Текст книги "Выживший. Чистилище"

Геннадий Марченко
Выживший. Чистилище

 
Укатала особая тройка,
Закатила в свои лагеря
И заочно меня окрестила:
Вместо имени номер дала…
 

Светлана Шилова.

Безымянная могила

© Марченко Г. Б., 2018

© «Центрполиграф», 2018

Глава 1

Короткий тычок в солнечное плетение заставил меня согнуться пополам. Пока я пытался протолкнуть в лёгкие воздух, мне добавили по почкам, и я, рухнув на пол, едва не отключился. Суки! Знают, куда бить. Ещё бы, опыта в подобных делах у этих костоломов хоть отбавляй.

Перед моими глазами оказались хромовые, хорошо начищенные сапоги следователя.

– Так и будем упорствовать, гражданин Сорокин?

Руки его подельников вздёрнули меня вверх, продолжая удерживать на весу – ноги пока ещё плохо мне подчинялись.

– Будешь правду говорить, падла?!

И ещё один удар в грудь, после которого я обвисаю в руках своих палачей. На этот раз к горлу подкатила тошнота, и каким-то чудом меня не вывернуло наизнанку. Ещё не хватало здесь наблевать, этот грёбаный садист может заставить и языком вылизывать всё это. Хотя я бы его, конечно, послал куда подальше, но после этого пришлось бы вытерпеть очередную порцию физических издевательств. А мне и так уже было ой как несладко.

* * *

Как я оказался в столь щекотливой ситуации? В это трудно поверить, но ещё вчера я находился… ровно в восьмидесяти годах отсюда. Да-да, вы не ослышались, именно в годах, а не километрах. Потому что в 1937-й я угодил прямиком из 2017-го.

Ефим Николаевич Сорокин, бывший спецназовец-сверхсрочник, повоевавший когда-то во второй чеченской, теперь частный предприниматель… Получается, что и предприниматель бывший.

Подвела меня тяга к небу, вернее, к прыжкам с парашютом. Надо сказать, что форму я старался поддерживать и в спецназовском спортзале, на ремонт которого выделил когда-то стройматериалы, и периодически наведываясь в подмосковный аэроклуб.

Я не так давно прикупил себе крыло фирмы PD-2. Симпатичной такой раскраски в цветах российского триколора. На этот раз тоже прыгал с ним.

Сиганул из Л-410 вместе с десятком парней и Маринкой, нашей отчаянной боевой подругой. Не стал развлекать себя затяжным прыжком, раскрыл купол на полутора тысячах метров. И тут же меня насторожило, что вокруг никого нет. Ни ребят, ни Маринки, словно все вдруг чудесным образом испарились. Самолёт тоже пропал из вида, что было весьма странно – я его покинул менее полуминуты назад, и это всё-таки не скоростной истребитель, чтобы так внезапно исчезнуть из вида. Облаков тоже вроде бы прибавилось, хотя погода по-прежнему оставалась солнечной.

Недоумевая, принялся обшаривать глазами землю и ещё больше удивился, не узрев там ни людей, ни машин, включая мой «ниссан», где я оставил деньги и телефон, да и вообще местность как-то изменилась. Куда пропал домик, где сидело всё руководство аэродрома, включая диспетчера и начальника, и во дворе которого мы укладывали парашюты? Ох, что-то не нравится мне всё это!

Приземление прошло нормально, хотя и трава показалась мне выше и гуще, чем была раньше. А неподалёку, привязанная к столбику, паслась бурёнка, с интересом косящая глазом в мою сторону – что это, мол, за дядька с неба свалился?! Интересно, где же люди? Что вообще происходит?

Голова думает, а руки делают. Кое-как затолкал парашют в ранец и двинулся в сторону Ватулино, как называлась ближайшая к аэроклубу деревня. Она, кстати, тоже странным образом видоизменилась. Никаких современных материалов, некоторые дома вообще крыты соломой. Не успел войти, как был облаян шавками, а какой-то паренёк в закатанных штанах с криком «Шпион! Шпион!» порскнул прочь. Я пожал плечами, гадая, какие ещё открытия мне предстоят.

