Текст книги "Хитон погибшего на кресте"

Путь к спасению

После того рокового дня Пилат впервые проснулся без ужаса только оттого, что проснулся. Он продолжал лежать долгое время. В памяти одна за другой всплывали картинки из далекого детства. Он ловил себя на мысли, что, пожалуй, впервые за десятилетия он проснулся в состоянии того безмятежного покоя, которым обладал в возрасте несмышленого мальчишки.

Он видел заботливую мать, отца, который был строг к его шалостям, но всегда искренне с гордостью радовался его первым успехам. Он видел своих друзей, с которыми после занятий с домашними учителями-рабами купались в ближайшей реке. Казалось, он наяву строит с приятелями плотину, чтобы сделать глубже ручеек, который можно перейти вброд, не замочив колен. Какое это удовольствие: стоять под водопадом, сооруженным своими руками!

Потом мальчишки руками ловили рыбу в норах под берегом. Понтий помнил свой детский страх, когда рук касалось что-то живое. Он боялся вместо рыбы вытащить из норы змею, не доверяя убеждениям старших товарищей, что в реке змеи не живут. Он вспомнил, с какой гордостью он принес домой свою первую рыбину. Помнил, как попросил ее приготовить и с каким наслаждением он ел это блюдо. Рыба была не очень большой, но малыш разделил ее на три равных части – две из которых достались матери и отцу. Родители даже прослезились, кушая добычу Понтия. Вкус этой рыбы прокуратор, казалось, ощущал во рту и сейчас…

Еда… Проклятая еда… Ее как не было, так и нет. Воспоминание о вещи, которая в прошлой жизни никогда не заботила Пилата, вновь повергло его в уныние. Мысли о смерти снова стали заполнять его мгновенно тяжелеющую голову. Пустынный странник чувствовал, как что-то темное пытается проникнуть в его душу и вытеснить оттуда все светлое, которое только что владело им.

Пилат с грустью подумал, что он не взял с собой ни меча, ни кинжала. Ими пользовались римляне, когда чести угрожала опасность. Он обдумал и самый позорный для римлян способ расстаться с жизнью. Но и он оказался неисполнимым: у него не имелось веревки, и даже если бы она отыскалась, зацепить не нашлось бы за что.

Надо выбираться из пустыни, хотя бы для того, чтобы окончить жизнь. Пилат окинул свою внешность оценивающим взглядом: белая туника теперь приобрела непонятный серый цвет, пятна крови на свисающих лохмотьях чередовались с зелеными следами раздавленных растений. «В таком-то виде прокуратору придется выйти к людям, чтобы опозориться перед тем, как найти способ остановить жизнь?» – невесело усмехнулся Пилат.

В раздумье он вырвал одинокое низкорослое растение. Прокуратор отряхнул с него пыль и положил в рот. Корень оказался не таким горьким, как предыдущие. Пилат машинально съел его, затем попробовал листья. Чуть кисловатые и сочные – они напомнили заячью капусту, которую в детстве он с удовольствием ел в ближайшем лесу.

Следующие несколько часов он потратил на поиски съедобного растения, чудом встречавшегося среди раскаленных бесконечных песков. Тем временем закончился день. Поиски нужного растения изрядно утомили Пилата, и он уснул мгновенно, несмотря на то, что днем его голову заполняли тяжкие думы.

Он снова пришел во сне.

– Я ждал Тебя, – признался Пилат.

– Я знаю, люди всегда обращаются ко Мне, когда плохо, и часто забывают обо Мне, когда случается радость. Помощь получают не все…

– Меньше всего я достоин Твоего внимания, а о помощи просить не смею, – промолвил, опустив глаза, Пилат.

– Иерусалимские священники часто повторяют: «Слова человека, в котором есть страх Божий, будут услышаны».

– Помоги мне умереть… Ведь жизнь и смерть в Твоей власти…

– Нет. Это время не пришло. Ты не прошел весь земной путь. Нельзя прекращать раньше времени то, что подарено Творцом.

