Текст книги "Хитон погибшего на кресте"

Еще один ненужный пророк

Однажды к Пилату явился первосвященник Каиафа. Он был частым гостем прокуратора, и, можно сказать, – поневоле желанным. Каиафа знал местные традиции, обычаи, непостижимые для Пилата, – даже по прошествии нескольких лет пребывания в Иудее. В общем, он предупреждал Пилата, когда распоряжения того находились в противоречии с местными обычаями и законами.

Римлянин нехотя раздваивался, когда принимал скользкого как угорь священнослужителя: с одной стороны, он с трудом терпел его хитрые глаза, мягкую обволакивающую речь и умение всегда добиваться желаемого, в том числе, от него – прокуратора Иудеи; с другой стороны, Пилат часто пользовался его советами.

– Понимаешь ли, прокуратор, что значит для нас суббота? – задал вопрос Каиафа.

– О да. В субботу нельзя ничего делать, – Пилат с удовольствием обнаружил знания местных обычаев. – Даже если ягненок или человек упадут в колодец – их вытаскивать полагается только на следующий день.

– Так было тысячу лет и на том стоит Иудея, – согласно закивал первосвященник и рассказал один из случаев, чтобы подчеркнуть силу традиции. – Во время Маккавейской войны в субботу отряд воинов не бросил ни единого камня во врага, не выпустил ни одной стрелы. Они были истреблены без сопротивления, но не нарушили закон.

– Это уж как-то слишком…

– Неужели у вас в Риме приветствуют тех, кто нарушает традицию?

– Традиция иногда бывает слишком древней. Приходится менять и обычаи, когда они мешают движению вперед, – Пилат почему-то вспомнил закон о роскоши, принятый в консульские времена, который позволял семье иметь только определенное количество изделий из золота и серебра. «С этим законом ныне было б тоскливо жить многим римлянам», – подумал он.

– Неужели в Риме не будут порицать тех, кто перестает уважать отцов, кто пренебрегает мнением старших? Разве не выслушивается в вашем сенате в первую очередь мнение принцепса – старейшего из сенаторов?

– Все правильно, – согласился на всякий случай Пилат, чтобы случайно не обидеть гостя. Хотя он не мог уловить связь между субботой и принцепсом. Он вообще не мог понять, что нужно первосвященнику. Нравоучительная речь иудея начинала раздражать, и хуже всего, что это раздражение приходилось скрывать ему – римскому прокуратору.

– Я хотел показать тебе, прокуратор, что суббота для нашего народа больше, чем закон и традиция – это образ жизни. Суббота для иудеев – это как часть тела для человека. Ведь неудобно существовать без руки или ноги?

– К чему ты это рассказываешь? Разве римляне посягали на священное право иудеев? – Пилат заподозрил, что Каиафа будет обвинять кого-то из его легионеров.

– О нет, справедливейший прокуратор! – поспешил развеять сомнения первосвященник. – Своя собственная червоточина поразила наше дерево, причем страдает нижний венец сруба. Если не удалить заразу, может рухнуть все здание.

– Довольно говорить загадками, уважаемый Каиафа, – устал от эзоповых речей собеседника прямолинейный Пилат.

– Дело в том, что у нас появился пророк.

– Не особенно ты меня удивил.

– Действительно, – согласился Каиафа, – у нас всегда хватает разного рода прорицателей, пытающихся предсказать будущее, но этот тем отличается, что пытается разрушить настоящее.

– Уж не желает ли он отнять у тебя власть?

– Этот поступает мудрее, он извращает священную книгу иудеев, подпиливает сваи, на которых держится все. Иисус из Назарета – так его зовут – исцеляет больных и этим обретает себе почитателей.

– Он совершает хорошее дело, а врачей и в Риме уважают.

– Если бы Иисус лечил только тело… – вздохнул священник. – Он утверждает, что лечит душу… да и тело не лекарствами спасает, но словом.

– Продолжай, – произнес Пилат. Он еще не понял, каким образом Иисус насолил первосвященнику, но прокуратору стал интересен наконец-то его рассказ.

Каиафа, к сожалению Пилата, не стал раскрывать секреты исцелений, но переключился на другое – то, что волновало его гораздо больше, чем чудесное спасение безнадежно больных людей.

