Текст книги "Реставратор"

Геннадий Пьянков
Реставратор

Не верю в чудо, но… пути Господни неисповедимы… – так, на удивление родным, друзьям, знакомым и самому себе, минуя середину своего жизненного пути, стал писателем…

© Геннадий Пьянков, текст, 2023

© Издательство «Четыре», 2023

Глава 1
Русская рулетка

Лес встретил входящего в него человека с равнодушной прохладой, похожей на ту, с какой встретил безмолвный океан Мартина Идена, решившего покончить счёты с жизнью: «…набрав как можно больше воздуха, он, нырнул, нырнул головою вниз, со всею силою, на какую только был способен… Всё глубже и глубже погружался он, чувствуя, как немеют руки и ноги… и Мартину показалось, что он летит стремглав с крутой гигантской лестницы вниз, в тёмную бездну…Он летит в тёмную бездну, – и в тот самый миг, когда он понял это, сознание навсегда покинуло его». Эти строки из романа Джека Лондона вспомнились реставратору в тот момент, когда он, наугад покинув ночную электричку, устремился в глубь тайги в восточном направлении… Он предполагал, что в этой местности нет человеческого жилья, и он на своём пути не встретит ни одной живой души, которая могла бы помешать ему исполнить задуманное…

Художник, миновав третий десяток лет от роду, перепробовав все жанры и стили в живописи и непонятый ценителями его творений, затравленный критиками, завистниками и недоброжелателями и вынужденный, в конце концов, работать реставратором чужих картин и древних икон, покинутый друзьями и подругами и, самое главное, любимой женщиной. «Мне надоело от окружающих слышать о твоей бездарности», – зло бросила она ему в лицо. Дошедший до белого каления, решил: «С меня хватит!» Уйти в тайгу… и там погибнуть… от голода, от жажды… от упорного нежелания больше жить…

