Текст книги "Сунгай"

Полати

С печи на полати, по брусу домой.

Поговорка

Егорка и его младший брат Витька большую часть своего детства провели на полатях. Так назывался настил из досок на 60–70 сантиметров ниже потолка. Полати устраивали на кухне рядом с русской печью и залазили на них с печи. Так как тёплый воздух всегда поднимается вверх, они были самым тёплым местом в доме после печи. На полатях выросло не одно поколение крестьянских детей. Другим их достоинством было то, что они не занимали места в доме, это было большое спальное место. Кроме этого здесь можно было складировать кое-какие вещи. Это ещё одно изобретение русского народа, яркий пример рационального использования пространства дома нашими предками!

Полати были застелены старыми ватными одеялами, на которых и спали Егорка, его брат, а также облюбовавшие это место кошки. Между печкой и краем полатей был разрыв, чтобы залезавший на печь не бился о полати головой. Это создавало трудности для маленьких детей при залезании на полати с печи. Роста не хватало, а зацепиться руками на полатях было не за что. Приходилось каждый раз просить кого-нибудь из взрослых подсадить или снять с полатей.

Кошки, жившие на полатях, этой проблемы не знали. По столбу, примыкавшему к печи, они вскарабкивались на брус и по нему шествовали на полати. Егорка подсмотрел этот путь и также стал залазить на полати по брусу на коленях. Залазил он головой вперёд, а слазил, пятясь назад, чтобы потом ногами встать на печку. Изначально его страховала мать, стоя под брусом и подняв руки вверх, а потом он осмелел и стал в светлое время дня залазить один. В темноте он так делать боялся.

Однажды ночью он захотел в туалет и позвал мать, чтобы она его подстраховала. Полусонная Пелагея встала под брусом и недовольным голосом скомандовала:

– Ну давай, слазь. Почему перед сном в ведро не сходил?!

Егорка стал пятиться и ногой что-то столкнул с бруса. Мать вскрикнула и заохала. Слезший с полатей Егорка увидел, что мать держится за голову и стонет. Она зажгла керосиновую лампу и увидела, что на полу лежит литой чугунный утюг. Обычно он стоял на плите другой печки в горнице.

– Сынок! Ты же меня чуть не убил! – воскликнула мать.

Справив нужду, Егорка залез на полати, а утром слышал, как взрослые разбирали произошедшее. Мать с отцом утюг на брус не ставили. Подозрение падало на сестру Валю или Ваську Красилова, который учился в десятом классе и жил у них на квартире. Кто-то из них поздно вечером погладил одежду и поставил утюг на брус. Сестра своей вины не признала, похоже это был Васька.

– Слава богу, что утюг лишь скользнул по голове и спине. Если бы носком ударил в темя, всё, конец! – подвела итог разговора мать.

Это происшествие, связанное с полатями, было у Егорки не единственным. Русская печь была справа от входной двери. Вдоль печи стояла деревянная лавка. В углу между печью и стеной на скамейке стояло помойное ведро, а над ведром висел рукомойник. Зимой здесь умывались, а летом рукомойник вешали на улице. Егорка немного подрос и стал пытаться залазить не по брусу, а непосредственно с печки, ложась животом на край полатей и уцепившись за что-нибудь лежащее на полатях. Однажды нога соскользнула с бортовой доски печки, и он упал сначала на скамейку, а далее – на пол. При падении одна нога попала в помойное ведро, которое свалилось на пол и пролилось. Испугавшись гнева матери из-за пролитого на пол ведра, не чувствуя боли, Егорка вскочил, быстро вскарабкался на печку и, сильно оттолкнувшись от неё, запрыгнул на полати. На грохот из горницы вышла мать. Увидев упавшее ведро, она взяла тряпку и стала собирать воду с пола, ругаясь на Егорку:

– Что же ты натворил, поросёнок! Свалился что ли? Ничего не сломал?

– Нет, – ответил Егорка, но одна нога и рука начали побаливать.