Они и не заставили себя ждать. Появился тот же пацан, рядом с которым вышагивал… Наверное, это всё же был милиционер, однако выряженный словно по довоенной моде: в подпоясанную широким кожаным ремнём белую гимнастёрку с петлицами в бирюзовой окантовке, в синие галифе, заправленные в начищенные до блеска сапоги, а его гладко выбритую макушку венчала фуражка с красным околышем. Вдобавок из кобуры выглядывала рукоятка револьвера. Они что тут, историческое кино снимают?

Я так его и спросил, мол, что за фильм снимаете? На что «ряженый» окинул меня недобрым взглядом, а его рука потянулась к кобуре.

– Кто такой? Документы, гражданин, предъявите.

– Вы извините, товарищ, но документы я в воздух не беру. Я их в машине оставил, и теперь вот не пойму, где машина и куда вообще все подевались?

– Товарищ?! Тамбовский волк тебе товарищ! А ну, руки вверх!

Глядя на направленный мне в грудь ствол модифицированного револьвера системы Нагана, я подумал, что шутка зашла слишком далеко.

– Слышь, мужик, ты хорош дурака-то валять! Кто у вас тут главный? Режиссёр не Михалков, случайно, может, он продолжение «Утомлённых солнцем» снимает? Так я могу кого-нибудь сыграть…

– Молчать! Руки в гору, сволочь!

Ого, а товарищ не унимается. Вон как рожа покраснела, глаза навыкат, губы дрожат, ещё и народ вокруг собираться начал, перешёптывания, в которых слово «шпион» звучало уже несколько раз, я прекрасно слышал. Дурдом какой-то!

Ну ладно, сам напросился. Ничего сложного делать не пришлось. Учитывая, что «милиционер» стоял ко мне вплотную, я сначала опустил на землю парашютный ранец, затем поднял руки, и тут же зажатым в левой шлемом рубанул по запястью его правой руки, в которой он держал ствол. Револьвер упал в пыль, охнувший вместе с зеваками «ряженый» потянулся было за оружием, но удар носком кроссовки под коленную чашечку заставил того со стоном свалиться мне под ноги. Я спокойно подобрал револьвер, тут же одна из баб завизжала, и народ кинулся врассыпную. Остался только беззубый старик с потухшей цигаркой во рту, в телогрейке и рваном треухе на голове, несмотря на августовскую теплынь.

«Милиционер» предпочитал лежачее положение, хотя вполне мог, думаю, стоять на своих двоих – не так уж сильно я ему зарядил. Ну и пусть лежит, целее будет. Кстати, револьвер-то небось со спиленным бойком, а если нет, то патроны наверняка холостые. Пиротехника киношная, как-никак. Как-то знакомый, без лишней афиши коллекционировавший боевое оружие, давал мне пострелять по банкам из точно такого же револьвера, так что какой-никакой опыт обращения с подобным оружием имелся. Я прицелился в ближайшее дерево, нажал на спусковой крючок, раздался выстрел… и от ствола отлетела крупная щепка. Кто-то снова завизжал, уже с той стороны дома, а я сам от неожиданности едва не присел. Ни хрена себе, вот тебе и холостые!

Единственный, кто сохранял полную невозмутимость, был тот самый старик в треухе. К нему-то я и направился.

– День добрый, отец!

– Ась?

– День добрый, говорю! Дед, это Ватулино?

– Ась?

– Я спрашиваю, это село Ватулино?

– Ась?

– Тьфу ты!

Вот же тетерев попался. В этот момент я приметил выглядывавшего из-за плетня того самого парнишку, что привёл милиционера. Поманил его пальцем.

– Слышь, пацан, это деревня Ватулино?

Парнишка вылез из-за плетня и, ковыряя пальцем в носу, бесстрашно приблизился.

– Ага, Ватулино… Дядь, а дашь револьвер подержать?

– Дам, только сначала патроны выковыряю из барабана.

Ну вот, теперь пистолет без боеприпасов – просто железка. Хотя, может, у «милиционера» где-то заныканы запасные. Но пока он не рискует дёргаться, а я, под его взглядом, в котором смешались страх и злоба, даю револьвер поиграться парнишке. Не забыв предупредить, что оружие детям не игрушка.

– Слушай, мой юный друг, а что это у вас тут все так вырядились? – придержал я за шиворот собиравшегося удрать мальца. – Кино, что ли, снимают?

