Текст книги "Интермедии, пьесы, сценки. И в шутку, и всерьез"

Отчет депутата

(прокомментировал Кузьмич, сторож и старожил села)

Струйкой молока тренькала речь румяного, высиженного в думских креслах депутата. Дескать, поддержка селу растет, уже не на карачках оно. Заврались. Сунут им в рот сыромятину, вот и пережевывают. Клавка Бабкина, переехав в город, плакала с неделю на унитазе, вспоминая деревенские удобства, особенно в мороз и ночью.

Я недавно сфотографировался и отказался от снимка: на меня смотрел изможденный старик. Давно я не видел себя, даже бреюсь на ощупь с тех пор, как разбил зеркало. А он: встаем с колен, выпрямляемся. В гроб, что ли, кладет?

Предложил вести беседу в форме вопросов – ответов, а сам розовые очки надел.

Конторщик Афанасьев закинул удочку. Вредный, не курит и не пьет, но иногда дело говорит.

– Сплошной обман. Килограмм зерна стоит 3 рубля, а хлеб в магазине – 20, если не из мякины. В телевизорах болтовня о помощи селу через край льется, а цена на солярку растет.

– Ты, Афанасьев, лет десять об этом говоришь, – перебил конторщика конюх Виктор Гусаров. Откуда у него такая фамилия? В деревне в основном Бабкины живут. По словам самого Виктора, виноват в этом проезжий гусар. Но слово не справка, к делу не пришьешь. – Губернатор, продолжал Гусаров, чуть не плясал перед кинокамерой, сообщая о завершении газификации села. А почему тогда у бабки Грани в землянке холодно и горит керосиновая лампа? Нет у нее денег, чтобы газ в дом завести. За неуплату последнюю лампочку вывернули. Почему за 11 лет на поля не бросили ни лопаты навоза? Да просто некому его производить.

– Прав Виктор, – поднялся кузнец Бабкин. Он был глухой и орал словно через речку, где стояла кузница. – Почему у Абрамовича по пять туалетов на каждом этаже? Он что, так много ест? И еще: заросли бурьяном поля. У меня намедни корову волки задрали. Одни рога остались. Вешаю на них в кузне обода для колес. Заказов много: на телеги пересаживаемся.

– Вы, господин депутат, давно из деревни, все забыли, чай. Правда, что Чубайс хочет воздух приватизировать и установить норму дыхов – 10 в минуту? А если я работаю в свинарнике и там нечем дышать, все равно будет норма дыхов?

– Я обязательно уточню ваш вопрос, госпожа свинарка, и отвечу в письменном виде на бланке, – пообещал депутат. – Есть еще вопросы?

– Есть, – встала вдова Бабкина, загородив задом пол – зала. У нее было пять мужей, и все умерли. – Раньше в деревне была парикмахерская. Закрыли ее. Теперь я поголовье людей стригу. Но запрещают: лицензии нет. А я ведь мастер машинной стрижки овец 1 класса. Как быть?

– Овцы и люди, уважаемая избирательница, не одно и то же, и лицензию надо получить. Мы вам поможем выучиться на парикмахера по линии бюро занятости населения.

– У меня тоже есть вопрос, – вскочил пастух Анисим. – В деревне осталось мужиков, как у Пушкина, отец мой да я. Нам положена льгота за трату здоровья? Баб нормальных еще десятка два наберется.

– Это личное дело каждого, с кем проводить ночи. Плохо тебе – спи на своих подушках. У государства нет денег, чтобы удовлетворять сексуальные потребности какой – либо категории населения. К нам поступил проект закона, по которому в частном порядке можно будет открывать дома амурных услуг. В первом чтении проект рассмотрен… Да, а мужиков, чтобы вы знали, мало осталось не в стихах Пушкина, а Некрасова.

Слово взяла Вероника – дочь кузнеца. Егозистая, стерва, ей бы все плясать.