С тех пор Егорка понял, чтобы залезть на полати нужно сильно оттолкнуться от бортовой доски ногами…

С кошками на полатях Егорка враждовал. Поначалу он ничего не имел против, играл с ними, но однажды любовь к кошкам закончилась. Он лежал на полатях и долго оглаживал лежащую рядом Мурку, проводя рукой по её спинке туда и обратно. Вдруг Мурка ощетинилась и прыгнула ему в лицо. В памяти отпечаталась оскаленная, усатая кошачья морда с острыми зубами. Егорка машинально отмахнулся рукой и отбил нападавшую кошку, а затем сбросил её с полатей. Рассказав об этом матери, он получил ответ:

– Ты, наверное, её против шерсти гладил, вот она и озлобилась.

Выражение «погладил против шерсти» стало ему понятным. После этого случая, залезши на полати, он первым делом проверял, нет ли там кошки. Увидев, он безжалостно хватал её за шиворот и сбрасывал на пол. При этом удивлялся, как бы он ни бросал кошку, она всегда мягко приземлялась на лапы…

Пространство между брусом и потолком было отгорожено занавеской, поэтому не было видно, что и кто находится на полатях. Этим Егорка пользовался, это был его пункт подслушивания и наблюдения. Летом до захода солнца родители копошились по хозяйству, а зимой взрослые собирались на кухне и вели беседы. В такие вечера Егорка тихо, как мышь, лежал на полатях, иногда притворялся спящим, а сам слушал.

Зимой у Палиных всегда квартировали трактористы, приехавшие в МТС для капитального ремонта своих тракторов.

Чаще всего это был Василий Тузовских и его сменщик из деревни Красилово. Комбайн Юрия был приписан к полям этого колхоза, а они буксировали на тракторе его комбайн во время уборки. Василий к тому же был Егоркин лёля.

Утром трактористы уходили в МТС, а вечером приходили чумазые, снимали свои промасленные телогрейки, ватные брюки, умывались, надевали чистую одежду, и после ужина начинались кухонные беседы. Отец при свете керосиновой лампы всегда что-нибудь делал. Чаще всего он особым образом сидел на положенной на бок табуретке, подстелив телогрейку, и подшивал чьи-нибудь пимы или смолил дратву. Мужики курили, разговаривали между собой, а иногда им удавалось «расколоть» отца на военные воспоминания.

Необходимо сказать, что в 1950–1960 годы рассказы о войне были не в моде. Всё население страны либо воевало, либо работало в тылу на пределе человеческих сил. У всех были самые неприятные и тяжёлые воспоминания об этом времени. Зачем было вспоминать об этом? Хотелось, наоборот, забыть о годах войны. Военные рассказы интересовали только молодых, не воевавших мужиков.

– Юра, ну расскажи, – просили они.

– Что там рассказывать? Свист пуль, разрывы бомб и снарядов, изуродованные тела людей, оторванные руки и ноги, кишки, висящие на кустах. Ужас, холод и голод! Будь она проклята, эта война, – отказывался отец.

Тогда мужики начинали задавать конкретные вопросы:

– А ты в рукопашную ходил?

– Ходил один раз. Страшное дело! В рукопашную много раз не сходишь. Многим и одного раза хватило.

– А вы когда в атаку шли, кричали: «За Родину, за Сталина!»?

– Поначалу кричали, а позже нет. Разве что политруки или командиры крикнут. Немцы к этому привыкли и не боялись. Мы матом ругались, когда в атаку шли. Немцы русского мата очень боялись, – отвечал отец.

Значительно позже Егор понял почему. На самых опасных участках в прорыв первыми часто шли штрафные роты и батальоны, в том числе состоящие из заключённых. Эти не кричали «за Сталина!». Дрались же штрафники яростно и беспощадно. У них не было другого выхода, или в бою убьют, или кровью искупишь свою вину. Пленных они не брали. Об этом и отец говорил, поэтому немцы так боялись мата.

Была порой с Егоркиной точки зрения и совсем не патриотическая информация, например, когда сравнивали советское и немецкое оружие. Образ советского солдата в Великую Отечественную войну – это солдат с ППШ на груди с круглым магазином. Однажды мужики спросили:

– Юр, а у кого оружие было лучше, у нас или у немцев?