– Не-а, кина тут нету. К нам в прошлом месяце приезжали кино показывать в клубе, «Чапаева» смотрели.

Однако… Как-то у них тут всё дремуче.

– У вас в клубе телефон есть?

– Ага.

– А где этот самый клуб находится?

– Да вон он! – указал он пальцем на высившуюся за селом церквушку.

– В церкви?

– Это раньше там церква была, а щас клуб.

Всё страньше и страньше… Ладно, пойдём разведаем, что к чему.

Видно, слава бежала впереди меня, потому что навстречу мне никто не попался, и даже дворняги предпочитали облаивать с безопасного расстояния. В кармане джинсов в такт шагам весело позвякивали экспроприированные у «милиционера» патроны. Револьвер я вернул законному владельцу, бросив оружие рядом с ним в пыль, – чужого нам не надо.

Я на «ряженого» не оглядывался, у меня после Чечни развилось чувство, благодаря которому я ощущал направленный в спину ствол. А сейчас оно помалкивало, тем более патроны-то – вот они, в моём кармане.

Джинсы, кстати, не мешало бы простирнуть, от травы остались зелёные полосы. В отличие от некоторых своих коллег по парашютному спорту я предпочитал обычную джинсу и майку с длинным рукавом, если прыгать приходилось летом. Ну и шлем, само собой, отечественного производства «Matrix».

От околицы до церкви было метров сто. «Клуб крестьянского досуга имени Демьяна Бедного», – прочитал я намалёванные белой краской слова на красном транспаранте. Возле бывшей церкви о чём-то горячо спорили девица с парнем. Голова девушки была повязана красной косынкой. У парня, одетого в простенький костюм и рубашку с большим отложным воротником, на лацкане красовался значок Осоавиахим. Я расслышал слово «стреляли», видно, эхо выстрела сюда донеслось. Увидев меня, бодро вышагивающего со шлемом в руке и парашютным ранцем за спиной, они застыли как вкопанные.

– Здравствуйте, товарищи! – мило улыбнулся я, всем своим видом выказывая дружелюбие. Если девушка глядела скорее заинтересованно и ответила тихо «Здрасте», то во взгляде парня присутствовало напряжение. Похоже, придётся брать инициативу в свои руки. – Товарищи, мне сказали, у вас тут телефон имеется.

– Ну, имеется, и что с того? – наконец откликнулся обладатель осоавиахимовского значка.

– Позвонить бы.

– А вы, извините, кто такой будете?

Снова те же вопросы. Чем я их удивляю, собственно говоря? Это они меня удивляют. Ладно бы я, словно какой-нибудь хронопутешественник, провалился лет на семьдесят в прошлое… Постойте-ка! А ведь как ни фантастично это звучит, но многое могло бы объяснить. Я, конечно, читал в своё время и «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» Твена, и «Машину времени» Уэллса, но это же просто литература! Красивые, но выдуманные истории о путешествиях во времени! Ладно, сейчас попробуем выяснить.

– Фамилия моя Сорокин, я из Москвы. Прыгал с парашютом, пока летел – всё странным образом поменялось. Словно в прошлое угодил.

– Как герой Марка Твена? – округлила глаза девушка.

Гляди-ка, не я один такой начитанный. Но нужно всё-таки выяснить моё времянахождение.

– Девушка, будьте так любезны, подскажите, какой сейчас год?

– Тысяча девятьсот тридцать седьмой.

– Тридцать седьмой?!

Нет, я, конечно, ожидал чего-то подобного, но всё же её слова произвели на меня эффект подобно удару обухом топора по голове. Прилетело мне как-то в одной из драк ещё до армии, так что было с чем сравнивать. Услышав ответ девицы, я разве что на пятую точку не сел. Это что же получается, други дорогие, я и впрямь сорвался в прошлое аж на… дайте-ка посчитаю… на восемьдесят лет! Ну ни хрена себе расклад! Мать моя женщина, да за что же мне это?!

– Вам плохо?

– Что? А, это ерунда, сейчас пройдёт… А число какое? – поинтересовался я слабым голосом.

– 19 августа, четверг.

