Текст книги "Письмо ни от кого"

Ровно через год после свадьбы Марина родила девочку. Назвали Ириной. Клавдия Алексеевна недоумевала:

– Вы что, сговорились, что ли? Арина, Марина, Ирина – других имен не знаете?

Сергунчик в ответ расплывался в добродушной улыбке:

– Мама, Ирина – самое красивое имя на свете. А как звучит: Ирина Сергеевна! Это музыка, мама, это – прекрасно!

В том же декабре, когда Марина осчастливила Клавдию Алексеевну второй внучкой, в дверь моей комнаты в общежитии робко постучали. Я, как всегда, не спрашивая «Кто там?», открыл. На пороге была бледная, как мел, Клементьева Светлана.

– Заходи, – разрешил я.

– Андрей, – голосом умирающей невинности прошептала она, – я попала в беду. Если ты мне не поможешь, я обречена.

– Рассказывай, – жестко ответил я.

– Я сделала от Погудина аборт. Во время операции мне повредили какой-то сосуд, и из меня вытекло столько крови, что я чудом не умерла. Врачи перепугались, напичкали меня лекарствами, продержали под наблюдением сутки и выгнали вон. Андрей, я не могу в таком виде появиться дома. Отец убьет меня, если узнает, что я сделала аборт. Он в последние дни вообще не адекватный: как напьется, всю семью гоняет, а тут я подвернусь со своими проблемами.

– От меня-то ты что хочешь?

– Дай мне отлежаться у тебя дома пару дней. Как только я немного оклемаюсь, тут же уйду. Андрей, хочешь, я на колени перед тобой встану? Пожалей меня, мне не к кому больше идти.

Света прислонилась к стене, плечи ее затряслись в беззвучном плаче, и она плавно, вдоль стены, съехала на пол.

Если бы я не благоденствовал после стремительного карьерного взлета, если бы я на какие-то секунды не потерял бдительность… Да что там говорить! После драки кулаками не машут. Вместо того, чтобы выгнать ее, я разрешил ей остаться.

У Светы не было с собой никаких вещей, она была не ухожена и голодна. Мне пришлось накормить ее, вместо засаленной футболки дать свою чистую рубашку. Вечером она попросила постелить ей на полу.

– Брось ломать комедию! – прикрикнул я на нее. – Ложись на кровать. Если ты больна по женской части, то чего тебе опасаться?

– Я никогда не боялась тебя, – тихо, но очень спокойно и уверенно ответила она. – Я просто не хотела тебя стеснять.

В этот момент двуликая Светлана стояла ко мне спиной и была для меня милой девушкой-подростком из далекого прошлого. Никакого скрытого смысла в ее словах я не уловил. А должен был уловить.

Утром, уходя на работу, я закрыл ее на ключ. Гостья не возражала.

На вторую ночь, обнимая Светлану, я почувствовал к ней физическое влечение, но взял себя в руки, отвернулся и уснул.

«Ну ее к черту, эту Светочку! – решил я. – Она, конечно же, может всяко разно удовлетворить меня, но что-то тут не то, какой-то подвох кроется в этом спектакле».

На третий день, вечером, Светлана вышла позвонить по телефону-автомату в соседнем дворе и пропала. Из чувства самосохранения я проверил сводки о состоянии преступности по городу. Фамилия Клементьева нигде не фигурировала, неопознанных трупов молодых девушек в морг не доставляли.

«Если Светлана не засветилась в сводках, значит, у нее все хорошо», – решил я.

Прошла неделя, и я решил пополнить запасы наличных денег в кошельке. Тайник в шкафу был пуст. Она обокрала меня! Сто двадцать моих кровных рубликов испарились, дематериализовались, улетели неизвестно куда. Она, эта умирающая Светочка, обвела меня вокруг пальца, облапошила, как деревенского дурачка. Пока я был на работе, она методично, пошагово обыскала всю комнату и нашла деньги, спрятанные за подкладкой старого кителя. Так мерзко себя я еще не чувствовал.

В бессильной ярости я метался по комнате, проклиная свою доверчивость. Надо же было так купиться на ее слезы, на ее дрожащие губы! Опер, называется! Не смог понять с первого взгляда, ломает она комедию или по-настоящему нуждается в помощи.

