Текст книги "Поляки и литовцы в армии Наполеона"

Величайший политик – Наполеон – немедленно принялся перевоспитывать неправильных поляков Виленского края. Организовать страну, вдохнуть в нее польский дух было поручено герцогу Бассано и члену назначенной Бонапартом литовской правительственной комиссии – князю Сапеге-Коденскому. «Но, – пишет снова выделившийся из общего ряда Коленкур, – жители были, по-видимому, не очень склонны откликнуться на призыв к их патриотизму. Грабежи и беспорядки всякого рода, производимые армией, разогнали все деревенское население. В городе видные лица сидели по домам. Приходилось вызывать их от имени императора, так как никто не представлялся, не стремился выдвинуться вперед, как ни старались об этом поляки, прибывшие вместе с армией».

Если серьезно рассматривать утверждения Коленкура, то можно предположить, что слишком быстро разворачивались события, и литовцы с некоторой долей балтской медлительности, явно не поспевали за стремительной мыслью и желанием Бонапарта. Они предпочитали ждать и смотреть, а не бросаться с головой в неожиданный водоворот. Коленкур с пониманием описывает настроение литовских умов:

«Все ясно видели, что представляют собой литовцы: они очень холодно относились к польскому делу, были мало склонны к жертвам и очень недовольны стеснениями, связанными с войной, и беспорядками, неизбежными при таких быстрых передвижениях войск. Несомненно, они были бы довольны восстановлением Польши, но они сомневались в том, что это – единственная цель императора, а в особенности в том, что они получат такую форму правления, которая соответствовала бы их притязаниям, интересам и обычаям. Тем не менее, удалось организовать правительственную комиссию».

Арман Огюстен Луи де Коленкур был представителем старой знати; в отличие от наполеоновских герцогов и графов, вышедших из среды ремесленников или лавочников, он появился на свет в родовом замке. Ему приходилось много лавировать, чтобы остаться в живых и сделать карьеру в неспокойное время революций и переворотов. Прекрасному дипломату – Коленкуру – удалось найти свое место в новом мире, но презрение к этому новому миру и его представителям у старого аристократа осталось. Он не упускает случая в мемуарах поддеть маленького человека с Корсики; иногда уж слишком смакует его неприятности, а потому описание холодного приема, оказанного Бонапарту в Вильно, вызывает подозрение.

Довольно скоро литовско-белорусские земли стали враждебными России. Бенкедорф, посланный к Багратиону с приказом идти на сближение с армией Барклая де Толли, на обратном пути натолкнулся на следующее препятствие:

«Я вынужден был уже сделать большой объезд, так как неприятельские партии, руководимые поляками, подвигались из Вильны к Сморгони и старались стать на сообщениях наших обеих армий. Я проехал через Минск и нашел императора в Видзах».

Наполеон преждевременно и напрасно жаловался на литовцев. Уже 5 июля офицер итальянского вспомогательного корпуса Цезарь де Ложье пишет в Троках в своем дневнике:

«Наполеон учредил в Литве своего рода временное правительство, и первой заботой этого правительства было сформировать пять пехотных и пять кавалерийских полков. Вид польских знамен, поднятых под стенами Вильны, вызвал в литовцах энтузиазм и пробудил самые славные их воспоминания. Цвет виленской аристократической молодежи под начальством князя Огинского образовал почетную гвардию императора. Множество молодых людей из лучших семей, много студентов поступают в армию…

Рассказы виленских товарищей, находящихся от нас на расстоянии всего нескольких миль, внушают нам бодрость, и мы не можем не полюбить храбрый польский народ, который мы до этой войны знали только в качестве солдат, с 1796 г. сражающихся бок о бок с итальянскими легионами, да видели еще с тех пор польских евреев».

В Вильно Бонапарт чувствует себя всемогущим: под его командованием находилась самая многочисленная армия из тех, что он водил; император не сомневается в успехе, и собирается делить его с союзниками по собственному усмотрению. Однако величайший завоеватель заискивает перед местными обывателями, словно лавочник-еврей перед своими потенциальными покупателями. «Наполеон, – рассказывает М. Богданович, – желая привлечь к себе жителей Литвы, уделял свои досуги на прием почетнейших лиц и являлся на балы, где старался казаться приветливым и словоохотливым со всеми удостоенными его беседою, но по временам невольно впадал в задумчивость».