Покинув уютный кров, он не взял с собою ничего – ни воды, ни пищи. Пошарив по карманам, он не обнаружил даже спичек. «Вот так и должно быть, – решил он, – возможности вернуться к жизни не должно быть никакой!» Он шёл всю ночь и весь день, ожидая того момента, когда уже не будет сил двигаться дальше, тем более, вернуться обратно. Но этот момент всё не наступал. Он шёл так быстро, что не все букашки: муравьи, жучки, паучки и другая мелкая живность леса – успевали выскочить из-под его ног. Некоторые были раздавлены его обувью и оставались на месте, конвульсивно шевелясь, а некоторые отползали прочь, будучи уже покалеченными, – «всё, как во “взрослой” жизни», – подумал реставратор, впрочем не испытав при этом и тени жалости к своим невольным жертвам. Он не верил в бога как такового, но верил в Высшую Справедливость, в Провидение и, в какой-то мере, был фаталистом. Вот эти букашки-таракашки, которые попадались на его пути – кто виноват, что они оказались «не в том месте и не в то время», что были раздавлены его сапогами?! Значит – так надо! Так и он сам: кто виноват, что он не может творить и существовать и подделываться под низкопробный, потребительский уровень произведений? Какие картины он должен писать в то время, когда олигархи заказывают бездарным рисовальщикам только голых и полуголых барышень или перекупают друг у друга за баснословные суммы картины давно умерших художников, а певицы на весь мир поют такие слова: «Моя попа самая красивая попа в мире» или «Чем выше любовь, тем ниже поцелуи»?! И всем это нравится! Второй «Чёрный квадрат» Малевича написать невозможно, да он и не нужен никому – он нужен только олигархам «для престижа» – кто за него может заплатить больше! Как жить тонкой, чувствительной и ранимой душе в мире процветающего мракобесия и вседозволенности? Как жить, когда народ и государство сосуществуют отдельно друг от друга вопреки каноническому постулату: «Государство для народа!» Если есть бог, то неужели всё это ему нравится? Что ему, талантливому художнику, но родившемуся «не в то время и не в том месте», делать в этом мире дальше?! Точно так же, как букашек раздавили его сапоги, его самого раздавила своими сапогами теперешняя бесчувственная и безыдейная жизнь. Значит – «так надо»! Так, повторяя про себя ранее многократно обдуманные им «постулаты» сегодняшнего дня, он энергично продирался сквозь кусты и заросли. Его ветровка и брюки были изодраны почти в клочья. А он всё шёл и шёл. Он, художник, старался не замечать многоцветия красок природы, окружающей его. Днём яркий солнечный свет, обильно пробивающий сквозь кроны деревьев, рождал колористическую гамму. Окружающий мир явно претендовал попасть на картину художника-импрессиониста. Небо, виднеющееся сквозь листву, днём окрашивалось светлой лазурью, к вечеру насыщалось синим кобальтом с ультрамарином, отчего в душу человека вселялись мрак и тревога. Они – мрак и тревога – многократно усиливались плотной чёрной тушью, которой окрашивалось всё вокруг в наступающей ночи. Так, стараясь отключиться от реальности, он шёл довольно долго. Только на исходе следующей ночи он почувствовал смертельную усталость и упал замертво, как ему показалось, на прохладную и мягкую траву и моментально уснул. Проснувшись под вечер, он убедился, что двигаться дальше у него есть ещё силы. Он попил кристально чистой и прохладной воды из лесной лужицы и продолжал движение вперёд. Художник шёл всю ночь до самого утра, стараясь держаться прямо на восток. Но тут силы ему стали изменять. Теперь он уже кое-как передвигал ногами, голова кружилась, в глазах мелькали разноцветные звёздочки, и мелкая живность теперь уже успевала из-под его ног разбегаться в разные стороны. Он понял, что ещё несколько шагов и всё будет кончено, и обратно к прошлой жизни, и вообще – к жизни, вернуться будет уже невозможно. Но он всё же двигался вперёд, продолжая не замечать красот и аромата окружающей природы. И вдруг на фоне многоголосья лесных птиц он услышал стрекотание сороки. А это означало близкое присутствие зверя или человека. Реставратор остановился и прислушался. Он услышал пение петуха и почувствовал чуть уловимый запах дыма. Его охватило разочарование: чтобы не попасть к людям и покончить с жизнью, надо теперь двигаться вправо или влево – прочь от жилья! Но тут ожесточённо стали бороться между собой два непримиримых врага – его упрямое стремление уйти из жизни, порождённое безысходностью и его взбесившейся волей, и инстинкт самосохранения, рождённый самой природой. Какой «враг» победит?! Реставратор решил: прежде чем уйти, надо хоть одним глазком взглянуть на чужую жизнь со стороны. Его природное любопытство взяло верх. Шатаясь как пьяный, художник побрёл в сторону человеческого жилья. Через несколько шагов перед ним лес расступился и впереди себя он увидел несколько домов на берегу живописной реки. Он присел на один из пеньков, оставшихся от спиленных деревьев, и стал наблюдать за картиной, открывшейся перед его взором. Но тут уж у него не было сил, чтобы отмахнуться от радостной, жизнеутверждающей реальности. Окинув взглядом окружающее, он по своей профессиональной привычке подумал: «Этот пейзаж так хорош, что просится на полотно». Неожиданно перед ним, неизвестно откуда, возникла добродушная рогатая морда коровы, а вслед за ней – удивлённое голубоглазое лицо девочки, ей было лет семь. Убедившись, что им ничего не угрожает, корова стала мирно щипать траву, а девочка, приблизившись, спросила:

– Дяденька, вы кто?

– Теперь уже – Никто, – ответил он хриплым, но спокойным голосом.

Девочка, услышав такой странный ответ, стремглав кинулась к домам, бросив на произвол судьбы свою корову, которая, однако, невозмутимо и ни о чём не беспокоясь, продолжала щипать траву. Девочка тем временем добежала до ближайшего дома, видимо в нём она жила, вошла в него и через минуту показалась на его крыльце вместе с женщиной, вероятно со своей матерью. Женщина подала что-то девочке в руки, и та быстрыми шагами направилась в сторону «дяденьки». Ему надо было бы уйти восвояси, но сил шевелиться у него уже не было. Подойдя к незнакомцу, девочка подала ему ломоть хлеба и крынку с молоком. Реставратор, принимая столь живительный дар из рук, как с неба свалившегося своего ангела-спасителя, понял, что его план суицида, выполненный им почти на все сто процентов, от которого уже неумолимо отдавало могильным холодом, рухнул раз и, видимо, навсегда… Он подумал, что данная ситуация, в которой он теперь не по своей воле оказался, похожа на русскую рулетку: приставив к своему виску пистолет, нажал курок, но патрона в стволе револьвера на этот раз не оказалось…