– У немцев лучше. Их шмайссер был более надёжный в бою. А у ППШ магазин трудно вставлялся, в бою патрон могло заклинить. Надо стрелять, а он не стреляет. Только как дубину можно использовать. А тяжёлый! И ещё, когда ко мне в кабину кто-нибудь с автоматом на шее в меня направленным садился, я всегда просил автомат на пол ставить стволом вверх. Были случаи самопроизвольного выстрела от резкого толчка, например. К концу войны пошли автоматы с прямым рожком. Эти уже лучше были. Не клинили. И граната у немцев удобнее была. Ручка длинная, бросать ловчее и дальше, – отвечал отец.

Отец исключительно хорошо отзывался о маршале К. К. Рокоссовском. Он говорил:

– Рокоссовский солдата любил и берёг.

Про Г. К. Жукова отец тоже очень хорошо отзывался, ценил его талант и заслуги как полководца:

– Если Жуков появлялся на каком-либо участке фронта, значит здесь будет наступление, – вспоминал он.

Однако, по его мнению, в отличие от Рокоссовского Жуков был очень жёстким командиром. Именно от отца Егорка впервые услышал выражение, что Жуков меньше солдат берёг чем Рокоссовский, но он на этом не акцентировал внимания. При наступлении потери личного состава всегда больше, чем при обороне, а Жуков – это наступление.

Его рассказ о штурме Кёнигсберга произвёл на всех неизгладимое впечатление. Особенно поразило то, что под ним был ещё и подземный город, который немцы затопили водой при капитуляции. Отец говорил:

– Это была самая укреплённая крепость у немцев, более укреплённая, чем Берлин.

Был ещё один эпизод, который он обсуждал с мужиками. Отец прочитал в газете речь Хрущева по какому-то знаменательному поводу. Это был период «холодной войны» между СССР и США. Отец поругивал Эйзенхауэра – тогдашнего Президента США и бросил:

– Мало мы им «врезали» на Эльбе.

Мужики удивились. Что значит «врезали», ведь американцы воевали на нашей стороне? Тогда отец рассказал об эпизоде, официальной информации о котором не было. В конце войны СССР с одной стороны, а США и Англия с другой, стремились как можно больше захватить, то есть освободить территории Германии и других стран Европы. Было ясно, что на территории, освобождённой от гитлеровцев советскими войсками, будет другой строй, другая идеология. Этого США и Англия допускать не хотели. Оказывается, кроме братания, объятий и радости от встречи на Эльбе советских и американских солдат, были и другие ситуации. На одном из участков фронта произошло вооруженное столкновение. Американцы, несмотря на передаваемую им информацию, сообщения и другие сигналы, умышленно перешли оговоренную границу и атаковали территорию, уже занятую советскими войсками. Они сделали вид, что случайно перепутали советские войска с немецкими. По версии отца, это была проверка силы советских войск, этакая «разведка боем». Когда Г. К. Жукову передали, что, несмотря на все предупреждения, американцы прут вперёд с применением всех видов оружия, он отдал приказ обрушиться на якобы обознавшихся американцев всей мощью советского оружия. После первых же залпов орудий и «катюш» американские войска стали стремительно отходить на запад.

– Американцы сразу признали советских солдат за своих союзников и запросили пощады, – закончил отец свой рассказ.

Рассказывал отец мужикам и про японских самураев. Он очень уважительно отзывался о мужестве и стойкости японских солдат, говорил, что японские самураи в плен не сдавались, сражались яростно и не отступали. Когда положение становилось безвыходным и заканчивались патроны, они вспарывали себе животы ножами. Так Егорка впервые услышал про японское харакири. Его это очень сильно поразило!

Однажды к Палиным заехал бывший директор МТС Заплатов, которого Пелагея возила. Отец, мать и гость сидели за столом, а Пётр Иванович вспоминал:

– Не понимаю, как она управлялась с этой машиной. Ноги еле до педалей достают, саму из-за баранки почти не видно. А если машина сломается или колесо проткнёт, – говорил бывший директор.

– Да уж, приходилось поднатужиться, особенно если колесо менять, да ещё в грязи! – отвечала мать.

