Текст книги "Хитон погибшего на кресте"

В плену традиций

Ко времени описываемых событий иудейский народ был опутан множеством предписаний, условностей. Исходили они от книжников, первосвященников, которые взяли на себя обязанность толкования священных преданий. Вера в Отца Небесного, принятая в первозданной простоте, с каждым столетием усложнялась.

Иногда сложности диктовались особенностями исторического момента, и с точки зрения логики были необходимы. Со временем необходимость их строгого исполнения отпала, но… они продолжали жить и давить своей неподъемной тяжестью. «В частности, – пишет А. Мень, – это касалось ритуальных ограничений в пище. Эти законы были введены в древности для отделения ветхозаветной Церкви от иноверцев. Но с каждым поколением они осложнялись, став под конец трудновыполнимой системой табу. Хотя деление пищи на “чистую” и “нечистую” исходило из Библии, Иисус со всей решительностью объявил его устаревшим. “Нечистыми” могут быть только мысли, побуждения и поступки людей”».

Иисус пришел не отменить Священное Писание, но, как Он сам сказал, исполнить его. Законы Моисея необходимо было очистить от сотен и сотен фарисейских толкований, ставших обязательными для исполнения, но из-за своей многочисленности и сложности заведомо ведущих к греху. Условности препятствовали творить добрые дела, и нарушать их требовала сама жизнь, само человеческое естество. Потому Иисус не придавал значения многим требованиям фарисеев. Он проповедовал, что каждый должен принести Богу свою душу, а обрядам придавал мало значения. Иисус стремился вернуть чистоту древнего Библейского закона, однако сделать это оказалось не просто. Ведь нет ничего более сильного, чем многовековая привычка.

Новое всегда пугает; должно пройти немалое время, чтобы к нему привык столь консервативный народ, как иудеи. Иисус же предложил совсем иные отношения между людьми, новое видение идеального человека:

«Вы слышали, что сказано древним: “не убивай, кто же убьет, подлежит суду”.

А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду…

Вы слышали, что сказано древним: “не прелюбодействуй”.

А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем…

Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную.

А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует…

Вы слышали, что сказано: “око за око и зуб за зуб”.

А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую;

И кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду…

Вы слышали, что сказано: “люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего”.

А Я говорю вам: любите врагов наших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…

Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари?

И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?

Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный».

Неискушенному человеку исполнение этих заповедей может представиться нещадным насилием над собой. Нет! Никакого насилия совершенно не предполагается. «Люби Бога, и тогда поступай как хочешь», – такую формулу вывел Блаженный Августин. То есть искренне (а не формально) познавший Создателя, не может поступать иначе без всякого принуждения, не может сделать зло другому человеку (даже совершающему зло), ибо он – также творение Господа, пусть еще блуждающее во тьме и не нашедшее к Нему дорогу. К плохому человеку, соответственно, следует относиться как к путнику, потерявшемуся в лесу. Разве каждый из нас не поможет ему выйти из дебрей, если знает дорогу?

Иудеи гордились своим гуманизмом: зуб за зуб – это действительно более чем справедливо; у других народов за выбитый зуб приходилось расставаться с десятью своими, а то и вся челюсть шла в качестве платы. Но если зуб выбит случайно? И если выбит он во время вспышки гнева, а через мгновение человек тысячу раз пожалел о содеянном? Однако неумолимый закон требует жертву, справедливая месть порождает новую обиду, новую вражду.

А ведь человек несовершенен: он обречен совершать ошибки, и едва осудив чужие грехи, сам оказывается судим. Замкнутый беспощадный круг. Но насколько добрее бы человек относился к людям, к миру, если б получил прощение – совсем незаслуженное? И как бы он старался не повторить зло?!

Иисус призывает:

«Не судите, да не судимы будете.

Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.

И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?»

Увы! Такие жизненные правила иудеи не готовы были принять, как не готовы спустя две тысячи лет и мы жить по закону Божьему. Святая простота все также непостижима, все также далеко человечество от заповедей, объявленных Сыном Божьим.