Реставратору снова припомнился Мартин Иден, у которого ситуация была совершенно противоположной: у Мартина не было ни одного шанса выжить! Какой, должно быть, ужас испытал он, когда, всплыв на поверхности бескрайнего океана, он увидел исчезающие топовые огни быстро удаляющегося в ночи корабля!..

… У реставратора случилось иное…

Глава 2
Путы неисповедимые

Реставратор, тщетно стараясь показать девочке, что он совсем не голоден, быстро до последней крошки съел хлеб и выпил молоко. Девочка всё это время молча наблюдала за ним. Потом, приняв из рук незнакомца пустую крынку, убежала к своему дому. Мать всё ещё стояла на крыльце и поджидала дочку. Взяв у подбежавшей дочери пустую посудину, она что-то сказала девочке, и та снова прибежала к незнакомцу со словами:

– Дяденька, мама сказала, чтобы вы вошли в дом, – взяла его за большой палец левой руки и, привычная управляться с коровой и телятами, как телёнка, потащила незнакомца за собой.

Он с усилием встал с пня и, чуть не упав от слабости и головокружения, как арестант, понуро поплёлся за своим «конвоиром». Его ввели в дом. Он сразу же сел на скамейку у стены – долго стоять на ногах сил у него не было. В то же время он чувствовал, что жизнь постепенно возвращается в его тело. Он огляделся. В доме царили чистота и порядок. Дом состоял из кухни и двух комнат – в них было светло и просторно. Всюду была обычная домашняя утварь. Но художника поразила русская печь, которую он в натуре видел впервые в жизни. Женщина с любопытством и почему-то без опаски разглядывала нежданного гостя. Потом молча ушла в чулан и вернулась оттуда со свёртком в руках, подала его незнакомцу, коротко сказала:

– От мужа осталось.

В свёртке оказался набор для бритья. Он понял без слов. Хозяйка добавила:

– На улице рукомойник, зеркало, мыло – свежее полотенце сейчас принесу.

Приведя себя в порядок, он снова вошёл в дом и на скамейке, на которой только что сидел, увидел мужскую одежду.

– Это тоже вам, – снова сказала хозяйка, – муж аккурат был вашего телосложения. Будете спать на сеновале, – продолжала молодая женщина, – только не сожгите его. – Последнюю фразу она сказала не зло, но строго, шутливо.

– Я не курю.

– Вот и решили.

Он понял, что на сегодня разговор окончен, и удалился. Сеновал был рядом с домом, к нему была приставлена лестница. Художник с каждой минутой физически чувствовал себя всё уверенней и без опаски, сравнительно ловко, забрался в свой новый ночлег. Физически он чувствовал себя всё лучше, а вот морально… «Куда он попал и что с ним будет дальше?!» – задавал он риторический вопрос. Вдруг он почувствовал, что противостоять воле этой женщины он не может и нет у него для этого ни сил, ни желания. Ему казалось – он смотрит про себя кино и, как зритель, ничего в нём изменить не может. Неимоверная усталость, спокойная обстановка и пахучее сено сделали своё дело – он вскоре уснул.

Проснулся он с петухами. Слез с сеновала и увидел, что приютившие его хозяева уже в работе: девочка гнала корову на пастбище, а хозяйка управлялась в коровнике. Он подивился её ловкости и сноровке – она играючи выполняла в общем-то мужскую работу. Она не заметила его и продолжала убирать навоз. Он невольно залюбовался ею – чисто как профессионал-художник. Яркие лучи утреннего солнца насквозь просвечивали её распущенные локоны и почти насквозь – её простенькое, безрукавное деревенское платьице. Она была босой, её каштановые локоны на лице создавали золотые рефлексы, впрочем которые меняли свои оттенки ежесекундно – от бронзового до светло-соломенного. Её фигура анатомически была безукоризненной, пропорции частей её тела природой были соблюдены с особой тщательностью. Её светло-голубые глаза при попадании в них прямого солнечного луча казались бездонными. Наконец она заметила, что её изучают и сильно смутилась. Её лицо зарделось румянцем, она потупила взор и отвернулась, стараясь натянуть подол своего платья на коленки. Он уловил её неловкость и сказал:

– Давайте я вам помогу.