– А ты знаешь, Юрий, выдам я твою супружницу. Она иногда и матерком могла запустить, и курила, – продолжал вспоминать бывший директор.

Отец никак не стал комментировать это, просто промолчал.

Потом они вспоминали, смеясь, председателя сельсовета в годы войны по фамилии Бельбезеков. Рассказывала мать, в основном для отца:

– Представляешь, Юра. Бельбезеков был безграмотным, ни читать, ни писать не умел. Однажды его секретарь заходит и говорит: «Вам письмо, на конверте написано «лично, секретно». Бельбезеков открыл конверт и думает, что же ему делать? Потом протягивает письмо секретарю и говорит: «На, читай, но уши заткни, не слушай».

Было лето. Егорка лежал на полатях, когда зашёл громогласный, весёлый дяденька. Дом сразу наполнился его энергией и жизнерадостностью. Они посидели с матерью, поговорили, и дяденька ушёл. Оказывается, это был мамин брат – дядя Вася…

Фронтовики

 
Солнце скрылось за горою,
Затуманились речные перекаты,
А дорогою степною
Шли с войны домой советские солдаты.
 
 
От жары, от злого зноя
Гимнастерки на плечах повыгорали;
Свое знамя боевое
От врагов солдаты сердцем заслоняли.
 
 
Они жизни не щадили,
Защищая отчий край – страну родную;
Одолели, победили
Всех врагов в боях за Родину святую.
 

А. Коваленков

Больше всего в селе отец Егорки уважал фронтовиков.

Это было фронтовое братство людей, побывавших в аду ужасной войны. Их в селе было не так уж и много. Около трети жителей были немцы, в основном депортированные с Поволжья в начале Великой Отечественной войны, часть мужчин не воевала по состоянию здоровья, часть по причине молодого или преклонного возраста, многие, ушедшие на фронт, не вернулись. Мужчин, которые были призваны в последние дни войны и не успели доехать до передовой, отец за фронтовиков не считал.

Выглядело парадоксально, но молодые мужики, не болевшие на фронте, после демобилизации начинали болеть. Там, на войне, организм как будто мобилизовывал все свои физические и духовные силы, что позволяло не болеть в холоде, голоде, условиях огромного стресса и больших физических нагрузок. А когда война окончилась, организм как бы расслаблялся, и вылезали болячки. А может быть, на войне на них просто не обращали внимания. Надо было просто выжить…

У Юрия Палина болячки тоже вылезли. Обнаружились язва, сопровождаемая гастритом с повышенной кислотностью, и опущение желудка. Мучили изматывающие боли в желудке, частые головные боли, видимо, давала знать контузия. Всё это сопровождалось низким сердечным давлением. Каждый год зимой он ездил в Барнаул на ВТЭК[30]30
  ВТЭК – врачебно-трудовая экспертная комиссия


[Закрыть] для подтверждения инвалидности III группы, которую ему дали. Комментируя причину опущения желудка, он сетовал:

– Повытаскивай-ка пушки из грязи! Когда лошади вытащить не могут, мы впрягались, на руках вытаскивали. Все кишки надорвали.

Его лучшими друзьями были дядя Толя Шипилов и дядя Ваня Иушин – недруг нашего Джульбарса. Дядя Толя, как и отец, работал комбайнёром. В одну из зим он умер. Хоронивший его дядя Ваня простудился на похоронах, заболел воспалением лёгких и вскоре тоже умер. Его маленькие дочки – Валька и Галька, остались сиротами. Отец очень переживал потерю своих лучших друзей.

– Почему так! – сокрушался он, – смерть забирает лучших!

Через два дома от Палиных жили дядя Петя и тётя Маруся Меркушины. У них было двое детей – девочка и мальчик. Девочка была старше Егорки, а мальчик младше. Тётя Маруся сильно болела туберкулёзом лёгких. Егорка часто видел её, молча сидящей летом в шубе у крыльца, худую и бледную. По причине её болезни мать запрещала Егорке ходить к ним, чтобы не заразиться, а ему всегда было больно смотреть на угасающую тётю Марусю.