«Бой с демонскими полчищами, с царством зла будет нелегким. Против Мессии восстанут все безумства, все грехи и предрассудки, укоренившиеся в людях», – пишет А. Мень.

Прямота Иисуса пугает иудеев, а слова, подобные этим, приводили в ужас людей, у которых семейные традиции ценились всегда слишком высоко:

«Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее.

И враги человеку – домашние его.

Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня».

Трусливые люди были устрашены, однако мятежные души стали надеяться, что Иисус поднимет бунт, изгонит ненавистных римлян, сборщиков дани и установит справедливое царство. Надежды последних также не оправдались.

Апофеоз борьбы Иисуса – это изгнание торговцев из Иерусалимского храма и его предместья. Он взял бич и погнал за храмовую ограду овец и волов, и «войдя в храм, начал выгонять продающих и покупающих в храме; и столы меновщиков и скамьи продающих голубей опрокинул». Гневно прозвучал Его глас:

«Не превращайте Дома Отца Моего в дом торговли!»

Никто не посмел возразить справедливому требованию. Однако служители храма затаили смертельную ненависть, потому что торговля приносила им баснословную прибыль, особенно в дни празднеств – когда к храму стекается вся Иудея. Еще более вызвало их ненависть то, что человек, не имеющий никакого отношения к их касте, объявляет себя Сыном Божьим.

Иисус разочаровал иудеев своим обликом, своей кротостью. Приход Мессии все связывали с катастрофами, все ждали грозного судью, который мгновенно уничтожит зло и установит царство справедливости. Ничего похожего не случилось. А ведь Сын Божий пришел именно таким, каким его представил ветхозаветный пророк Исаия:

«Вот Отрок Мой, Которого Я держу за руку, избранный Мой, к которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой на Него, и возвестит народам суд;

Не возопиет, и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах;

Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит».

Но люди позабыли слова древнего пророка, потому что представленный им облик сильно отличался от того, что нарисовало человеческое воображение. Бог должен быть настолько силен и грозен, что должен немедленно умереть каждый смертный, увидевший Его.

Свой путь в Иерусалим Иисус проделывает почти тайком, сторонясь известных оживленных дорог и крупных городов. Он решил остановиться на ночлег в самарянской деревне и послал вперед учеников подготовить место. Но самаряне[9]9
  Самаряне (самаритяне) – народ в Центральной Палестине (западная часть современной Иордании. Возник в результате смешения вавилонян с местным населением после захвата Палестины царем Саргоном в 722 г. до н. э. Самаряне приняли иудаизм, но после разрушения Иерусалима и «Вавилонского пленения» (586 г. до н. э.) основали свой храм на горе Гаризим.


[Закрыть] отказались принять паломников. Так было не впервые, потому что разозленные Иаков и Иоанн произнесли слова, никак не соотносящиеся с тем, чему их учил Иисус:

– Господи! Хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал?

Лишь Он не поддался искушению:

– Сын Человеческий пришел не губить души человеческие, а спасать.

А как же многочисленные чудеса, творимые Иисусом? Хотя Он и желал сохранить втайне добрые дела свои, но человеческой натуре привычно делиться и горем с ближним, а радостью, тем паче. Уж многие спасены от смерти, избавились от неизлечимых болезней – все это должно доставить Иисусу безмерную любовь и уважение со стороны иудеев. Но… Фарисеи[10]10
  Фарисеи – общественно-религиозная группа в Иудее во II в. до н. э. – I в. н. э. Называли себя «мудрецами», «писцами». К ним принадлежали различные по роду занятий люди: землевладельцы, ремесленники, торговцы, ученые-книжники. Фарисеи претендовали на роль учителей еврейского народа, толкователей Торы; они же регламентировали поведение иудеев, выступали хранителями законов. Постепенно из комментариев фарисеев к письменной Торе выросла устная Тора.
  Поскольку власть (и царская, и римская) не разделяла учения фарисеев, то и они враждебно ставились к ней. В свою очередь, народ с почтением относился к фарисеям.
  Фактически фарисеи явились протестантами иудаизма. Они создали свою религиозно-философскую школу и пытались лишить саддукеев монополии на отправление культа.


