Текст книги "Алтарь без божества"

Честь хлебороба

Высокий и сухощавый, он стоял около своего старенького СК-4 и смотрел в выжаренную, выбеленную солнцем степь. Туда, где друг за другом, поблескивая красными боками, шли три новенькие «Нивы», ведомые безусыми, дочерна загорелыми парнями. Обернулся ко мне, без горечи заметил:

– Про меня писать не стоит. Поздно приехал. В те годы, верно, равных мне не было здесь. А нынче… Посмотри, как обошла меня молодежь.

…Праздники первого снопа любил он всегда. Они были Евдокимову как награда за все волнения его и труд на этих полях. Вот и нынешним летом от земли ожидал он многого. Все было сделано, чтобы вырос богатый урожай. И с радостным волнением в душе ждал старый механизатор уборки.

Он знал, что и нынче наверняка приедут к ним в колхоз «Красный Донец» на праздник первого снопа гости, а ему, ветерану, поручат сделать первый прокос. Здорово будет! Только, когда приехало телевидение, Евдокимов фотографироваться не захотел. Почувствовал вдруг он перед тридцать третьей страдой своей, что нет былой силы в руках его, нет той пружинистой гибкости в теле. Кого тут винить, на кого обижаться? На природу?

Хотел было все это объяснить председателю. Но плохо, видать, объяснил. Сбежавший перед уборкой из больницы Михаил Андреевич Каширов рассердился на Евдокимова:

– Стал старее, так будь мудрее, Михалыч. Никто тебя на комбайн не гонит, но ты же председатель совета наставников. А ну-ка, становись во главе звена своего!

Пришлось становиться. Так они и попали в кадр – он, Николай Михайлович Евдокимов, брат его Александр и сыновья с дочерями: Николай и Юрий, Лена и Лида.

Дети говорили: «Ты, отец, не очень надсаживайся. Твою же школу прошли мы, с любой работой справимся. Ты на жатке работай только! На ночь же домой отдыхать езди». Эх, молодежь, молодежь! Не понимает еще, что лучшего отдыха после работы, чем на бригадном полевом стане, для хлебороба и быть не может. А нынче тут и совсем хорошо. Даже баньку построили. Евдокимов сам помогал её «ладить» бригадиру Юшкалову и его заместителю Рябчуку.

Конечно, он отдаст брату и детям свои рекорды. Сядет за жатку. А они пусть на обмолоте будут. Пора и им вкусить радость успеха. А то без него ведь может пропасть азарт, интерес к делу.

На днях у Евдокимова-старшего опять с молодежью спор был. Горячие головы требовали молотить хлеб напрямую. Дескать, без раздельной уборки мы выработку дадим более высокую. Пришлось растолковать: «Вам что, хлеб нужен или сводка?! А если дождь пойдет и придется остановить комбайны?»

Стал сам косить. Остальных заставил. Да как хорошо сделал-то! Нет, великое это дело – хлеборобская честь. Делай все по совести – никогда не прогадаешь.

Поняли ли это ребята? Наверное, поняли. Работали – сна, отдыха не знали. Были дни – по тысяче и более центнеров намолачивали.

Нелегко было на «легкой работе» и Евдокимову-старшему. Только успевай разворачиваться. Трем комбайнам подготовить фронт работ одному – дело не шуточное. Да и поломки случались, то у самого, то у подопечных. Исправить, помочь надо.

Битвой за хлеб называют нередко жатву. А битвы, они легкими не бывают. Сколько их помнит Николай Михайлович? Дождливых, холодных, засушливых. Бывало, спасая урожай, отрывали вилами от стерни прибитые к земле валки. Но спасали. А «спасать» – это уже категория из области нравственной. Спасающий всегда чем-то жертвует. И в первую очередь собою.

Но нынешняя страда была не только трудной. Она была еще и праздничной. Такой хлеб вырос! Такой урожай убирали! Не потому ли чувство особого торжества постоянно испытывал Евдокимов?! Не потому ли веселой радостью, а не усталостью светились глаза его детей, односельчан?! И всеобщий энтузиазм, как волна, увлек всех тружеников, когда прокатился по области волнующий сердце горячий призыв: «Волгоградцы! Продадим государству в третьем году пятилетки 4 миллиона тонн хлеба!»