Дядя Петя пришёл с фронта без кисти левой руки и одной правой делал всю домашнюю работу: готовил еду на всю семью, ухаживал за скотиной, работал в огороде, пилил дрова, косил сено. Дрова он пилил один двуручной пилой, положив бревно на козлы. При косьбе травы косовище привязывал к культе левой руки, а правой держался за рукоять. Он был заядлый курильщик, курил махорку и очень часто. Было любопытно видеть, как ловко одной рукой он скручивает самокрутку, положив бумажку на обрубок левой руки. Однажды Егорка слышал, как мать рассказывала отцу:

– Представляешь, Петька Меркушин пошёл косить сено. Пришёл на свой покос за три километра от дома и обнаружил, что забыл кисет. Нет выдержать до конца дня, так он вернулся за табаком и снова пошёл косить.

Отец тоже был заядлым курильщиком и прокомментировал:

– И что в этом странного? Я бы, наверное, тоже день без курева не выдержал.

Но самое тяжёлое, щемящее Егоркину душу чувство оставил Тимофей Сурначёв. Все звали его Тима. Он пришёл с фронта без обеих ног, отрезанных выше колен. Дом Тимы Сурначёва стоял на южной окраине села в непосредственной близости от впадения Чудотворихи в реку Сунгай. В месте впадения образовался перекат, где Тима ставил морды[31]31
  Морда – рыболовная снасть-ловушка, сплетенная из ивовых прутьев.


[Закрыть]. Это было его место.

Егорку удивляло название этого приспособления для ловли рыбы. Обычно плели и ставили корчаги, а это были морды. Он даже анекдот про это слышал: «Едет мужик по мосту, около моста вятские удочками рыбу ловят. Мужик спрашивает:

– Ну как, рыба-то ловится?

– Нет, не ловится.

– А мордами ловить не пробовали?

– Пробовали, но вода холодная, зубы ломит».

Тима был женат, но его жену Егорка не помнил. У них был сын, родившийся ещё до войны.

Штаны, в которых ходил Тима, сзади сплошь были обшиты кожей. Передвигался он на руках. Сидит на земле, потом переставит вперёд руки и, оторвав от земли обрубок тела, рывком переставляет его вперёд. Когда Егорка видел это, ему становилось жалко Тиму до слёз!

По улице он сначала ездил на самодельной тележке-платформе с четырьмя колёсами-подшипниками. В руках у него были деревянные колодки с ручкой, сделанные под высоту платформы тележки. Сам он сидел на платформе и ехал, отталкиваясь от земли колодками, а когда их не было – руками. Однажды летом Тима ехал в одной майке, и Егорка обратил внимание, какие мощные, мускулистые и жилистые у него руки. Он поинтересовался у матери:

– Мам, а ты видела какие сильные у Тимы Сурначёва руки?

– Конечно, видела. У него руки это одновременно и ноги. Он на них ходит, поэтому и сильные, как ноги.

Однажды мать отправила Егорку за чем-то в магазин, не то за солью, не то за крупой. В магазине была очередь, Егорка встал крайним. Бабы в очереди болтали, обсуждали деревенские новости, иногда смеялись. Через некоторое время дверь отворилась, и на руках вошёл Тима Сурначёв. Увидев его, все разом замолчали, установилась гробовая тишина. Очередь расступилась и стоявшая первой женщина приветливо сказала:

– Тима, проходи вперёд, бери, что тебе надо.

Тимофей молча добрался до прилавка и остановился напротив продавца. Голова его была на уровне прилавка. Он купил, что было надо, и удалился, сопровождаемый сочувствующими взглядами женщин. Все его очень жалели.

Когда страна после войны немного встала на ноги, Тима бесплатно получил инвалидную мотоколяску со слабеньким двигателем. У неё было два колеса сзади и одно спереди, за счёт поворота которого она и управлялась. Часто он проезжал мимо дома Палиных, распугивая ходивших по улице кур и другую живность пронзительным гудком, издаваемым сигнальной грушей. Он сжимал грушу рукой, и она сигналила. Мотоколяска была без верха над сиденьем, открытая непогоде. Через несколько лет вместо прежней Тиме дали другую мотоколяску, с брезентовой кабиной, но тоже трёхколёсную. Увидев новую инвалидку, Егорка поделился новостью с отцом:

– Пап, а у Тимы Сурначёва новая коляска.

