Текст книги "Поляки и литовцы в армии Наполеона"

И вот настало время крушения созданной Наполеоном империи. Весь его двор бежал, исчезла супруга Мария-Луиза вместе с маленьким сыном. Император принял яд, который носил при себе со времени Малоярославецкой битвы, но он оказался просроченным и вместо смерти прибавил к душевным мучениям еще и физические. Наполеон попросил придворного врача дать лучший яд, но тот в ужасе бежал вслед за остальными. В это время Наполеона навещает Мария Валевская. Ее напрасный визит описывает Констан:

«Когда мадам В. прибыла в десять, я вошел в кабинет, чтобы доложить об этом императору. Он лежал в постели, погруженный в свои мысли. Не ответил мне ни словом. Только после того, как я повторил, он буркнул: „Попроси подождать!“ Она сидела в примыкающей комнате, я же составлял ей компанию. Часы тянулись бесконечно. Она все ждала. Наконец стало тяжело смотреть на ее глубокое, тихое страдание. Я снова пошел туда. Император не спал. Но он был так глубоко погружен в свои раздумья, что снова не ответил мне. Наконец, когда уже настал день, мадам В. покинула дворец из опасения, что ее увидят. Спустя какое-то время император вышел и сказал, что хочет ее принять. Я рассказываю ему все, ничего не скрывая. Наполеон был тронут до глубины души: „Бедная женщина! Как она должна была принять это к сердцу. Констан, это для меня очень прискорбно. Как только увидишь ее, объяснись за меня. Ведь у меня столько… столько забот“. Бросив слова почти со злостью, он стал судорожно тереть рукой лоб».

Когда Наполеон, отвергнутый миром, оказался на острове Эльба, его не навестила в ссылке ни первая горячо любимая жена – Жозефина Богарне, ни вторая, благородных кровей жена – Мария Луиза, – приехала на остров отвергнутая им Мария Валевская.

Вечером 1 сентября 1814 г. в глубокой тайне в самом пустынном месте острова высадилась женщина с мальчиком. Наполеон настолько боялся, что о визите на остров «польской жены» станет известно Марии-Луизе, что не осмелился разделить ложе с любовницей. Рассказывает Брандыс:

«В горной обители гостей ждал ужин. После ужина отправились на отдых. В домике, откуда были выселены монахи, приготовили две комнатки для Марии и ее сестры. Император ночевал в палатке под деревьями. Под утро разразилась гроза. Разбуженный громыханием, Наполеон покинул палатку и перебрался «в ночном одеянии» в комнату Марии. «Наверное, он знал, что его прекрасная полька боится грозы, и хотел ее успокоить», – пишет историк Андре Кастелло, завершая этим предположением подробное описание первого дня пребывания Валевской на Эльбе.

Следующий день прошел в идиллической атмосфере. Наполеон был весел и беззаботен, ласкал маленького Александра, нежно беседовал с Марией, показывал им обоим видную вдали Корсику, рассказывал о своем детстве. Вспоминая спустя много лет этот чудесный день, Александр Валевский писал: «Удивительно, я был маленьким ребенком и все же отлично помню домик, в котором мы жили, помню Наполеона и все, что он мне говорил, припоминаю его палатку и даже сопровождающих его генералов».

В полдень в честь гостей был устроен завтрак под навесом, с участием польских офицеров из находящегося на Эльбе эскадрона легкой кавалерии полковника Павла Ежмановского. Один из приглашенных принес флейту и играл на ней мазурки и полонезы. Император оживился настолько, что пригласил Марию танцевать».

Тем временем, жители Эльбы решили, что приехала императрица Мария-Луиза, и собирались ее приветствовать. Наполеон был в ужасе; он опасался, что жена узнает о визите любовницы и не приедет к нему. Марии с сыном было приказано уехать, и она безропотно, хотя и с обидой, 3 сентября покинула остров. А Мария-Луиза даже не собиралась посещать Наполеона, бывшая французская императрица находила утешение в крепких объятиях графа Нейперга.