[Закрыть] таким образом объяснили чудеса, что Иисуса стали бояться даже спасенные и излеченные.

Книжники и сами не понимали все происходящее вокруг Иисуса, а потому решили вопрос простым способом; было объявлено, что Иисус «изгоняет бесов силою князя бесовского».

Авторитет фарисеев был велик, а все непонятное вызывает страх без особых усилий. Однажды, после одного из совершенных чудес, навстречу Иисусу вышли все жители города и просили… «чтобы Он отошел от пределов их».

Земной круг Иисуса замыкался, Он был нежеланным в Иерусалиме и прочих городах; Ему не было места на земле Ирода. Последнему привиделось, что это проповедует казненный им и воскресший Иоанн. Скорбно молвит Иисус: «Лисицы имеют норы и птицы небесные – гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову».

Наполеон Бонапарт долго и упорно пытался покорить мир силой своего ума и оружия. В конце жизненного пути он, отверженный этим миром, оказался на пустынном острове и предался размышлениям. Лишь тогда завоеватель понял тщетность своего замысла и осознал всю силу подвига Иисуса, все трудности его пути:

«Христос хочет любви человека – это значит, Он хочет того, что с величайшим трудом можно получить от мира, чего напрасно требует мудрец от нескольких друзей, отец – от своих детей, супруга – от своего мужа, брат – от брата, словом, Христос хочет сердца для Себя и достигает этого совершенно беспредельно… Лишь одному ему удалось возвысить человеческое сердце к невидимому до пожертвования временным, и при помощи этого средства Он связал небо и землю».

Миллионы людей отдадут свои сердца Христу. Это уникальное явление будет происходить каждый день и час, столетие за столетием, тысячелетие за тысячелетием. У каждого свой путь к Богу, но всегда он является собственным сознательным выбором, ибо так хотел Он. Кто-то находит его скоро; Наполеон, прежде чем познал истинные ценности, утопил в крови Европу. Завоевателей, подобных ему, за человеческую историю было великое множество, но никому не удалось покорить мир.

А пока люди оставались людьми…

Мы еще не принимали во внимание самые низменные черты человека, которые заставляют не терпеть всех, кто лучше его. При случае простые беззлобные обыватели не преминут утопить ближнего, достигшего больших успехов, получившего большее уважение.

Пилат рассчитывал спасти Иисуса, предоставив право суда иудеям, но на самом деле он дал возможность толпе безнаказанно расправиться с тем, кто на нее не похож, кто лучше ее – а такое не прощается среди людей.

На крест его!

Понтий Пилат занял судейское место на вершине холма. Ниже стоял Иисус, а все вместе были окружены плотными толпами народа.

«Какое зрелище, Фульвия! – позже напишет жена Пилата – Прокла – своей подруге. – Понтий сидел на своем троне из слоновой кости, сидел во всем великолепии, которым Рим наделяет своих вельмож. Под бесстрастным выражением лица Пилат едва скрывал страшное волнение.

Пред ним со связанными руками, в изодранной одежде, с окровавленным лицом стоял Иисус Назарянин, спокойный и неподвижный. В Его облике не чувствовалось ни гордости, ни боязни. Он был тих – как невинность; покорен – как агнец.

Но Его кротость переполнила меня ужасом; припомнилось: “Воздайте кровь, которую Я пролил за вас!”

Вокруг Него бесновалась презренная толпа, привлекшая Его на судилище. К толпе присоединилось несколько стражников, начетчиков и фарисеев. Взгляды их были дерзкими, и узнать их было легко по пергаментным табличкам с текстами из закона: таблички эти они носили на челе.

Все эти страшные люди дышали ненавистью, и адское пламя отсвечивалось в их глазах. Казалось, духи злобы смешивали свои голоса с криками неистового бешенства».

Пилат поднялся, и вокруг встала тишина, нарушаемая лишь карканьем ворона.

– Сегодня вы будете судить вашего собрата по имени Иисус. Я внимательно выслушал все обвинения и не нашел в его деяниях никакой вины. Согласны ли вы отпустить его на свободу?