– У нас клуб на замке. Заведующий работает по совместительству трактористом, то есть и жнец и на дуде игрец. А в городе у театра драмы лет десять подряд висит афиша о показе пьесы «Вишневый сад». Денежки вы им даете, а нам?

– У вас самоуправление. Берите культуру в свои руки и пойте, пляшите. Голосистые, надеюсь, остались в деревне.

– Да, все почти, – заржал кузнец, вспомнив избитую шутку.

– У меня интимный вопрос, но он стоит остро, – встал высокий, под потолок, и тонкий, как шест, Иван Дмитриевич Бабкин, бывший осеменатор. – В нашей деревне никогда не хватало мужиков, ее так и зовут «бабская». Не знаю, врали, наверное, поговаривая о случае скотоложества. У вас в городе проще: есть разные пидарасы, и бабы с бабами живут, лезгинками их называют.

– Одно с другим смешивать не надо, – оживился депутат. – О лесбиянках и гомосексуалистах говорили еще древние, а чтобы с животными. Это мифы.

– Давайте по делу, – перебил бывший работник железнодорожного транспорта Петр Гудков. – Меня интересует будущая платформа деревень. В каждой людей – на вагон не наберется. Надо свезти всех в одно место, и проблемы решены: ни тебе тока, ни тебе газа, ни тебе отчета депутатов. Все равно они только марши насвистывают.

– Куда нас везти? – возразил Иван Дмитриевич. – Недавно студент – медик осмотрел нас. Один пастух Анисим оказался здоровым. У доярок свело руки от коровьей мочи, у механизаторов не выпрямляются до конца ноги, словно до сих пор работают рычагами. Кто будет нас лечить бесплатно, Пушкин?

– У нас есть бесплатная медицина, и она функционирует.

– У вас, может быть, и функционирует, а у нас давно нет.

– Подведем итоги нашей полезной встречи, – сказал депутат. – Вы несправедливо считаете, что деревня ни хрена никому не нужна: одни обещания и капельницы. На мой взгляд, все впереди. Надо упереться в существующие проблемы всем, что у вас есть, и устранить их с дороги, ведущей к новым высотам.

Заблудил

– Наконец-то, – вышел на сцену огромный мужик в полушубке. – Одни коридоры и полотнища. В тайге привычней. Не заблудишь. Говорил я Степану, – крутит пальцем у виска, – учится здесь на скрипке играть, что буду делать в вашем городище. Зверья и ягод нет. Тот глаза вытаращил: как нет? В каждой конторе медведи сидят. Ружье – то я прихватил, да, видно, зря. Сколь ходил – ни одного медведя. Такие же люди, но как с капкана сорвались. И черных много. У нас так не загоришь. Спрашиваю одного, как в театр пройти, Степан, мол, билет дал. Молчит, улыбается, и сотню протягивает, как за пять белок. Ненормальный сообразит, что делать. Стал я обращаться только к черным, и пока до вашего театра дошел, сотен семь – восемь набрал. Потом пересчитаю. Вот заблудил в коридорах. Просек – то нет. Один с носом, как у лося, показал сюда. А вы тут что собрались? Делать нечего? Давайте к нам, смолу собирать. У нас некому. Той весной баба моя померла. Уснула, дура, у худой бочки со смолой и склеилась вся. Пока пришли – стала как таракан в янтаре.

Спрашиваете, ходил ли я на медведя с рогатиной и сколь он больше меня? Ни сколь. С одним даже подрался. Хотел вырвать у меня ведро с малиной. Цельный день собирал у ручья, а он хотел на халяву. А так Мишки смирные, давно живем рядом, знаем повадки друг друга. Я тоже зимой подолгу сплю. А делать что? Бабы нет. В лесопункт не пойдешь – там своих вальщиков полно.

Кто пошутил про Бабу Ягу? А на кой мне старуха. Только кормить? Нет, нет, и модели не надо. Будет на березках крендели выделывать, всех лосей к себе сманит.