В начале 1815 г. Мария Валевская получила известие о смерти своего бывшего мужа; так она стала абсолютно свободной даже по канонам христианской морали. Она могла выйти замуж за того, кто преданно любил ее долгие годы. И вновь смятение в ее душу внес Наполеон, как собственно, внес смятение и во всю Францию и Европу, вырвавшись с Эльбы на свои Сто дней. Марии удалось встретиться с обожаемым Наполеоном и даже поплакать в его объятьях. Однако разбитый Бонапарт отказался взять ее на остров Святой Елены, дабы не подмочить уготованную им самим репутацию мученика.

7 сентября 1816 г. в Брюсселе, после долгих колебаний, Мария Валевская обвенчалась с Филиппом-Антуаном д'Орнано. По словам Массона, этот брак огорчил пленника Святой Елены:

«Император, – рассказывает один из его товарищей, – всегда сохранял чрезвычайно нежные чувства к г-же Валевской, и не в его характере было позволять тем, кого он любил, любить что-нибудь кроме него».

Впрочем, «польская жена» Наполеона недолго принадлежала его генералу и родственнику. 9 июня 1817 года, она родила сына Рудольфа Огюста, но к осени состояние самой Марии ухудшилось. Еще во время беременности польский врач нашел у нее полное истощение организма и застарелую болезнь почек. Умерла она 11 декабря 1817 года, лишь четыре дня назад встретив 31-ю годовщину своего рождения.

Сын Наполеона и Марии Валевской прожил жизнь, наполненную великими событиями и приключениями – в общем, он не канул в безвестность вслед за смертью своего великого отца. Мы ограничимся тем известием, что Александр Валевский в 1855 г. занимает при Наполеоне III пост министра иностранных дел Франции. В общем, это был не тот случай, когда природа, создав гениального человека, отдыхала на его детях.

Князь Понятовский

Приходилось читать, что Юзеф Понятовский обязан своим возвышением неблаговидному поступку. А именно тем, что угодил Наполеону в качестве сводника: князь отправил в постель Бонапарта Марию Валевскую, которая имела неосторожность тому понравится. Но графиня Потоцкая, например, утверждает, что именно Талейран «своей услужливостью устроил первое свидание Наполеона с графиней Валевской и устранил встретившиеся препятствия» – что вполне было в духе хитрейшего из министров.

Если быть справедливым, то Понятовский первой высокой должностью был обязан прусскому королю. После бегства прусского коменданта Варшавы, монарх попросил позаботиться о порядке в городе Понятовского. Так последний стал комендантом столицы, и с тех пор его имя значится в списке первых лиц герцогства Варшавского.

Племянник последнего короля Речи Посполитой Станислава Августа Понятовского у многих вызывал зависть. К его выдвижению ревностно относились ветераны наполеоновских походов генералы Домбровский и Зайончек. В вину Понятовскому ставили то, что он до 1806 г. никоим образом не боролся за независимость родины, кроме участия в восстании Тадеуша Костюшко. Но ведь он участвовал в восстании и во главе дивизии стоял на самом опасном участке – оборонял Варшаву…

А по большому счету, поляки в Италии, в Египте и на Гаити проливали кровь, мягко говоря, не совсем за свободу Польши. И, если разобраться, то они вовсе незаслуженно обвиняли Понятовского, что тот воевал под знаменами Австрии. Из служивших под теми же знаменами и был образован известный Северный легион. И воевал Понятовский против турок, а не против соотечественников. Но его упрекают за полученные награды от Австрии и России, презрительно именуют австрияцким генералом. Понятовский пришел, когда родине понадобилась его сабля, а владеть ею отменно (и не только ею) князь научился за время службы в австрийской армии.