– Однажды в субботу шел Иисус с учениками по пшеничному полю, и были они голодны. Ученики начали срывать колосья, мять в руках и есть. Фарисеи сделали им замечание, что в субботу нельзя собирать урожай и заниматься его обмолотом. На это Иисус ответил, что в свое время царь Давид вошел в дом Бога и взял хлеб, который никто не должен есть, кроме священников. И накормил им своих людей.

– Если они умирали с голода, то спасение человека не важнее ли всех условностей? – не удержался Пилат. – Да разве Бог не возрадуется, когда принадлежащее ему сохранит чью-то жизнь?

Каиафа от философствований прокуратора нахмурился, словно наставник, выслушавший ответ самого бестолкового ученика.

– Правила имеют исключения, – пояснил он, – но Иисус желает само правило сделать исключением. «Суббота для человека, а не человек для субботы», – объявил он фарисеям.

– Понимаю причину твоего возмущения, – по крайней мере Пилат сделал вид, что понимает, хотя ему совершенно не хотелось вникать в тонкости иудейских предрассудков.

– В субботу в храме находился человек, у которого одна рука была иссохшая, – продолжил страшные разоблачения первосвященник. – Иисус велел стать ему на средину храма. Фарисеи поняли, что тот желает совершить исцеление, и начали рассуждать: можно ли творить добро или зло в субботу? Не погубит ли души спасенное тело?

– Продолжай, продолжай, Каиафа, – поторопил сделавшего паузу рассказчика Пилат, которого внезапно охватил интерес к событиям в храме.

– Иисус с гневом обратился на фарисеев, скорбя об ожесточении их сердец, затем приказал больному протянуть иссохшую руку. И обе руки стали одинаковые.

– В мгновение он излечил больную руку?! – воскликнул изумленный Пилат.

– Он сделал это в субботу, в храме, при стечении народа, – не обратил внимания на удивление прокуратора Каиафа. – Да разве нельзя было исцеление отложить до следующей недели, следующего дня? Ведь человек много лет не мог пользоваться рукой, и несколько дней ничего бы не изменили…

– Этому человеку место в императорском дворце, среди лучших врачей империи! – воскликнул прокуратор.

– Да разве ты не видишь, Понтий Пилат, что Иисус именно того и добивается: сначала получить известность и славу, а затем разрушить наш мир – мой и твой мир. Он уже принес в Иудею раздор. Фарисеи составили заговор со сторонниками Ирода с целью погубить Назарянина. Но Иисус с учениками удалился к морю, и за ними последовало множество народа из Галилеи, Иудеи, Иерусалима, Идумеи. И живущие в окрестностях Тира и Сидона присоединились в великом множестве. Там Иисус продолжал исцелять; достаточно было прикоснуться к нему, чтобы избавиться от страшных язв.

Да! Он обладает некой неведомой силой, но она не от нашего Бога. Иисус смеется над книжниками-фарисеями, которые из столетия в столетие передают мудрость предков и правила существования, данные нам свыше. Он нигде не учился, не познал наших законов, но смеет проповедовать и оскорблять наших старейшин. Его слова расходятся с Ветхим Заветом, и потому сей проповедник – смутьян и бунтовщик.

– Чего ты желаешь от меня? – совершенно отказывался понимать первосвященника римлянин.

– Его необходимо навсегда убрать из этого мира, – непривычно прямолинейно и сурово промолвил всегда скользкий первосвященник.

– Ты желаешь, чтобы мои когорты воевали с разноплеменным сборищем? Ты желаешь, чтобы мы уничтожили того, кто совершает чудеса? Чтобы римлян возненавидел весь Восток? – подозрительно произнес Пилат. – А ведь по части преждевременной кончины неугодных… вам нет равных. Помнится, так никто и не ответил за убийство римских легионеров, на которых указала иудейская девушка.

– Слишком поздно, – сокрушенно промолвил Каиафа. – Простое убийство ничего не изменит, но принесет лишь ненависть по отношению к нам, как ты заметил. Его уже почитают как Бога, а после смерти объявят, что он ушел на небеса.

– Да так ли опасен человек, творящий добро? – неуверенно спросил Пилат.

– Это и есть самое опасное. Помогая, он притягивает к себе бесчисленное множество людей, которых может в любое время поворотить в нужную ему сторону. Его необходимо уничтожить руками самих иудеев. Все должны убедиться, что это человек, а не Бог; что, как все смертные, он страдает и умирает, что отправляется в обычную могилу, а не на небо. Он не должен жить после смерти.