Александр отправил к Наполеону в Вильно в качестве посла своего генерал-адъютанта Балашева. Российский император предлагал мир, но главным условием было то, что французы должны немедленно покинуть пределы России. Александр сохранил свое миролюбивое лицо, но он, конечно, не предполагал, что Наполеон, перешедший Неман с армией, каких не видела Европа, покинет Россию без сражений и победы. На угрозу Балашева, что война будет ужасна, и французам придется иметь дело не с одними войсками, а со всем русским народом, Наполеон хвастливо заявил, что одних только поляков в его армии 80 тысяч, и что он наберет их до 200 тысяч. «А они сражаются как львы, – сказал он. – Если вы станете продолжать войну, я отниму у вас польские области».

За обедом в приватной беседе Наполеон пытался выудить у Балашева некоторые сведения о стране, по которой предстояло идти (тем более, в его штабе не оказалось приличных подробных карт Российской империи). Император задал несколько вопросов о Москве:

– Много ли в ней жителей?

– Триста тысяч, – ответил русский посол.

– А домов?

– Десять тысяч.

– А церквей?

– Более 240.

– К чему такое множество?

– Русский народ набожен.

– Полноте, какая теперь набожность, – усмехнулся Наполеон.

– Извините меня, ваше величество, – сказал Балашев, – может быть в Германии и Италии мало набожных, но их еще много в Испании и России.

Наполеон был недоволен намеком на его неудачную войну в Испании и замолчал на некоторое время, но любознательность императора взяла верх.

– По какой дороге лучше идти к Москве? – вдруг спросил он Балашева.

– Ваше величество поставили меня в большое затруднение, – ответил посол. – Русские, как и французы, говорят, что к Риму можно пройти по всякой дороге. В Москву тоже ведут многие пути. Карл XII шел туда через Полтаву.

Огромная французская армия голодала уже во время перехода через Неман. Потому, первое знакомство литовцев с французами состоялось далеко в не дружественной обстановке. Как пишет голландский барон Дедем, в Ковно наполеоновская гвардия сразу по приходу принялась грабить магазины и частные дома. «Жители разбежались и разнесли ужас и уныние по окрестности. Этот пример, конечно, не мог побудить население прочих городов встречать нас с удовольствием и доставлять нам все необходимое. Однако энтузиазм поляков и их желание вернуть самостоятельность были столь велики, что многие из них все же встречали нас как желанных гостей».

Наполеону была жизненно необходима поддержка населения бывшего Великого княжества Литовского. Чтобы удержать своих голодных солдат от грабежей, император применяет жесточайшие меры. Один случай наказания провинившихся бедолаг описывает в мемуарах Роос:

«Наполеон, про которого говорили, что он занят в Вильне организационной работой, политикой и военными делами, хотел показать полякам всю строгость дисциплины своей армии. Так как постоя на квартирах не было, и в магазинах припасов не оказалось, солдаты должны были поддерживать свою жизнь воровством и грабежом. Этого не должно было быть под строгим запрещением, нарушителям которого грозила смертная казнь – и потому вскоре в Вильне и вокруг нее начались расстрелы. На третий или четвертый день после того как мы покинули этот город, нам попалась кирасирская дивизия, выстроенная четырехугольником; посредине его мы увидели четырех солдат, рывших землю. Наш вопрос, что это такое, нам отвечали, что военный суд за насилия приговорил их к смертной казни; их расстреляют, но перед смертью они должны сами вырыть себе могилу. Холодный ужас охватил нас…»

Поляки Герцогства приняли эту войну Наполеона с величайшим энтузиазмом. Варшавский сейм собрался в день, когда Великая армия только переходила Неман – 24 июня. Он «призвал всех поляков к оружию, убеждая их покинуть знамена угнетателей, которым они служили, и послал в Вильно депутацию, чтобы представить императору свои пожелания и надежды, а также, чтобы побудить литовцев к действиям. Ответ императора на речи участников депутации показал, что Галиция не включается в состав Польши, и был настолько уклончивым, что обдал холодом и разочаровал даже самых увлекающихся людей».

«Мы вступили в Вильно 28-го числа, – рассказывает барон Дедем. – Польские помещики, державшие сторону России, выехали из города; польская партия приняла нас восторженно; но Наполеон не был доволен теми средствами, коими он располагал для дальнейших действий, поэтому он не мог обнадеживать поляков относительно их будущей независимости.