Своей жизнью Юзеф Понятовский доказал, что высокие должности нужны ему не для того, чтобы иметь личную выгоду, но чтобы сражаться впереди всех. Наполеон доверил Понятовскому пост военного министра; он возглавил армию герцогства Варшавского, которую сам же и создавал. Естественно, чем выше пост, тем меньше надежды услышать о человеке что-то хорошее. Абсолютно любые люди, наделенные властью, подвергались злословию, так было во все времена. Маршал Даву, в 1807 году исполнявший обязанности генерал-губернатора герцогства Варшавского не переносил на дух Понятовского. Наполеоновский военачальник искал недостатки в личной жизни князя, и утверждал, что Понятовский неспособен справиться со своими государственными обязанностями, пока, наконец, не признался, что главный недостаток князя в том, что он был патриотом:

«Утвержденный в своем министерстве и имеющий доступ в Совет министров, князь Йозеф Понятовский станет хозяином армии. Он использует свое влияние, чтобы назначить своих сторонников на все важные посты. Такое правительство будет отражать не столько национальные интересы, сколько интересы одной партии, и я повторяю, что эта партия не будет профранцузской».

Графиня Потоцкая в мемуарах любит превознести собственную особу, и соответственно унизить людей, с которыми ей приходилось сталкиваться; в своем произведении талантливая писательница не гнушалась и слегка приврать. От нее досталось и Наполеону, и Мюрату, и Валевской; только когда графиня рассказывала о Юзефе Понятовском, восторг и восхищение звучали в каждой строчке:

«Трудно представить себе человека, более достойного, чем князь, командовать пятьюдесятью тысячами храбрецов, служивших под его начальством. Солдаты его обожали, так как он делил с ними все опасности и лишения, и по малейшему его знаку бросались исполнять то, чего другие добивались суровой дисциплиной. В его характере соединялись необычайные контрасты. Будучи полным господином у себя дома, он все же охотно шел на уступки из любви к спокойствию, но при трудных обстоятельствах, которыми была полна его жизнь, он проявлял мужественную энергию: с этого момента частный человек уступал место общественному деятелю, для которого достоинство родины было дороже всего. Подобная смесь героизма со слабостью была удивительна еще и потому, что в ней совершенно не было места самолюбию, а тем более тщеславию. Быть может, история поставит ему это в упрек: ведь то исключительное положение, которое он занимал, могло бы возвысить его до трона и таким образом обеспечить существование родной страны. Тем не менее, его благородные качества, необычайное мужество и славная смерть сделал и из него героя, чье высокочтимое имя осталось навсегда дорогим для его родины».

Мы не будем в этой главе уделять много внимания Понятовскому, так как с ним неоднократно придется сталкиваться в процессе дальнейшего повествования.

Несколько слов скажем об армии Герцогства – любимом детище князя Понятовского: она была вполне приличной по европейским меркам тех времен, а для карликового, в сущности, государства – даже огромной. С составом армии Варшавского герцогства знакомит полковник Д. Бутурлин в книге «История нашествия императора Наполеона на Россию»:

«Армия Герцогства Варшавского в 1811 году состояла из 17-ти полков пехотных, 1 кирасирского, 11 уланских, 2 конно-егерских и 2 гусарских. Каждый пехотный полк состоял из 3-х батальонов, а батальон из 840 человек; кавалерийские полки составлены были из 4-х эскадронов, в каждом по 160-ти человек. Кроме сего находился еще один полк пешей артиллерии, один полк конной артиллерии и один саперный батальон. Три пехотных и два кавалерийских полка употреблены были в Испании. Войска, оставшиеся в Герцогстве, по приведении их в полный комплект, долженствовали составить более 45 000 человек. В начале 1812 года Наполеон дал повеление сформировать во всех пехотных полках еще четвертые батальоны, вместе с коими армия Герцогства Варшавского простиралась почти до 60 000 человек».

К слову сказать, по сведениям того же Бутурлина, у саксонского короля (под властью которого и находилось герцогство Варшавское) армия насчитывала всего 29 670 человек.