– Не надо, я сама. Идите в дом – я приготовила вам завтрак.

Произнося эти слова, она пристально взглянула на мужчину и встретила его изучающий взгляд. И смутилась сильнее прежнего. Заметив это, он удалился. Войдя в дом, художник взял из печи уголёк и на её свободной белой стене нарисовал в полный рост профиль хозяйки. Она вошла и сразу же увидела рисунок. «Оригинал» опешил и долго рассматривал своё изображение. Молодая женщина увидела свою стройную фигуру в скромненьком платьице, гордо вскинутую голову, ниспадающие до талии распущенные волосы, босые ноги, красивую грудь, лебединую шею, выразительный подбородок. Потом долгим и задумчивым взглядом посмотрела на художника и сказала:

– Вы тут наврали – я не такая красивая, как на вашем рисунке.

– Я никогда не вру, – сказал он.

– Почему же вы тогда моей дочери сказали, что вы – Никто?

– Тогда я был Никто, а сейчас я художник.

– Я вижу.

– Я – хороший художник, – уточнил он.

– Я вижу и верю, – сказала она и вышла. Вернулась с дочкой:

– Соня, посмотри.

Девочка во все глаза смотрела на рисунок и долго не могла сказать ни слова. Она несколько раз переводила взгляд с рисунка на мать, потом на дяденьку и обратно. Насмотревшись, она сказала:

– Мама, я же говорила тебе, что ты самая красивая, а ты не верила. А теперь сама видишь…

Молодая женщина мельком взглянула на дочь и быстро выбежала на улицу. Мужчина и девочка недоумённо переглянулись и вышли вслед за хозяйкой. Они увидели, что она сидит на скамейке у завалинки и, закрыв лицо ладонями, подавленно рыдает. Художник подошёл к ней и спросил:

– Что случилось с вашим мужем?

Она, немного успокоившись, всхлипывая как маленькая девочка, ответила:

– Он погиб на охоте пять лет назад. Ушёл и не вернулся. Потом собака помогла его найти. Его привезли на лошади и похоронили.

Художник отошёл от хозяйки на середину двора и остановился, не зная, что предпринять. Вдруг со стороны соседнего двора к нему подбежала рыжая охотничья собака и осторожно, придвинув свой нос к ногам мужчины, обнюхала их. Её хвост, прямой, как палка, медленно ходил из стороны в сторону. Затем она подняла морду и внимательно посмотрела в лицо художника своими, словно нарисованными охрой, жёлтыми глазами. Потом тявкнула, сконфуженно поджала хвост и убежала, потряхивая длинными ушами.

– Это собака моего мужа, – объяснила хозяйка, – видимо подумала, что вернулся хозяин, но поняла, что ошиблась. Сейчас она живёт у соседа-охотника.

Художник горестно вздохнул, поглядел на хозяйку и её дочь и пошёл по направлению леса. Женщина и девочка оторопело смотрели ему вслед. Дойдя до знакомого пня, он развернулся и сел на него. Облокотившись на колени и положив подбородок на ладони, стал размышлять. Жизнь в очередной раз и неожиданно для него задала ему уравнение со многими неизвестными – что делать и как поступить. Так он, размышляя, сидел довольно долго, потом увидел подходящую к нему Соню. Она, так же, как и в прошлый раз, взяла его за большой палец левой руки и потянула за собой, говоря:

– Пойдёмте в дом – мама вам что-то хочет сказать.

Мать встретила их у крыльца и сразу заговорила:

– Мне надо отлучиться на два дня. Не уходите пока никуда. Дочка поживёт у соседей, а вы тут.