Встретил я тут одну в коридорах, красивая, боярыней Морозовой зовут. Вся в украшениях, даже на ногах цепочки. Заговорился я. Надо Степана найти. Не расстается он, бедный, со скрипкой, пиликает и пиликает. Будто заяц плачет или медведь играет на щепе. Тоже мне жид нашелся? А вдруг выучится? Вот будут концерты – заяц, медведь и Степан. Ладно, снова пойду по коридорам, может встречу Морозову. По нутру мне она.

Снеговик

Пьяный слесарь Тимохин увидел во дворе снеговика.

– Пойдем, в тепло, инеем покрылся, руки, как палки, – заносит его в кубовую. – Нос красный, значит, кровь по трубам движется, – наполняет стакан водкой, – пей, – вливает между губ. – Открыл рот – это уже хорошо. Еще хочешь? Горловина у тебя, будь здоров – на два с половиной дюйма. Плохо, нога отмерзла и отвалилась. – Пьет сам и пьянеет окончательно. – Есть и преимущество: двух сапог тебе не надо и портяночка одна, ха – ха – ха! Хочешь со мной работать? Будешь объясняться с собственниками жилья, мать их. Орать на них надо, а горловина у тебя – в пять дюймов, не меньше, кишки видны, – выливает в нее второй стакан водки.

Зачем ведро ржавое на голову надел, до сих пор из дыр холодом несет, – снимает его со снеговика. – А ты еще и лысый, как сугроб. Фантомас, мать твою, ха – ха – ха, всех собственников перепугаешь, заходить не будут. Молодца, парень. Не плачь, и без ноги можно жить. Да, и куда ходить? Пузыри жильцы сами приносят, с закуской. Им хоть самим в зад шайбы ставь, ничего не соображают в сантехнике. Главное, у тебя есть рот, и какой! Прям, зияет до прямой кишки. Плохо, зубов нет. Наверное, и баб не надо: только нос торчит. Вижу, любишь трудиться: метлу как к себе прижал, не оторвешь. Все равно не подметешь двор, стоя на одной ноге. Приделать бы ее, когда оттает, но Демьян помер, дружок мой, хирургом раньше работал. Он бы ее пришил, как мне палец, который я отморозил по – дурости и обломил. Видишь? – протягивает снеговику руку, – на месте палец и шевелится. Сам бутылки пива открывает, ха – ха – ха! Я пробки иногда наглым жильцам в лоб мечу. Подумаешь, члены отвалились. Без членов меньше обязанностей: еще лучше, когда нет ни силы, ни ума, ха – ха – ха! Главное, братец, был бы рот, можно и брехать, и напиться. Давай, еще по одной и – к бабам, – глотает остатки водки. – Что скривился и нос воротишь? До Клавки тебя донесу, – падает на пол и засыпает.

Через два часа просыпается. – А где мужик? Сколько написал? Вот так завсегда: напьются, нагадят и уйдут. Этот хоть морковку оставил, на закусь.

На край света

– Географию изучай, – говорит кассиру давно не бритый мужик. – Куда я тебя просил дать билет? На край света. А ты куда дала?

– Да разве я помню? Желающих много. Где такие края наберу?

– Ты отправила меня на Шикотан.

– А куда еще дальше?

– Там Япония рядом, цивилизация. А я хотел один, как медведь, чтобы не зреть никого.

– Зачем тебе окоемы, в Горелово ступай. С некрасовских времен стоит. Там дед у меня, соломой топится, лучиной освещается. Помрет, один останешься.

– А далеко Горелово?

– Да, рядом, за третьим кольцом.

В магазине

Молодой человек набирает овощи сразу в две корзины. Подходит к нему старушка и спрашивает:

– Когда вы успеваете все это готовить? У вас, видно, большая семья?