«Встречу эту тварь, все зубы ей вышибу! – решил я. – Плевать на прокуроров, пускай хоть сто дел на меня возбудят, я как-нибудь выкручусь, а вот ей в старости жевать нечем будет. Куда она от меня пошла? О-па! Надо Наталью предупредить, пока не поздно».

Я рванул на улицу к телефону-автомату, переминаясь от холода с ноги на ногу, набрал номер Натальи. Она ответила тут же, словно давно ожидала моего звонка.

– Наташа, прости, что беспокою. Тут такое дело, к тебе Клементьева Светка не заходила?

– Была позавчера. Рассказывала, что сделала неудачный аборт от тебя. Я даже дослушивать ее не стала и выгнала вон. Андрюша, я знаю тебя много лет. Ты, конечно, мужик со странностями, но, однозначно, ты не подонок и не предатель. Она рассказывала мне про другого человека, поступками на тебя совсем не похожего.

– Наташа, представь, я купился на ее нюни и разрешил пожить у себя. Сегодня сунулся – заначка пустая. Ползарплаты свистнула.

– Господи, когда ты научишься разбираться в женщинах! Тебе дать денег?

– Спасибо, не надо. Она не все у меня нашла, кое-что осталось.

– Твои планы на Новый год не меняются? Приходи обязательно, пожалишься, как тебя юная наркоманка на весь свет опозорила.

– С чего ты решила, что она наркоманка? – озадаченно спросил я.

– В глаза надо девушкам чаще смотреть и поменьше внимания обращать на слезы. Придешь, объясню.

Новый, 1988 год я встречал у Натальи. Из гостей были ее брат с городской девушкой и две семейные пары с прежнего места работы. Что за девицу с собой приволок Антонов Петр, я так и не понял. В городе он появлялся редко, жениться вроде бы не собирался, уединяться в квартире у Натальи просто негде.

В три часа ночи, устав от Наташкиных гостей, я поехал домой. Такси, естественно, не работало. Пришлось злоупотребить служебным положением и добираться домой на автомобиле вневедомственной охраны.

В январе 1988 года я собрался с духом и приехал к Клементьеву. Начальник Заводского РОВД встретил меня с кривой ухмылкой:

– Какое начальство в гости пожаловало! Мне встать или можно на своем месте остаться?

– Я хочу о Светлане поговорить, – я сел напротив Геннадия Александровича, посмотрел ему в глаза. – Она обокрала меня. Попросилась пожить пару дней и украла сто двадцать рублей.

– Ну и что? – пожал он плечами. – Впредь умнее будешь.

– Геннадий Александрович, вы не желаете компенсировать мне убыток, нанесенный вашей дочерью? Для меня сто двадцать рублей – серьезные деньги.

– С чего это я должен за нее платить? – неприязненно ответил он. – Светка уже не первый месяц шляется где попало, а я за нее должен карманы выворачивать? А если она полгорода обворует, мне, что, всем подряд рубли раздаривать? Я тебя предоставлять ей кров не просил, так что оставь свои претензии при себе.

– Хорошо, я все понял, – я поднялся с места и пошел к двери.

– Андрей! – остановил меня Клементьев. – Ты ничего в ней необычного не заметил?

– Заметил, но сразу не понял, что к чему. Она переодевалась при мне, я видел ее руки – никаких следов от уколов. Но это ведь ничего не значит! Сейчас столько всякой дури развелось, что колоться совсем необязательно.

– Как ты думаешь, она уже конченый человек или можно попытаться ее вытащить?

– Не знаю, я не врач-нарколог. Одно могу сказать: Свете лучше мне на глаза не попадаться.

– В милицию о краже заявлять будешь?

Я ничего не ответил и ушел. Примерно через неделю Геннадий Александрович впал в запой и устроил в квартире погром. Спасаясь от его алкогольного психоза, Саша Клементьев на выходные перебрался ко мне.

– Какого черта ты ничего не рассказывал мне про сестру? – укорял я его. – Что за скрытность, мать твою? Что ты хочешь утаить? Шило в мешке? Саша, поверь, мне не столько денег жалко, сколько сама ситуация унизительная.

– Она и нас обворовала, – виновато вздохнул он. – Мы же не думали, что она всех знакомых по кругу обчистит. Дядя Андрей, она стала наркоманкой?

– Похоже на то. К сожалению… Черт с ней, каждый человек – сам творец своего счастья или несчастья! Как ты?