У нас в 2017-м это число на субботу выпадает, как-никак в аэроклуб я по субботам и заглядывал. Здесь же четверг, а не верить словам девушки повода не было.

Всё-таки негоже выглядеть барышней, падающей в обмороки при каждом удобном случае. В глубине души, конечно, теплилась надежда, что я стал жертвой чьего-то грандиозного розыгрыша, но очень слабая.

В этот момент из чёрного репродуктора-тарелки на столбе что-то захрипело, после чего диктор, точно не Левитан, с середины фразы начал рассказывать, что на юге и юго-востоке Польши вчера началась крестьянская забастовка. Закончил он сообщением, что установившийся в прошлом году в Испании режим Франко продолжает проводить репрессии против несогласных с диктатурой. Тысячи ни в чём не повинных испанцев брошены за решётку, многие, поддерживавшие свергнутых в результате военного переворота республиканцев, расстреляны… А затем в эфире объявили песню «Бей, барабан!» из только что вышедшего на экраны кинофильма «Остров сокровищ», и зазвучало бодрое:

 
Бей, барабан, походную тревогу,
Время не ждёт, товарищи, в дорогу.
Нас враг живыми не возьмёт,
Наш путь к победе приведёт,
Наша заря взойдёт…
 

Всё это время мы втроем стояли и, словно заворожённые, слушали звуки из репродуктора, и только на песне я наконец встряхнулся. Не будучи по жизни подвержен приступам депрессии, решил не заморачиваться моральными терзаниями, а принять всё как должное и решать проблемы по мере их поступления.

– Товарищи, раз уж меня угораздило так влипнуть, то мне нужно встретиться с кем-то из… вышестоящих начальников.

– Можно пригласить председателя колхоза товарища Кондратьева, – предложила девушка. – Ой, а вы из какого года к нам попали?

– Оля, ты что, не видишь, это же немецкий шпион, – довольно громко прошептал ей на ухо молодой человек.

– Ой, – снова ойкнула девушка. – Ты думаешь, Олег?

– А ты что, всерьёз веришь его россказням о машине времени?

Нет, я на его месте тоже, понятно, не поверил бы. Но поскольку я точно знал, что каким-то чудом угодил в прошлое, то просто сказал:

– Вот вы, товарищ, чушь несёте. И знаете почему? Да потому что любой шпион не стал бы прикидываться хронопутешественником. Он постарался бы замаскироваться под обычного советского гражданина, а не ходил бы по деревне с парашютом и в импортных джинсах.

– У нас село, – поправил меня Олег.

– Хрен редьки не слаще, – довольно бесцеремонно парировал я.

Ишь ты, Оля – Олег, свела судьба двух почти тёзок. Только одна ко мне всей душой, а второй – всем задом, то есть шпиона в незнакомце подозревает. Опять же, на его месте мне в голову тоже закрались бы аналогичные мысли. Время такое.

А я же со своими знаниями могу предупредить того же Сталина о готовящемся нападении фашистской Германии на СССР 22 июня 1941 года. Главное – добраться до Секретаря ЦК ВКП(б), так, кажется, сейчас называется его должность. Если, конечно, не считать разного рода прозвищ типа Кобы или неофициального титула Вождь народов.

– Стоять! Стоять, сука! Руки!

Опа, снова нарисовался давешний милиционер. Теперь уже, пожалуй, можно и не закавычивать, видно, страж порядка самый что ни на есть настоящий.

– Товарищ Дурнев, у нас тут шпион вроде бы, – пытается вставить реплику Олег.

– Без тебя знаю, – зло отвечает лысый, направляя на меня ствол револьвера.

У него что, всё же запасной барабан? Проверять это на своей шкуре совершенно не хотелось, поэтому я решил принять всё как данность. Теперь Дурнев держался от меня подальше, помнит, чем в прошлый раз закончился неосторожный подход к моей персоне. Ну и фиг с ним. Надеюсь, хватит ума не выстрелить, а сдать «шпиона» куда следует. Там-то и разберутся, что к чему. Теперь придётся как-то встраиваться в существующую модель времени, пытаться выжить в столь интересную и неспокойную эпоху.