– Воспользуйтесь случаем, – сказал он польским депутатам; – постарайтесь вернуть свою независимость, пока я веду войну с Россией. Если вы усилитесь, то я включу вас в условия мирного договора, но я не могу проливать за вас кровь французов; и если император Александр предложит мне заключить мир на возможных условиях, то я буду вынужден оставить вас».

То был предельно откровенный ответ Наполеона. Собственно, Бонапарт и сам не представлял: как восстановить королевство Польское, и как сложится дальнейшая политическая ситуация в Европе, но теперь ему были нужны мужественные солдаты с этой земли. Двусмысленность, всегда дипломатично сопровождавшая высказывания Наполеона по щепетильному вопросу, все же не лишала поляков окончательной надежды.

Плохое настроение Наполеона в Вильно имело свои причины – и поляки, пожалуй, только были теми, на кого оно излилось. Император с ужасом увидел, что, едва перешагнув границу России, его Великая армия начала разваливаться. Жомини – наполеоновский генерал, впоследствии перешедший на русскую службу – пишет в одном из примечаний в книге Бутурлина:

«Можно полагать, что затруднение продовольствовать столь большие громады, каковы были армии Наполеона, без магазинов, в стране малонаселенной и уже истощенной пребыванием в ней российских армий и неурожаем предыдущего года, были причиною, что Наполеон промедлил в Вильно. Во время прибытия его в сей город, более 30 000 человек его войск, рассеявшись по деревням для отыскания съестных припасов, производили грабежи и бесчинства всякого рода. В армии случился сильный конский падеж, от которого целые артиллерийские парки остались без подъемных лошадей. Французы принуждены были отослать в Виленский арсенал 100 пушек с 600 зарядными ящиками, и более 1 500 кавалеристов, потерявших лошадей своих, собраны были в городе Новые Троки».

Когда война пошла не по сценарию Наполеона, и последний акт этой драмы грозил превратиться в трагедию, а конец пьесы и вовсе был неизвестен гениальному режиссеру, начавшему ставить произведение, то вину за происходящее этот самый режиссер не прочь переложить на поляков и литовцев. Обвинение в их адрес мы будем слышать все чаще и чаще, так как гениальный непогрешимый человек не мог признать свои ошибки сейчас и перед всей армией. Итальянец Цезарь де Ложье восхищается храбростью поляков, но и он временами вторит Коленкуру:

«Я встретил одного польского офицера из штаба вице-короля, который в Бочейкове опровергал обвинения, возводимые нами на поведение его нации в этой войне.

– Вы приходите кстати, – сказал я ему, – посмотрите на результаты упрямства ваших сограждан. Взгляните кругом. Посмотрите, какими ужасами мы окружены. Разве все было бы так, если бы литовцы пошли за своими братьями поляками!

Этот честный поляк, удивленный таким резким и неожиданным обвинением, сказал мне:

– Но зачем же приписывать все эти бедствия литовцам? И почему не приписать их главным образом тем, кто в своих бесчисленных повозках привез с собой бордо и шампанское, не позаботившись даже о продовольствии и лекарствах для своих несчастных солдат. Кто виноват в поджоге домов? Чего хотят от литовцев? Могут ли они сделать больше, чем сделали? Я постоянно слышу такие жалобы. Я вам докажу, когда хотите, несправедливость ваших упреков; я докажу вам, что литовцы всегда были такими же хорошими патриотами, как поляки!»

Несчастные поляки долго гадали о причине холодности к ним императора; некоторые связывали настроение императора с хлопотами и неопределенностью трудной кампании, прочие вину возлагали на литовцев, проявивших слишком мало патриотизма. Но выбора у поляков не было: Наполеон привязал их к себе кровью бывших хозяев Речи Посполитой. Полякам ничего не оставалось, как и дальше сражаться за мечту – тем более она показалась им близкой к осуществлению.

В то время как поляки устремились на подмогу Наполеону, брат последнего – Вестфальский король Жером Бонапарт – трудностям русского похода предпочел грабеж союзников. «Вестфальский король, назначенный для поддержки корпуса князя Экмюльского, отдал герцогство Варшавское на разграбление своим войскам и вызвал недовольство этой преданной им страны, которой он к тому же мечтал править; считая, как и многие другие, что Польша, которую император хочет возродить, это буферная держава, которую он хочет создать, предназначена ему, он счел ниже своего достоинства служить под командой победителя при Ауэрштедте и Экмюле и, покинув армию, возвратился со своей гвардией в Кассель. Вот как в трудных обстоятельствах помогали императору его братья, которых он сделал королями!» – возмущается Арман де Коленкур.