Накануне войны между Александром и Наполеоном разгорелось своеобразное соревнование: кто лучше польстит полякам. И надо заметить, перед величайшим личным обаянием Александра не могли устоять даже враги. 26 апреля 1812 г. российский самодержец прибыл в Вильно, чтобы провести смотр стоявшим здесь войскам, а заодно поближе познакомиться со своими ненадежными подданными. М. Богданович описывает необычное противоборство двух императоров:

«Император Александр, в короткое время пребывания своего в Вильно, привлек к себе жителей Литвы благодушием и ласковостью, составлявшими отличительные черты его характера. Многие польские магнаты, обвороженные приветливым общением с ними российского монарха, предлагали ему объявить себя владыкою Польши. Наполеон, опасаясь, чтобы нравственное могущество Александра не распространилось на Варшаву, решил послать туда резидента, который мог бы противодействовать влиянию русского правительства красноречием, пышностью, и в особенности – деятельностью и всевозможными происками. Выбор Наполеона пал на Прадта, архиепископа мехельнского. В числе наставлений ему данных сказано было: «доведите поляков до восторга, но не до безумия».»

Перед недюжинным обаянием Александра не устояли те, кто лично имел с ним беседы; остальная Литва ждала Наполеона.

В поэме А. Мицкевича «Пан Тадеуш», названной еще при жизни автора «Энциклопедией польской жизни», ксендз с несвойственным священнослужителю восторгом сообщает судье последние слухи:

 
«…Наполеон идет уже сюда,
Сдаются крепости ему и города,
Ведет он армию, какой еще дотоле
Не видано нигде и не увидят боле;
А с этой армией и наша, говорят,
И наши там штыки на солнышке горят,
И белые орлы через леса и горы
Летят сюда, в Литву…»
 

Этот отрывок из первого перевода поэмы на русский язык, произведенный Николаем Бергом, изданный в 1875 г. Но прежде русского перевода, «Пан Тадеуш» попал ко мне на белорусском языке. Настолько эмоциональнее белорусский перевод, настолько сильнее в нем надежды участников диалога на грядущую войну и связанную с ней независимость,… что я не сразу даже нашел этот кусочек текста в варианте Берга. Впрочем, можно привести и белорусскую версию слов ксендза (она не представит особой сложности для русскоязычного читателя):

 
«Тут справы важныя, мой брат: вайна і годзе!
Вайна за Польшчу! Браце! Будзем на свабодзе!
Вайна вось-вось пачнецца! Едучы таёмна
Сюды, фарпосты бачыў я ўжо каля Нёмна.
Напаляон збірае гэтулькі народу,
Што свет не помніць, чалавек не бачыў з роду.
3 французамі ідзе і польскі корпус цэлы:
Дамброўскі, Панятоўскі і арол наш белы!
Яны ўжо блізка. Хай па першаму наказу
Праз Нёман ступяць, і Радзіма ўскрэсне зразу!»
 

Герои поэмы А. Мицкевича не собираются ждать освободителей – сидеть сложа руки; в следующее мгновение у них возникает грандиозный план, над которым можно было бы посмеяться, если б население этих земель действительно не связывало с Наполеоном восстановление независимости Польши и Литвы:

 
«…А разве мало дела?
Ужели думаешь: Литва бы усидела
На месте, если бы французы были здесь?
Так надо упредить, край подготовить весь
К войне как следует; железный фонд не худо
Собрать заранее! Наполеон оттуда,
Мы – с тылу на Москву, отсель! Наш Борзый конь
Заржет, почуявши губительный огонь,
И зарычит Медведь лесов дремучих Жмуди,
В страх нашим недругам – и встанут наши люди!
«Что это?» – спросит вдруг отец-Наполеон
«Охотники! Литва!» – гремит со всех сторон
Сто тысяч голосов: «Литва, яснейший пане!
Литовских темных пущ и дебрей поселяне!»
 