По команде милиционера Олег мне скрутил за спиной бечёвкой руки, причём так, что я легко мог бы освободиться. Но решил не делать этого до поры до времени. Затем меня обыскали, найдя лишь висевший на шнурочке маленький серебряный образ с моим покровителем – Георгием Победоносцем.

– Верующий? – поинтересовался Дурнев.

Я промолчал, не посчитав нужным отвечать на этот вопрос. Милиционер, впрочем, не настаивал.

Затем уже под тревожную увертюру из фильма «Дети капитана Гранта» я был усажен в телегу, которой «рулил» молчаливый мужик, и под конвоем Дурнева препровождён в райотдел НКВД. Дорога заняла чуть больше часа.

Местный начальник по фамилии Козлов с виду казался довольно дружелюбным, хотя первым же делом поменял верёвку на наручники – прообраз наручников будущего, из которых, впрочем, освободиться было не менее проблематично. С интересом меня расспросил, кто я и откуда, поинтересовался, во что это я одет, полюбопытствовал насчёт марки конфискованных у меня парашюта с запаской и шлема, хмыкнул, покачал головой, всё зафиксировал, при этом не выказав какого-либо удивления, словно ему каждый день приходится общаться с путешественниками во времени. Затем велел своему помощнику вывести меня в коридор.

– Может, в кутузке посидит?

– Там битком, нечего с ворюгами и алкоголиками нары делить, – высказался Козлов. – Тем более, я думаю, недолго ему у нас куковать.

В коридоре на лавочке в рядок сидели какие-то понурые граждане, для которых я не представлял особого интереса. От нечего делать стал прислушиваться к происходящему за дверью. Сюда доносился только глухой бубнёж начальника, чётко я расслышал лишь последнюю фразу:

– Так точно, товарищ Реденс!

Ни о чём не говорящая фамилия. Вот если бы прозвучало «товарищ Берия»… Как-то некстати вспомнился стишок, который я и пробормотал вслух:

 
Сегодня праздник у ребят,
Ликует пионерия!
Сегодня в гости к нам пришёл
Лаврентий Павлыч Берия!
 

По-моему, там было продолжение, что-то о Мингрельце Пламенном, только я его не помнил. Да и тычок конвоира в плечо дал понять, что не время для стихотворных потуг. Тут в коридор выглянул начальник отдела:

– Сидите? Это хорошо, – и снова скрылся в кабинете.

А примерно через час, когда солнце уже клонилось к закату и мне всё это стало порядком надоедать, во дворе раздалось тарахтение. Сквозь запылённое окно можно было разглядеть, что это чёрная эмка, в которой я без труда опознал классический воронок. С переднего пассажирского сиденья выбрался перехлёстанный ремнями чекист с планшетом на одном боку и кобурой на другом. На заднем сиденье я разглядел ещё двоих, которые, выбравшись из машины, дружно закурили. Проходя мимо по коридору, вновь прибывший бросил на меня равнодушный взгляд и скрылся в кабинете. Через минуту вышел, застёгивая планшет, вместе с местным начальником.

– Кулёмин, отконвоируешь задержанного к машине товарища Шляхмана.

Значит, этот крутой перепоясанный и есть Шляхман.

Меня усадили на заднее сиденье, промеж двух амбалов, от которых несло смесью табака и чеснока. Хорошо хоть, наручники догадались перецепить спереди, иначе я всю поездку ощущал бы серьёзный дискомфорт. В багажное отделение закинули вещдоки. Шляхман ограничился лишь одной фразой: «Поехали» – и затем всю дорогу до Москвы молчал. Это молчание и его, и его подручных меня слегка нервировало. И было оно таким гнетущим, что я даже не сделал попытки завязать разговор.

Ну а чего дёргаться раньше времени? С моими показаниями этот крендель наверняка ознакомился, ничего нового я ему не скажу. А так-то меня интересует, что со мной станет дальше и как обстоит дело в будущем без меня. Прежде всего, с моим бизнесом. В качестве наследника я ещё год назад указал своего сына, который сейчас переходил на третий курс МГУ. Почему не жену? Потому что её нет, разбежались мы четыре года назад после того, как я застукал благоверную в постели с другим мужиком. Что удивительно, таким задохликом, что даже мараться о него не стал, просто пинками выгнал на январский мороз в чём мать родила. А жене сказал, что не жена она мне больше. Тот задохлик, кстати, в её жизни, насколько я знаю, больше не появлялся, но со своими вполне ещё товарными внешними данными и моими отступными она нашла себе какого-то бизнесмена и сына, зараза, увела с собой.