Глава 3
Отшельники и импрессионизм

На следующее утро реставратор встал с сеновала, как всегда, с петухами и убедился, что Соня с соседкой выполнили все работы по хозяйству и удалились. Он остался один. Зайдя в дом, он съел приготовленный для него завтрак и снова вышел на улицу с думой – чем ему заняться сегодня. Он вспомнил, что ещё в первый день, когда подходил к этому дому, сразу обратил внимание на непорядок на крыше – там колыхался на ветру, как чёрный вымпел, кусок порвавшейся толи. Он зашёл в сарай и отыскал в нём необходимый инструмент. Там же нашёл рулон толи. Используя свой абсолютный глазомер художника, он от рулона отрезал необходимый кусок и по лестнице взобрался на крышу. Работы было немного, и через пятнадцать минут он был готов спуститься на землю. Но тут, сидя на коньке крыши, услышал голоса – какая-то женщина громко говорила:

– Бабы, смотрите: у Аксиньи какой-то мужчина ремонтирует крышу. Надо его попросить, чтобы он и нам крыши отремонтировал.

Через два дня из поездки вернулась Аксинья. Она внесла в дом тяжёлую сумку и сказала художнику:

– Разбирайте сумку – там всё для вас.

Он раскрыл сумку и поразился: в ней были масляные и акварельные краски, кисти и другие принадлежности, необходимые для живописи. Художник сел на лавку, уставился в окно и задумался: «Что это всё значит?»

С улицы вошла Соня.

– Мама, что это? – спросила она, кивая на раскрытую сумку.

– Это, дочка, всё дяде для рисования, – ответила мать.

– А я тоже умею рисовать, – заявила Соня по-девчоночьи просто и до смешного наивно.

– Соня, будем рисовать вместе, только позже, а пока мне будешь помогать разводить краски, – сказал художник.

Девочка радостно захлопала в ладошки. А реставратор продолжал обдумывать своё положение. Удивительное дело: эта молодая, хрупкая, совсем незнакомая ему женщина, эта Аксинья, гипнотическим образом действует на его мозг, на его волю. Он, как кролик перед удавом, выполняет все её желания. И самое главное, у него нет абсолютно никаких доводов против её предложений – она действует так логично и уверенно, что, казалось, будто она знала то, что уже с ним произошло теперь, и знает, что произойдёт потом. Пока художник размышлял, мать и дочь молча смотрели на него и ждали, что он скажет и что сделает. После длительного молчания он, наконец, сказал:

– Аксинья, – он больше ничего не успел вымолвить.

Аксинья встрепенулась и быстро спросила:

– Откуда вы знаете моё имя?

– Соседки проболтались…

– Они, что, вас видели, где и когда?

– Да, видели, когда я чинил крышу вашего дома.

У Аксиньи щёки покрылись румянцем. Оправившись от посетившего её смущения, она спросила:

– Что хотели от вас соседки?

– Они хотели, чтобы я и им отремонтировал крыши.

– И вы, что, согласились? – с сильно скрываемым чувством ревности и опаски спросила Аксинья.

– Я – художник, а не плотник, – таков был краткий и безапелляционный ответ.

Аксинье с большим трудом удалось скрыть радость удовлетворения.

– Но всё же мне вы крышу отремонтировали, хоть и не плотник.

– Так это вам.

– Ну, спасибо! – завершила она этот разговор.

Художник к этому времени уже забыл, что хотел сказать Аксинье вначале, и посчитал логичным, пусть и с некоторым запозданием, представиться хозяйке теперь:

– Аксинья, по поводу вашего имени мне проболтались соседки, а по поводу моего придётся «проболтаться» мне самому – меня зовут Фёдором.

– Ура! Дядя Фёдор, дядя Фёдор, – запрыгала Соня, хлопая в ладоши. – Это так интересно и красиво, как в мультике, правда, мама?!

– Правда, правда, – с улыбкой подтвердила мать.

– Хорошо бы, если бы у нас были ещё кот Матроскин и пёс Шарик, – не унималась развеселившаяся девочка.

– Ну успокойся же ты, дочка! – мягко и ласково распорядилась мать, а потом обратилась к художнику: – Так что же вы мне хотели сказать, Фёдор?