Сумасбродство Жерома Бонапарта дорого обошлось Наполеону – по сути дела, оно явилось одной из причин провала русской компании. Вестфальский король не только отказался подчиниться маршалу Даву, но и не отправил приказ следовавшему за ним Юзефу Понятовскому. Польский корпус потерял три дня в Несвиже, а в результате Даву упустил Багратиона. Как следствие каприза Жерома Бонапарта – обе русские армии благополучно соединились в районе Смоленска, хотя могли быть уничтожены поодиночке.

Более Жерома Бонапарта «прославился» на польско-литовских землях генерал Доминик Жозеф Рене Вандам. Этот храбрейший и способнейший человек в 23 года был произведен в бригадные генералы, однако всю карьеру его преследовали небезосновательные обвинения в грабежах, убийствах, вымогательствах, неподчинении приказам. Наполеон весьма точно охарактеризовал Вандама одной-единственной фразой:

«Если бы я потерял Вандама, то не знаю, что бы я отдал, чтобы получить его обратно; но если бы имел двоих, я был бы вынужден приказать расстрелять одного».

Генерал Вандам привел 8-й Вестфальский корпус в Гродненскую губернию и занялся привычным делом: сотни его солдат разошлись по окрестностям и принялись грабить обывателей. Собственно, местные жители сами несли освободителям сено и сало, водку и хлеб, но подношения вестфальцев не удовлетворили. Они пошли по домам с обысками; несколько местных жителей, защищавших имущество, было убито, некоторые ранены, многие просто избиты.

Рассерженный Наполеон отнял у Вандама вестфальский корпус и отправил его в отставку. Поскольку генерал привык к взысканиям, и столь же скорым прощениям, то он не торопился на родину. С несколькими адъютантами и пятнадцатью солдатами он поселился в помещичьем имении в окрестностях белорусского города Лида. Так он жил до конца лета, занимаясь крестьянскими делами и ожидая милости императора.

На сей раз Вандам слишком сильно провинился, так как занялся грабежом не врагов, а союзников Наполеона. И вместо прощения ему доставили очередной приказ императора: возвращаться во Францию. Московская кампания прошла без участия Доминика Вандама. Только в марте 1813 г. Бонапарт вернул на службу грабителя-генерала.

Сколько поляков и литовцев шло в составе Великой армии Наполеона? Цифры называются самые разные, но даже приблизительное количество установить не представляется возможным.

Русский историк М. Богданович утверждает, что 5-й польский корпус Юзефа Понятовского состоял из 36 тысяч человек. Он же приводит еще одну цифру: маршевые части войск и полки, сформированные в Литве – 8 тысяч человек. Это далеко не все поляки и литовцы, которые встали под знамена Наполеона.

Огромное их количество служило в других корпусах и подразделениях Великой армии. В кавалерийском корпусе Мюрата, по сведениям барона де Марбо, было 6 тысяч поляков, довольно много их было и в корпусе маршала Даву, 8-й полк польских улан сражался в составе корпуса Удино. 5-й, 10-й, 11-й пехотные полки, объединенные в бригаду князя Радзивилла, сражались в корпусе маршала Макдональда, легкая кавалерийская дивизия Рожнецкого была в составе 4-го резервного кавалерийского корпуса Латур-Мобура. Поляки считались одними из лучших солдат Наполеона, и потому приличный их контингент находился в самой элитной части – императорской гвардии (отдельное подразделение из поляков в ней – Висленский легион). Не все части участвовали в походе на Москву. Например, дивизия небезызвестного Домбровского охраняла переправу через Березину в Борисове.

Польский контингент в Великой армии был вторым по численности после французского. Д. Бутурлин в своей книге опубликовал перечень батальонов и эскадронов Наполеоновской армии; приведем лишь представителей первых десяти земель из этого длинного списка:

286 батальонов 259 эскадронов французских

80 – 64 – польских

27 – 54 – австрийских

30 – 24 – баварских

24 – 32 – саксонских

20 – 24 – прусских

20 – 16 – вестфальских

17 – 16 – итальянских

14 – 16 – виртембергских

12 – швейцарских

Пополнение из польских и литовских земель прибывало в Великую армию на протяжении всей Наполеоновской эпопеи. Например, в августе 5-тысячная бригада генерала Косинского присоединилась к 7-му саксонскому корпусу генерала Ренье.