Однако, поступив в универ, Димка решил жить отдельно, хотя вроде бы отчим относился к нему неплохо. Во всяком случае, так мне докладывали общие знакомые, поскольку с бывшей я не общался, а сын в силу возраста с родителями не откровенничал, разве что с бабушкой у него были доверительные отношения. И я стал оплачивать ему съёмную квартиру в Кунцево, причём заплатил за год вперёд. Мой адвокат Жорик, по идее, человек проверенный, все бумаги тем более были заверены у нотариуса. Но что-то грызла меня какая-то жаба, что-то не давало покоя…

А вот и Москва! Теперь-то я не сомневался, что угодил в прошлое, такие декорации даже Сергею Бондарчуку было бы не под силу организовать. Многие здания были знакомы, но попадалось достаточно и неизвестных строений. Немало улиц было закатано в асфальт, но хватало и булыжных мостовых, а одна из улочек оказалась покрыта досками. На Ленинских же горах вместо высотки МГУ, в которой через восемь десятилетий будет учиться мой сын, скопище деревянных построек.

Мысли вновь вернулись к родным и друзьям, оставшимся в 2017-м. И за думами я не заметил, как уже в сумерках мы завернули во двор страшного в эти годы дома на Лубянке.

– Выходи, – вернул меня в действительность толчок локтем в бок.

Меня отконвоировали в какое-то подвальное помещение без окон. Из всей обстановки – стол с лампой, привинченный к полу ножками табурет и стул для следователя. Меня усадили на табурет, освободили руки, и мелькнула мысль, что всё ещё, может, образумится. Шляхман устроился напротив, распластав перед собой чистый лист бумаги и вооружившись пером. Рядом лежал протокол, написанный Козловым, включая опись конфискованного имущества.

– Фамилия, имя, отчество, дата рождения?

– Послушайте, вот же у вас есть мои показания, которые конспектировал начальник райотдела, зачем повторяться?..

– Фамилия, имя, отчество и дата рождения? – с нажимом и раздельно повторил следователь, не поднимая глаз от бумаги.

– Сорокин Ефим Николаевич, 12 декабря 1980 года.

– То есть вы продолжаете настаивать, что попали к нам из будущего? – Теперь уже взгляд направлен мне в переносицу.

– Да, продолжаю. А вы что, не верите? Я же могу рассказать, когда на нас немцы нападут…

– Молчать! Я тебе, гнида, слова не давал. Отвечать на конкретные вопросы!.. Итак, вы настаиваете, гражданин Сорокин, что родились в 1980 году?

Как он ловко с «вы» на «ты» переходит и обратно, только что ярился, и тут же снова воплощение спокойствия. Ай да Шляхман!

– Да.

– Громче!

– Да, я родился в 1980-м. Вы меня что, всерьёз за шпиона принимаете?

– Рыков, – кивнул Шляхман своему помощнику.

В следующее мгновение мне прилетела такая мощная оплеуха, что, лишь вцепившись пальцами в табурет, я избавил себя от падения на холодный пол. В голове несколько секунд гудело, а затем во мне поднялась волна такой ненависти, что, невзирая на возможные последствия, я резко вскочил и зарядил апперкот не ожидавшему такой ответки Рыкову. Подручный следователя кулём осел на пол, а сам Шляхман уже судорожным движением расстегивал кобуру.

– Да ты… Ты что, сука! Я же тебя, гнида, на месте расстреляю!

– Расстреливай, – выдохнул я. – Да только и до тебя очередь дойдёт, как до многих твоих подельников. А на том свете я уж тебя достану, не сомневайся.

– Петров! Петров, мать твою!

Металлическая дверь распахнулась, и в проёме возник второй амбал, также с револьвером.

– Надень на него браслеты!

Я молча протянул руки вперёд. Сопротивляться двоим вооружённым людям было бессмысленно. Вернее, уже трём – Рыков понемногу приходил в себя после моего нокаута, шаря непослушными пальцами по кобуре.