– Я хотел сказать, что мне потребуются мешки или что-то другое для холстов – завтра ранним утром я пойду писать пейзаж…

Потом Фёдор пристально посмотрел на девочку и спросил:

– Откуда ты, Соня, знаешь про этот мультик, где ты его видела, если у вас даже света нет, не говоря уже о телевизоре?

– А вот видела, видела, видела! – продолжала дурачиться Соня.

За дочку ответила мать:

– Мы часто с ней ездим в город к родственникам, вот там она и смотрит мультики.

Она ласково взяла Соню за руки и, улыбаясь, притянула её к себе, пытаясь успокоить «разбушевавшегося чертёнка», что ей определённо не удавалось: девочка явно куражилась перед «дядей Фёдором» и постоянно оглядывалась на него, следя за его реакцией, ожидая поощрений с его стороны. Он только мягко улыбался ей в ответ, что у неё ещё больше разжигало страсть к чудачествам.

Соорудив переносный этюдник, взяв всё необходимое, художник ранним утром следующего дня отправился к берегу реки искать место для работы…

…Через неделю картина была готова. Он выставил её на завалинке дома на всеобщее обозрение. Первыми зрителями стали Аксинья и её дочь. Соня подошла вплотную к картине и сказала, обращаясь к матери:

– Мама, я вижу, что наш мешок испачкан краской, дядя Фёдор его испортил.

Мать дочери на это ничего не ответила, только понимающе улыбалась: она знала, что картины, написанные кистью, надо смотреть издали. Художник от души рассмеялся, взял девочку за руку и отвёл её от картины на несколько метров. За ними последовала и Аксинья. Взглянув на картину с этого расстояния, зрительницы замерли в молчании. Они оторопело переглядывались и периодически смотрели на автора. Он стоял в сторонке, скрестив руки на груди, и снисходительно улыбался. Зрительницы перед собой увидели свою, до боли знакомую и любимую ими, речку, свой лес за ней, на этом берегу – причал с лодками, а перед всем этим с левой стороны – куст сирени. Одна ветка отклонилась и ещё не успела выпрямиться, так как только что с неё взлетела птичка, ещё не исчезнувшая из поля зрения, она весело взмахивала своими почти прозрачными крылышками. А вдали, на горизонте, с правой стороны, виднелся маленький кусочек цивилизации – окна цеха (вроде как какого-то завода) ярко светились крошечными бликами от восходящего солнца. Художник умышленно отошёл от подлинной реальности и изобразил на полотне фрагмент несуществующего здесь завода, подчёркивая видения здешними людьми перспективы на их будущее – только пожелай! – он теперь уже знал, точнее догадывался, что это село – село отшельников, людей, которые, как и он сам, пытаются отгородиться от ненавистной им чересчур цивилизованной реальности, принявшей такие уродливые формы. Он тогда и предположить не мог, к каким драматическим последствиям приведёт эта его «вольность»! На пейзаже всё было живое и жизнерадостное и всё светилось и сверкало ярко в щедрых лучах весеннего солнца. На самой реке вода искрилась бликами и блёстками. Щедрое серебро реки с оттенками платины плавно и величаво плыло вниз по течению, направление которого на картине явно угадывалось. В заводях реки зримо и убедительно в перевёрнутом виде отражались, как в зеркале, лес и живописный берег, создавая на воде разноцветные, постоянно меняющиеся рефлексы.

Аксинья, взглянув на художника влажными, затуманенными глазами, сказала:

– Много картин разных авторов я видела в своей жизни, но… такое… Неужели такое возможно?!

Художник, скромно стоя в стороне, молча пожал плечами.

– Можно, мы эту вашу картину покажем и другим жителям нашего села? – спросила Аксинья.

– Я буду только рад, – ответил художник.

– Дочка, сходи к дяде Степану и тёте Даше и позови их, – попросила мать.

