявил гламурный провожатый перед тем как закрыть за собой дверь.

Булкин аккуратно разместился на стуле напротив одной из картин, изображавшей колобкообразных мужчину и женщину в ванной. Их пухленькие ручки с растопыренными пальчиками-сардельками тянулись друг к другу, обещая незабываемый интим. На красивых часах в резной деревянной оправе с горельефами упитанных ангелочков мелодично пробило 8 часов.

С последним ударом часов в зал величаво вошёл сам Армиллий Штерн. Фёдор Иванович никогда его не видел, но не сомневался, что это именно он. Просто Булкин не встречал более властного человека с испепеляющим взглядом. Вынужденный визитёр резко подскочил со стула и тут же пожалел об этом.

– Доброе утро, – промямлил он, направляясь семенящей походкой к Армиллию, на ходу вытягивая вперёд дрожащую от похмелья и волнения руку.

Тот брезгливо резким движением предложил Булкину вернуться на своё место и наморщил нос.

– Это Вы так решили или точно знаете? – в ответ на приветствие холодно отчеканил каждое слово Штерн.

– Нет, я не… не решил, не… не знаю, – заикаясь, начал оправдываться Фёдор Иванович, пятясь назад.

Плюхнувшись на стул, посетитель, как нашкодивший пёс, посмотрел на Армиллия. Штерн скривился и сел во главе стола, внимательно рассматривая приглашённого. Булкину показалось, что взгляд хозяина города выдавливает каждый прыщик на его лице. Фёдор Иванович даже передёрнулся от боли. Ироничная улыбка блеснула и тут же погасла на червякообразных губах Штерна.

– Итак, перейдём сразу к делу. Мне Вы представляетесь человеком ответственным, принципиальным и целеустремлённым. У Вас будет всё: деньги, положение… – монотонно, с нескрываемым сарказмом проговорил Армиллий, сделав паузу. Затем продолжил: – … Дорогие спиртные напитки и такие же женщины. Но за эти маленькие удовольствия Вы должны быть бесконечно мне преданы…

Слово «бесконечно» было произнесено с особенным нажимом и разрывом его на «БЕС» и «КОНЕЧНО».

– Я, я готов на всё, – в верноподданническом запале перебил Штерна Булкин. – Какие проблемы!

– Ну, это «всё» Вы можете предложить встретившему Вас молодому человеку, – ухмыльнулся Армиллий, оценив невольный порыв приглашённого. – От Вас всего лишь требуется, как я уже говорил, продолжать быть ответственным, принципиальным и целеустремленным.

Фёдор Иванович, как насреддиновский осёл, закивал головой.

– Хотите коньяку? – неожиданно полюбопытствовал Штерн.

– Не-е-е-т, – перепуганным бараном проблеял, облизнувшись, Булкин, растоптав желанное «да». – С утра не пью.

– Это, конечно, правильно, но сегодня можно сделать исключение, – издевательским тоном произнёс Армиллий, на который, к слову, не обратил никакого внимания страждущий похмелиться Фёдор Иванович.

Он чувствовал себя как морская рыба, помещённая в аквариум с пресной водой, но эти слова хозяина города добавили горсть морской соли в новую среду обитания. Если проще, то эти слова, обещавшие телесное облегчение, превратились в «рижский бальзам» на душу.

Булкин с восторгом и почти обожанием посмотрел на Штерна, который, продолжая наблюдать за Фёдором Ивановичем, небрежно нажал кнопку под столом, а затем набрал номер на шикарном мобильном телефоне алого цвета.

– Не желает писать мне оды?.. Сколько ты ему предложил?.. Замену нашли?.. Как куда?! Идиоту место в «Тихой гавани». Мишкин всё устроит… Пройдёт курс юного психа… – хлестал розгами фраз Армиллий. – Пока не одумается… Выполняйте!..

Этот короткий разговор, особенно при упоминании известной в городе клиники, слегка омрачил эйфорию Булкина, но тут в зал заседаний павой вошла смазливая девушка, неся на подносе французский коньяк в виде Эйфелевой башни, бутылку «Боржоми», коньячный бокал, стакан, надраенный до неестественного блеска, и лимон, порезанный на ломтики пергаментной толщины.