– М… м… мама г… готовит, а я т… только ем, – произносит покрасневший от натуги парень.

– Ох, простите меня, не знала, что вы заикаетесь.

– С… с… спасибо в… вам. Со м… мной ник… к… кто не раз… г… г… г… г.., не беседует.

– Не за что, – засеменила от него старушка.

Рейтинг трупа

– Сколько у вас тут гробов, разного другого траура – глаза разбегаются, – говорит работнику похоронного бюро человек спортивной наружности.

– Очередь к нам не уменьшается, кризис, слава Богу. Что будете приобретать?

– Хочу сначала узнать цены.

– Пожалуйста. Гроб – от пяти тысяч и выше.

– А из золота?

– Вы и такой осилите? – засветились глаза работника бюро.

– Если только поднять, я штангист.

– Тогда сделаем гроб из горбыля, обобьем его. Могилу выроем трактором, без выравнивания, так дешевле. Венки будете покупать? От тысячи рублей.

– Не буду, не футболист.

– Катафалк – то закажете? С музыкой.

– Сколько?

– Двадцать кусков.

– Кусков?

– Ну, тысяч. По – всякому выражаются клиенты, в зависимости от рейтинга трупа.

– Я сам добегу до кладбища, хоть и не стайер.

В автобусе

– Евдокия, когда ты железные зубы вставила?

– Как ты догадалась, Елизавета?

– Догадываться не надо: нижняя челюсть все время постукивает.

– Скажите, пожалуйста, где вы такую великолепную краску покупали – под благородную седину, с отливом?

– Нигде. Вон моя краска сидит в кресле, развалился, изверг.

– Передайте на билет, – протягивает пассажир деньги лысому дяде. Тот кладет их в карман.

– Что вы делаете?

– У меня сегодня счастливый день.

– Какой?

– Я освободился, – и уже от двери, – из дурдома.

– Они мои сестры – близнецы, выбирай любую, не ошибешься.

– Почему?

– Как две капли воды.

– Никакого различия?

– Мизер: одна прихрамывает, другая косит.

– Берите билет, гражданин. Не заворачивайтесь в простыню?

– Я не человек, – распахивает гражданин простынь, под ней пусто. Кондуктор побледнела, кричит:

– Привидение.

Пассажиры выскакивают из автобуса на ходу. Привидение шоферу:

– И пошутить нельзя. Я ученый, испытываю невидимую ткань.

Прям Абрамович!

– Что, Вовка, по всем предметам нахватал колов? Несешь целую охапку.

– В очках, а не видишь, баба Дуня. Это колья, а колы в дневнике. Нарубил в лесу. Теперь так буду наказывать себя за неуспеваемость. Получу кол – в лес, второй – туда же. Заодно на даче забор подправлю.

– Вот это, я понимаю, предприниматель.

– Из пятерок забор не построишь.

– Прям Абрамович ты, Вовка.

В информбюро

Редактор: – У меня оскомина от ваших сообщений. Один официоз да происшествия. Дальше носа не видите?

– Видим, Гаврила Гаврилович, но разгонят. Кто у нас собственник СМИ?

– Кто, Петр Петрович.

– Вот и я об этом, – сказал пухлый корреспондент.

– Надо глубже проникать в интимную жизнь, теперь это модно, – предложила фоторепортер.

– А что? Петр Петрович любит позубоскалить, одобрит, – согласился редактор.

– Далеко ходить не надо: теща моя, старая ведьма, снова выходит замуж. И за кого? За футболиста юношеской сборной.

– Не сенсация. Рейтинг не поднимем. Если только написать, что, торопясь на свидание, теща твоя забыла надеть челюсти. Ха – ха – ха!

Отучила от запоев

Человек вылезает из могилы.

– Похоронили живого, а ведь знают, что после каждого литра впадаю в кому?

Встречается лучший друг.

– Ты, кажется, Ник, представился. Или мерещишься после поминок?