– Знаю, им новую раз в три года дают, – пояснил отец.

Однажды летом отец зашёл в дом и с печалью в голосе сообщил матери:

– Пана, ты слышала, Тима Сурначёв повесился.

– Да ты что! Горе-то какое! – всплеснула руками мать, – а где повесился?

– На берегу реки, там, где свои морды ставил. Привязал верёвку за куст, надел петлю на шею и сполз с берега. Ребятишки пришли искупаться, а он висит, – продолжил отец.

– Жалко Тиму! Хмурый всегда был, молчаливый, но работящий. Ног нет, а целыми днями что-нибудь мастерил. И почему он на это решился?

– Кто его знает. Не выдержал, наверное, своей неполноценности, а может с женой поругался. Говорят, она последние дни часто ругалась на него.

Место, где Тима Сурначёв ставил морды, Егорка знал. Когда жил в первом доме он часто бегал туда с мальчишками и сидел на берегу, любуясь, как одна речка вливается в другую. После этого случая ходить туда было жутковато. Это место навсегда стало местом Тимы Сурначёва…

Соседи

 
Добрые соседи
Каждому нужны.
Дружба и надёжность
Для людей важны.
 

Юрий Габов

С одной стороны от второго отчего дома Егорки через забор располагался дом Васютенко. Это был вновь построенный пятистенок с двумя отдельными входами. Большую часть дома занимали дядя Вася и лёля Тамара с детьми: Вадькой, Нинкой и Надькой, а в маленькой комнате, примыкающей к кухне с русской печкой, жила бабушка – Наталья Захаровна с сыном Александром. К ним был отдельный вход.

Вадька был на два года старше Егорки, Нина его ровесница, а Надя на два года моложе. Егорку тянуло в этот дом, где можно было поиграть с Вадькой, покопаться в столярной мастерской дяди Васи или обследовать чердак их дома, но мать запрещала к ним ходить. Она не скрывала свою обиду на свекровь и Васютенко.

– Нечего к ним ходить, – строго говорила она.

– Я к Вадьке с Нинкой, поиграть хочу, – оправдывался Егорка.

– Иди с другими поиграй, вон их сколько по улице бегает, – не соглашалась мать.

Егорка смиренно замолкал, но изредка, тайком от матери всё равно ходил к Васютенко. Мать, увидев это, ворчала:

– Тебе там мёдом намазано что ли? Что тебя к ним так тянет? И есть за стол у них не садись. Чай не нищие.

И, действительно, если он заходил, бабушка непременно предлагала поесть чего-нибудь. И он поел бы, особенно когда предлагали что-нибудь вкусненькое: пирог, ватрушку или блинчики – но, помня наказ матери, всегда отказывался, говоря, что сыт.

Вадька Васютенко и Егорка входили в одну компанию мальчишек. Несмотря на довольно большую для детского возраста разницу – два года, физически он был слабее Егорки. По телосложению он, как и его отец, относился к астеникам, для которых характерно слабое развитие мышц и тонкая кость. Егорка же был нормостеником. Вадька и Егорка были одинаково активны, играли в одни и те же игры, в том числе спортивные, но физически Егорка был сильнее. Резвясь, они часто боролись, иногда на сеновале, а зимой на снегу, что позволяло избежать ушибов и травм. Егорка всегда побеждал, а когда подрос его младший брат Витька, они стали бороться втроём, Вадька и Витька против Егорки. До некоторых пор Егорка побеждал их обоих, пока Витька не набрал силу.

Однажды зимой Егорка встретил идущего из школы Вадьку и, балуясь, уронил его в сугроб, подставив подножку. Это произошло у калитки Васютенко. Стоявший в ограде дядя Вася видел это, возможно подумал, что Егорка избивает Вадьку, и злобно крикнул:

– Ну-ка перестань, гадёныш! Ещё раз увижу – придушу!

Несмотря на неприязнь матери к Васютенко, Егорка ранее не придавал этому значение. Он по-доброму относился и к дяде Васе, и к лёле Тамаре, и к бабушке. Этот случай его поразил! Значит он для дяди Васи гадёныш! И за что? Они ведь просто баловались, как часто бывало.