Наполеон на землях Великого княжества Литовского

Поляки, пожалуй, единственные в огромной разноплеменной армии встретили известие о войне с Россией с искренним восторгом; французы шли в поход за своим императором по привычке, австрийцы и прусаки – по принуждению.

«Как только распространилось известие о войне, вся молодежь, не ожидая призыва, бросилась к оружию, – описывает состояние польского общества графиня Потоцкая. – Ни угрозы России, ни расчеты и опасения родителей не могли остановить этот патриотический порыв…

Новое поколение пришло на смену старому, которое отчасти уже исчезло в рядах французской армии, и дети, пылая от возбуждения, с лихорадочным любопытством слушали рассказы старших: надежда вернуться с победой устремляла их к героическим поступкам. Солдаты, едва вышедшие из юношеских лет, приводили в восхищение старых гренадеров. Без военного мундира никто не решался показаться па улице, боясь насмешек уличных мальчишек».

И без того великий патриотический подъем подпитывался извне. Наполеон понимал, что по-настоящему преданных союзников в Европе у него быть не может, за исключением поляков. Его старания описывает Потоцкая:

«Очень искусно играя на слабой струнке поляков, император не пренебрегал ничем, что могло польстить им, и довел их энтузиазм до крайней степени напряжения, поддерживая их заветные надежды, но, не давая в то же время никаких определенных обещаний».

Биньон – официальный представитель Франции в Варшаве – «получил распоряжение тщательно ознакомиться с национальными традициями поляков во время поголовных восстаний».

Поляки были действительно готовы на многое. Вот как описывает ситуацию барон де Марбо:

«Самые горячие господа из различных провинций Польши предлагали Наполеону поднять все провинции и привести к нему на службу свыше 300 тысяч человек в тот день, когда он провозгласил бы принципиально, что все разделы их страны аннулируются, и восстанавливается Польское королевство».

Несомненно, поляки бы выставили достойную армию по одному только росчерку пера этого вершителя европейских судеб. Но их чаяния не мог удовлетворить даже всемогущий Бонапарт. Ведь подразумевалось отнять польские земли не только и не столько у России, но у Австрии и Пруссии. А ведь в кампании 1812 г. на левом фланге наступал на Ригу наполеоновский маршал Макдональд с 35 тысячами пруссаков; на правом фланге шел корпус князя Шварценберга с не меньшим количеством австрийцев.

Что бы произошло, если б Наполеон пошел навстречу пожеланиям поляков? Оба фланга Великой армии моментально перешли бы на русскую сторону; а в тыл бы ей ударили войска Австрии и Пруссии. (Одна только австрийская армия имела на то время под ружьем 200 тысяч человек.) В такой ситуации у Наполеона было мало шансов добраться даже до Смоленска.

Поэтому Наполеон продолжал делать то, что ему оставалось: возбуждал поляков к борьбе за независимость родины, периодически обвинял их в недостатке патриотизма, использовал польских воинов на самых опасных участках и почти ничего не делал, чтобы вернуть им государство. Французский император и сам понимал, что одними обещаниями нельзя поднять весь народ, а потому, по словам барона де Марбо, «на берега Немана Наполеон не привез никаких запасов оружия, ни обмундирования для вооружения и экипировки войск, которые могли бы выставить поляки».

И все же, энтузиазм поляков и литовцев был выше самых смелых ожиданий Наполеона.

23 июня 1812 г. передовые отряды Великой армии поили коней в Немане, который служил границей между Россией и покорной Наполеону Европой. Внезапно к бивуаку 6-го польского уланского полка на бешенной скорости подъехала карета в сопровождении двух всадников. Из нее вышел Наполеон и начальник главного штаба – Бертье. Оба сняли французские мундиры. Наполеон надел сюртук и фуражку польского полковника Поговского, Бертье также облачился в польскую форму. Затем два человека, от которых зависели судьбы Европы, поскакали в направлении литовского Ковно, находившегося на расстоянии пушечного выстрела. Французский император спешился и долго осматривал окрестности. Через несколько часов он вновь появился на этом же месте в сопровождении инженерного генерала Аксо. Последний получил приказ к вечеру начать возведение трех мостов через Неман.