– Представился, Богу. Говорит, рано, возвращайся, разберись, кто тебя завалил землей, забелив на лице румянец.

– Я всего три пригоршни бросил. А лопатой орудовала твоя жена Вера – могильщики завидовали.

А вот и Вера.

– Оттуда?

– Оттуда.

– Прав был Дима, утверждая, что выберешься из могилы и забудешь про водку. Страх, мол, все лечит.

– А если бы не выбрался?

– Тогда бы точно не пил. Это второй аргумент Димы.

– Да, кто такой этот Дима? – вскричал взбешенный Ник.

– Не помнишь? Водку тебе постоянно подливал. Из какой – то родственной фирмы.

В турагентстве

– Это турагентство?

– Да.

– Хочу слетать на Луну.

– Ничем помочь не можем.

– Что, все путевки продали?

– Вы, гражданин, в каком измерении живете?

– Когда землю замеряю, пользуюсь саженью. Фермер я. Хочу присмотреть участок под подсолнухи.

– Там же вакуум, воздуха то есть нет.

– Благо барышня ты не знаешь, какой воздух в моем свинарнике.

– В чем проблема? – к ним подходит толстый человек. – Я директор агентства.

– А я фермер, хочу побывать на Луне и прошу барышню продать мне путевку.

– На Луне? Хм, Катерина, а почему я не знаю о таком важном маршруте?

– И я не знаю, Геннадий Львович. А вот господин фермер требует, и тренировки уже прошел в свинарнике.

– Ему надо в Звездный городок к космонавтам, – догадался директор.

– А ваш работник у входа говорил, что представляете путевки хоть на Луну.

На пляже

– Здравствуйте, милые дамы! Я хирург, и могу сделать ваши фигуры более привлекательными. Вот, у вас, девушка, не обижайтесь, ноги, как ухваты. Не горшки же ими ставить, а парней завлекать. Приходите, выправим.

– А больно не будет?

– Не почувствуете: кости размягчим и под пресс.

– У меня и спина горбатится, – приподнялась девушка.

– Горб один, сточим, хорошо, не два. Как в горах, чем больше вершин, тем сложнее их преодолевать. Не прячьте, женщина, свои ноги в песке. Мы их удлиним, хоть на метр, будете выше волейболистки Гамовой. Могу поднять сильно опущенный зад даме под голубым зонтом.

– Правда? – невольно воскликнула дама.

– Не шучу. Вы, вероятно, до сих пор не замужем?

– Еще нет, – покраснела она.

– Отбою от мужиков не будет. Сами знаете, куда они смотрят в первую очередь.

– А можно мне убрать жир с ягодиц, плаваю без надувного матраца? – спросила толстая девушка.

– Какое тонкое сравнение. Конечно, уберем. И нос укоротим. Из каждой Зинки сделаем картинку.

На пути к заимке

– Дед, далеко до Кедровки? – спросил парень, сбрасывая с плеч тяжелую сумку.

– С продуктами? – показал на нее старик.

– Сухари несу Кузьмичу на заимку. Охотник он и рыбак.

– В ручье много рыбы не поймаешь. Рек рядом нет.

– В ручье он сухари размачивает. Кедровка – то где?

– Как тебе объяснить? Кедров сейчас там нет, вырубили, но берез и елей много.

– Гражданочка, – обратился он к молодой женщине. – Далеко ли до Кедровки? Ваш патриарх меня только запутал.

– Это мой отец. Мы, Елины, всегда говорим иносказательно. Кедровка – за сопкой. Если ее перешагнуть – совсем рядом.

Увидев подростка, парень метнулся к нему:

– Мальчик, твоя фамилия не Елин?

– Нет, Елины все прикольные, лохматят бабушку, как хотят, я из их речей ребусы составляю и печатаю в газетах. За гонорары.

– Подскажи, мальчик, где Кедровка и сколько до нее мне идти?