Вчера на стан приезжал первый секретарь райкома партии А. Г. Самсонов, привозил поздравительные телеграммы передовикам, в том числе и членам звена Евдокимова. Рассказывал о делах в районе, о том, как слаженно всюду работают люди. Отрадно было слышать такое. В соседнем колхозе «Путь к коммунизму», например, все комбайнеры звена Анатолия Воронцова намолотили по 10 тысяч центнеров зерна. И вообще число «десятитысячников» в районе к сотне приблизилось.

Хлеб! Круто замешена жизнь на нем. Не зря, стало быть, символом мира и счастья называют его. В обилии хлеба – богатство и мощь страны, уверенность в завтрашнем дне и твое личное благополучие. Этого ли не знать Евдокимову, перенесшему гитлеровскую голодную оккупацию, начинавшему работать на почти ничего не родящих, обожженных войной здешних полях. Но росла урожайность в хозяйстве – и крепла экономика колхоза, увеличивался достаток в каждой семье.

Нет, хлеб, он точно – всему голова. Эту святую истину, что прочно врезалась в плоть и кровь, коммунист Евдокимов внушает и младшему поколению.

Жена, Ольга Васильевна, когда первый раз уходили в поле штурвальными дочери, наказывала: «Вы там поаккуратней!» Муж улыбнулся только: «Не шуми, мать, и не волнуйся. Ничего плохого не будет. Не на гулянку идут – хлеб убирать!»

Он твердо уверен: хлеборобская дорога сделает из детей настоящих людей. Как сделала когда-то человека и из него самого. Хлебопашец, казацкий сын, он стал Героем Социалистического Труда, членом Всероссийского совета колхозов. Но знает он по себе и другое: путь земледельца нелегок. «Немало, дружище, приходится нам пыли глотнуть, прежде чем посетит нас признание». Эти слова говаривал, бывало, комбайнер Василий Ефремович Варянык, с которым начинал Евдокимов в далеком сорок пятом работать на «Коммунаре». Василий Ефремович потом стал Героем Социалистического Труда, намолотив за 20 дней уборки 10 тысяч центнеров зерна. В ту пору на тех хлебах это был подвиг, требующий максимального напряжения сил и мастерства.

Помня пример своего старшего товарища, не остерегал от трудностей и детей своих Николай Михайлович. Со школьного возраста крутились они около машин отца, помогали ему то мотор перебрать в комбайне, то насос отрегулировать, то баллон подкачать. Ничего, что иной и шишку на лбу при этом набивал. Зато потом легче было. Проста и мудра педагогика хлебороба. Знает он: человек ценит больше то, во что больше вложил труда. Все хорошо должно быть и у детей. Только надо помочь, подучить молодых, и придут к ним зрелость, самостоятельность. Нынешняя страда – хороший экзамен на эти качества. И ему, Евдокимову, тоже экзамен. На умение смене своей опыт передать. И неплохо, кажется, выдерживают испытание обе стороны. Александр намолотил вон уже 14 тысяч центнеров, Николай не намного отстал от него. А Ленка-то, Ленка! Не отстает от ребят.

И еще порадовали дети. Высказали мысль: неплохо бы, мол, помочь в уборке звену Петра Николаевича Трушика, не все у него ладно складывается. С Трушиком Евдокимовы соревнуются. И хоть у самих еще в звене дел достаточно, но не бросать же товарища. Хорошо рассудили, хорошо. Будет ребятам за доброту их уважение от людей, легче и шире станет для них дорога хлеборобская. Легче и шире станет она, думается, и от того, что умеют дети его прислушаться к голосу старшего, перенять хорошее у соседа. Внедрил Юрий Сотниченко глубокую вспашку в своем звене, Евдокимовы нынче тоже хотят это сделать. В прошлом году сто гектаров вспахали трехъярусным плугом. Прибавка-то в урожае сразу почувствовалась.

Вот так и надо держаться. Всем друг за дружку. Теснее идти вперед. Тогда любые задачи по плечу будут.

Ветер, горячий и колкий, гнал по обочине поля мучнистую пыль. Было душно. Но ничего этого не замечали мы за разговором с Николаем Михайловичем Евдокимовым. Отвлеклись лишь тогда, когда из-за старого тополя, под которым сидели, вышел молодой комбайнер и сказал: «Отец, мы едем к соседям».