– Разве достоин оставаться на земле тот, кто сделал Тебе столько зла? Так накажи меня, умоляю…

– Мне нужна не жертва, но раскаяние. Я его вижу, а значит, ты прощен.

– Не понимаю… – растерялся Пилат. – Почему Ты приходишь ко мне в мгновения моего полного ничтожества? В мире столько достойных людей, которые призывают Тебя.

– Потому что Я призываю к себе не праведников, но заблудившихся и ищущих путь из тьмы. Врач нужен больным, но не здоровым. Отец послал Меня спасать погибающих. В помощи нет нужды тому, кто нашел дорогу в Царство Небесное.

– Я же ничего не сделал, чтобы вымолить Твое прощение.

– Сделал очень многое. Ты не пытался сейчас переложить вину на иудеев, отправивших меня на крест.

– Их судить будешь Ты, если виновны. Моя вина столь велика, что я не вижу чужих, – признался прокуратор.

– Ты вспомнил детство. Оно стало близким тебе.

– У меня было достаточно времени, чтобы вспомнить всю свою жизнь, – признался Пилат.

– Детям принадлежит Царство Небесное. Благословение Господа найдет человека, когда душа его станет такой же открытой и доверчивой, как душа начинающего жить ребенка.

– Мне очень тяжело, – признался римлянин. – Боюсь, что не смогу выдержать…

– Каждому посылаются испытания по его силам. Вечное Царство не дается тому, кто провел жизнь в пирах и забавах. Кто близ Меня, тот близ огня, кто далек от Меня – далек от Царства.

– Что же мне делать? – взмолился Пилат. – Я хочу прийти к Тебе, но нет сил.

– Они придут, когда начнешь путь. Пусть не пугает песок и бесконечная пустыня: чем труднее дорога, тем скорее придешь ко Мне. Просторный путь и широкие врата ведут к погибели. Ищи свою дорогу среди многих неверных тропинок; ошибайся, но не уставай ее искать, и найдешь ее.

– Что же делать мне, когда выйду из пустыни?

– Вернись туда, откуда пришел. Вернись в прежнюю жизнь.

– Я не выйду… я не смогу. Меня никто не признает, я потерял все, – Пилат опустил глаза на свою грязную рваную тунику.

– Оставь страх, Я помогу тебе. Пойди в дом Моей матери. После Моей смерти она покинула свой дом и теперь живет в Эфесе.

– Зачем? – ужаснулся прокуратор.

– Ты попросишь Мой хитон. Когда тебе будет очень трудно, надевай его.

Пилат открыл глаза. Он помнил весь сон, как будто это был разговор между людьми, лишь с той разницей, что они не успели попрощаться друг с другом.

Среди отшельников

Пилат двинулся в путь. Хотя он ничего не ел и не пил несколько дней, но невесть откуда взялись силы, чтобы идти – как будто кто дал их взаймы. Час за часом, ступая по раскаленному песку, он двигался с целеустремленностью человека, которому известен путь, который твердо знает конечную цель. Хотя он понятия не имел о ни о конце, ни о крае этой пустыни, но небольшую речушку Пилат встретил как должное.

При виде желтой воды жажда охватила его со страшной силой, словно что-то сдерживало изнутри желание пить, и теперь механизм перестал действовать. Он черпал горстями воду, несшую с собой песок пустыни, и пил, не давая времени осесть песчинкам на ладони. Прокуратор испытал наслаждение даже большее, чем от похвалы императора. Все вино мира было ничто в сравнении с этой мутной жидкостью. Он лил воду на голову, лицо, тело, и снова пил.

Блаженство от утоленной жажды сменило почти столь же сильное чувство голода. Прокуратор снова вспомнил далекое детство… Рыбу удалось поймать с трудом. Песчаные берега реки не имели нор, которые бы могли служить для рыбы одновременно и убежищем и западней. Наконец Понтию удалось вытащить из-под случайно обнаруженной коряги долгожданную добычу.