Пилат опустился в кресло, ожидая, когда народ иудейский выполнит обязанности прокуратора, которые сегодня оказались для него непосильной ношей. Слабые голоса «Отпустить» были немедленно перекрыты мощным «Смерть ему!»

Прокуратор не поверил своим ушам. Он встал во второй раз. Думая, что его не все расслышали, Пилат произнес более громким голосом:

– Этот человек не совершил ни одного преступления, достойного смерти! Что вы хотите с ним сделать?!

Прокуратор обратил взор на обвиняемого.

Иисус выглядел совсем беспомощным, он вовсе не был похож на того, кем Себя представлял; кем Его пытался изобразить первосвященник со своими единомышленниками. Явление Бога миру у человечества связывалось с различного рода катастрофами: извержением вулканов, землетрясениями, наводнениями, громом небесным. Люди ждали божество, мечущее молнии, сжигавшее все на своем пути. У древних даже существовало поверье: увидевший Бога, умирает.

Иисус не спустился с небес, и даже родился отнюдь не в царском дворце. Он появился на свет в сарае, потому что не нашлось для его родителей места в гостинице; ясли для корма животных стали первым земным ложем Спасителя. Пророки предрекали Ему царство земное, а родился Он в семье простого плотника.

Позабыты все Его добрые дела, – столь же скоро, как забывается все хорошее; позабыты и все свершенные чудеса, которые изумляли исцеленных и свидетелей исцеления. Но Иисус исцелял не на арене цирка, Он помогал людям не на потеху толпы, и здесь, на судилище, не оказалось тех, кто познал Его чудеса.

Люди видели беспомощного обреченного человека, которого еще недавно чтили как Бога. Он совершенно не был похож на того, за кого Себя выдавал; Бог не может быть подобен жертвенной овце, идущей на заклание. И толпа мстила за обман, за то, что Иисус не оправдал их сокровенных надежд, за то, что Он не сделал их всех счастливыми. (Точно так же Иуда отомстил Иисусу ранее за то, что ошибся в Нем.) Иудеи видели в Нем лжеца, достойного самого страшного наказания, потому что Он убил их мечту. Его неземная доброта не внушала уверенности в Его исключительности. Мысли людей мешались, но едины они были в одном…

– Распять его! Распять!!! – неистовствовала толпа. Слабых голосов в защиту Иисуса уже не было слышно. Их обладателей попросту растоптали, либо они сами сбежали, дабы сохранить собственные жизни.

Иисус несомненно достоин смерти, потому что Он отвечает добром на зло, потому что Ему неведомо чувство мести, потому что Он одинаково уважает мужчин и женщин – чего до сих пор не было. Теперь Он стоит совсем беспомощный, и можно, наконец, рассчитаться за то, что Он не такой…

Точно также стая ворон нападает на своего брата только потому, что тот родился с пером белого цвета; также куры заклевывают до смерти свою раненую ослабевшую сестру, хотя еще недавно все вместе убегали от коршуна.

В третий раз встал прокуратор. Он был искренне изумлен:

– Какое же зло сделал этот человек, что должен расплачиваться своей жизнью? Разве недостаточно наказать плетью за его речи и отпустить? Неужели вы по-прежнему желаете смерти Иисуса?

– Распять!!! На крест его!!! – под звуки этих криков Пилату показалось, что он находится среди сумасшедших. Он понял, что народ сметет любого, кто примет иное решение.

В это время к прокуратору приблизилась служанка и передала письмо от его жены со словами: – Это очень важно.

Пилат развернул пергамент. Немногословный текст умолял: «Спаси Иисуса, иначе будет очень плохо». «Лучше бы ты попросила столкнуть в море Везувий», – подумал про себя Пилат.

Он бесконечно уважал жену – за то, что терпела его порой несносный характер; за то, что всегда верила ему и восхищалась им; за то, что ее душевный очаг всегда был теплым. Пилат и не помнил, когда Прокла что-то у него просила, и прокуратору страстно захотелось исполнить ее сегодняшнюю просьбу – даже не выясняя, какие причины побудили жену к спасению совершенно незнакомого ей человека.