– Возможно, ты и прав, – начал колебаться прокуратор, – но закон требует для суда настоящее преступление. Ты верно заметил, Каиафа, что многие люди в детстве и юности обнаруживают дурные задатки, и чаще всего они вырастают плохими гражданами, но это не повод судить их за будущие преступления.

– Разве мало того, что этот человек грозился разрушить Иерусалимский храм?

– И сколько камней он вынул из основания храма? Какая часть его рухнула?

Каиафа молчал. Про опасность этого человека для Иудеи он все рассказал, и повторяться не хотелось. Первосвященник собирался с мыслями, но уставший прокуратор не позволил ему делать это долго.

– От меня что нужно первосвященнику? – повторил однажды уже заданный вопрос Пилат.

– Всего лишь исполнить свои обязанности. Судить преступника и определить ему меру наказания.

– Если человек виновен, то он не избежит наказания, – пообещал прокуратор. – Однако я не услышал ничего, что бы могло составить обвинение. Помощь людям достойна лишь похвалы.

– Его вина будет доказана так, как требуют твои законы, – в свою очередь, пообещал первосвященник.

Пилат достаточно хорошо знал собственные законы. Он согласно кивнул головой, однако при этом, не удержался: наивность Каиафы вызвала презрительную ухмылку прокуратора.

– Еще одна просьба… – не унимался первосвященник. – Считаные дни остались до главного иудейского праздника – Пасхи. Иисус непременно должен быть осужден и вычеркнут из числа живых до этого праздника.

– К чему такая спешка, дорогой гость? – искренне удивился прокуратор.

– На Пасху в Иерусалим приходят иудеи со всех концов земли. Пророк из Назарета непременно будет пытаться удивить народ своими чудесами. И до сих пор силы, враждебные Иудеи, помогали ему обманывать народ. Теперь представь, дорогой Понтий Пилат, что произойдет, если Иисусу удастся завоевать сердца не только жителей твоего прокураторства, но и паломников из Рима, Александрии, Антиохии, Эфеса… Иудеи пойдут войной против своих братьев. Этот мессия ввергнет мир в хаос. Хуже всего, что его последователи не признают чужих богов; и эта ненависть будет поднимать мятежи по всей Римской империи. – Каиафа упрямо рисовал жуткую картину, однако прокуратору почему-то вспомнилось, с какой неохотой и брезгливостью первосвященник переступал порог его жилища, с каким отвращением отводил глаза в сторону, когда на его пути оказывалась статуя Марса.

– Тебе будет нелегко управиться в столь кроткий срок, – лишь притворно посочувствовал Пилат.

И они расстались: один с полной уверенностью, что римлянин поможет уничтожить врага; второй, с той же уверенностью, что не будет этого делать, но, наоборот, постарается сохранить человека, обладающего необыкновенным даром. Впрочем, Пилат надеялся, что первосвященнику не удастся надеть кандалы на человека, пользующегося таким почетом в Иудее, и рассматривать вопрос не придется из-за отсутствия обвиняемого.

Понтий Пилат недооценил первосвященника Иудеи, возможностей его родственников и приближенных, хотя часто сталкивался с весомыми результатами их деятельности.

Могущественный садддукейский клан недолюбливали как иудеи, так и римляне. За полтора десятка лет до описываемых событий первосвященник Анна (Ханан бен Шет) был смещен римлянами. Избавиться от соперника таким простым способом не удалось. Анна продолжал незримо править Иудеей через многочисленных родственников, нынешний первосвященник – Каиафа – приходился Анне зятем. Прежний владыка душ настолько явно и часто исполнял обязанности Каиафы, что иудеи часто говорили «наши первосвященники», хотя эту должность по закону обязан исполнять один человек.

Схваченного с помощью предательства Иисуса судил Малый Синедрион, состоявший из 23 человек. Священники и старейшины – все они принадлежали к клану саддукеев. Не было даже фарисеев. Хотя последние также были бы рады избавиться от нового проповедника, но слишком уж щекотливый вопрос решался. А все важное привык решать сам Анна в тесном кругу приближенных.