Этот случай не повлиял на дружеские отношения между Егоркой и Вадькой, но на всю жизнь врезался в его память. Он гасил в себе неприязнь к дяде Васе, доброжелательно с ним общался, но всегда вспоминал обидное – «гадёныш»…

Васютенко разводили гусей, у них было две гусыни и гусак. Гусак очень ревностно охранял своих гусынь, не подпускал к ним никого, даже хозяев, и очень больно щипался. Однажды он так ущипнул в ногу проходившую мимо мать Егорки, что у неё образовался большой синяк.

– Надо же, мимо ограды не пройти. Да так больно щипается! Смотри, что наделал, – жаловалась она отцу, показывая синяк.

Егорка боялся этого гусака. Когда он входил в ограду к Васютенко, гусак вытягивал шею, злобно шипел и бежал навстречу, стараясь клюнуть. Прежде чем войти, Егорка всегда смотрел, нет ли там гусей.

Однажды мать затопила баню и попросила Егорку проверить, не сгорели ли дрова. У них была одна баня на две семьи, и стояла она на меже между огородами Палиных и Васютенко. Егорка побежал исполнять поручение, а около бани неожиданно почувствовал сильный удар сзади пониже спины. Он инстинктивно развернулся, в руке случайно оказалась шея гусака. Зажав ладонь, Егорка продолжил вращение, крутанул гусака и забросил его в картофельную ботву. Прошло около минуты, гусак не шевелился. Егорка испуганно посмотрел в сторону окна Васютенко, выходившего в огород, не увидел ли кто это происшествие. А вдруг он свернул гусаку шею, и тот сдох! Опять будет взбучка! Наконец, гусак встал на лапы, неестественно помотал головой и, шатаясь, пошёл к оставленной кем-то открытой калитке, ведущей в огород. Гусей в огороде не должно было быть, поэтому Егорка и не ожидал этого нападения.

Странное дело! С тех пор злобный гусак не только не бросался ущипнуть Егорку при встрече, а, наоборот, убегал от него прочь…

С другой стороны, за палисадником Палиных стоял дом Поташёвых. Их дочь – Маруська была на четыре года старше Егорки. Поначалу ему почему-то нравилась эта рыжеволосая девчонка с веснушками на лице. Он не смог бы объяснить почему. Они почти не пересекались, не разговаривали, в совместных играх она не участвовала, а нравилась. Он частенько смотрел из окна, не выбежит ли из своего дома по какой-нибудь хозяйственной надобности Маруся. Их огороды примыкали друг к другу, разделяла протаптываемая после вспашки тропинка, по которой с речки носили воду для питья, полива огорода и других хозяйственных нужд. В летний зной, когда картофельная ботва ещё не выросла и не накрыла тропинку своей тенью, земля так нагревалась, что обжигала босые ноги. Идя по этой тропинке, Егорка мечтал, что навстречу пойдёт на речку купаться Маруся. Егорка тоже пойдёт на речку. Маруся станет тонуть, а он её спасёт…

Зимой Егорка узнал, что Маруся, катаясь с устроенной на высоком крутом берегу Сунгая ледяной горки, упала, сильно ударилась спиной и повредила что-то в позвоночнике. Ей рекомендовали постельный режим. Егорке было очень жалко Марусю! К весне она выздоровела, но Егорка всё реже и реже вспоминал о ней, а к лету чувства сами собой исчезли.

За Поташёвыми жили старики Речневы с дочерью средних лет, муж которой погиб на фронте. Чаще всего Егорка видел их копошащимися в огороде. Больше всего запомнилось, как дед Речнев, стоя на коленях, по осени копает картошку. Все обычно выкапывали её за два-три дня, а дед Речнев ползал по огороду на коленях неделями и часто один. Может быть, он не мог копать стоя и со гнувшись, а дочь была занята на работе в колхозе.