Происходившее далее описывает русский историк Михайловский-Данилевский:

«На этом пространстве, почти возле самого Немана, стояли пехота, конница и артиллерия, в густых, необозримых колоннах. Запрещено было разводить огни и велено хранить величайшую тишину, чтобы никакой бивачный дым, никакой шум не изменили присутствию неприятельских сил на рубеже России. Солнце село; наступила темнота, и Наполеон прибыл к Неману руководствовать переправой. При нем пущены понтоны на воду, и 500 поляков 13-го полка отчалили от берега на лодках. Они заняли лежавшую на нашей стороне небольшую деревню. Тут был лейб-казачий разъезд. Начальник его, Жмурин, поскакал донести командиру полка графу Орлову-Денисову о переправе неприятелей и испрашивал приказаний: ударить ли на них или отступить? Разъезду велено собраться и отойти назад; о произошедшем посланы донесения. Между лейб-казаками и поляками произошло несколько ружейных и пистолетных выстрелов. Гул их огласил песчаные берега Немана. Так началась война, которая должна была превзойти все войны, какие когда-либо освещало солнце».

«Наполеон шел в Россию с намерением восстановить Польшу, а если император Александр не смирится, то освободить крестьян – эта последняя мера должна была, впрочем, только служить одним из средств обуздать противника, так как завоеватель далеко не имел сентиментальной любви к свободе вообще», – такими словами начинает свою книгу о Наполеоне великий русский художник В. Верещагин.

А какие же причины грандиозной войны приводит сам Наполеон? Накануне вторжения Великой армии был зачитан приказ императора:

«Солдаты! Вторая польская война началась. Первая окончилась Фридландом и Тильзитом!.. В Тильзите Россия поклялась быть в вечной дружбе с Францией и воевать с Англией. Она нарушает теперь свои клятвы; она не желает более давать никакого объяснения своего странного требования, чтобы французские орлы не переходили Рейна, оставляя тем самым наших союзников в ее распоряжении… Россия увлекаема роком, ее судьбы должны совершиться. Неужели она думает, что мы выродились? Разве мы уже не солдаты Аустерлица? Она ставит нас между бесчестьем и войной: выбор ясен. Итак, идем вперед, перейдем Неман и внесем войну на ее территорию. Вторая война польская будет столь же славной, как и первая, но мир, который мы заключим, принесет с собой и гарантию: он положит предел тому гибельному влиянию, которое уже 50 лет оказывает Россия на дела Европы.

Наполеон»

Воззвание Наполеона было разослано во все подразделения Великой армии, за исключением корпуса Макдональда, состоявшего в основном из пруссаков и австрийского корпуса Шварценберга. Последним было возвещено о начале военных действий в особых приказах. Предусмотрительность Наполеона понятна: ведь Пруссия и Австрия владели значительными польскими территориями и могли не понять не только возвышенного желания Бонапарта восстановить независимость Польши, им не понравилось бы и само название очередной войны.

Французский император избрал великий благородный повод для войны, однако слова и дела Наполеона наполнены презрением в отношении несчастных поляков. Как справедливо заметит в мемуарах его адъютант граф де Сегюр, «он пренебрег объявлением независимости страны, которую только что освободил…. Он даже не позаботился очистить южные польские провинции от бессильных русских отрядов, сдерживавших патриотизм этих провинций, и не обеспечил себе посредством хорошо организованного восстания прочную операционную базу». И, тем не менее, он будет требовать от поляков небывалых жертв.