– Как, без меня? Ну уж извините, – быстро поднялся со скамейки мой собеседник. И, обернувшись ко мне, задорно добавил: – Хочешь обо мне писать? Рано приехал, брат. Уборка-то еще не закончена. И я своего слова пока не сказал.

Краса земная

Невысокого росточка, стройная, худенькая – девочка да и только! – она стоит в окружении гостей, рассказывает, как школьница на уроке:

– …И все-таки животное это весьма деликатное и, между прочим, чистоплотное. Так что первая заповедь – содержи свинью в чистоте. О кормежке не говорю – само собой разумеющееся дело. Секреты? Есть они, есть. Кабанчиков и свинок откармливать надо раздельно. У них физиология разная. Сильного поросеночка надо вместе с таким же держать, а то он у слабеньких корм отнимать станет. Утром всегда смотрю: все ли к корыту бегут дружно. Кто в хвосте оказался – мечу. Что-то, значит, неладно у них. Приболели, возможно. Ставлю в специальное стойло, молочко им даю. А как же?

Пожимают плечами люди, приехавшие опыт героини перенимать, вроде бы ничего особенного, все это как бы мелочи. Мелочи! Так ведь из них, можно сказать, любая крестьянская работа складывается. Помнит Нина Павловна Джус, как высматривал эти самые мелочи американский фермер Гарст, приехавший в Советский Союз вместе со своим племянником и побывавший, кстати, у них в хозяйстве. На новое оборудование, на технологию промышленную не тратил особо время именитый иностранец: это ему не в диковинку, а вот по ферме старенькой шел не спеша. Выглядел на стойлах вместо металлических крючков дубовые задвижки, вмиг повернулся к племяннику, знак сделал. Тот блокнот распахнул, что-то быстро-быстро записывать стал. Сообразил хозяин: железные-то крючки и ржавеют, и гнутся, а дубовые только прочнее становятся – стало быть, удобны, надежны. А увидел самодельный скрепер, из утиля сваренный и подвешенный на Т-25 (его свинарки «лопатой» звали), – аж в ладоши захлопал. И этот «агрегат» в блокноте у племянника оказался.

Вот тебе и миллионеры! Вот тебе и обладатели техники с высочайшим классом надежности! Поняли, что такую машину можно сделать без особых затрат самим, а служить она будет исправно. Охотился, охотился Гарст за плодами крестьянской смекалки, порожденной естественной человеческой бережью и расчетом.

После директор совхоза, обсуждая с животноводами посещение американского гостя, удивляясь хватке его, говорил:

– Умеют, черти, хозяйствовать, ничего не скажешь. Учиться, учиться нам надо еще этому…

Джус, присутствовавшая тут, встрепенулась: задели чего-то эти слова за живое:

– «Учиться», «хозяйствовать»… До чего же мы любим слова трепать. Скажите-ка лучше, сколько на ферме нашей начальников? Шесть человек? Не много ли хозяев-то? Народ вон толкует: и одного за глаза хватило бы.

Давно состоялся тот разговор. Сейчас на Мироцкой ферме, откармливающей ежегодно около двух с половиной тысяч свиней, из управленцев – один бригадир. А хозяев – хозяев больше. Ими можно назвать, пожалуй, всех работников фермы, а их с подменными свинарками, электрокарщиками, сторожем и трактористом – 16 человек.

Ладно работает коллектив. Общими усилиями навес для комбикормов соорудили, учет строжайший во всем наладили, привлекли внимание к себе руководства. Как-то заместитель директора совхоза Николай Григорьевич Лукьяненко, живущий в Мироцком и ездивший каждый день на центральное отделение мимо свинофермы, обратил внимание на открытые ворота ее. «Что такое?» – возмутился. Вышел из машины – и к Маковскому, бригадиру. А тот уже поджидает его: «Специально это сделано, Григорьич, чтобы ты заглянул сюда. Нам-то недосуг тебя разыскивать – вот и открыли ворота: не проедет же, думаем, замдиректора мимо такого безобразия». – «Значит, ловушку устроили? Ну, говорите, чего вам надо?» – «Весы, Николай Григорьевич. А то привозят возчики комбикорма, говорят, что столько-то, документы показывают. Но бумага, она и есть бумага. Комбикорм же продукт деликатный, мало ли что в дороге может произойти».