– Кедровка? Да в конце визиры. На ней молодняк недавно вырубили, и звери ходят как по проспекту. Рот не зевай, особенно ночью. Медведь на неделе там лося задрал.

– Ночью?

– За день до Кедровки и заяц не доскачет.

– Сколько же километров тянется визира?

– Видишь сопку? Вот она ее и огибает.

– А как ты доводишься Елиным, мальчик?

– Родичи, блин, по материнской линии.

На рынке

– Красавица, почем огурцы? – обратился мужчина к курносой с тремя подбородками дачнице.

– Тридцать за кучу.

– Они у тебя уже с кабачок.

– Спасибо, надоумил, – обрадовалась женщина, громко объявляя:

– Берите свежие кабачки, по десять рублей за штуку.

В мясном ряду мужчина задержался.

– Почему у вас все говяжьи головы в зеленых очках? – спросил он у крестьянина.

– Так дурачили бычков, подкидывая им солому вместо сена, и оставили после забоя для прикола.

– Сняли бы.

– Зачем. Где еще такое увидишь, лучшая реклама.

Купив бычью голову в очках, мужчина подошел к продавцу сушеной рыбы.

– Еще вчера плавала в водоеме, – сказал тот.

– Это же вобла?

– Свежая вобла. Сушим ее в центрифуге на суховее мгновенно. Запах специфический, как говорил юморист.

– Хоть не приходи на рынок, навяжут кал вместо навоза, – бурчал мужчина, укладывая в сумку связку воблы.

В зоомагазине

– У вас есть попугай, который, как в песне Высоцкого, не только поет и пляшет, но считает и пишет? – обращается молодой человек к продавцу.

– Говорящих попугаев много, еще больше поющих, трое считают до пяти. А вот пляшущий один. И только яблочко, до этого у моряка был.

– Мне чтобы и писал.

– Ничем помочь не могу. Впрочем, есть у Гоши подруга Ева. Она считает и пишет, умная очень, постоянно заставляет Гошу убирать из клетки мусор.

– А есть в городе еще зоомагазины?

– Есть, но в них нет Евы.

– Странно. И жену мою зовут Ева, и полы мою я.

Глава приезжает

Староста села идет по улице. Рядом семенит старший специалист.

– Откуда такая напасть – глава района к нам едет. О самогонке сегодня надо забыть: что он увидит? Запустение, развал. Придется вывернуться наизнанку, чтобы выправить положение.

– Пустить пыль в глаза, Иван Иванович?

– Хоть мочу, лишь бы зажмурился, когда надо. Видишь, у памятника трава засохла? Позор. Кто поливать должен?

– Мы, Иван Иванович, сельские администраторы.

– Завтра, чтоб все ожило, иначе неблагонадежными окрестят.

– У нас красок таких нет, чуток зеленой осталось.

– Мозгами шевелить надо, если они есть. Поставьте домашние цветы по периметру памятника, хоть на день, но чтобы горшков не видно было.

– Иван Иванович, вы гений. У тетки Дарьи столько роз и фикусов – в три круга обставим.

– Не перестарайтесь: еще заметит. И цветы привычные вройте. Видел, какие у него очки? Носом читает.

– Так он близорукий.

– Близорукие и замечают. А это что за гора навоза? Кто его произвел, если в деревне скота почти не осталось?

– Ветеринар с брошенной фермы завез и продает на удобрения. Огород пока у каждого есть.

– Предупреди ветеринара. Если не уберет навоз до завтра, самого оскоплю. Делец нашелся. Пусть купит портрет президента, в сельпо привезли. Повесим у входа в администрацию.

– Зачем у входа, Иван Иванович, в кабинете повесить надо?

– А если не зайдет в кабинет? Затраты впустую сделаем? Специалист без специальности, блин.

– Заверни сюда, Ибрагим, – обратился староста к идущему навстречу мужику. – Глава завтра приезжает, а ты в лаптях.