Ещё дальше на углу переулка, ведущего к снесённому во время ледохода старому мосту, построенному когда-то бригадой Фёдора Ушева, жила семья Валентина Петровича Речнева – секретаря Сунгайского сельского совета. В годы коллективизации он стал первым председателем колхоза, всегда занимал на селе видные должности, был в почтенном возрасте, но его по-прежнему за глаза звали Валя-котик. Их старший сын окончил школу и где-то учился или работал, а младший – Витя был на три года старше Егорки. Витя унаследовал от отца невысокий по сравнению со сверстниками рост и кличку Витя-котик.

На другой стороне улицы жила семья Нехорошевых: дядя Миша, его жена тётя Нюра и престарелая мать дяди Миши – бабка Нехорошиха. Все они были безграмотны. Фамилия характеризовала их очень точно. Егорке они не нравились.

У Нехорошихи было два сына: Ваня и Миша. Старшего, как рассказывала мать Егорки, звали Ваня-дурачок, так как он был ненормальный. Однажды Ваня был на станции и увидел идущий по железной дороге паровоз. Впечатление от увиденного крепко засело в его памяти. После этого частенько, по утрам он мелкими шажками бегал по селу и, имитируя стук колёс по рельсам, приговаривал: «Тух-тух-тух-тух», – а затем кричал, изображая гудок: «Ту-у-у-у-у!». Во время Великой Отечественной войны Ваня-дурачок стал обивать пороги военкомата, требуя призыва в армию. Его не брали по состоянию здоровья, но он продолжал ездить в райвоенкомат и требовать. В конце концов работникам военкомата это всё надоело, и его забрали. Вскоре бабке Нехорошихе на Ваню-дурачка пришла похоронка. Отец Егорки, выслушав рассказ Пелагеи, сказал:

– Поди высунулся из окопа и стал что-нибудь кричать. Немцы его тут же и застрелили…

Про бабку Нехорошиху мать Егорки тоже отзывалась нелестно, говоря, что «у неё не все дома», но когда бабка приходила к Палиным, она давала ей что-нибудь поесть. Нехорошиха ела и жаловалась:

– Не кормят они меня, со свету сживают. Нюрка так и говорит: «Когда же ты сдохнешь».

Егорке было жалко бабку Нехорошиху и одновременно неприятно её видеть. Ходила она в грязной рваной одежде, от неё исходил противный, кислый запах немытого старческого тела. Зубов во рту не было, лишь спереди торчали три зуба, один вверху и два внизу. Она размачивала хлеб в молоке или воде и ела. Однажды она пришла к ним зимой без верхней одежды и босиком. Егорка смотрел на её большие, грязные, красные от мороза ноги и ужасался! Когда бабка ушла, Егорка спросил:

– Мам, а почему она босиком и раздетая ходит?

– Да нет у неё ни обуви, ни фуфайки. Не покупает ей Мишка ничего. Это всё Нюрка виновата.

Однажды летом бабка Нехорошиха очередной раз пришла к матери попросить еды. Матери не было дома, и она стала поучать Егорку:

– Ты один на речку-то не ходи, а то кара*****ца схватит тебя и уволочёт к себе.

Название чудовища было созвучно слову «каракатица», но имело сходство с нехорошими словами, которые Егорка слышал от чужих взрослых. Его родители матерных слов не употребляли. Однажды младший брат Витька наслушался таких слов и стал говорить их дома, за что получил выволочку от матери:

– Не смей так говорить! Это плохие слова, и говорят их плохие дяди и тёти. Ещё раз услышу – выпорю!

Егорка вроде понимал, что бабка его просто запугивает, что никакой «каракатицы» нет, но с тех пор, приходя на речку за водой или искупаться, вспоминал об этом и опасливо оглядывался по сторонам. Особенно неприятно было находиться на безлюдном берегу в пасмурную, дождливую погоду…

В начале 1945 года Мишу Нехорошева призвали в армию, но когда он в составе своей части доехал до фронта, война закончилась. Однако дядя Миша гордился статусом фронтовика. Он был коренаст, полноват, хвастался своей силой и громким голосом. Побывав на концерте в сельском клубе, дядя Миша подверг школьный хор безапелляционной критике:

– Разве они поют? Тихо очень. А я как запою, на другом конце села слышно!

Мать Егорки дала свою оценку его высказыванию: