Текст книги "ГРУ против МИ-5 и ФБР. Скандал-63"

Не прошло и года, как доктор Стивен Уард стал членом Королевского британского общества хиропрактиков и одним из наиболее популярных врачей Лондона. В число его клиентов входили звёзды и кино, и политики, и королевские особы.

Стивен Уард оказался для Иванова настоящей находкой. Он был знающим человеком, приятным собеседником. Их сближало и сходство политических взглядов. Стивен был сторонником советской страны, хотя и не состоял ни социалистом, ни коммунистом.

В день их первой встречи ни Уард, ни Иванов еще не знали, чем обернется для них обоих состоявшееся знакомство. Но в одном советский разведчик не сомневался: знакомые Уарда должны были стать и его знакомыми. Резидент поддержал начинание Иванова.

– Постарайся использовать этого придворного костоправа в наших целях. Выходи на его знакомых, – сказал он.

После негативной оценки проделанной работы со стороны Сухоручкина «зеленый свет», полученный от резидента ГРУ генерала Толоконникова, не мог не поднять настроение Иванову.

Однако, прежде чем выполнить задание резидента и начать выходить на многочисленных знакомых Стивена Уарда, нужно было сначала разобраться в самом докторе Уарде. Симпатии ведь к делу не пришьёшь. Многое в докторе Уарде, его взглядах, жизненном пути и отношениях с людьми было Иванову поначалу совершенно неизвестно. А кое-что и малопонятно.

Необходимо было время для более близкого и детального изучения англичанина, чтобы избежать ненужных ошибок. Поэтому Иванов стал намеренно выделять для новых встреч с доктором Уардом всё больше и больше времени. Стивена не смущал такой интерес к нему. Пожалуй, ему даже льстило внимание к его персоне. Тем более что интересовали Иванова поначалу вовсе не политика и идеология, а привычки и вкусы, пристрастия и увлечения, словом, личная жизнь придворного остеопата. А это ему льстило.

Так доктор Уард попал в активную разработку советского военного разведчика.

Стив охотно рассказывал о себе. Порой сам задавал вопросы. С каждой новой встречей Иванова и Уарда их взаимные знания расширялись, доверие укреплялось, симпатии росли. Росла и откровенность. Постепенно в рассказах доктора Уарда почти не осталось места для личных тайн. Он доверительно делился с понравившимся ему советским морским офицером самыми сокровенными чувствами и воспоминаниями.

Будни и праздники Евгения Иванова. Приемы и рукопожатия

– Ты спрашиваешь, какой была моя первая девушка? Это не слишком весёлая история, Юджин, – рассказывал Стивен Уард. – Моя первая любовь продолжалась недолго. Нам обоим было по 18 лет. Мою возлюбленную звали Мэри Гловер. Она жила неподалёку от нашего дома в Торкее. Её отец владел небольшой страховой компанией в городе. Мы познакомились однажды вечером в местном магазинчике под названием «У Бобби» за чашкой кофе. И, кажется, понравились друг другу. Мэри была просто очаровательна: красивое лицо, густые чёрные волосы, прекрасная фигура. Но у меня не было ни пенса за душой. Нужно было учиться, чтобы получить профессию и содержать будущую семью. Я отправился в Штаты, чтобы стать врачом. Мэри обещала меня ждать. Мы писали друг другу письма. В одном из них я вскоре прочитал: «Извини, Стив, но я полюбила другого. И выхожу за него замуж». Этим счастливчиком оказался местный биржевой маклер, некий Бернард Бартлетт. Приличная скотина, между прочим. Так рухнула моя первая любовь, а вместе с ней и романтическое отношение к женщинам.

– Но ты всё-таки женился, не так ли?

– С Патрицей Бейнс я познакомился в апреле сорок девятого на одной из вечеринок у моего друга королевского фотографа Бэрона Нейхума. У неё была точёная фигурка, милая мордашка и заводной характер. Отец её возглавлял довольно успешную компанию, а сама Патриция работала фотомоделью. Честно говоря, я сразу же положил на неё глаз. Но любовью с первого взгляда здесь и не пахло. Романтика любви меня уже не увлекала. Зато был трезвый расчёт. Я считал, что капитал её батюшки будет не лишним для развития моей врачебной практики. И через несколько дней сделал ей предложение выйти за меня замуж. Мы поженились в Лондоне, а медовый месяц провели в Париже. Через шесть недель роману пришёл конец. Мы развелись.

– Почему?

– Видишь ли, Пэт интересовало то, что меня не увлекало совсем, – то, что принято именовать частной собственностью: богатый дом, роскошный лимузин, дорогое имущество, модные вещи, драгоценности, лёгкие деньги… Короче говоря, мы с ней вскоре разошлись.

Иванов внимательно выслушал историю несостоявшейся любви и семейного счастья доктора Уарда, но верить в неё не спешил. Слишком много вопросов вызвал услышанный рассказ. Продолжать расспрашивать самого Стива о его личной жизни Иванов посчитал неуместным, а вот расспросить хорошо знавших его людей о романтических привязанностях доктора Уарда можно было без труда.

За карточной игрой или за рюмкой хереса о Стиве охотно соглашались посудачить все его друзья. Загадочный для многих характер личности доктора Уарда неизменно возбуждал огромное любопытство и постоянный интерес окружавших его людей.

Стивен Уард и его девушки

Сэр Колин Кут однажды поведал Иванову за обедом в «Гаррик клубе» весьма занятную историю об истинной причине развода Стивена Уарда с Патрицей Бейнс.

– В молодые годы наш общий знакомый был слишком любвеобилен, дорогой Юджин, – заметил редактор «Дейли телеграф». – Один из моих репортёров рассказал мне скандальный случай, который буквально взорвал отношения молодожёнов во время их медового месяца летом 1949 года в Париже. Стив не любит вспоминать этот случай, зато его друзья нередко напоминают ему о нём.

Иванов был заинтригован таким началом истории и попросил сэра Колина продолжать.

– Дело в том, что мистер Уард неравнодушен к женщинам лёгкого поведения, – понизив голос и склонившись к уху Иванова, выговорил слегка подвыпивший сэр Колин.

Евгений Михайлович поднёс ладонь к губам и движением пальцев показал, что поведанная ему история останется тайной, его рот будет запечатан. Колин Кут, получив заверения в том, что рассказанное им не будет выдано никому, продолжил рассказ.

– В Париже Пэт очень скоро заметила, что Стив каждый день исчезал из квартиры, где они жили, на пару-тройку часов, ничего ей не объясняя. Как женщина решительная и с характером, она отважилась на отчаянный поступок. Их автомашина имела багажник, смежный с задним сидением автомобиля. Однажды вечером перед очередным загадочным отъездом Стива Пэт забралась в этот багажник, чтобы проследить, куда же он поедет.

– И застала его с любовницей? – попытался угадать конец истории Иванов.

– Увы, – заметил далее сэр Колин, – но дело оказалось ещё более неприглядным. Когда машина остановилась на Плас Пегаль, Стив пригласил в неё одну из выбранных им на вечер проституток. Услышав пикантный разговор с ней своего мужа, миссис Уард пролезла из багажника на заднее сиденье и, неожиданно появившись перед «воркующими голубками», устроила своему «благоверному» форменный разнос. Бедный Стив был настолько напуган демаршем своей жены, что потерял дар речи. А девица выскочила из машины как ошпаренная и пустилась наутёк.

– Выходит, истинная причина быстротечности развода была несколько иной, чем в авторском изложении доктора Уарда.

– Совершенно верно, – кивая головой и иронически улыбаясь, заключил сэр Колин Кут.

Глава 4
Портреты Екатерины Третьей

У каждого человека есть какое-нибудь увлечение: кто-то сочиняет музыку, кто-то собирает марки, кто-то пишет стихи…

Доктор Уард любил рисовать.

– Он донимал всех своих знакомых, – рассказывал Иванов, – бесконечными просьбами позировать ему хотя бы минут пять. Я видел, с каким удовольствием он работал над портретами, как усаживал перед собой объект своего творчества, брал лист бумаги, мелок, закуривал сигарету и за беседой начинал рисовать. Меня он пытался изобразить раза два или три. Портретист Стив был замечательный. Его работы нравились всем.

Это увлечение зародилось у Уарда в 30-е годы, когда он, еще совсем молодой человек, уехал из Англии на континент, чтобы начать самостоятельную жизнь. В Германии дядя устроил его по знакомству в компанию «Шелл» переводчиком. Немецкий язык Стив знал неважно, но достаточно, чтобы познакомиться с ночной жизнью Гамбурга. Особенно одного из районов города – Реепербана, известного своими борделями. Портреты проституток стали первыми пробами пера Уарда-художника. Хозяину компании это увлечение своего служащего было не по душе, и он не раз грозился уволить молодого работника, несмотря на протекцию его дяди. Однажды Стив запер его в кабинете на ключ, отправился на вокзал, сел на поезд и уехал из страны.

В Париже, куда он прибыл из Гамбурга, Уард записался на курсы по истории цивилизации в университете Сорбонны, но на занятиях бывал нечасто. Он зарабатывал на жизнь уроками английского и сопровождением туристов по пользовавшимся популярностью злачным местам французской столицы. В ночном клубе «Ше Флоранс» и борделе «Сфинкс» за бутылкой вина, с неизменной сигаретой во рту он рисовал портреты куртизанок.

Потом была поездка в Соединенные Штаты в 1934 году. Путешествия по стране с запада на восток и с севера на юг континента: в Вайоминг и Флориду, Нью-Йорк и Лос-Анджелес… Учеба на отделении остеопатии в медицинском колледже. И новые рисунки…

После войны Стив решил поступить в художественную школу. Выбор был сделан сразу – училище Феликса Слейда. «Слейд Скул-оф-Арт» было лучшим художественным училищем в Великобритании. Его создал в середине XIX века Феликс Слейд, известный английский коллекционер и филантроп. Но терпения на регулярные занятия учебой у открывшего свою практику в Лондоне молодого врача-остеопата так и не хватило. Уард-художник на всю жизнь остался простым любителем. Зато каким!

Постепенно послевоенный Лондон признал не только удивительные медицинские способности Уарда, но и его талант портретиста. В клинике доктора Уарда на Девоншир стрит не было отбоя от пациентов, причем нередко ими оказывались люди известные и влиятельные. Кое-кто из них разбирался в искусстве. На рисунки доктора обратили внимание. Решающее слово было сказано однажды в доме номер 195–198 на Стрэнде, куда Уард был приглашен показать свои рисунки.

По этому адресу располагался так называемый «Дом Ингрэма», куда Стив был приглашен его хозяином, чтобы показать свои работы.

Этот угловой дом на Стрэнде был и остается, по мнению многих, одним из красивейших строений Лондона: элегантная колоннада по периметру первого этажа, стильные силуэты окон, трехуровневые гнезда мансард, строгий профиль угла не могут не задержать внимание проходящих мимо лондонцев и приезжих.

В «Доме Ингрэма» размещалась редакция «Лондон иллюстрейтед ньюс» – первой в мире иллюстрированной газеты, созданной в 1842 году печатником Гербертом Ингрэмом, дедом главного редактора газеты сэра Брюса Ингрэма. В ту пору типография находилась во внутреннем дворике дома.

Замечу мимоходом, что Стрэнд – это особое место в британской столице. Здесь расположено немало весьма интересных зданий. Рядом стоит, например, построенная еще в XVI веке часовня – личная церковь королевы Елизаветы II. Неподалеку возвышается дворец графа Сомерсетского, в котором выставлена замечательная коллекция картин импрессионистов. На Стрэнде красуется и грандиозный отель «Савой», где в 50-е годы заседал знаменитый «Клуб по пятницам», членами которого были принц Филипп, маркиз Милфорд Хэвен и Бэрон Нейхум – герои последующих глав этой книги.

Сэр Брюс Ингрэм был не только неизменным в течение 60 лет редактором популярной и влиятельной газеты, но и блестящим знатоком живописи, известным коллекционером. И хотя он отдавал предпочтение полотнам маринистов, хороший портрет сэр Брюс без труда мог отличить от примитивного рисунка. Те работы Уарда, что увидел у себя в кабинете главный редактор «Лондон иллюстрейтед ньюс», ему очень понравились. Доктор Уард получил заказ на целую серию работ для газеты, в том числе портретов членов королевской семьи. Сэр Брюс Ингрэм был лично знаком со всеми монархами Великобритании вслед за королевой Викторией. Ибо его газета на протяжении более чем ста лет вела иллюстрированную летопись Великобритании, а значит, и ее королевского дома.

Встреча в «Доме Ингрэма» стала поворотным моментом в жизни Стивена Уарда. Благодаря контракту с популярной и влиятельной газетой, пользовавшейся на протяжении всей своей истории особым расположением королевской семьи, доктор Уард стал фактически не только придворным остеопатом, но и королевским портретистом.

1961 год оказался для Уарда-художника исключительно плодотворным и успешным. Весной открылась его первая персональная выставка. И не где-нибудь, а в Галерее изящных искусств «Легатт оф Сейнт-Джеймс». В числе приглашенных оказались, естественно, многие знаменитые пациенты доктора Уарда. Ну и, конечно, Евгений Иванов. Он старался во всём подыгрывать своему новому знакомому, понимая значение его связей и растущей популярности в высшем обществе для его собственной работы разведчика.

В середине XX века имя братьев Легатт не знал разве что самый ленивый лондонец. Четыре брата были законодателями мод среди столичных галеристов. Теперь «Аккерманы», «Леже» и «Спинки», как и «Легатты», стали устаревшими брендами. В XXI веке имя братьев Легатт потускнело. Ныне в моде «Кристис» и «Сотбис». Об их выставках и аукционах говорят в теленовостях и пишут в газетах. Ныне пьедестал завоеван крупными продавцами предметов искусства. Начальные ставки на их торгах в несколько миллионов фунтов стерлингов сейчас уже никого не удивляют.

Старые добрые галереи, вроде Галереи изящных искусств Легатт, которая размещалась в доме номер 30 на Сейнт-Джеймс в центре Лондона и где можно было выставить, посмотреть, купить и продать стоящие произведения искусства или же просто встретиться и поговорить с друзьями, молодыми художниками и скульпторами, – эти галереи постепенно ушли в прошлое.

Но в тот памятный год Галерея братьев Легатт привлекала к себе всеобщее внимание. В ней выставлялись самые известные мастера самых разнообразных направлений искусства. Но «фишкой» братьев Легатт всегда были портреты. Каждый известный портретист мечтал выставиться в их галерее.

А уж для художника-любителя лучшей рекламы трудно было придумать. В итоге простенькие зарисовки, сделанные Уардом много лет назад на улицах Парижа, милые, но вполне заурядные скетчи, выполненные на Цейлоне или в Индии, портреты, нарисованные в Соединенных Штатах и Англии, превозносились критикой до небес.

Уард был неглупый человек, но не без тщеславия. Газетная и словесная похвальба по поводу его скромных работ доставляла ему немалое удовольствие. Стивен был отменным портретистом-любителем, но его окружение пыталось представить доктора Уарда новой восходящей звездой в созвездии великих художников. Возможно, это помогало талантливому остеопату быстрее исцелять спины льстецов.

Так или иначе, дела нового друга Иванова заметно шли в гору. Только за один год Уард получил заказы на портреты от тогдашнего премьер-министра Гарольда Макмиллана и сэра Уинстона Черчилля, от министра иностранных дел Селвина Ллойда и канцлера казначейства Дерека Амори, министра внутренних дел Рэба Батлера и лидера британских лейбористов Хью Гейтскелла, от посла США в Лондоне сэра Дэвида Брюса и его супруги очаровательной мадам Эвангелины Брюс.

Апофеозом столь грандиозной серии предложений стал уже упомянутый выше заказ журнала «Лондон иллюстрейтед ньюс» на портреты членов королевской семьи. Но и это было ещё не все.

Не забыл своего друга и вездесущий сэр Колин. Он направил Уарда в командировку в Израиль. Там 11 апреля начался процесс года – суд над нацистским преступником Адольфом Эйхманом. Об этом событии писали все ведущие газеты мира.

Помимо торжества правосудия, процесс в Тель-Авиве обозначил и еще одно не менее важное событие – существенное изменение в соотношении сил в мировом разведывательном сообществе. Политики и военные вынуждены были признать, что теперь к трем ведущим разведслужбам мира – советской, американской и английской – добавилась еще одна – израильская разведка МОССАД. Этот факт уже мало кто оспаривал, хотя новому фавориту не было и 16 лет.

Дело Эйхмана стало результатом блестяще спланированной и четко осуществленной операции основателя и руководителя МОССАД Исера Харела, выходца из Белоруссии, получившего из-за своего малого роста кличку «Исер-маленький».

Выследив Эйхмана на другом конце света в Аргентине, израильская разведка установила его адрес в Буэнос-Айресе. Затем нацист был схвачен у своего дома и перевезён на конспиративную квартиру. Днями позже он был отправлен на борту пассажирского самолета в Тель-Авив, где и предстал перед судом. Палач Освенцима штурмбанфюрер СС Адольф Эйхман получил по заслугам. 31 мая 1961 года он был повешен.

Уард провёл на процессе года несколько дней и выполнил серию весьма удачных зарисовок. Их опубликовала «Дейли телеграф».

Вернувшись в Лондон, костоправ обнаружил, что его популярность как художника начинает брать верх над известностью лекаря.

Именно в этот момент и Иванову неожиданно представилась возможность чуть-чуть подыграть Уарду в его стремлении к признанию, в удовлетворении честолюбивых замыслов начавшего преуспевать художника. В Англию с кратким рабочим визитом приехала министр культуры СССР Екатерина Алексеевна Фурцева.

На следующий день рано утром Иванова поднял с постели телефонный звонок Стивена.

– Юджин, ты обязательно должен мне помочь. Только ты можешь это сделать.

– Говори толком, – пробурчал Иванов, спросонья не понимая, чего Уард от него хочет.

– Устрой мне встречу с госпожой Фурцевой. Прошу тебя, – упрашивал он так горячо и умоляюще, что Иванов тут же забыл про сон. – Мне необходимо нарисовать её портрет. Представляешь: русская женщина-министр позирует мне и даёт интервью. Да любой редактор застрелится, чтобы получить такой материал. Что скажешь?

А что, собственно, Евгений Михайлович мог ему сказать? Что Фурцева, скорее всего, пошлёт их с ним куда-нибудь подальше? Иванов, конечно, друга огорчать не стал, но и обещать ничего не мог. Сказал лишь, что подумает, как ему помочь.

Он-то ведь знал, что советские руководители к себе журналистов, кроме как на официальных пресс-конференциях, днём с огнем не подпускают. А об их личной жизни вообще не принято писать: запретная тема.

Кроме того, Екатерина Алексеевна Фурцева была не просто министром культуры страны, а членом Президиума Центрального Комитета Коммунистической партии, человеком достаточно влиятельным и могущественным в тогдашней советской партийной иерархии. А значит, и весьма ортодоксальным. Всё это предрекало спонтанной затее Стивена почти гарантированный провал. Зная это, Иванов не спешил обнадеживать Уарда. А тот был обескуражен казавшимся безучастием своего русского друга к его просьбе.

Но Евгений Михайлович понимал и другое: успех в этом деле мог поднять его авторитет в глазах Уарда. Иванов был должником англичанина, а долг платежом красен. Организуй он встречу с Фурцевой, и его контакты со Стивом могли перерасти в весьма доверительные и достаточно прочные отношения. Для работы советского разведчика это было немаловажно. Да и чисто по-человечески Иванов привязался к Уарду и очень хотел ему помочь.

Недолго думая, он отправился в посольство. Забыв о протоколе и приличиях, пробрался прямо в апартаменты Фурцевой. Такого нахальства и бесцеремонности она, видимо, не ожидала, тем более от морского офицера. Но Женя находился, говоря шахматным языком, в цейтноте. Возможностей для поиска более подходящих ситуаций у него попросту не оставалось. Визит Фурцевой был кратким, и время её пребывания в стране – расписано по минутам.

Не дожидаясь разноса за нарушение субординации, Иванов начал наступать, взяв на вооружение всё своё обаяние и красноречие. Аргументам и доводам в пользу встречи с Уардом и последующей публикации в английской прессе интервью и портрета советского министра культуры не было конца. Одновременно он пытался отрезать Екатерине Алексеевне пути к отступлению, заверяя, что руководство посольства активно поддерживает эту идею.

После непродолжительного сопротивления «противник» сдался. Устав от настойчивых просьб Иванова, – всё-таки женщина, несмотря ни на что, всегда остается женщиной, – Фурцева заявила:

– Хорошо, приводите своего англичанина. Пусть рисует. Только я смогу уделить ему не более пятнадцати минут.

Крепость была взята, и, воодушевлённый неожиданной победой, Иванов тут же позвонил Уарду.

– Она согласна, – сказал он.

В телефонной трубке воцарилось молчание.

– Стив, ты слышишь меня?

– Ты настоящий друг, Юджин. Я никогда в этом не сомневался, – услышал Иванов голос пьяного от радости Уарда.

В назначенный час они вместе вошли в здание посольства. Фурцева только что вернулась с приема в Ланкастер хаус. Иванов представил ей Стивена Уарда. Они обменялись рукопожатием и расположились в креслах у окна напротив друг друга. Стив достал бумагу и начал рисовать, время от времени задавая Екатерине Алексеевне какие-то вопросы. Иванов переводил.

– Вы первый раз в Лондоне? Как вам здесь нравится? Вы любите живопись? Не любите модерн? Вы прекрасно выглядите. Как вам это удается? Занимаетесь теннисом? Не любите косметику? Не носите драгоценностей?

Фурцева кратко отвечала на незамысловатые вопросы художника, рисовавшего её портрет.

«Вот ещё один симпатичный мужчина расточает комплименты в мой адрес, – подумалось ей. – Как они любезны и обходительны, когда им что-то нужно!» Встреча с Уардом вернула в памяти грустные воспоминания.

Три десятилетия назад молоденькая Катя Фурцева резко изменила свою жизнь, поддавшись уговорам и комплиментам своего будущего мужа. Военный лётчик Пётр Битков был удивительно хорош собой. Воздушный ас, душа компании, он буквально очаровал её своими достоинствами. Заставил оставить работу на фабрике и лётный клуб, где она занималась, и стать послушной преданной женой.

Семейной идиллии, однако, не получилось. В грозном сорок втором муж бросил её одну с малолетней дочерью, закрутив во время войны фронтовой роман с приглянувшейся ему медсестрой.

В годы военного лихолетья Екатерина Алексеевна с головой ушла в работу. Стала помощницей второго мужчины в её жизни – Первого секретаря Фрунзенского райкома партии города Москвы Петра Владимировича Богуславского. Служебный роман остался лишь эпизодом в её жизни. Шеф не захотел разводиться со своей женой и портить себе карьеру. Впрочем, карьера эта всё равно была обречена. В 1949 году в разгар кампании по борьбе с космополитизмом Богуславский был снят с должности за «пятый пункт».

В том же году в жизни Фурцевой возник мужчина, который не расточал ей комплименты, но одним своим решением определивший всю её дальнейшую судьбу. На праздничном приёме в Кремле Екатерина Алексеевна была представлена Сталину. Деловая, энергичная, обаятельная партийка понравилась «хозяину». Вскоре её назначили секретарём Московского городского комитета коммунистической партии. О большем тогда было страшно даже мечтать.

В пятьдесят втором году Сталин готовил очередную расправу над партийными бонзами. Фурцева вполне могла оказаться в одной компании с Молотовым, Микояном, Маленковым, над которыми уже был занесён дамоклов меч сталинских репрессий. Но «вождь народов» умер. Грозившая расправа не состоялась.

Новый кремлёвский лидер Никита Хрущёв сделал Фурцеву своим ближайшим соратником. Он поставил её во главе московской партийной организации, ввёл в состав Президиума ЦК.

Фаворитка отплатила своему благодетелю сполна. В 1957 году семь из одиннадцати членов Президиума проголосовали за смещение Хрущёва с должности руководителя партии. Фурцева первой пришла ему на помощь. Обратилась за поддержкой к министру обороны страны маршалу Жукову и председателю КГБ генералу Серову. Они за сутки собрали в Кремле всех сторонников Хрущёва из состава Центрального комитета и на Пленуме ЦК партии опрокинули решение Президиума, вернув Никиту Сергеевича на престол и устранив от власти «антипартийную оппозицию».

Но у политики свои законы. Четыре года спустя Хрущёв предаст Фурцеву, убрав её со всех партийных постов.

Скорым на измену и предательство окажется и второй муж Фурцевой, известный дипломат Николай Фирюбин. Они познакомятся в середине пятидесятых. Екатерина Алексеевна будет летать к нему на свидания в Прагу и Белград, где Фирюбин окажется в служебных командировках. О романе руководителя московской партийной организации будут наперебой судачить в кремлёвских коридорах. Законный брак не спасёт репутацию Фурцевой. Её избранник заведёт себе роман на стороне.

С годами первая императрица советской партийной элиты постепенно привыкнет к предательству «обожавших» её мужчин.

– А этот англичанин никак не предаст, – подумала она, вглядываясь в глаза Стивена Уарда. – Просто не успеет. Да и зачем ему меня предавать? Он ведь иностранец. Напишет портрет и десять строчек текста к нему. Вот и всё. Предают ведь не чужие, а только свои, самые близкие.

Через четверть часа портрет был готов.

Рисунок в «Дейли телеграф» и комментарий к нему

– Ну-ка, дайте мне взглянуть, – сказала Фурцева. – Недурно. Как по-вашему, Евгений Михайлович, я здесь похожа?

– По-моему, да, – соврал Иванов, не желая разочаровывать ни художника, ни его жертву.

На его взгляд, портрет Уарду на этот раз не удался. Мадам Фурцева выглядела значительно моложе своих 52 лет. На портрете Уарда она вовсе не являла собой образ государственного деятеля, скорее походя на кокетливую даму. Но Иванов, естественно, не стал распространяться на этот счёт.

Как ни странно, Фурцевой портрет очень понравился, может быть именно потому, что она на нём выглядела совсем не такой, какой заставляло её быть положение партийного руководителя.

Иванов с Уардом откланялись, оставив министра культуры в прекрасном расположении духа.

– Только не забудьте мне прислать эту публикацию ближайшей почтой, Евгений Михайлович, – сказала Екатерина Алексеевна на прощание. – А вы, господин Уард, приезжайте к нам в Советский Союз. Буду рада продолжить наше знакомство.

Едва выйдя за пределы посольства, Уард устремился к машине, заявив, что спешит в редакцию.

– Я должен успеть написать хотя бы тридцать строк текстовки к портрету в завтрашний номер, – бросил он уже из окна своего автомобиля.

Открыв наутро свежий номер «Дейли телеграф», Иванов увидел портрет Фурцевой и небольшой материал к нему, написанный Стивеном Уардом. Такой оперативности он никак не ожидал. Сэр Колин Кут, видимо, дал эту врезку вне всякой очереди. Не мог же он отказать своему протеже?

До вылета Фурцевой из Лондона оставалось ещё время, и Евгений Михайлович отправился в лондонский аэропорт Хитроу, чтобы выполнить обещанное – вручить госпоже министерше публикацию в газете, увидеть которую так скоро она наверняка не ожидала.

– Уже знаю. Можете не докладывать, – сказала Екатерина Алексеевна, заметив Иванова с номером «Дейли телеграф» под мышкой. – Ваши посольские с утра растрезвонили на всю колонию об этой статье и о портрете тоже. Мне перевели. Неплохая заметка получилась. Коротенькая и по делу. Без глупостей. Передайте привет вашему другу.

Англичане подкатили трап к правительственному самолету и пригласили госпожу Фурцеву на посадку.

– Надо будет вашего художника с Никитой Сергеевичем свести, пусть-ка его портрет нарисует. Что скажете? – бросила она Иванову напоследок то ли в шутку, то ли всерьез.

Удивленный столь неожиданным предложением, Евгений Михайлович так и не нашёлся что сказать. Фигура Фурцевой скрылась за люком авиалайнера.

Екатерина Алексеевна не знала и не могла знать тогда, что уже к осени её дружеские отношения с Хрущёвым дадут сбой. Накануне XXII съезда партии «Первый» выведет её из состава Президиума ЦК КПСС. Причём сделает это тайно, поставив Фурцеву перед свершившимся фактом. Он предаст её так же, как предал многих своих самых верных союзников, как предал маршала Жукова, оклеветав его и отправив в отставку.

На крутое решение Хрущёва Фурцева ответит жёстко – перережет себе вены. Лишь отчаянные усилия врачей спасут ей жизнь…

Предвидеть эти события Иванов, естественно, не мог. Но и всерьёз воспринимать сказанное Екатериной Алексеевной не собирался. Скорее всего, это была лишь прощальная шутка, полагал он, и ничего больше. Но и не использовать декларированную товарищем Фурцевой возможность было бы глупо, считал Евгений Михайлович.

Хрущёв был в ту пору самым популярным и самым непредсказуемым политическим деятелем. Западные журналисты стаями охотились за ним во время его зарубежных поездок. Один эпизод с башмаком в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке осенью 60-го года чего стоил! Или знаменитое громогласное «Мы вас закопаем!» с балкона советского представительства на углу 68-й улицы.

Сейчас, с высоты нынешнего времени, все эти выходки Хрущёва кажутся дикими. А в те годы они подпитывались не только его идеологической запрограммированностью. Начало 60-х годов было временем, когда и впрямь могло показаться, что сама матушка-история работает на Советский Союз. Рушилась колониальная система капитализма. СССР вырвался вперёд в космосе. Статистические сводки сообщали о ежегодном росте производства в стране на 10–15 %. Казалось, что, сбросив с себя вериги сталинского культа личности, Советский Союз вот-вот совершит гигантский рывок вперёд. Хрущёв объявил, что Советский Союз обгонит США по производству мяса, молока и масла к 70‑му году, а ещё через десятилетие построит в стране коммунизм.

В те годы и Иванов, и многие его соотечественники под гипнозом широковещательных заявлений Никиты Сергеевича стали жить в мире иллюзий и воинственной самоуверенности. Шапкозакидательство достигло тогда своих вершин. Но многие принимали заявления советского лидера за чистую монету. Хрущёв будоражил умы. Знакомство с таким человеком было заветной мечтой любого журналиста. Иванов решил разыграть эту карту.

Приехав в Спринг коттедж к Уарду, – а на посещение его Стив выдал Иванову «карт-бланш», – Евгений Михайлович заявил:

– Мадам Фурцева в восторге от твоей публикации. Мне велено передать тебе её приглашение приехать в Москву, чтобы сделать портрет Хрущёва.

После минуты гробового молчания в доме раздалось раскатистое «ура». Гости Уарда, да и он сам, конечно, шумно реагировали на это известие. Достав из машины бутылку «Столичной», Иванов предложил отметить очередной успех преуспевающего художника.

Подойдя к Стиву, он заглянул ему в глаза. От радостного возбуждения они светились, как у кошки в темноте.