Воодушевленные надеждой поляки всегда сражаются в первых рядах Великой армии, в их окружении Наполеон вступает на российскую территорию, они готовы жертвовать собой по первому капризу императора.

Возле Ковно казаки разрушили мост, и данное обстоятельство страшно рассердило французского императора. «Наполеон сделал вид, что презирает это, как все, что составляло ему препятствие, и приказал польскому эскадрону своей гвардии переплыть реку, – рассказывает Сегюр. – Это отборное войско бросилось туда безо всякого колебания.

Вначале они шли в порядке, а когда глубина увеличилась, и они уже не достигали дна, то удвоили усилия и вскоре вплавь достигли середины реки. Но там более сильное течение разъединило их. Тогда лошади перепугались, уклонились в сторону, и их стало уносить силой течения. Они уже перестали плыть и просто носились врассыпную по поверхности воды. Всадники выбивались из сил, тщетно стараясь заставить лошадей плыть к берегу. Наконец, они покорились своей участи. Их гибель была неизбежна, но они пожертвовали собой перед лицом своей родины, ради нее и ее освободителя! Напрягая последние силы, они повернули голову к Наполеону и крикнули: «Да здравствует император!» Трое из них, еще держа голову над водой, повторяли этот крик и затем исчезли в волнах. Армия точно застыла от ужаса и восхищения перед этим подвигом.

Что касается Наполеона, то он быстро отдал приказания и с точностью указал все, что надо было сделать, чтобы спасти наибольшее число из них».

Судя по всему, первоначальный план Наполеона действительно состоял в том, чтобы разбить армию противника, отнять у России земли, ранее принадлежавшие Речи Посполитой, и на том остановиться. В канун рокового вторжения польская тема не сходит с уст Бонапарта. Напрасно Коленкур убеждал, что Россия невероятно огромная, и русским нет необходимости меряться силами с французами в пограничной битве; вероятнее они попытаются удалить Наполеона «на большее расстояние от Франции и принудить его раздробить свои силы».

– Но в таком случае, – с живостью возразил император, – я получаю Польшу, а Александр в глазах поляков бесповоротно опозорит себя тем, что отдает ее без боя. Уступить мне Вильно – значит потерять Польшу.

Наполеон все рассчитал: он рассказывал Коленкуру о развертывании своих сил на русской территории и их быстрых продвижениях и пришел к выводу, что русские корпуса не смогут спасти свой обоз и свою артиллерию. Он не допускал и мысли, что русские смогут далеко уйти от его стремительно продвигавшейся армии.

– Меньше чем через два месяца, – сказал император Коленкуру, – Россия запросит мира. Крупные помещики будут перепуганы, а многие из них разорены. Император Александр будет в большом затруднении, так как русским, по существу, весьма мало дела до поляков, и они вовсе не хотят терпеть разорения из-за Польши.

Если б Наполеон воевал в Западной Европе, а его соперниками были австрийцы или немцы, соглашавшиеся на любые мирные условия после первой же проигранной битвы, то все пошло бы по плану гениального Бонапарта. Но соперниками были русские, огромная страна не имела дорог для скорого движения армии, а сама армия Наполеона в силу своей многочисленности стала неповоротливой.

В ночь с 23 на 24 июня дивизия Морана перешла Неман и заняла позицию на русском берегу. Затем по понтонному мосту отправился Наполеон, а за ним все разноязычное воинство. Французы, австрийцы, итальянцы, поляки, хорваты, долматинцы, солдаты многочисленных немецких княжеств, португальцы… – казалось, вся Европа отправилась в поход на Россию.

Наполеон вступил в Вильно 28 июня, как пишет Лабом, «предшествуемый польскими уланами 8-го полка князя Радзивилла».