Поляки продолжали присоединяться к Великой армии Наполеона даже тогда, когда она давно перестала быть великой, а превратилась в толпу обреченно бредущих в сторону Франции людей. Уже после трагической переправы через Березину на выручку арьергарду французов прибыл свежий отряд поляков в 1800 человек. Он и спас «хвост» наполеоновской армии от полного уничтожения.

Жизнь Литвы во французские времена

Некоторые французские офицеры весьма сдержанно описывают восторги жителей Литвы в адрес явившихся освободителей. Видимо мемуаристам, находившимся подле Наполеона, передалось разочарование императора, который полагал, что литовцы и поляки должны немедленно подняться – все до единого – и впереди Великой армии гнать русские войска. И, при этом они должны обеспечивать огромную наполеоновскую армию всем необходимым. Хотя… Большинство авторов издавало свои мемуары во времена реставрации Бурбонов, и очень многие, чтобы реабилитироваться перед новой старой властью, не гнушались поливать Наполеона грязью, терпеливо выискивать его промахи и ошибки, разбавляя реальное собственной фантазией.

Несмотря на некоторое разночтение в источниках, именно с Наполеоном население бывшего ВКЛ связывало свои надежды на будущее. Однако совсем иначе относилась к завоевателям оккупированная французами Курляндия. Рассказывает Михайловский-Данилевский:

«В продолжение пятимесячного отчуждения своего от России, даже и тогда, когда видимый успех сопровождал орудие Наполеона, жители не обнаружили охлаждения к России. Оставленные нашими войсками, они ничем другим не могли доказать своих чувств к законному монарху, кроме беспрекословного перенесения всех тягостей войны. Никто не присягнул неприятелю, не вступил в его армию; в церквах, во время богослужения, несмотря на угрозы французов, поминали государя и императорскую фамилию. Словом сказать, жители Курляндии не оказывали никакой приверженности к неприятелю, и вступавшие в отправление поручаемых от него должностей делали то поневоле, устрашенные угрозами и насилием».

Поляки и литовцы настойчиво пытались возмутить Курляндию в пользу Наполеона, однако, как пишет историк, «ухищрения ляхов оказались тщетными».

Что любопытнее всего, русский патриот Михайловский-Данилевский подробно рассказывает о том, что население бывшего Великого княжества Литовского действительно принимало французов как освободителей (хотя и сейчас иные историки зачем-то пытаются опровергнуть выводы тех, кто видел войну 1812 г. своими глазами). А ведь за подобное изложение фактов Михайловского-Данилевского можно считать изменником отечеству и царю; в сталинские времена автора ожидала бы пуля за подобное написание истории, и по нынешнему мышлению можно бы о некоторых фактах умолчать! Но, нет! Не была в царское время цензура жестока, и за правду не расстреливали.

К слову, сочинение свое генерал-лейтенант Михайловский-Данилевский писал по повелению Его Императорского Величества. Ему было поручено «составить описание сей достопамятной эпохи в духе правды и беспристрастия, описание, основанное на подлинных актах, на непреложных свидетельствах». И генерал-лейтенант добросовестно исполнял царские рекомендации, а если где и кривил душой в русскую пользу, то это сразу становится заметно. Врать русские историки не умели – по крайней мере, не умели убедительно.

Как только русское войско оставило Вильно, городской магистрат и большая часть жителей пошли из города с ключами навстречу неприятелю. Их встретил командовавший авангардом Мюрат и затем отправил к Наполеону. «Обласкав встретивших его, Наполеон объехал стоявшие вблизи войска и приказал им вступать в Вильну, куда сам въехал в полдень. Дома увешаны были коврами, женщины из окон махали платками, ляхи рукоплескали, приветствовали Наполеона радостными кликами. Вечером город запылал в разноцветных огнях. В прозрачных картинах сияло торжество врагов, изображалось падение России. Ослепленные называли этот день – днем освобождения гнезда Гедиминова, мечтали, что дерзкий пришелец возможет поколебать Богом хранимую державу Александра».

Вестфальский король Жером – брат Наполеона – шел через Гродно. И здесь его ждали «удовольствия, пышные приемы поляков, которые, при его вступлении в Гродно, тотчас же начали сзывать конфедерацию и ополчаться против России».