«Эх, брат, весы. Где же их взять?» – «В поле, Григорьич, в поле. Они у агронома Кравченко без дела пропадают, ржавеют, дождями омываются. А мы их почистим, смажем, под крышу поставим».

Появились весы на ферме, а с ними – еще больший порядок. Но ворота все же открыты бывают частенько. Шумит Лукьяненко: «Что мне теперь кабинет свой, что ли, сюда переносить?» Его утешают: «Не надо! А то до комплекса, откуда ферма получает поросят на доращивание, трудно дотянуться будет. А пошевелить там надо кое-кого: придерживать что-то поголовье начали. Свой план по откорму стремятся за счет других выполнять». – «Ну, это вы со своей колокольни смотрите, – возражает руководитель. – План у нас один – совхозный». – «Да, но только на нашей ферме – дешевле привес. По совхозу-то на килограмм его тратится без малого шесть кормовых единиц, а у нас чуть больше пяти». – «Но у вас же и места-то больше нет», – уже отбивается замдиректора. Но его оппоненты куда как толковы: «С местом придумаем. Можно площадки летние между дворами соорудить».

…Директор совхоза «Киевский» В. С. Остапа, коренастый, подвижный, улыбчивый, сегодня в ударе:

– И кто это все говорит, что губит русского человека, мол, безалаберность его да неумение распорядиться богатством своим? Чепуха! Не где-нибудь – у нас родилась поговорка: «Копейка рубль бережет». Возьмите тех же свинарок с Мироцкой фермы. Ух, как денежку считают! Был случай с электричеством…

– Вспомнил, значит, Василий Степанович, историю эту, – усмехнулась Нина Павловна, когда повел я с ней разговор. – Было дело, подняли мы скандал из-за четырех копеек. Однако на каждом центнере привеса. И из-за чего? Из-за этакой филантропии. Подключили электрики четыре фонаря на соседнем железнодорожном складе плюс переезд осветили. Счетчик же наш работает. Каково? Железнодорожники, видите ли, беднее нас. А попробуй-ка не выгрузить у них вагон вовремя – такой штраф с тебя заломят, ого-го! А наши начальники думают, что теперь за электричество это они нам скидку в случае чего сделают. Как бы не так! Да хоть бы и так. Почему мы, хозрасчетная бригада, должны страдать. Нет, не пойдет!

Замолчала. Глянула мне в глаза:

– А про мою поездку в Германию ничего не рассказывал директор? Нет? Смущается, выходит. Уж больно я тогда резко доложила. А началось с чего? Опять эти самые разговоры об экономии да бережливости меня заели. Вот, дескать, в кооперативе «Троссин», что в ГДР, с которым мы дружим, порядок, а у нас… Странное дело, заспорила я, наши рабочие, будучи у них по обмену, говорят, чудеса творили. Организация! А немцы, к нам приезжая, расхолаживаются. Вон в прошлый раз месяц у нас работали, так потолстели даже. После этого меня и решили в ГДР с рабочей делегацией послать. Съездила. Директор по возвращении спрашивает: что видела? А то, говорю, что председатель кооператива там на мопеде ездит. Нет у него ни шофера, ни машины государственной. Экономно, а? Засопел, вижу, Степаныч… Конечно, много и по работе своей интересного присмотрела я. Учиться, что ж, надо. Я зазорной учебу для себя никогда не считала. Десятилетку окончила заочно. Правда, от ребятишек своих тетради прятала, а то приноровились списывать, – смеется. И опять посерьезнела:

– Одно скажу: мало людей научить по-хозяйски мыслить и хорошо работать, надо еще и приучить их к этому.