Долго потомственный всадник, привыкший к изысканному столу, думал, как употребить то, что может стать едой после некоторого приготовления. Голод однако отогнал сказочную мысль о том, что хорошо бы найти огонь и поджарить рыбину, как в детстве. Ведь из дров имелась только мокрая коряга, а огнем лишь обжигало прокуратора раскаленное солнце, которое совсем не собиралось поджигать выброшенное на берег убежище рыбины.

Впрочем, взгляд на корягу натолкнул Пилата на здравую мысль. Он вновь опустил ее на дно речки, в то место, где деревяшка и покоилась до его прихода. Затем прокуратор разодрал ногтями живот своей добычи, выпотрошил внутренности и промыл все съедобное в воде. Голод не оставил ему выбора, и Понтий принялся лихорадочно поглощать непривычное яство. Новое блюдо показалось ему если не изысканным, то очень даже съедобным.

Обсосав голову, Пилат осторожно вошел в реку, медленно приблизился к нужному месту и молниеносно запустил обе руки под корягу. На этот раз его добычей стало сразу две рыбины. «Никогда бы не подумал, что может оказаться полезной детская забава», – отметил прокуратор Иудеи.

Одна рыбина была съедена, вторая некоторое время хватала раскаленный воздух толстыми губами, а затем успокоилась. Прокуратор устремился за новой добычей. Ему удалось поймать около дюжины разного размера рыбешек. Затем пришлось обдумывать вопрос: каким образом выловленную еду хранить в пути.

Решение вскоре было найдено, прокуратор подтверждал своими действиями мнение о том, что безвыходных ситуаций не бывает. Пилат оторвал полосу от и без того потрепанной, туники, пропустил материю через жабры и связал оба конца. Получилось что-то вроде первобытного ожерелья. Оно было надето на шею.

Рыба приятно увлажняла спину и грудь, впрочем, не долго. Солнце удаляло влагу, и Пилат явственно чувствовал, как его добыча становится легче. Сушеная рыба показалась Пилату вкуснее, чем цыпленок со специями от его повара.

К вечеру на его пути возникли редкие кустики. Под ними прокуратор решил устроиться на ночлег. На его добычу мгновенно накинулась мошкара, и прокуратор спрятал остатки рыбы под тунику. Сам же, от усталости ничего не чувствуя, погрузился в сон, едва тело коснулось земли.

Проснулся Пилат, когда на востоке заалела заря. Он весь дрожал от ночного холода. К досадным особенностям пустынного климата добавились неприятные ощущения. Все тело болело и чесалось, во многих местах появились красные и белые волдыри, особенно пострадали лицо и шея. Насекомые, лишившись рыбного блюда, напали на прокуратора.

О сне пришлось забыть, и Пилат продолжил путь.

И вдруг на пути возник мираж. После стольких дней однообразного пустынного пейзажа Пилат долго не верил в реальность возникших на горизонте строений. Ему раньше виделись впереди города и стада животных, но как только он пытался до них добраться, все улетучивалось, как фигурки на небе, построенные движением облаков. На сей раз, по мере приближения к селению, видение не исчезало, но увеличивалось в размерах.

То было нечто среднее между городом и лагерной стоянкой войска. Люди жили, где им заблагорассудится: в окрестных пещерах, каких здесь было множество, под навесами у пещерных входов, в шатрах. Наблюдалось и приличное количество обычных строений, хотя большинство из них имело хозяйственное, а не жилое назначение.

Пилат, не зная того, оказался в одном из поселений секты ессеев[12]12
  Ессеи – иудейская секта. Возникла во II в. до н. э. Ее сторонники оставляли мир и искали уединения в пустынных местностях, в основном на западном побережье Мертвого моря. Ессеи отрицали частную собственность, рабовладение, были склонны к пацифизму. Они отказывались принимать участие в жизни государства, строго соблюдали законы о ритуальной чистоте, в их религиозных воззрениях большое место занимала вера в добрых и злых духов.
  Ессеи были сторонниками социального равенства и коллективизма, вплоть до полного отказа от частной собственности. В Уставе Кумранской общины сказано: «Все те, кто добровольно изъявляет готовность придерживаться истины Бога, должны принести в общину Бога все свое знание, всю свою силу и все свое имущество».