– Руки назад, – рявкнул Петров.

Ладно, хрен с тобой, золотая рыбка. Завёл руки за спину, на запястьях тут же защёлкнулись наручники. К этому времени Шляхман малость успокоился. Вернув пистолет на место и заложив большие пальцы рук за ремень, он остановился напротив, буравя меня своими бесцветными глазёнками.

– А наш цветочек-то оказался с шипами… – задумчиво протянул он, покачиваясь с пятки на носок. – Кто же ты такой, Ефим Сорокин? Что не наш человек – понятно. Наш человек не будет ходить в иностранной одежде да ещё с иностранным парашютом в цветах царского флага. И по-нашему как ловко шпарит. Где ж это тебя языку-то так хорошо обучили?

– А я думаю, товарищ Шляхман, он из этих… из бывших, – подал голос Петров.

– Верно мыслишь, Петров. Судя по возрасту, вполне мог быть каким-нибудь кадетом, воевать на стороне белых, а потом сбежать во Францию от справедливого наказания. Ну а затем его завербовали и забросили на бывшую родину… Так на чью разведку работаем, гражданин Сорокин?

Я хранил гордое молчание. Ну а что толку доказывать, я свою версию уже озвучил. Не хочешь верить – дело твоё.

Короткий тычок в солнечное сплетение – и я ловлю ртом воздух.

– Так и будем упорствовать?

Ну а дальше по отработанной схеме… Что ж не покуражиться над беспомощным человеком? Когда тело уже ломало от боли, меня усадили на табурет и предложили снова покаяться, признавшись в подготовке покушения на товарища Сталина. Подняв глаза на Шляхмана, я плюнул ему в лицо:

– Да пошёл ты!

Тут же на меня вновь обрушился град ударов, и на этот раз после крепкой плюхи по затылку носком сапога я отключился.

Очнулся на полу от вылитого мне на голову ведра ледяной воды. Всё та же комната, всё те же лица. И очередной приступ сдерживаемой тошноты. Похоже на лёгкое сотрясение мозга.

– Гляди-ка, какой упорный, – разминая пальцы, удивлялся Шляхман. – Ну, у меня и не такие кололись. Сегодня мне некогда с тобой возиться, гнида, а завтра мы продолжим.

– Куда его, в нутрянку?

– Слишком много чести, чтобы во внутреннюю тюрьму сажать. Пусть в Бутырке обживается, с уголовниками и прочей политической швалью. А завтра я приеду на допрос, и ты всё у меня подпишешь, сучонок!

Снова воронок, дорога до Бутырской тюрьмы словно в тумане. Стемнело уже окончательно, на Лубянке я провёл порядка двух часов. Пришёл в себя, когда меня перед заселением в камеру принялись обыскивать, заставив догола раздеться и не стесняясь даже заглядывать в задний проход.

– Это что? – ткнул надзиратель в образок на моей шее.

– Это моё распятие, Георгий Победоносец.

– Верующий? – второй раз за день услышал я этот вопрос.

– Умеренно.

– Серебро?

– Подделка, – сказал я, направляемый внутренним чутьём.

– Всё равно придётся снять, раз уж даже шнурки положено сдавать.

Ну не драться же с ними! Один хрен изымут, только ещё и синяков наставят. А оно мне надо?

– Только не потеряйте, – предупредил я, снимая Георгия.

– Не боись, он больше тебе, может, и не пригодится, – оптимистично хмыкнул надзиратель.

Затем с меня сняли отпечатки пальцев, сфотографировали фас и профиль, а врач провёл поверхностное освидетельствование, составив на меня медицинскую карту.