И среди единомышленников Анны были колеблющиеся, имелись и те, кто испытывал к Иисусу искреннюю симпатию. Не только свое мнение выразил признанный знаток священных текстов и толкований их:

– Слишком много пророков было не узнано нашими предками, с ними обходились хуже, чем с врагами, – горестно промолвил Давид. – А потом народ платил за свою глупость страшную цену. Жестокие завоеватели гоняли иудеев по необъятной земле, словно листья дерева, сорванные ураганом. Наш храм лежал в руинах, за грехи наши Бог допустил и это ужасное действо. А потому иудейский закон стал гораздо добрее к мессиям, которые часто являются на нашу землю, которую Бог не оставляет без своего покровительства. Мы не можем отправить на смерть даже лжемессию, если он искренне верит в то, что он послан Богом. Только если суд докажет, что человек сознательно обманывает и вводит в заблуждение иудеев, – тот заслуживает расплаты: «Если кто-то скажет от Имени Моего, а Я ему этого не говорил, подлежит смерти».

Возражение было произнесено неуверенно, – не потому что старец сомневался в своей правоте, но потому, что всемогущий Анна думал по-иному, и это видели все.

– Почтенный Давид. Мы все почитаем тебя как мудреца и хранителя истины. Мы часто испрашиваем твоего совета по самым сложным вопросам и всегда получаем верный ответ. Ты прекрасно знаешь, что ни египетский, ни вавилонский плен, ни рассеяние и рабство не уничтожили наш народ. А почему?!! Потому, что иудеи были непреклонны, а порой и жестоки с теми, кто пытался их расколоть, нарушить единство. Наша стойкость вызвала благословение Господа, и Он внушил царю персидскому Киру вернуть иудеев в свое отечество и восстановить их храм.

И ты не можешь не знать: когда дело касается интересов всего народа, даже Глас Неба не принимается в расчет. Впрочем, не стоит тревожить Господа всякий раз, ибо он дал однажды и навсегда правила жизни. Все мы знаем притчу о раби Элиэзере, который вел спор с мудрецами, в сущности, по незначительному вопросу.

Раби Элиэзер исчерпал все доводы и в отчаянии поднял свой взор к облакам: «Если я прав, то пусть само Небо подтвердит мою правоту!»

Раздался Голос с Неба: «Зачем противитесь вы словам Элиэзера? Ведь закон на его стороне!»

Спорщиков и это не остановило. «Не на небе Тора, а в руках мудрецов», – произнес раби Иехошуа. А Раби Йермияху пояснил: «Тора была дарована нам на горе Синай. И после ее дарования мы уже не принимаем во внимание Голос с Неба потому, что в Торе сказано: по большинству склоняться».

Встретился после этого раби Натан с пророком Элияху и спросил: «Как отнесся Всевышний к этому спору?»

Ответил Элияху: «Улыбнулся Господь и сказал: “Победили Меня сыновья Мои, победили Меня!”»

Суд Пилата

Спустя несколько дней служители первосвященника Каиафы доставили в преторий Пилата человека. Они долго стояли у дверей, не смея войти внутрь, чтобы не оскверниться перед Пасхой. Переступить порог дома, где обитают язычники, они не могли; тем более теперь, когда Каиафа потратил столько усилий на доказательство непорочности их древних законов.

Пришедшие терпеливо приглашали Пилата выйти и столь же терпеливо его ждали, а он все не шел. Прокуратор словно чувствовал, что если выйдет, вся жизнь его перевернется, что он лишится покоя до конца дней своих; и после смерти станет ненавидимым всем миром.

Наоборот, Понтий Пилат и вовсе застыл на месте, когда узнал причину посольства от первосвященника. К его несказанному удивлению, сообщили, что приведен Иисус из Назарета к нему на суд. Наконец Пилат снизошел до посетителей, но вершить суд у него по-прежнему не было никакого желания.

– В чем обвиняется этот человек? – спросил он, окидывая тревожным взглядом всю компанию. – Уж не хотите вы сказать, что сей кроткий юноша – страшный разбойник?

– Мы бы не пришли к тебе, если б он не был опасным злодеем, – начал терять самообладание помощник Каиафы и пояснил: – Это Иисус из Назарета. Мой господин сказал, что тебе известна его вина.

– Так возьмите злодея себе и судите по вашим законам, коль он их нарушил. – Пилат попытался избавиться от посетителей таким способом.

Попытка не дала результата, и прокуратор услышал в ответ:

– Мы не имеем права, потому что нам не позволено предавать смерти. А меньшего он не заслуживает.