[Закрыть]. То были иудеи, которые почти два века назад решили укрыться от несправедливости мира в пустыне. И так как мир не становился добрее и лучше, то постоянный приток сторонников секты не прекращался, а лишь увеличивался.

Едва Пилат появился в черте селения, как его окружили мужчины и повели к дому, расположенному на самом высоком месте. Здесь скиталец предстал перед высоким худощавым стариком. Несмотря на возраст, он не производил впечатления человека немощного, уныло доживающего свои дни. Наоборот, от старика веяло непонятной силой и могуществом. Пилат невольно съежился под испытующим взглядом умудренного жизненным опытом господина пустыни. И это, несмотря на то, что прокуратор в последнее время ни во что не ставил свою жизнь и лишь размышлял, каким образом от нее избавиться.

– Что привело к нам римлянина? – безошибочно определил старик национальную принадлежность Пилата, хотя тот не проронил ни слова, а загоревшее, пропитанное песком лицо делало его неотличимым от обычного бедуина.

– Я не знаю, – честно признался прокуратор. – Я ушел из той жизни. Очутился в пустыне и долго бродил, пока сами ноги не привели сюда.

– Понимаю, отчасти здесь все такие, как ты, – старик сделал знак мужчинам, которые привели Пилата. Те мгновенно покинули дом; хозяин и странник остались одни.

– Едва ли… – выразил сомнение Пилат. – Вы живете в своем городе, вас много, а я не хотел видеть никого. Я хотел уйти от всех, но, похоже, у меня ничего не вышло.

– Мы живем сами по себе, отдельно от остального мира. Мы совершили тот же поступок, что и ты, – только все вместе.

– И вы не платите налоги императору, царю Иудеи? – удивился Пилат, обнаружив потенциальных должников. И тут же пожалел о сказанном: «Какое мне дело до налогов, и до самого Тиберия?»

– Мы никому ничего не должны на этой земле. Наш царь Бог, и только Ему мы дарим свою любовь. Это Он создал бесплодную пустыню, а не твой император.

– Что-то вы должны брать из окружающего мира, ведь невозможно в пустыне найти все необходимое для жизни, – опять чисто машинально засомневался римлянин. Слова вырывались почему-то раньше, чем приходила разумная мысль: «Не стоит перечить человеку, от которого, возможно, зависит его судьба». Чтобы смягчить уже сказанное, прокуратор произнес: – Я не смог прожить в пустыне и несколько дней. Она не принимает меня. Не уничтожает, но я чувствую, что желает выбросить меня отсюда, где властвуют песок и раскаленное солнце.

– Только ничтожное количество необходимых вещей мы меняем на то, что произведено в общине. Посуду, ткань, еду – все мы делаем, добываем сами. Ты можешь посмотреть наше хозяйство и убедиться, – предложил старейшина. – Нам нечего скрывать. Община принимает заблудших странников. Одни получают здесь отдых и все необходимое; некоторые отправляются в дальнейший путь, иные остаются в пустыне навсегда. Единственное, все, что ты увидишь и услышишь, должен забыть; нигде и никогда в другом мире ты не должен упоминать о нашем существовании. От тебя лишь требуется обещание хранить тайну нашей жизни.

– Ты не допускаешь мысли, что я могу остаться здесь навсегда? Ты же сказал, что я такой, как все здесь живущие.

– Нет, хотя ты и тяготишься своим миром. Родственен лишь поступок, но ты чужой и никогда не станешь одним из нас.

– Неужели так сложно жить и трудиться вместе с вами?

– Это не главное. У нас каждый выбирает труд, к которому лежит сердце: один лепит из глины посуду, другой печет хлеб, третий шьет одежду… Каждый работает столько, сколько в его силах, сколько сможет принести пользы для общины. И не более того. Мы никого не принуждаем, и у нас нет рабов.

– Все достаточно просто. Почему же я не смогу так жить? – удивился Пилат.