Девочка убежала выполнять поручение матери, а художник, извинившись, ушёл в лес прогуляться…

Прогуливаясь по лесу вокруг села, художник незаметно достиг берега реки и у него возникла идея взглянуть на жильё людей-отшельников с другого берега реки. Он подошёл к добротно сколоченному из досок причалу и увидел ряд лодок с вёслами и с моторами, привязанных верёвками-чалами за скобы пристани, без замков, мягко покачивающихся на воде. Тут же он увидел несколько металлических бочек с бензином для моторов. Он выбрал небольшую вёсельную лодку и переправился на другой берег реки. Отойдя на некоторое расстояние от берега, он оглянулся и застыл в очаровании – такой живописной картины он в жизни не видел ещё ни разу. И подумал, что не мешало бы написать панораму этой местности. Но потом… вспомнив свои реалии, стал рассуждать, кто он теперь и где? У него нет ни денег, ни жилья, ни желаний, ни обязанностей. Ему надо уходить ещё глубже в лес и там сгинуть. У него нет никого – ни в той жизни, ни в этой… Его снова одолело отчаяние, как тогда, когда он был ещё у себя дома. Да, ему надо уходить… делать нечего… Но вдруг он подумал: «А Аксинья со своей дочкой? А это село? Но нет, нет… всё это иллюзорно, как во сне: проснёшься – и наяву ничего не окажется! Да, решено: надо уходить». И тут он вспомнил, как в последние дни, когда он работал над картиной, смотрела на него Аксинья. Занимаясь своими домашними делами, она часто проходила мимо него и бросала резкие взгляды в его сторону. Эти броски глаз напоминали ему стремительные полёты теннисного шарика, летящего от удара ракеткой. Но её глаза, пристально смотрящие на него в такие моменты, через мгновение из колючих и ранящих становились ласковыми и покрытыми томной поволокою… Эти глаза… он видел: она с усилием отводила их в сторону и шла далее своей дорогой. Реставратор только теперь, в дали от её дома и от неё самой, стал реально оценивать свои ощущения. Её глаза теперь не давали ему покоя. Её душа ещё сильнее приобретала власть над ним. В эти секунды внутри него стал возникать жар, внутреннее волнение и он был вынужден сдерживать своё дыхание, чтобы не задохнуться от прилива энергии. «Кто ты – ведьма или ангел?» – задал он риторический вопрос… И от этого вопроса у него сильнее забилось сердце.

…И он вернулся к дому Аксиньи. Тут он увидел странную картину. На завалинке и около неё лежали коробки, мешки, стояли банки и горшки с каким-то содержимым. На скамье у завалинки сидела Аксинья и плакала. Около неё, обняв за талию, сидела её дочь. Художник перевёл взгляд на свою картину и ужаснулся: она вся была изрезана, на покосившемся подрамнике свисали её клочья.

– Что случилось? – спросил он, похолодев.

Аксинья, ничего не говоря, закрыла лицо руками. Соня, поглаживая мать по плечу, сказала:

– Тут много было людей, и все хвалили вашу картину, и мы радовались. Потом пришёл дядя-инженер… – девочка, не договорив, замолчала.

Художник подошёл к Аксинье, взял её за руки и приподнял со скамьи. И тут они впервые так близко посмотрели друг другу в глаза. Он увидел её светло-голубые, почти серые, бездонные глаза, её щёки, мокрые от слёз, по-детски вздрагивающие пухлые алые губы и понял: вот она, душа родная, за которую можно с кем угодно побороться, с которой можно уйти на край света. Она смотрела на него слегка прищуренными глазами, в которых явно и пронзительно звучал вопрос: «Ты кто?» И увидела взгляд его карих глаз, вот теперь, сию минуту, приобретающих уверенность и твёрдость – уверенность в своей правоте и твёрдость в намерениях. Ощутив прилив нежности и доверчивости к этому, теперь уже уверенному в себе и столь незаурядному мужчине, мужчине, которого ей преподнесло само Провидение, она положила свою голову на его грудь и притихла, всхлипывая… Он обнял её осторожно и, поглаживая по голове, как ребёнка, ласково сказал:

– Не бойтесь: вас больше здесь никто не обидит.

Она медленно отстранилась от него, пристально посмотрела в его глаза и… удалилась в дом… Соня, присмиревшая, молча наблюдавшая за взрослыми всё это время, последовала за матерью…