Затем Понтию Пилату передали список преступлений, которые числились за Иисусом, а также личную просьбу первосвященника: обвиняемый должен быть казнен как можно скорее.

По своей привычке не накапливать нерешенные вопросы, Пилат, несмотря на полное отсутствие желания, сразу приступил к делу. (Впрочем, у него, конечно, был интерес к Назарянину, но совсем другого рода.)

– Правда ли, что ты назывался царем иудейским? – прокуратор начал допрос утомленного человека.

– Так назвал меня ты. Царство Мое не на этой земле, оно может принадлежать любому. Каждый человек на земле сам избирает: в каком царстве ему жить.

– Всякий человек рождается в том государстве, на земле которого стоит дом его родителей. Как не выбирают отца, так не выбирают и правителя, стоящего над ним, землю, на которой раздался первый крик рожденного, – уверенно произнес Пилат.

– Человек избирает свой земной путь: в царство света или тьмы.

– Так ты царь? – не понял прокуратор: здоров ли человек, стоящий перед ним.

– Я царь истины и слуга ее.

– Говорят, ты возмущался против цезаря?

– У Меня нет на то причин. Цезарю – цезарево, а Богу – Богово.

– Говорят, ты излечил многих больных, у которых не было надежды на выздоровление?

– Господу было угодно, чтобы здоровье вернулось к этим людям.

– И ты можешь излечить любого человека?

– Человек может излечить себя сам. Каждому воздастся по вере его.

– Мне говорили, что именно ты исцелил от недугов множество больных и калек, – подозрительно посмотрел на Иисуса Понтий Пилат.

– Отцу Небесному через Меня было угодно передать свое расположение к этим людям.

– Ты можешь излечить, скажем, римского императора? – прямо спросил совсем запутавшийся прокуратор.

– Он сам излечится, если уверует в Отца Небесного, если примет Его закон жизни. Если этого не случится – Я бессилен.

– Да в своем ли ты уме, назарянин! Ты хочешь, чтобы император уверовал в иудейского бога?

– Отец Небесный один для всех.

– А как же римские боги, которым поклоняются мои соплеменники столько, сколько стоит мир?!

– Их придумали люди, не познавшие Отца Небесного.

– Я прошу тебя, Иисус из Назарета: забудь последнее, что ты сказал. – Пилат вдруг испугался за человека, которого ему надлежало судить. – Римляне позволяют иудеям поклоняться своему богу, они чтят чужих богов, но никому не дозволено презрительно отзываться о их собственных богах.

– Я не скажу, если меня не спросят.

– А если зададут подобный вопрос? – продолжал сомневаться Пилат в благоразумии собеседника.

– Человек обязан говорить правду.

– Занятие не самое лучшее. Часто оно заканчивается большими или малыми неприятностями. В твоем случае откровенность может стоить жизни. Надеюсь, ты меня понял…

Пилат давно осознал, что приговорил к смерти несчастного не суровый закон, а зависть и осторожность высоких иудейских иерархов. В худшем случае он обычный сумасшедший… Впрочем, не совсем обычный, – Пилат чувствовал за Иисусом какую-то неведомую силу. Но легче от этого не стало…

Важность приговора прокуратор понял уже потому, что едва он закончил допрашивать обвиняемого, как пожаловал гонец от первосвященника. Пожаловал в то время, как прокуратор думал, как бы испытать целительную силу пленника, он уже мечтал о том, как привезет Иисуса в Рим, как он излечит императора Тиберия… Назойливый Каиафа интересовался, убедился ли прокуратор в виновности Назарянина.

Пилат взял под стражу Иисуса, но понимал, что долго тянуть с принятием решения он не сможет.

И тут Пилату пришла замечательнейшая (как ему самому показалось) мысль. Он был страшно недоволен Иродом за убийство Иоанна – демонстративное, во исполнение женского каприза, без дозволения на то римского прокуратора. С другой стороны, он не мог наказать Ирода, так как тот пользовался расположением императора Тиберия. А хотелось бы…

Поступок Пилата внешне выглядел вполне естественным, так как Иисус происходил из Галилеи, а эта область подчинялась Ироду. Как раз Ирод накануне Пасхи прибыл в Иерусалим и остановился в Хасмонейском дворце.