Потом мне вручили изжёванный матрас с подушкой и тощим одеялом, кусок хозяйственного мыла, алюминиевые тарелку, ложку и кружку, сменившие уже бог знает какого по счёту владельца, и препроводили в камеру, скудно освещаемую забранной в сетку лампочкой. Вытянутое помещение, заканчивавшееся зарешечённым оконцем, было рассчитано от силы на двадцать пять подследственных, здесь же толпилось, пожалуй, больше полусотни бедолаг. Они тут в пересменку, что ли, спят? Кто лежит прямо на полу, кто сидит, кто просто стоит… Небольшой свободный пятачок только возле параши, занавешенной какой-то тряпкой, рядом ржавый умывальник, из такого же ржавого крана капает вода. Чёрт, ещё и вонь! Пахло немытым телом и, как мне показалось, смертью. Не смрадом разложения, а предчувствием близкого финала, который вроде бы и запаха не имеет, но именно так же пахло в том сарае, куда меня, раненного, затащили «чехи». Хотел я тогда, чтобы в плен не попасть, последнюю пулю оставить себе, но так удачно появилась передо мной оскаленная рожа какого-то ближневосточного наёмника, что я не без удовольствия нажал на спусковой крючок поставленного на одиночные АКМ. И с не меньшим удовольствием наблюдал, как на лбу бандита появляется красное пятно, а затылок взрывается красными брызгами, перемешанными с осколками черепа, волосами и мозговым веществом. Затем достал нож и собрался дорого продать свою жизнь, но пуля в плечо нарушила мои планы. Кость, к счастью, не задело, рана оказалась по большому счёту пустяковой, но меня повязали и отконвоировали в тот аул, в сарай, где держали пленных срочников.

Вот тогда, оказавшись вместе с такими же бедолагами, я и почувствовал запах смерти. Люди знали, что их ждёт. Периодически одного из них выводили во двор и перерезали глотку, снимая всё на видеокамеру. После чего отделяли голову от туловища, держали за волосы перед объективом видеокамеры и говорили, что так будет с каждым, кто пришёл на их землю с оружием. А останки сами же пленные и закапывали. Обычно брали двоих, вручали им лопаты и под конвоем отводили в ближайший лесок, хотя это скорее можно было назвать зарослями высокого кустарника.

От срочников я узнал, что их сдал чеченам их же командир, полковник Ивановский. Приказал по рации защищавшим блокпост парням сдать оружие, мол, он договорился с чеченским командиром, что их не тронут, если они позволят пройти отряду боевиков. Не тронули… Только в плен взяли и теперь вырезают, как баранов, поодиночке.

– Лучше бы я весь рожок в них выпустил да там бы и полёг, – с бессильной злобой говорил сержант Рюмин, глядя в одну точку остекленевшим взглядом. – Не хочу подыхать вот так, с перерезанной глоткой.

После одной из таких казней меня, уже более-менее оправившегося от раны, и как раз этого сержанта повели закапывать очередной обезглавленный труп. Мы же его и тащили – я ухватил тело под мышки, а Рюмин за ноги. Лопаты нам вручили на месте захоронения. Они были штыковыми и заточены прилично, а учитывая, что у меня имелись кое-какие навыки владения разными видами холодного оружия, я управился без лишнего шума. Слишком уж самонадеянными оказались наши конвоиры. А затем мы с Рюминым, вооружённые трофейными автоматами, вернулись к стоявшему на отшибе аула сараю и выкосили немногочисленную охрану. Одного, впрочем, раненного мной в бедро, я допросил. Выяснилось, что полковник Ивановский уже давно сотрудничает с полевыми командирами и за то предательство на блокпосту получил на свой заграничный счёт пять тысяч зеленью. Выслушав показания, я, сильно не заморачиваясь, прирезал боевика так же, как он резал наших парней. Разве что голову оставил на месте. Не тащить же этого калеку по горам в качестве живого свидетеля.

Ну а освобождать пришлось только двоих – остальных к тому времени «чехи» уже пустили в расход. Вчетвером мы ударились в бега и спустя два дня блужданий по горам вышли к Аргуну. В тот аул на следующий день отправился хорошо экипированный отряд, а насчёт предателя доложили куда следует, надеясь на справедливое расследование. Каково же было моё удивление, когда через месяц в списке награждённых боевыми орденами и медалями я обнаружил фамилию полковника Ивановского! После этого я понял, что не хочу иметь никакого дела с армией, которой командуют продажные полковники и генералы, и уволился на гражданку.

И вот сейчас я вглядывался в лица тех, кто были современниками моих деда и прадеда, и видел в их глазах безнадёгу. За редким исключением эти люди ещё надеялись, что всё произошедшее с ними в последние дни – всего лишь ошибка. Что ТАМ разберутся и отпустят, да ещё, возможно, принесут извинения.