– Сжал зубы и креплюсь. До окончания школы как-нибудь выдержу, а там у меня вся надежда на вас.

– Крепись, – заверил я паренька, – я все сделаю, как обещал.

…Будильник у кровати зазвонил, оповещая, что до наступления Нового года осталось несколько часов.

Глава 10
Предновогодний изгиб синусоиды

«Ради бога, оденься на Новый год прилично, не как босяк», – попросила меня перед праздником Наталья. Она в последнее время полюбила слово «босяк» и при каждом удобном случае употребляла его: «Ты ведешь себя, как босяк», «Ты стал мрачный и злой, как босяк».

Я поинтересовался, кто же этот загадочный босяк, на которого я стал похож. Выяснилось: самый известный босяк в СССР – это Максим Горький, известный франт, подолгу живший в Италии на острове Капри, любитель марочных вин и дорогих папирос. О себе Горький любил рассказывать небылицы, мол, он по молодости лет, чтобы познать жизнь простого человека, путешествовал по Волге, водил дружбу с маргиналами и босяками. Даже сам был босяком, когда с бичами картошку в золе пек! Но волжская сырость быстро надоела Алексею Максимовичу, и он махнул в Италию, писать на берегу Тирренского моря правдивые рассказы об алкашах и идейных тунеядцах.

У Горького был богатый гардероб самой модной одежды. У меня все гораздо скромнее, я с бродягами под мостом не ночевал, пристрастием к барахольству заразиться не успел. Парадно-выходных рубашек у меня всего две: одна с погончиками в военном стиле, вторая из микровельвета. Для празднования Нового года я выбрал микровельветовую, рубашка с погончиками оказалась мятой, а гладить ее времени уже не оставалось.

Вместо почившей в бою с шаровой молнией «Монтаны» я надел джинсы «Вранглер». Мог бы надеть любые другие – в конце восьмидесятых заграничные джинсы перестали быть предметом роскоши. Это в 1983 году я чувствовал себя в «Монтане» принцем крови, а нынче, что «Супер Пэрис», что «Ливай Страусс» – все едино, все потеряло шик и блеск. Тренировочные штаны «Адидас» стали более статусной вещью, чем приятно потертые фирменные джинсы.

Порывшись в коробке с носками, я нашел вполне приличную пару, без дырочек и вытертостей. Все остальные носки для похода в гости не годились.

«Ввели бы талоны на носки, – подумал я, пряча коробку в шкаф. – Простейшее изделие, стоит копейки, а в магазине днем с огнем не найдешь. Кооперативных «вареных» джинсов завались, в каждом магазине гроздьями висят, а носков нигде нет. До перестройки были, а в разгар горбачевских реформ исчезли».

Спиртное из свободной продажи исчезло еще раньше. Без талонов в магазине можно было купить только шампанское и плодово-ягодное вино, в просторечии именуемое «бормотухой». В декабре я отоварил свои талоны бутылкой водки и бутылкой коньяка «Белый аист». Водкой пришлось пожертвовать на день рождения Айдара, а коньяк я заранее отнес к Наталье. По уговору мы делили расходы на праздничный стол пополам: с меня – конфеты и спиртное, с нее – все остальное. Что должны были принести с собой гости Натальи, я не знаю. Она до последнего момента еще не определилась, кто будет приглашен.

На Новый год принято дарить подарки. Обычно мужчины дарят женщинам какую-нибудь дребедень, лишь бы пыль в глаза пустить: духи «Красная Москва» – ах, как это мило, как романтично! Полгорода после праздников этой «Красной Москвой» благоухает. Садишься в автобус, и хочется нос зажать или подключиться к кислородному аппарату, лишь бы не вдыхать «тонкий, теплый, благородный аромат с оттенком флердоранжа».

Чем дарить красивую, но абсолютно ненужную вещь, лучше вообще прийти без подарка. В прошлом году я поддался на условности и подарил Наталье набор ножей к мясорубке. Она нахмурилась: «Ты на что это намекаешь?» Да ни на что не намекаю! Как на седьмое ноября, так: «Приди, помоги мясо перекрутить», а как к этой же древней мясорубке новые ножи подаришь, так переночевать напрашиваешься. Благо, дочка вопросов не задает и любому подарку рада! В этом году я порадую ее – мне по большому блату удалось купить гэдээровскую говорящую куклу. По моей просьбе куклу упаковали в красивую коробку, перевязали розовыми ленточками. Подарок – что надо!

Уходя на всю ночь, я проверил квартиру: выключены ли электроприборы, не капает ли из кранов вода. Никогда не был мнительным, но как получил свою квартиру, так стал перед уходом обходить ее по два раза. Пресловутый утюг, чтобы никогда не думать о нем, я хранил на видном месте в прихожей. Не эстетично, зато надежно.

Улица встретила меня порывом колючего ветра. Было не холодно – градусов пятнадцать мороза. Если бы не ветер, то погода была бы просто прекрасной.

До Натальи я доехал на удивление быстро – не успел прийти на остановку, как подошел нужный автобус.

Без двадцати девять, немного раньше оговоренного срока, я замер у ее двери. В квартире была тишина: не работал телевизор, не смеялись гости, не звенела посуда на кухне.

«Неужели я пришел самый первый? Придется помогать хозяйке собирать на стол».

Я переложил куклу в другую руку и позвонил. Наталья тут же открыла и вышла в подъезд, плотно прикрыв за собой дверь. Я уставился на нее, как баран на новые ворота: «Это что еще за новости?»

Моя несостоявшаяся супруга была при полном параде: волосы накручены, уложены, сбрызнуты лаком, губы отливают перламутровой помадой, ресницы накрашены, уголки глаз подведены черным карандашом. В ушах – лучшие золотые серьги, на шее – крупные красные бусы. Никогда не видел, чтобы Наталья носила бусы. Я даже не подозревал, что они у нее есть.

На Наталье было черное облегающее платье с глухим воротом. Для ее располневшей фигуры – не самый лучший наряд: она выглядела в нем, как гусеница, зато это платье рельефно подчеркивало красивую грудь и крутой изгиб бедер. На ногах у Наташки были модельные туфли на каблуках. Колготки и туфли на каблуках…

«Это облом, – понял я. – В собственной квартире женщина будет ходить на каблуках только в одном-единственном случае – если она по полной программе охмуряет понравившегося мужчину. Продавливать линолеум каблуками ради обычных гостей ни одна хозяйка не станет».

– Андрей, планы поменялись, – жестко сказала Наталья, – я буду встречать Новый год без тебя. Андрей, это вопрос решенный и обсуждению не подлежит. Извини, что так получилось, но я не могу впустить тебя в дом.

Я молча рассматривал ее ноги и думал: «Ну не сволочь ли? Могла бы позвонить на работу и предупредить. Если у нее в гостях мужик, то она же не пару часов назад с ним познакомилась. Волосенки-то уверенно кудри держат. Полдня надо в бигуди ходить, чтобы прямые, как солома, волосы колечками изогнулись. А платье? Оно же новое, хоть и облегающее, но кое-где топорщится – значит, еще не успело обноситься по фигуре. Она заранее к визиту этого мужика готовилась: платье прикупила, укладку сделала. А меня как запасной вариант держала».

– Я все понял. Поступим так, – ловя ее реакцию, я поднял голову и посмотрел Наталье в глаза.

Я ожидал увидеть в них растерянность или хоть каплю раскаяния, но наткнулся на холодную, злую решимость. Она была не настроена выслушивать меня. Я был лишним в ее жизни, в ее квартире и даже в ее подъезде.

– Наташа, сейчас ты выведешь Арину на кухню, я подарю ей куклу и уйду. Если у тебя гость, то пускай посидит пару минут в одиночестве, я много времени у вас не займу.

– Андрей, ты не войдешь в квартиру.

– Ты это серьезно? – угрожающе усмехнулся я.

– Если ты хоть пальцем прикоснешься к двери, то я подниму крик на весь подъезд, и соседи вызовут милицию. Я понимаю, что тебе ничего не будет, но Новый год ты испортишь и себе, и мне. Ты испортишь Новый год Арине. Подумай о ней. Арина не заслужила, чтобы ты лишал ее праздника.

– Куклу подаришь? – упавшим голосом спросил я.

– Нет. Потом договоримся, ты придешь и сам подаришь. Сегодня уходи.

Как два врага, мы стояли на площадке и смотрели в глаза друг другу. Она не выдержала первой и отвела взгляд.

– Иди, Андрей, не ломай мне жизнь, – тихо попросила она.

Я ничего не ответил и пошел вниз.

На улице ветер стих, стало умиротворенно тихо. Во дворе – ни одного человека, только свет в каждом окне, только тени за шторами и цветомузыка в доме напротив. Праздник! Главный праздник в году. Все добрые люди уже таскают бутерброды с накрытого стола, выпивают, заставляют детишек читать стишки с табуретки, и только я, как одинокий волк, должен брести неизвестно куда.

Я подошел к мусорному контейнеру, достал куклу из коробки, замахнулся, чтобы врезать ею по бортику, но передумал.

«От удара у куклы отлетит голова. Две оторванные головы за сутки – это перебор».

Я бросил куклу вниз головой в контейнер.

– Живи, куколка! На свалке себе нового хозяина найдешь.

В игрушке от встряски сработал говорящий механизм. Из контейнера донеслось «ма-ма, ма-ма».

«Да, да, и мама, и папа, – начиная злиться, подумал я. – Мама себе нового папу нашла, а старого послала, куда подальше. Все бы не так обидно было, если бы она предупредила меня заранее. Я бы успел все переиграть: либо сам к кому-нибудь в гости напросился, либо к себе гостей пригласил. Машу-богомола бы позвал. Рыкнул бы на нее, она бы безропотно прискакала, куда велят».

На проспекте еще теплилась жизнь: проезжали одинокие автомобили, спешили в уютные теплые квартиры последние прохожие. Какой-то чудак нес небольшую елочку.

– Сколько времени, не подскажете? – спросил он.

– Половина десятого. Если поднажмешь, то еще нарядить успеешь.

– Успею! – заверил мужик.

«Что же, придется встречать Новый год одному. Без елки, без гостей, без водки».

Я встал у перекрестка, еще раз про себя повторил слово «водка» и чуть не взвыл от обиды и отчаяния: дома у меня не было ни капли спиртного. И шампанское, и коньяк – все было у Наташки! Как Новый год встречать? Такси уже не ходят, а если попадется автомобиль с зеленым глазком, то таксист за бутылку вломит рублей пятьдесят, не меньше. У меня с собой только две десятки, на огнетушитель бормотухи – и то не хватит. Что делать-то, черт возьми? Вернуться к Наташке и потребовать свой коньяк назад? А если она дверь не откроет и вызовет милицию? Позвонит по «02» и скажет: «Приезжайте скорее! Ко мне ломится какой-то пьяница, помогите!» Примчатся ведь, объясняться с коллегами придется.

Еще ничего не решив, я стоял у пешеходного перехода и смотрел, как меняются огни на светофоре: красный-желтый-зеленый, красный…

– Андрей Николаевич, тебя не подвезти? – спросил знакомый голос.

Я повернулся. Рядом со мной стояла «Волга», в приоткрытое окно передней двери выглядывал Ковалик.

«Это судьба, – отчетливо осознал я. – Коварная синусоида кинула меня в самый низ, она дала мне прочувствовать обиду и отчаяние и тут же вытолкнула наверх. Не жмот же Ковалик, даст бутылку взаймы. У него-то лишний пузырь наверняка есть».

Я сел на заднее сиденье «Волги».

– Тебе куда? – перегнувшись через сиденье, спросил директор «Встречи».

– Тут такое дело, Евгений Викторович, в двух словах не опишешь. Мне, честно говоря, хоть куда. Так получилось, что я остался на Новый год без друзей, без спиртного и даже без закуски. Мамаша моего ребенка кинула меня, с хахалем сейчас сидит, мой коньячок пьет, а я…

– Поехали с нами, – Ковалик не стал меня дослушивать.

– Еще раз здравствуйте, – подала голос девушка, сидящая рядом.

– Машенька, – расчувствовался я. – Если бы ты знала, как рад тебя видеть! Минуту назад о тебе думал. Не веришь? Я по выходным дням никогда не вру. Я, правда, о тебе думал.

От избытка чувств я положил Ивлевой ладонь на колено. Она очень аккуратно сняла мою руку. Да ладно, я не в обиде! Это же прекрасно – выйти из темного леса к людям! Цивилизация, общество, коллектив! Это не маргиналы, с которыми любил встречать Новый год Максим Горький, это современные образованные и отзывчивые люди, буквально мои друзья. Плевать, что Новый год придется встречать с проституткой и ее сутенером. Всяко лучше поднимать бокал в веселой компании, чем одному в пустой квартире пялиться в телевизор.