Как-то Нину Павловну спросили подруги с соседней фермы: «Нина, приезжаешь к вам и душой отдыхаешь. Люди друг друга с полуслова понимают. Тишь и гладь у вас. Неужели и в самом деле не ругаетесь меж собой?» Подумала Павловна и ответила: «Ругаемся, девчата, ругаемся. Но только из-за дела. И стараемся с перепалками не очень на народ выходить. Сами решаем. Коллективом». И засмеялась: вспомнила, как молоденькая трактористка, выпускница СПТУ Лена Оборская трактор принимала у парня. Ох, огонь-девка! Волос – рыжий, характер – кремень. Увидела грязь в кабине. «Прибери», – говорит хлопцу. А тот заартачился: «Что тебе трактор – игрушка в детсаде? Тут непорядок естественный». – «Ах, естественный? Ну так и я естественно!» – Да как вцепится в чуб молодцу.

Вот как порой бывает. Но не рассказывать же об этом гостям. А те выпытывают. «Значит, сор из избы не выносите?» – «Деликатное это дело, подружки, – поддерживать добрые отношения». Это все равно, что друг друга воспитывать. А в воспитании вселенским шумом и гамом вряд ли чего добьешься. Мама моя частенько вон мне напоминает, что говаривали в старину: «Учи жену без детей, а детей без людей». Правда, это к семье относится, да только и люди, с которыми работать приходится, тоже тебе не чужие. С ними большую часть времени вместе проводишь».

…В «Киевском» ждут гостей из «Троссина». Будто бы приедет и Герта, бригадир с молочного кооперативного комплекса. С ней подружилась Нина, будучи в командировке у них. Много общего с Гертой у Джус. У той тоже четверо сыновей растет… Бежит время. Тяжелеет костюм от наград, но тяжелеет и ноша жизни. Хотя… Как там написал Анатолий Стадник, экономист совхозный, в песне «Краса земная», посвященной ей, Герою Социалистического Труда Нине Павловне Джус?

 
Не беда, что вплетается в косы
Серебро. Вечер светел и тих.
Верю я, будут теплыми росы
Постоянно на тропах твоих.
 

Да будет так! Пусть сияют ласково зори над твоей головой, человек, дарующий миру и хлеб насущный, и жизненную красоту.

«Теперь Валька наша»

Дмитрий Кондратьевич Карпов, или просто Кондратьич, шестидесятилетний мужчина, ещё и ещё раз перечитывал письмо, озадаченно чесал затылок.

– Э, вон как разошлась… «Многоуважаемый папаня. Позвольте уведомить вас, что Валентина, моя кровная дочь, несмотря на все ваши пропагандистские усилия, вернется ко мне…» Ну и ну, слова-то какие.

Кондратьич зло плюнул и хотел было отбросить конверт с письмом в сторону, но против своей воли опять стал читать: «Ей здесь уже подыскана хорошая работа на меховой фабрике, а не на какой-то свиноферме».

Вечерело. В эти часы, когда яркие краски шумного летнего дня начинали медленно растворяться в набегающих теплых сумерках, Дмитрий Кондратьевич любил отдохнуть на бревне около старого своего дома, который срубил еще в первые годы Советской власти его отец. Попыхивая козьей ножкой и любовно поглядывая на посеревшую от ветров и дождей избу, Кондратьич обычно думал об одном и том же: «А что, дом мой еще хоть куда. Лес-то, лес-то какой! Вот Валька скоро заневестится, чем не приданное хата такая».

Валька, в приданное которой предназначался дом, приходилась Кондратьичу внучкой. Она обладала черными, веселыми глазами к живым беспокойным нравом. В такие часы она обычно возилась на кухне, готовила ужин. С бабкой Таней, старейшей дояркой колхоза, разговоры у Вальки были очень важные и деловые. Вот уже несколько дней как девушка закончила школу-восьмилетку и ходит теперь с бабкой на ферму, доит коров. По тому, как она довольно квалифицированно характеризует буренок, видно: наука животновода Вальке дается.

Из лощины, что за околицей, на деревню ползет белый клочковатый туман. Медленно приближается к деду человек. По голосу слышно. Иван Артемыч Карпухин, здешний председатель колхоза.

– Сидишь, Кондратьич, а лошади небось не кормлены. Шучу, конечно. Ты скорее сам без обеда останешься, а кони сыты будут.

Они любят поговорить вот так, вроде бы ни о чем. А тяготеют друг к другу потому, что сам Кондратьич был когда-то председателем. Правда, давно, до войны ещё, когда в колхозе была всего одна деревня. А сегодня разговор заходит о другом.

– Артемыч, а Вальке нашей ты когда группу выделишь?