– Голова?

– Да, голова, и немалая, целого района.

– А если из области, бычьего размера будет? Ты, староста, выгоды не видишь. Денег у крестьян мало? Мало. А камыша на речке сколько? Плети и плети лапти. Обувь легкая и воды не боится. Наоборот, покажи меня главе. Мол, липы у нас нет, поэтому камыш приспособили, никаких сапог не надо.

– Ладно, ты, Ибрагим, рядом будь. В случае чего скажем, наш сельский силач, и лапти для тебя лучшая опора. Говорят, машину за передок поднимаешь?

– И трактор смогу, коль самогонки нальешь, – засмеялся мужик.

У конторы бывшего колхоза, заросшей канадской лебедой, староста встал столбом.

– Это как понимать, откуда такое безобразие?

– Сами же говорили, хорошо свиньям, в тени прячутся. Да и ливень был, так вымахали, – сказал специалист.

– Возьми сам косу – и давай, чтоб к утру ни былинки, сельская администрация в двух шагах. Портрет президента на лебеде будем вешать?

– Свиней прогнать, Иван Иванович?

– Одну оставь, на шашлык, отберем как штраф за потраву. Лебеда тоже растение. А что будем делать с мазанкой в центре села, ума не приложу. Которые у речки остались, хрен с ними: не видно в зарослях, а тут, словно бельмо на глазу.

– Кузьмич мазанку за полчаса снесет, если бульдозер заведет. Бабку, собственника мазанки, некуда девать, бери хоть в администрацию.

– А что? Выход. Пусть из окна сорокой выглядывает – за сторожа сойдет.

– Как всегда, верно говорите, Иван Иванович, так еще никто в стране об одиноких сельчанах не заботился. Двух зайцев убьем и прогремим на всю страну.

– Лишь бы не от пинка: у главы на ногах не лапти. Теперь о главном. Где мы будем потчевать начальство, чтобы не ударить в грязь лицом. Иначе нас воткнут вон в ту лужу из туалета, если ее не засыплем.

– У Клавдии Петровны. У нее самогон – прожигает до печени.

– Когда пробовал?

– Мы же с вами заходили к ней на Масленицу, потом я ушел.

– Огонь, говоришь? Пусть пропустит самогон через аппарат три раза, чтобы достало до прямой кишки и хоть какой – то козырь будет. Любит глава спирт, а у нас пока завода такого нет.

– Клавдия Петровна не уступит заводу, за нее я могу поручиться.

– Это хорошо. Спирт и женщина все равно, что Ленин и партия. Кого посадим рядом с главой?

– Я уже поговорил с библиотекаршей Клавой и свинаркой Машей. Обещали сменить облик. Да вот они идут к нам на кастинг.

– У нас что маски – шоу, на кого они похожи? По грудям только и узнаю.

Маша завернулась в цветастый ситец, скрепив его на плече огромной брошью. Короткие завитушки пахли паленым. Цок – цок постукивали при ходьбе старые босоножки, скрепленные на икрах крест накрест сыромятным ремнем.

– Гречка я, Пенелопа. Чай, городские барышни надоели ему.

– Надышалась в свинарнике метану и сдурела.

– Клавка говорит, глава хитроумный как Одиссей, вот и нарядилась.

– Никакой он не Одиссей, а Алексей, Алексей Петрович Самохвалов. Ты, Клавка, вроде библиотекарь, а туда же. В зеркало смотрелась? Древнерусская красавица, блин? Лошадь ты в кокошнике. Беретку бы лучше натянула до ушей.

– Хотели удивить Алексея Петровича, так облачимшись, – обиделась свинарка.

– Удивили бы, если бы не я встречу организовывал. Вон, Анфиска в трусах ходит, окороками двигает. Нигде не работает, а такие отрастила, любо посмотреть. Ее обязательно привлечем к обслуге главы. Все, закончили обход, за дело.