Пилату как раз донесли, что Ирод ужасно боялся Иисуса; кто-то внушил этому царьку, что Иисус и есть воскресший пророк Иоанн Креститель. И вот Понтий Пилат приказал отправить Иисуса Ироду, с тем чтобы тот расследовал дело и вынес приговор. Поскольку тетрарх не имел права вынести смертный приговор, и во второй раз уж точно не решится на противозаконное действо, то сей пророк останется жив. По замыслу отношения Ирода должны безнадежно испортиться с иерусалимскими первосвященниками или с Тиберием. В любом случае тетрарх окажется в безвыходном положении.

Ирод оказался умнее, чем рассчитывал Пилат. Спустя недолгое время люди тетрарха привели Иисуса обратно прокуратору. Пророк был одет в новую праздничную одежду, умащен благовониями.

– Наш господин не нашел вины за этим человеком, – передал слова Ирода один из сопровождающих.

Такое совпадение мыслей даже расположило Пилата к тетрарху. Но вопрос с пророком так и остался нерешенным.

Первосвященник, словно надоедливая муха кружил подле прокуратора. Его писклявый голос стал ненавистен Пилату. Он никогда не видел иерарха в таком состоянии. Всегда горделивый, властный – он даже с римским наместником держал себя надменно. Ранее прокуратор спокойно переносил эту надменность, потому что первосвященник имел огромную власть на этой, непонятной ему земле. Каиафу не любили иудеи, но покорно исполняли его волю; его приказы принимали как должное единоверцы в Европе, Азии, Африке – словом, где бы они ни находились. Он был истинным властелином, и римский наместник, абсолютно не уязвляя собственного самолюбия, исполнял все его просьбы, иногда звучавшие как приказ. Прокуратор чувствовал силу и власть человека, за которым не стояли легионы, который едва ли когда держал в руках меч – это невольно внушало уважение… До сегодняшнего дня.

– Он должен немедленно умереть, – твердил едва не плачущий иерарх. Казалось, еще немного, – и он упадет перед римлянином на колени.

– Я не уверен в виновности бродячего философа, – промолвил Пилат, почти открыто наслаждаясь растерянностью высокого гостя.

– Помилуй, прокуратор! – вскричал еврей. В следующее мгновение он и сам осознал, что ведет себя неправильно. Чтобы добиться желаемого, Каиафа наконец предпринял попытку усмирить свои разбушевавшиеся эмоции и начать убеждать железного прокуратора точно такой же логикой.

– Кого помиловать? – изобразил недоумение Пилат. – Я тебя не отправлял на казнь, а этого человека мгновение назад ты просил не миловать, но казнить немедленно.

Первосвященник не обратил внимания на шутку даже из вежливости, не до них ему было.

– Именно немедленно, иначе римская провинция окажется в огне.

– Что за угроза?! Я имел с ним беседу, и человек, крови которого ты жаждешь, показался мне самым безобидным из тех, кого я знал. Разве римский прокуратор может отправить человека на смерть, будучи не уверенным в его вине?

– Ты самый справедливый человек на земле! Ты никогда не нарушишь закон в угоду даже, пусть простит меня Тиберий, императору, – первосвященник почтительно склонил голову на последней фразе. – Я не принес тебе золота за благоприятное решение вопроса не потому, что пожалел, но потому, что бесполезно. Но разве не заслуживает смерти тот, кто объявил себя царем иудейским?

– Он не считает себя им. Иисуса не интересует богатство и власть. Поверь моему опыту.

– Власть его огромна. Иудеи верят, что Иисус может спасти от болезней, от голода, что может подарить им вечное счастье. Они чтут его как посланника Бога.

– Я слышал, что он творит только добрые дела. Неудивительно, что такого человека любят. Но никто, кроме тебя, не утверждал, что он недоволен нынешним тетрархом, либо императором. За добрые дела нельзя убивать.

Понтий Пилат, конечно, подозревал, что иудейские священники и старейшины уже приговорили Иисуса и не остановятся ни перед чем, пока не добьются своего. Вернее, приговорил их страх, их опасение, что народ пойдет за Иисусом, а они – лучшие люди Иудеи – окажутся не удел. В доме своего тестя первосвященник Каиафа произнес, что лучше одному человеку умереть за народ, чем погибнуть народу из-за одного человека.

– Его почитают как царя Иудеи. И в один страшный день чернь возложит на голову Иисуса корону, – предположил священник.