«Наталья, тебе – амнистия! – ликовал внутри меня воспрянувший от уныния человек. – Не буду я мстить за твою подлянку. Пей мое шампанское, кушай мои конфеты, целуйся с мужиком-не-босяком, наслаждайся жизнью! Я все прощаю. Синусоида влечет меня черт знает куда, и мне не до мелочных обид».

Около кафе «Встреча» мы остановились.

– Приехали! – объявил Ковалик.

Глава 11
Новый год

У дверей кафе Евгений Викторович придержал меня:

– Андрей Николаевич, давай договоримся так: мы приехали отдыхать. Ты не ходишь по кафе, ничего не вынюхиваешь, не высматриваешь, персонал и моих гостей ни о чем не расспрашиваешь. Приедешь в будний день – ползай по залу с лупой, сколько захочешь, а сегодня – не надо. Договорились?

– Конечно, – не задумываясь, ответил я.

В знакомом фойе у зеркала прихорашивалась Маша Ивлева. На ней было импортное серое полушерстяное платье. Удивительное дело – платье преобразило фигуру Ивлевой, она стала похожа на стройную фигуристую девушку, а не на заморыша-худышку, напялившую на себя одежду на два размера больше.

Заметив в зеркальном отражении, что я рассматриваю ее, Маша улыбнулась.

– Специально для вас, Андрей Николаевич, я надела платье, которое не мнется.

Я не успел ничего ответить, как к нам из зала вышел Ковалик.

– О чем вы тут толкуете? – спросил он.

– Андрей Николаевич интересуется, как у меня успехи в учебе, – серьезно ответила Маша.

– Пойдемте к столу, – предложил Евгений Викторович. – Об учебе потом поговорите.

За прошедший день обеденный зал кафе преобразился: пол был чисто вымыт, разгромленная кабинка завешена куском брезента, все столы с центра сдвинуты к левой стене.

Для гостей Евгений Викторович приготовил два сдвоенных стола напротив своей кабинки. После перемещения мебели обеденный зал разделился на две зоны: правую, приготовленную для встречи Нового года, и левую, нерабочую. Разделяла зоны елка, густо увешанная мишурой.

У входа в директорскую кабинку нас поджидала худая нервная женщина лет пятидесяти. Одета она была в японский юбочный костюм кремового цвета, на шее повязан шелковый платочек, прикрывающий возрастные морщины. С нескрываемым скепсисом женщина осмотрела Машу с ног до головы. Вначале я подумал, что ее не устраивает внешний вид Ивлевой, потом догадался, что строгая женщина недовольна самим присутствием Маши на вечеринке.

– Моя супруга Анжелика Васильевна, – представил женщину Ковалик.

– Андрей Николаевич, – отрекомендовался я.

Жена кооператора мельком глянула на меня и переключилась на мужа.

– Женя, где тебя черти носят? Гости уже давно собрались, а тебя все нет и нет!

– Я за Андреем Николаевичем заезжал, – недовольным тоном ответил Ковалик. – Он в органах работает, был занят до девяти вечера, пришлось подождать.

– Мама, – из кабинки вышла темноволосая девушка лет двадцати пяти, – давайте рассаживаться, а то мы ждем неизвестно чего.

– Альбина, это мой друг – Андрей Николаевич. Андрей – это моя дочь Альбина, – познакомил нас Ковалик.

– Хмурый субъект в кабинке – мой муж, – не то предупредила, не то внесла ясность в расстановку сил Альбина.

– Я должен быть с ним осторожен? – с улыбкой поинтересовался я.

– Да нет, – пожала плечами Альбина, – я просто так сказала, без всяких намеков.

Дочь директора кафе разительно отличалась от своей двоюродной сестры: она была на голову ниже Ивлевой, более стройная и женственная. Чувственные губы ее блестели перламутром, на верхние веки наложен сложный макияж, щеки нарумянены. На Альбине было платье из плотной материи, по краям рукавов и подолу украшенное орнаментом в скандинавском стиле: олени, снежинки, фигурки людей на санях. Колготки дочери Евгения Викторовича привлекали внимание всей мужской половины зала. При каждом движении девушки на внешней стороне ее ноги появлялась молния, зигзагом уходящая под юбку. Я много слышал о таких колготках, но увидел в первый раз. Сколько стоит такая прелесть, я даже предположить не возьмусь.