– Для этого нужно принять нашу веру, наши законы. Надо знать наизусть Священную Книгу, посланную нам Богом. Каждый иудей начинает ее учить вместе со своим первым произнесенным в этой жизни словом. Затем каждый желающий стать членом общины проходит испытательный срок, который исчисляется двумя годами. Все свое имущество новый член нашего братства должен передать общине; все кроме одежды на теле. Я прожил много лет, но если ты, римлянин, доживешь до моего возраста, боюсь, и тогда не успеешь стать одним из нас.

– У меня иной путь в этой жизни, – признался Пилат. – Я хотел уйти от людей, но Он не позволил сделать это.

– Он?!

– Бродячий Проповедник, который был казнен. Сейчас Он приходит, когда смыкаются мои глаза, а тело покидают жизненные силы, и указывает дорогу. О твоей общине Он не вел речь. Если бы мое место было здесь, Он бы рассказал о нем.

– Я знаю, что по Иудее бродил человек, который называл себя Сыном Бога. Звали его Иисус. Не о нем ли ведешь речь?

– Да. Это Он.

– Когда это случилось? – с тревогой и сожалением в голосе спросил глава кумранской общины.

– Не знаю, – Пилат понял вопрос. – Я слишком много бродил по пустыне и потерял счет дням. Думаю, недели две назад иудеи приговорили Его к смерти на кресте.

– Он не мог быть Сыном Бога. Иначе бы не умер, – сделал вывод старец.

– На третий день гробница оказалась пустой. Он воскрес, как и обещал.

– Его тело не могли похитить?

– Нет. Первосвященник знал о пророчестве. Вход в гробницу охраняла его стража.

– Почему Бог допустил смерть? – старейшина задал вопрос более самому себе, чем Пилату.

– Над этим будут размышлять все, даже те, которые Его не знали и никогда не слышали Его проповеди.

– Мир стал еще ужаснее с тех пор, как почти две сотни лет назад мы поселились здесь. Все повторяется… Если народ убивает Посланника Бога, то насколько мудры были наши отцы, избравшие для жизни пустыню.

– Повторяется? Почему ты так сказал?

– Мне кажется, Тот, о ком ты говоришь, жил в нашей общине. То было страшное время. Царь Антиох Епифан хотел отнять у нас веру предков и заставить поклоняться каменным статуям, изображавшим чужих, никогда не существовавших богов. Многие люди, дабы не оскверниться смертным грехом и не познать насилия, ушли в пустыню. Двадцать лет, как слепые, нащупывали дорогу, блуждая во тьме, пока Бог не дал нашим предкам Учителя Праведности, чтобы направить их по пути Своего сердца.

Учитель Праведности открыл нам путь к Богу. Но первосвященник испугался силы правды, он долго ждал случая, чтобы погубить Учителя Праведности. Его предал один из учеников, не осиливший трудности жития в пустыне, разуверившийся в пришествии Царства Божия. Люди нечестивого священника в День Очищения, в субботу, схватили Учителя Праведности и предали его казни.

– Ты рассказываешь историю Иисуса из Назарета! – удивился Пилат.

– Нет. Те события произошли двести лет назад. Но недавно наш брат Иоанн стал утверждать, что Бог вновь послал на землю Учителя Праведности. Иоанн покинул нас, чтобы встретить посланника Бога. Мы не знаем: виделись ли они, почему Иоанн не привел к нам Учителя Праведности, где сейчас сам Иоанн?

– Он погиб. Царь Ирод приказал отрубить Иоанну голову. Его казнили раньше, чем Иисуса из Назарета отправили на крест.

– Несчастные люди, убивающие говорящих правду. Не будет вам спасение ни в этом мире, ни в том, – сокрушенно промолвил старец.

– Я понимаю живущих здесь. Хотя еще две недели назад, прости, добрый человек, счел бы вас лишенными разума, – признался Пилат.

– Ты как-то связан с Его смертью? – догадался старец.

– Да. Я прокуратор Иудеи, и мог Его спасти. Но малодушно отдал право решать Его участь толпе.