Рядом с Иисусом поставили трех человек, закованных в кандалы. И вновь поднялся Понтий Пилат, давая знать, что желает говорить. На этот раз разгоряченная и жаждавшая крови толпа умолкла не так скоро, хотя иудеи и опасались своего прокуратора и по крайней мере внешние приличия старались соблюдать.

В Иудее существовала традиция: на праздник Пасхи правитель отпускал одного преступника, но он обязан в этом деянии считаться с мнением народа. Пилат надеялся, что толпа наконец образумится:

– Народ иудейский! По случаю праздника Пасхи мы даруем свободу одному узнику. Перед вами Христос – вина которого не доказана, и Варавва – мятежник и убийца, лишивший жизней кого-то из ваших близких. Третий преступник – грабитель, отнявший жизнь и кошель у немощного старика. Четвертый безумец – разум его затмило молодое вино, и в порыве гнева убил собственного отца. Кого вы отпускаете?

Но толпа по-прежнему желала крови Иисуса, и ничья другая не могла утолить эту непонятную звериную жажду.

– Варавву! Варавву!!!

Иисус молча принял решение соплеменников; ни один мускул на Его лице не дрогнул, словно решаемый вопрос Его жизни и смерти совершенно не волновал бродячего Проповедника. Варавва гордо, словно царь, с высоты взирал на толпу, взгляд его наполнялся презрением, когда падал на заклятых врагов – римлян. Отцеубийца молчал, опустив голову – он понимал всю безнадежность своего положения и был готов ответить жизнью за безумное деяние. Тут засуетился обойденный вниманием четвертый преступник. Дрожащим голосом с нескрываемой обидой он произнес:

– Почему Варраву!!! Он погубил множество людей, а я лишь по случайности лишил жизни старика, который не сегодня завтра умер бы своей смертью. Глупец вцепился в свой кошель и не желал отдавать… Вся моя вина, что я слишком сильно толкнул это трухлявое дерево… К слову, в кошеле оказалась одна мелочь…

Со стороны толпы иудеев в грабителя полетели камни. Один из них рассек плечо ничтожного убийцы. Приговоренный жалобно заскулил и принялся стонать, дрожа всем телом от боли, обиды и страха.

Центурион дважды ударил его хлыстом, оставившим на спине две ровные кровавые полосы, и презрительно процедил сквозь зубы:

– Замолчи, собака!

В своем презрении к подавшему голос преступнику иудеи и римляне были единодушны – трусов не любил никто.

Мятежник был гораздо ближе толпе, чем Иисус, который даже в мыслях не мог пожелать никому ничего плохого. Каждый из орущих «Варавву!!!» мечтал кого-нибудь убить: соседа, сборщика налогов, ростовщика… Варавва был свой, родной и понятный – он был всего лишь смелее и решительнее большинства здесь стоящих. И никто не задумывался, что единожды убивший и получивший свободу, может повторить деяние. И жертвами станут стоящие здесь и дарующие своим голосом свободу убийце, могут пострадать их ближайшие родственники и друзья. Но страх в толпе становится меньше – ибо он делится на множество стоящих. Никто не думает о последствиях. У множества мелких безликих людей появилось великое право казнить и миловать, право безнаказанно убить того, кто не похож на них; и люди используют свое право, следуя собственной больной логике, следуя звериному инстинкту толпы.

Пилат уже не мог понять, кто безумен: орущая толпа или он один. Не в силах ничего изменить, он приказал подать воды. На глазах у всего народа прокуратор умыл руки в знак того, что не виновен в пролитии крови осужденного.

Некоторое время он стоял в растерянности: Пилат знал, что надо нечто сделать, но понимал, что здесь уже ничего от него не зависит. Люди были заняты делом, и проносились мимо, не замечая прокуратора. Они обступили приговоренных со всех сторон и выплескивали на них все свои эмоции. Не было только любви и сочувствия к обреченным.

Уходя, он видел, как откуда-то появились три креста, как медленно они поплыли в сторону Голгофы. Следом потянулась вся толпа, охочая до всяких зрелищ – в этом желания иудейской и римской толпы полностью совпадали. Пилат не хотел больше видеть ничего и никого. Он понял лишь одно, что за многолетнее прокураторство он так и не понял этот народ.