– Если кто-то произнесет, что ты, первосвященник, желаешь короны, значит ли это, что топор ликтора должен отделить твою голову от туловища? Нельзя казнить человека за то, чего он не делал.

Пилат никогда не испытывал таких трудностей, принимая решение. Он привык действовать мгновенно в пылу битвы; там по-иному поступать нельзя: для воина промедление – смерть, для военачальника – поражение. Тиберий в общем-то не ошибся в выборе: на государственной должности он в конце концов научился мыслить едва ли не с быстротой военачальника. Но это был один из тех немногих случаев, когда любое решение казалось наихудшим.

Ему не хотелось ссориться с первосвященником, а также иудейской знатью, которая воспылала лютой ненавистью к безобиднейшему человеку. Их власть над умами и сердцами иудеев была огромной, отказ первосвященнику мог пошатнуть римское владычество на Ближнем Востоке. Пилат вспомнил, какие надежды возлагал Тиберий на него, и он не мог их не оправдать. Дело даже не в том, что император не простил бы ему мятежа в этом благодатном крае…

С другой стороны, он не видел никакого преступления за человеком, крови которого возжаждали первосвященник и еврейские старейшины. Более того, человек был глубоко симпатичен и мог оказаться полезным в будущем. Пилат все же надеялся, что этот человек наделен даром исцеления и что его возможности со временем можно будет использовать по собственному усмотрению. Прокуратор надеялся найти общий язык с этим безобидным пророком, хотя на первых допросах его стремления не нашли понимания у Иисуса. А Тиберий, по слухам, страдал многими болезнями…

Было слышно, как перед домом шумела огромная толпа. Погрузившийся в раздумья Пилат даже не заметил, как первосвященник подошел к окну и начал делать рукой какие-то знаки. Голоса стали громче и дружнее: «Распни его! На крест! На крест!»

– Решай же что-нибудь, прокуратор! Еще немного, и толпа станет неуправляемой! Боюсь, они растерзают и меня, и тебя, – торопил Каиафа. Голос его звучал увереннее, дружные крики за окном придали сил.

– Я знаю, что делать, – произнес Пилат.

Бедняга не без оснований опасался толпы и ненавидел ее. Именно в Иудее Понтий Пилат познал всю ее мощь. Только в отличие от римской иерусалимская толпа представляла собой не массу больших и маленьких камней, но огромный монолит, готовый обрушиться на каждого, не разделяющего ее мнения. Причем эта глыба обнаруживала поразительную готовность трагического саморазрушения при столкновении с препятствием; лишь не готова она изменить путь до тех пор, пока препятствие не исчезнет само собой, пока противник не уступит безумной силе толпы. Прокуратор не понимал, что заставляет массу людей совершать безумные поступки, противоречащие человеческому естеству. Спустя две тысячи лет русский священник А. Мень в одной фразе объяснит поведение людской массы: «В толпе духовный уровень людей снижается, они оказываются во власти стадных инстинктов». Хотя и во времена Пилата, и до него умы коварные с успехом использовали животные инстинкты толпы: толпа давала римское консульство ничтожествам, которые мыслили ее категориями, либо народ покорно шел на бойню вслед за очередным тираном, жаждущим покорить мир. Но Пилату были неведомы механизмы управления этой людской массой, которая не единожды презирала римского прокуратора вместе с императором, легионами и всеми законами.

– Каким будет твое решение? – не терпелось первосвященнику.

Пилату хотелось немедленно освободить Иисуса, он знал, что казнить пророка – это несправедливое и противоречащее закону решение, но в памяти возникли исполосованные тела римлян. Ему не хотелось вставать на пути этих мстительных людей, он желал покоя. Но прокуратор не мог ради собственного благополучия пожертвовать жизнью невиновного человека, который был ему глубоко симпатичен. Он вручил Иисуса разуму его же соотечественников, в душе не сомневаясь о благоприятном результате. Он уже явственно видел, как благодарные евреи откажутся казнить человека, сделавшего им столько добра, как первосвященник получит удар не от него, а от собственного народа, как рухнут планы самого хитрого и коварного иудея из всех иудеев.

– Принимать решение будете вы! Иди и собери народ, а я прикажу вывести Иисуса. Будет громче голос за жизнь – сохраним, если за смерть – то и будет смертным приговором, – промолвил довольный собой Пилат.

Прокуратора несколько насторожило, что его слова вызвали радость на лице первосвященника, хотя повода к ней быть не могло.