– Да ведь мала еще.

– Мала, да удала.

– Ладно, подумаю.

– Думай поскорее, а то мать-то грозится увезти ее в Москву. И увезет, если мы ничем не заинтересуем девчонку.

Александра Дмитриевна – Валькина мамаша, родная дочь Кондратьича, когда-то в молодости, оставив отцовскую землю, поехала искать счастья вдали от родного дома – в Москве. Единственное, что ее связывало с селом, – это желание провести очередной отпуск у отца с матерью. К ним на летние месяцы привозила она и своих дочерей: Валю и Тоню. Однако любовь к земле, к деревне, неизвестно по каким причинам утраченная Александрой Дмитриевной, вдруг с невероятной силой проявилась у старшей дочери – Вали.

Однажды Валя осталась в деревне на зиму. В школу ходила вместе с новыми своими подружками Марусей Полоховой, Таней Страховой и Катей Тенановой за три километра. Ей нравилось поздно вечером (в школе занимались во вторую смену) брести по запорошенной снегом дороге к поселку, где бабушка с дедом ждали внучку к ужину. Светят огоньки деревенских изб, белым ужом вьется по дороге поземка, а ты бежишь и бежишь в предчувствии отдыха, уюта и дедовых рассказов, до которых он, как человек много повидавший на своем веку, был большой охотник.

Ей нравилось, жмурясь от яркого солнца, бежать распахнув пальто по весенней дороге, когда кругом от растаявшего снега искрятся болота, озера, а наст дороги, укатанный, крепкий, как мост, пролегает через них.

Ей нравилось вместе с бабкой Татьяной, вооружившись хворостиной, выгонять на первую траву глупых пугливых телят.

На следующее лето, когда в деревню приехала Валина младшая сестренка Тоня и взахлёб делилась московскими новостями, Валька вдруг почувствовала, что никакой зависти к этому не испытывает. И на сестренку, щеголявшую в новеньких блестящих туфельках, посмотрела с сожаленьем. Этим летом и высказала Валя свое намерение остаться в деревне насовсем.

Александра Дмитриевна, узнав о думах старшей дочери, поначалу не придала им значения. А тем временем дело приняло серьезный оборот, Валя осталась в деревне еще на год. Закончила восьмилетку, а желание остаться здесь навсегда ее не покинуло. Ей исполнилось шестнадцать.

С этого момента события в Валиной жизни замелькали, как придорожные постройки за окном экспресса. Дважды из Москвы приезжала мать. Разговаривала с дедом, и с бабкой, и с Валей. Особенно винила Александра Дмитриевна деда: «Ты, старый, наговорил, насулил девчонке сорок коробов, а она и уши развесила. Ну что значит твой дом для нее? Ей в городе квартиру дадут с ванной!»

Кондратьевич по обыкновению в таких случаях чесал затылок и, как бы оправдываясъ, говорил;

– А я разве держу Вальку? Пусть едет. Но коль у нее есть радение к земле, к деревне, то уж лучше пусть остается здесь.

Кондратьич по доброте своей и впрямь не полагал, что вот эти-то простые слова больше всего и влияли на девушку. Кому, кому, а деду она верила. В своих бесхитростных рассказах он волей-неволей передавал свою тоску по родному краю, которая овладевала им, когда он странствовал вдали от отцовских мест.

Атаки матери Валентина выдерживала спокойно. Она получила группу коров, работа ладилась. Ее ставили в пример, Валя начала учиться в вечерней школе – десятилетке. Была перспектива. Были девчонки-подружки. В колхозе строился комбинат бытового обслуживания, прокладывался водопровод, проводился газ. Вступили в строй несколько новых домов, медпункт, детские ясли. Но прошло три года. Девочки одноклассницы разъехались. Ушли в армию знакомые ребята, стихли веселые огоньки в сельском клубе.

Потом они вспыхнут вновь. Будут еще ярче, живее, но это потом, когда возвратятся из городов уехавшие когда-то туда за большим заработком Виктор Николаев, Владимир Савин, Евгений Винидиктов и другие. А пока Валентина осталась, можно сказать, одна.