Минск занял маршал Даву, «где была ему сделана самая пышная встреча: звонили колокола, гремела музыка на галерее ратуши; дорогу его усыпали цветами».

Пресса подогревала страсти. 22 июля 1812 г. «Курьер Литовский» пишет:

«Динабургская крепость пала перед победителями, как стены Иерихона. Двина, укрепленные берега коей казались неприступными, течет ныне посреди французских орлов, как Вилия и Неман. В один месяц совершил Наполеон подвиги, на которые нашим королям и князьям нужны были многие столетия».

Оды Наполеону звучали в прозе и стихах, на подмостках местных театров ставились хвалебные пьесы.

Идиллическую картину братания народа-освободителя с народом угнетенным изрядно портил продовольственный вопрос. Снабжение было налажено исключительно плохо; первый же город по ту сторону границы – Ковно – подвергся разграблению. По мере продвижения вглубь России дела с продовольствием только ухудшались. Во-первых, Наполеон никогда не вел в поход столь огромную армию; во-вторых, армия-победительница привыкла кормиться за счет покоренных народов. Теперь она пришла не в то место, и не в то время. Литовские крестьяне сами голодали, так как прошлогодний урожай был уже съеден, а нынешний еще не убрали с полей.

Плохое снабжение Великой Армии привело к тому, что от нее начали отделяться дезертиры и мародеры, которые толпами бродили по окрестностям и творили все, что позволяла грубая солдатская фантазия. Подобное явление получило столь широкое распространение, что Наполеон вынужден был отметить его в приказе: «В тылу армии совершаются преступления бродягами и солдатами, недостойными имени французов. Они затрудняют сообщения и препятствуют устройству продовольствия». Согласно этому приказу в Вильно была учреждена комиссия, которая предавала суду бродяг и грабителей. Для поимки таковых сформировали три маршевых колонны.

Но даже всесильный Наполеон не в состоянии прекратить бедствие, ему оставалось только утешать разграбленных дезертирами. «В Витебске Наполеон иногда разговаривал с жителями, расспрашивал их о местностях, способах края, народонаселении и с вежливостью выслушивал ответы, – пишет русский историк. – Прибегавшим к нему во множестве с жалобами на разорение и грабительство войск его говорил, что последствия войны всегда таковы; некоторым давал деньги, по 30, 50, и даже по 100 наполеондоров».

Местным помещикам также было приказано отлавливать дезертиров, обезоруживать их и доставлять в города. «Среди наших успехов, – сообщает французский писатель, – являлось необыкновенное зрелище: наши безоружные солдаты были водимы караулом литовских крестьян». Впрочем, бывали случаи, когда к шайкам французских дезертиров присоединялись местные крестьяне и шляхта, которым пришлась по нраву вольная жизнь гостей.

«Укрощая одной рукой неистовства войск, другой Наполеон разжигал пламя бунта, – рассказывает Михайловский-Данилевский. – По его приказанию, отданному за несколько дней до вторжения в Россию, собрался в Варшаве сейм, который объявил восстановление Польского Королевства и обнародовал акт Генеральной Конфедерации, на основании коего все принадлежащие России области бывшей Польши приглашались присоединиться к Конфедерации по мере удаления из них русских и составлять сеймики и городские собрания для присылки в Варшаву депутатов, с изъявлением согласия участвовать в Конфедерации. Всем находившимся в русской службе военным и гражданским чиновникам, уроженцам из возвращенных от Польши губерний, предписывалось оставить русскую службу. Военных обещали поместить в польскую армию, гражданским дать места в управлениях. Одно воззвание Конфедерации следовало за другим, и каждое дышало ядовитой ненавистью к России».