Девушка поставила поднос перед самым носом Булкина, сморщила свой, кнопкой, и плавным шагом направилась к ближайшему окну, открыв его на проветривание.

– Что-то ещё? – певучим голосом поинтересовалась вошедшая.

– Нет… Разве что откройте ещё одно окно, – демонстративно втянув в себя ароматы сада, ответил Штерн, чем вогнал посетителя в пунцовую краску.

Не опохмелившийся скунс воняет сильнее. Пожелание хозяина было незамедлительно выполнено, и девушка с нескрываемым облегчением выпорхнула из зала.

Жестом руки Армиллий предложил Булкину выпить. Тот не заставил себя упрашивать, а дрожащей рукой налил полный бокал коньяка и жадным залпом выпил. Затем поспешно-стеснительно сгрёб все ломтики лимона в кучу и отправил в огнедышащий рот. Удивительно, но при этом кислое выражение лица Фёдора Ивановича сменилось на благодушное. В душе запели птички, в желудке затанцевали польку, в голове появились трезвые мысли: «Зачем я здесь? Что ему от меня нужно?».

– Я пригласил Вас для того, чтобы сделать деловое предложение, – словно проник в его мозг Штерн и c холодной угрозой добавил: – Я уверен, что Вы не откажете мне. Во всяком случае, это будет не в Ваших интересах.

– Я… – начал было Булкин, не узнавая собственного голоса.

Дальше говорил только Штерн, а Фёдор Иванович внимал, изредка, но всё также по-ослиному, кивая головой.

«Неужели удача повернулась ко мне лицом?», – сладко, благодаря благотворному действию коньяка, подумал Булкин, не пропуская ни одного слова мимо ушей с большими мочками. Да, ему порядком надоело видеть Фортуну на расстоянии и со спины, хотя и с этого ракурса она была чрезвычайно отчаянно привлекательна, оставаясь недоступной. Но он мечтал посмотреть ей в глаза, обладать ею…

– Вы согласны? – тоном, не терпящим возражений, подытожил монолог Армиллий, прервав радостные размышления слушателя.

– Да, конечно. Какие проблемы… – начал оптимистично, с запалом Фёдор Иванович.

– Вот и славно, – пресёк его Штерн, поднявшись из-за стола. – Надеюсь, что я в Вас не ошибся, хотя… ошибки я исправляю быстро.

Перепуганный Булкин подорвался следом. Его правый глаз задёргался в темпе вальса.

– Присядьте, Вас проводят, – бросил фразу, как собачью кость, Армиллий и вышел из зала заседаний.

Фёдор Иванович остался стоять по стойке «смирно», даже не сообразив, что ослушался самого Штерна. Стоять пришлось недолго. Через минуту дверь отворилась и в проёме показался гламурный Николай, неизменный участник почти всех гей-парадов. Этому содействовал сам Штерн, который только ему разрешил в любое время использовать любую часть ежегодного отпуска для активного участия в ЛГТБ-сообществе с целью удовлетворения потребности в общении с себе подобными.

– Пройдёмте, – поправляя причёску, жеманно выдавил из себя представитель сексуальных, пока что, меньшинств и направился по коридору, непроизвольно покачивая бёдрами.

Булкин заколесил следом.

«Точно Грегор, только уже наполовину насекомое», – подумал, с недавних пор заполняющий проблемы в образовании, охранник, глядя на семенящую походку Фёдора Ивановича, вышедшего на улицу.

– Фу, – выразил вслух свои эмоции провожатый, запрокинув голову назад.

– Не то слово, – поддержал его охранник, на которого у дитя порока давно имелись, и не безобидные, виды.

– Как тебе «Превращение»? – поинтересовался манерный молодой человек, снабжавший объект вожделения элитарной литературой.

– Книга что надо… – кисловато отозвался охранник, почти не покривив душой.

– Да, но тебя ждёт иное направление превращения. Ты готов? – Николь окунул каждое слово в клубничный сироп.

– Всегда готов! – Ваня нарочито бодро выдал изувеченный годами издёвок отзыв на пионерско-скаутовский девиз: «Будь готов!».