Как-то стояла она на автобусной остановке в воскресенье вечером. В это время в автобус, идущий до города, не пробиться. Юноши, девушки, приезжавшие на выходные дни к родителям на село, забивают его до отказа. Видит Валентина, соседский парень Васька Панфилов провожает своего двоюродного брата Витьку, помогает нести тяжелую сумку с продуктами. Глаза у Виктора какие-то виноватые, на душе не спокойно. Целую неделю он работал в городе, а воскресенье провел дома. Бегал с Васькой на танцы, смотрел кино, радовался, веселился, как будто в райцентре не видел никаких развлечений.

Витька немного задается перед Васькой как-никак городской, рабочий класс. А Васька помнит как он сам вслед за другом и братом хотел после окончания школы податься в город и как вмешался в дело его отец.

Григорий Михайлович пришел с войны с двумя рядами медалей на выцветшей гимнастерке и с сильно подорванным здоровьем. Посмотрел на обожженную войной землю и сел за трактор. Но сил на такую работу ему хватило ненадолго. Вскоре ушел он на пенсию как инвалид Отечественной войны второй группы. Как мог Григорий Михайлович еще помогал колхозу и все надеялся: сын подрастет, заменит.

И когда Васька заговорил об уходе в город, одел Григорий Панфилов все ордена и медали, созвал семейный совет, заявил твердо:

– Ты, Василий, крестьянский сын и искать тебе доли иной не следует. Так что, дружок, держись-ка поближе к земле. Она меня вскормила, маму твою тоже и тебя не обидит.

Крепко запали в душу отцовские слова. И сейчас хочется Ваське сказать брату: «Слушай, а в колхозе-то было б и тебе сподручней. Нашли б работу по технике». Но он молчит пока. Вот закончит Василий техникум, куда его направляет колхоз, станет работать бухгалтером, и Виктор увидит сам: зря ушел из села, вон Васька какую специальность там получил, и дом родной рядом.

Молчит Васька, а Витька, дабы отогнать мысли нехорошие, начинает хорохориться:

– Больше ста рублей зарабатываю… Отработал часики и вольный казак…

Молчит Васька и не поймет Валя: то ли завидует он брату, то ли осуждает его.

Дома ждет девушку новое письмо от матери. Опять рассказы о вольготной городской жизни. А на деревенской улице темь, глухо. Скучно. «Может, действительно, стоит уехать отсюда».

Наутро Валентина стала готовиться в дорогу.

…В ванной комнате каплями падала вода. Этот звук чем-то напоминал стук молотка о косу – литовку. Валентине вспомнились тихие летние вечера в деревне. Дед Дмитрий сидит у дома, отбивает принесенные колхозниками косы. Мелодичный перестук молотка разносится по всей деревне. Бродят по заросшей травой улице спутанные кони. А Сергей, с которым Валька познакомилась перед отъездом в Москву, крутится около деда и не знает, как завести разговор о ней. Тоска, страшная тоска по селу вдруг хлынула в Валину душу.

В это утро она особенно остро почувствовала, что совершила ошибку, уехав из деревни. Она раз и навсегда поняла, что ее стихия – село. Почему? Она, наверное, не смогла бы ответить точно. Любовь к родному краю беззаветна и не требует объяснений.

Валентине вспомнилось, как две недели назад она пришла в отдал кадров меховой фабрики и начальник долго рассматривая ее документы. Потом спросил:

– Пуговицы пришивать умеешь?

Валентина едва не заплакала: совсем не нужна она на фабрике.

«А вот там, в деревне – думала девушка, – я нужна позарез. Председатель и дед правду говорили: зря едешь».

…С Валентиной Михайловной Степановой – знатной свинаркой района и области, получающей от свиноматки в год по 21 поросенку, я увиделся в доме ее деда Дмитрия Кондратьевича. Она забежала домой на минутку, покормила дочурку Любку и умчалась на ферму.

– Вот семейка, – вздыхала бабка Татьяна, качая правнучку, – муж Валькин – Серёга – с утра до ночи на машине в поле, она – на ферме. А ведь в отпуске числится.

– Не ворчи, – вмешался в разговор Кондратьич, – на ферме сейчас горячая пора, опорос идет.

И, обращаясь ко мне, дед добавил:

– Теперь Валька-то наша уж коль в зрелом возрасте решила сменять Москву на деревню, то, значит, навсегда.