– Теперь понятно: почему ты здесь, – признание Пилата, казалось, совсем не удивило и не испугало старца.

– Теперь я в твоей власти, и ты можешь делать со мной все, что пожелаешь.

– Мы никогда не причиним зла человеку, попавшему в беду. Как бы странник к нам ни относился, он получит кров и хлеб. Отдохни, римлянин, сколько тебе необходимо, приведи в порядок свои мысли, а перед уходом зайди ко мне попрощаться.

Три дня Пилат жил в селении отшельников.

За обедом все собирались в самом большом помещении. Скамьи заполнялись по мере прихода; причем каждый знал свое место и уверенно шел только к нему, минуя ближайшие свободные места. Как оказалось, все рассаживались строго согласно положению, занимаемому в общине. Почетный край стола отводился священникам, следом сидели старейшины. Затем располагался народ – в зависимости от срока пребывания в общине. Никто не спорил и не доказывал свою важность, как это часто бывало на званом обеде у императора или сирийского наместника.

Пилат заметил, что сидящие рядом с ним люди чувствовали себя не совсем уверенно и внимательно следили за старшими товарищами, боясь нарушить ритуал приема пищи. То были еще не члены общины, а только испытуемые, появившиеся недавно и мечтавшие ими стать. Им предстояло проделать путь длиною в два года, чтобы получить статус раббима – полноправного члена Общины Сынов Бога.

Трапеза начиналась с обряда благословения хлеба. Заканчивалась она также общей молитвой. Пилат вместе со всеми вставал, но чувствовал себя неловко среди дружного хора молящихся. Губы его самопроизвольно начинали шевелиться, словно вместе со всеми повторяя священные слова, хотя он даже не мог понять смысла произносимых фраз.

Еще одна вещь поразила прокуратора. Весь день ессии ходили в грязных рваных платьях, лучше них одевались, пожалуй, даже нищие в Иерусалиме. Но за обеденный стол все садились в белой одежде – без малейшего изъяна. Так одевались иудеи Иерусалима в праздничные дни. Пилат предположил, что для отшельников совместная трапеза была нечто большее, чем обычное утоление голода. Судя по всему, это и было самым настоящим праздником единения родственных душ. Происходил он каждый день. Этот непонятный народ обходился без множества вещей, без которых Пилат еще недавно не мыслил существования. Они сознательно отказывались от благ мира, ограничивали свои потребности до минимума, и тем не менее умели радоваться каждому дню и были счастливее людей, питающих себя плодами цивилизации.

Впрочем, оторванность от остального мира вовсе не означала дикость. Понтий Пилат обнаружил на, казалось бы, непригодном для житья клочке пустыни отлаженное хозяйство. Он насчитал семь больших каменных цистерн для сбора воды, подававших ее в разветвленную систему акведука. Отдельные каналы его открывались и закрывались по мере необходимости. В поселении имелись гончарные мастерские, прачечная, красильня; ямы-зернохранилища были полны зерна, здесь находились мельницы, хлебопекарня, просторная кухня, где готовились скромные блюда для всей общины.

На четвертый день Понтий Пилат явился к старцу.

– Вижу, тебе пора уходить, – догадался старейшина.

– Да, с твоего позволения. Я отдохнул, и нет необходимости злоупотреблять гостеприимством. Хотя мне нравится жизнь общины.

– Ты свободен в своих поступках. Но прежде я должен взять с тебя обещание, что никогда и нигде ты не обмолвишься словом, что мы есть на этой земле. Иначе тебе придется остаться здесь навсегда.

– Обещаю, – произнес Пилат под немигающим взором старца.

– Верю тебе, прокуратор. Куда теперь лежит твой путь? В Иерусалим? Кесарию?

– Я пойду в Эфес. Так сказал Он.

– Путь не близкий… Тебе дадут в дорогу пищу и воду. Проводники доведут до края пустыни. Это все, что могу для тебя сделать. Удачи, римлянин!

– Мира и благоденствия вашей общине! – искренне произнес Пилат.