Вильно – древняя столица Великого княжества Литовского – по свидетельствам некоторых авторов, настороженно встретила своего освободителя. «Город казался опустевшим, – рассказывает Коленкур. – Несколько евреев и несколько человек из простонародья – вот все, кого можно было встретить в этой так называемой дружественной стране, с которой наши войска, изнуренные и не получающие пайков, обращались хуже, чем с неприятельской. Император не остановился в городе. Он осмотрел мост, окрестности и подожженные неприятелем склады, которые еще горели. Он приказал поскорее починить мост, отдал распоряжение о некоторых оборонительных работах под городом, вернулся обратно и заехал во дворец. Хотя о его возвращении было объявлено, хотя двор, штаб, гвардия и все, что указывало на его присутствие, обосновались там, население ровно ничем не проявляло любопытства, никто не выглядывал из окон, не наблюдалось никакого энтузиазма, не было видно даже обычных зевак. Все выглядело угрюмо.

Император был поражен этим и, входя в кабинет, не мог удержаться от слов:

– Здешние поляки не похожи на варшавских.

Это объяснялось некоторыми беспорядками, имевшими место в городе и напугавшими жителей, а также тем, что здешние поляки, довольные русским правительством, были мало расположены к перемене. К тому же русские находились еще очень близко, и никакого решительного сражения до сих пор не было».

Неизвестно, насколько можно верить тонкому политику Коленкуру, мемуары которого выходили в те времена, когда сама Франция находилась во власти врагов Бонапарта. Если судить по прочим мемуарам, в том числе, русских авторов, Литва ждала Наполеона с нетерпением. Когда Великая армия перешла Неман, император Александр находился в Вильно, но даже присутствие русского царя не умерило восторги жителей литовской столицы:

«Поляки даже на глазах императора не скрывали своих надежд и желания нашей гибели, – пишет Бенкендорф. – Ангельская доброта императора и невозмутимое спокойствие были единственным ответом на заносчивость этой нации, постоянно обманываемой мечтами и постоянно употребляющей во зло милосердие».

Даже пламенный патриот своей родины российский историк М. Богданович не согласен с изворотливым французским дипломатом Коленкуром:

«Вступление его (Наполеона) в сей город было торжественно. Улицы и площади наполнились народом, многие из домов были изукрашены дорогими коврами, во всех окнах видны были женщины, изъявлявшие живейший восторг; громкие восклицания раздавались повсюду; в числе поляков, предававшихся шумной радости о мнимом освобождении отчизны, вероятно, было много таких, которые незадолго перед тем встречали с увлечением своего законного государя».

Полковник Бутурлин также возмущается поведением жителей Вильна:

«Едва успели они (российские войска) выйти из Вильно, как город сей отправил к Наполеону депутатов для поднесения ему ключей».

Эжен Лабом опять же утверждает, что ловкий манипулятор душами целых народов встретил великолепный прием в Вильно. Принцу Евгению Богарне (под командой которого сражался автор мемуаров) и его офицерам «посчастливилось быть свидетелями некоторых хитростей, к которым прибег Наполеон, чтобы укрепить свою власть. Он щедро подогревал энтузиазм людей самыми пышными обещаниями, и взамен получал от них все. Дворяне тоже прилагали массу сил в деле распространения идей и взглядов завоевателя. С помощью золота они надеялись обеспечить независимость Польши и восстановить своей стране ту славу, которой она обладала во времена Ягеллонов, Казимиров и Собеских.

Вид польских знамен, водруженных на стенах древней столицы литовских великих князей, вызывал радость всех жителей и пробуждал славные воспоминания в сердцах всех тех, кому была дорога древняя слава своей любимой родины. Эти мысли о былом величии разгорелись еще ярче, когда на берегах Вилии они встретили воинов, которые посвятили время периода упадка Польши, прославлению польского имени на берегах Нила, Тибра, Тахо и Дуная. Воздух переполнялся приветственными возгласами, народ толпами ходил за ними, всем хотелось увидеть их, запечатлеть в своем сердце образ их храбрых соотечественников, и все были воодушевлены благородным желанием идти вместе с ними под одними знаменами».