Варшавский сейм направил в Вильно к Наполеону депутацию, которая привезла французскому императору на утверждение акт Конфедерации и обратилась с просьбой о покровительстве. Накануне поляки даже предоставили Наполеону речь, с которой они к нему должны были официально обратиться. Речь Наполеону не понравилась, он приказал своим дипломатам исправить ее и вручил полякам. Ее депутация и произнесла:

«Права наши ясны, очевидны всему свету. Братья наши составляют большую часть народонаселения Польши и стонут в цепях Московских. Мы дерзаем напомнить о правах их и указать им точку соединения всего Польского семейства. Ты, Государь, ты ниспослан Провидением; в тебе проявляется его сила. Изреки, что Польское Королевство существует, и весь мир почитать будет слова твои осуществленной истиной. Нас 16 миллионов, и нет ни одного между нами, кто не пожертвовал бы за тебя жизнью и состоянием. Все жертвы покажутся нам ничтожными, лишь бы воскресить наше отечество; по призыву его, от Двины до Одера, все вооружаются, все посвятят ему свои чувствования. Объявленная ныне Россией война есть карающее ее предопределение судьбы, которая, тронувшись нашими страданиями, вознамерилась положить им предел. Едва началась сия вторая Польская война, как уже мы изъявляем преданность Вашему Величеству в древней столице Ягеллонов; уже орлы твои осеняют берега Немана, уже Московские войска разбиты, отрезаны, рассеяны, блуждают без цели и напрасно силятся соединиться. Представляя Вашему Величеству акт Конфедерации, провозглашающий возрождение и существование Польши, возобновляем пред лицом вашим торжественнейший обет, что соединением всех желаний, всех усилий наших и, если нужно, пролитием крови до последней капли стараться будем привести в исполнение намерение наше. Столь великое намерение увенчано будет желанным успехом, ежели Ваше Величество удостоите нас могущественного вашего покровительства».

Наполеон одобрил акт конфедерации и выразил желание, чтобы она немедленно распространилась на земли, отнимаемые Великой армией у России:

«Пусть Литву, Самогитию, Витебск, Полоцк, Могилев, Волынию, Украину и Подолию одушевляет тот же дух, какой нашел я в Великой Польше, и Провидение увенчает успехом святое ваше дело».

Император тут же огорчил поляков тем, что запретил смущать покой населения Галиции. Ведь эта территория находилась во владении Австрии, а австрийский корпус князя Шварценберга сражался на землях бывшего Великого княжества Литовского. Союз с Веной для Наполеона был предпочтительнее амбиций поляков. И между тем он спешил выжать из польско-литовских территорий все, что только возможно. Его действия описывает Михайловский-Данилевский:

«В Вильно учреждена Наполеоном Верховная Комиссия временного правительства Великого княжества Литовского, власть коей должна была распространяться на губернии Виленскую, Гродненскую и Минскую и Белостокскую область. Комиссия состояла из семи членов и французского при них комиссара, Биньона. Под председательством каждого из членов учреждены Комитеты: продовольствия, полиции, финансов, юстиции, внутренних и духовных дел, просвещения и военного. Действия Комиссии, названной Правительственной, заключались в разных постановлениях о продовольствии Наполеоновских войск, о возвращении в дома жителей, разогнанных грабежами неприятеля, о взимании податей, устройстве почт, пожертвованиях, вооружении. Открытие своих заседаний объявила Комиссия воззванием, исполненным желчи против России и раболепства к Наполеону.

Наполеону нужны были не напыщенные возгласы ляхов, но кровь их, и потому велел он немедленно начать формирование 5 пехотных и 4 конных полков, первые в 3 батальона, последние в 4 эскадрона. Желая более привязать к себе дворянство, назначил он командирами полков и произвел в полковники людей, принадлежавших к старинным родам, несмотря на то, что некоторые из новопроизведенных не бывали прежде в военной службе. Большая часть обер– и унтер-офицеров взята из войск Варшавского герцогства.

Кроме линейных полков, куда люди поступали обыкновенной рекрутской повинности, составлены были два волонтерные полка из разного сброда. В городах образовались народная стража и жандармские команды. Каждый из командиров линейных и волонтерных полков издавал от своего имени воззвания к молодежи собираться под знамена крамолы. «Благородные юноши, – говорили они, – спешите на открывающееся перед вами поле чести. Идите, кто, как и в чем может, пеший или конный. Мундир, вооружение и лошадь, у кого нет их, здесь получите. Не оставайтесь последними на достославном поприще; не забывайте, сколь блистательно назначение ваше». Между тем, пока сарматы становились в ряды пришельца, в Вильне были беспрерывные празднества, молебствия об успехе вражеского орудия, иллюминации, на которых особенно терзаем был наш двуглавый орел, представляемый в карикатурных видах. И все это совершалось в присутствии Наполеона, прожившего в Вильне 18 дней, в упоении от расточаемой ему отовсюду лести, в убеждении торжества своего и неминуемого падения России».