– Сегодня в девять? – гнуло свою линию дитя порока, эротично облизнув губы.

– Да… – с нотками сомнения ответил охранник.

– До встречи, милый, – безапелляционной настойчивостью поколебал колебания Вани любитель гей-парадов.

– Да, Николь, – уже с меньшими оттенками неуверенности проговорил охранник.

– Сегодняшнюю ночь ты не забудешь, – уверено завил патикус, – и я стану для тебя Ники.

– Да, – почти твёрдо произнёс мысленно состоявшийся педикатор, гладя во след плывущим к офису бёдрам, и почему-то начал вспоминать истории Николь о Енукидзе.

Да, да, о том самом Енукидзе. Эти повествования содержали отрывистую информацию о творчестве неординарного художника и человека. Николь волновало… Ха!.. Волновало… Волновало не это. Кошачий блеск в глазах, глубокое дыхание и нежный румянец порочного дитяти были следствием его рассказов о гомосексуальной стороне личности, отбывавшей часть наказания в Каинской колонии, рисуя картины, вырезая скульптуры и делая коллажи.

Произведения безумного фантазёра и мастера сумасбродства в рассказах Николь были бледным фоном того, что происходило в промежутке между картинами и коллажами, естественно, в его, во многом оригинальной, интерпретации. Упоение, с которым Николь рассказывал о гомосексуальных приключениях Енукидзе на свободе и вскользь, на приличном удалении от правды, о его жизни в колонии невольно передавалось Ване. К его чести… Ладно, не так! Ваня сопротивлялся гомосексуальному напору, как мог, но, видимо, мог он не так много… Содом раскрыл свои врата в ожидании очередного соляного столпа.

На самом деле, зоновские рассказы, переданные Енукидзе в Москве одному академику, профессору, народному артисту СССР, лауреату многочисленных премий и преподавателю были не просто лишены поэзии. Они были полны страха и отчаяния. Енукидзе откровенно рассказал, как его «опускали», как его принуждали «опускать». И так на каждой зоне, где побывал Енукидзе. Но он не сошёл с ума, не повесился. Более того, Енукидзе начал рассматривать своё пребывание в тюрьме как некий этап трансформации талантливого художника в гениального.

– Андрей, тебе, чтобы стать великим русским художником, надо два-три года посидеть в тюрьме, – заявил однажды Енукидзе модному столичному коллеге, которого товарищи по цеху называли не иначе, как Нарцисс.

После этого родилась наивная, как и любая другая, легенда, о том, что Енукидзе оговорил себя и других, чтобы, находясь в тюрьме, поднять на немыслимую высоту свой авторитет, свой миф…

Охранник вздрогнул как застигнутая врасплох пичужка и вытянулся по струнке, завидев хозяина города, выходящего из офиса. Словно ощутив испуганный взгляд Вани, Армиллий повернулся лицом к охраннику и зловеще улыбнулся, слегка прищурив колючие глаза.

«Это же он!.., – по воле Штерна подсознание осенило Ваню холодком в груди. – Это он свёл меня с Николаем!».

«Да, это я!.. Твоя жизнь, отныне, принадлежит мне, душа – сатане, а тело… Ха! Ха! Ха! Тело достанется Ники, – охранник почувствовал телепатическое воздействие на его, не слишком испещрённый извилинами, мозг. – Ты меня понял».

Ваня понял, что это был не вопрос, но решил, что подсознательное молчание будет проявлением крайнего неуважения.

«Да, хозяин, – внутренним шёпотом ответил молодой человек, снова переключившись на телепатический сеанс. – Я проклят?».

«Нет, благословлён!» – соизволил мысленно съязвить Армиллий, а вслух издевательски рассмеялся, словно хищная птица вонзила свои когти в душу Вани.

А Булкин? Булкин не слышал, как участник гей-парадов и охранник тоном народовольческих заговорщиков обменялись репликами, не видел вышедшего из здания Штерна… Но зато Фёдор Иванович уже чувствовал себя тузом, забыв, что не во всякой игре тот выигрывает.

Колесница Армиллия мчалась к своей цели, перемалывая судьбы и души.