– Друзья! – громко хлопнул в ладоши Ковалик. – Рассаживайтесь поудобнее, никого не стесняйтесь, сегодня в этом зале собрались все свои. На вторую половину зала внимания не обращайте, считайте, что у нас там идет не вовремя затеянный ремонт. Друзья! Я рад видеть, что за столами нет свободных мест, а значит, все приглашенные откликнулись на мое предложение вместе встретить наступление нового, 1989 года. Я предлагаю начать наш вечер и наполнить бокалы. Смелее, друзья, оставьте скованность в уходящем году!

За столами зашевелились, послышался звон посуды, раздались отдельные реплики: «Через руку не лей, счастья не будет», «Ой, мне больше не надо!», «Какого вина налить, красного или белого?»

– Я закрываюсь? – спросил у Ковалика новый швейцар, атлетически сложенный мужчина лет сорока.

– Закроешь центральный вход, погаси свет в фойе и проверь двери на кухне, – ответил Евгений Викторович.

В директорской кабинке во главе стола сел Евгений Викторович, справа от него – жена, слева – дочь. Рядом с тещей, напротив меня – муж Альбины Сергей. Маше досталось место рядом со мной. Еще одно место, справа от Сергея, оставалось незанятым.

«Нас три пары, – автоматически отметил я. – Судя по раскладу, на сегодняшний вечер Маша – моя девушка. Лучше бы они мне Альбину предложили».

Словно уловив мои мысли, дочь кооператора заерзала на месте, на секунду прижалась ко мне бедром и вновь отодвинулась.

«Сейчас взять и опустить руки под стол и неожиданно схватить обеих девчонок за коленки. Вот визгу-то будет! Всем гостям запомнится».

Я осмотрел стол. По центру стояли две бутылки «Советского» шампанского, бутылка армянского коньяка и бутылка молдавского марочного вина. Из холодных закусок была предложена копченая стерлядь, украшенная дольками тонко порезанного лимона и веточками укропа, мясная нарезка, два вида салатов без майонеза и маслины в отдельной вазочке. Прямо передо мной на круглом блюде, лапками кверху, лежали три зажаренные птички, обложенные по краям дольками ананасов.

– Рябчики, – шепнула мне на ухо дочь Ковалика.

– Их надо к Евгению Викторовичу пододвинуть, – в ответ прошептал я.

– Альбина, за столом неприлично шептаться, – сделала замечание жена кооператора.

– Перестань! – одернул ее Ковалик.

Пока гости накладывали салаты и закуски, я рассмотрел мать Альбины и ее зятя.

Анжелика Васильевна была худощава, из чего я сделал вывод, что Маша Ивлева приходится Коваликам родней с ее стороны. У супруги кооператора была короткая кудрявая прическа, волосы выкрашены в бледно-сиреневый цвет. Как многие пятидесятилетние женщины, стремясь удержать последние мгновения былой привлекательности, Анжелика Васильевна не соблюдала умеренности в косметике: на верхних веках ее узеньких глаз толстым слоем были положены тени, сморщенные губы накрашены помадой ярко-алого цвета.

Ее зять был плечистым мужчиной лет тридцати. Как и тесть, он носил усы, волосы зачесывал набок. Сергей был в ладно сидящем костюме, при галстуке. На лице его читалась деланая отрешенность человека, насильно загнанного на скучное мероприятие.

«К утру он наклюкается, – решил я. – Или найдет себе развлечение по душе, или уйдет в алкогольный аут».

Спиртное за нашим столом разливал Сергей. Мужчинам он налил коньяк, бокалы женщин наполнил вином. Проконтролировав его действия, Ковалик взял в руки рюмку, громко, на весь зал, провозгласил тост:

– За год уходящий! Пускай все беды и невзгоды останутся в нем, а в новый год перейдет все только самое лучшее! За удачу в новом году, друзья!

Гости в зале дружно сдвинули бокалы и рюмки, послышались шуточки, раздался первый женский смех. Следуя примеру Ковалика, я чокнулся со всеми по очереди, неспешно выпил. За первым тостом последовал второй, потом третий, и только после него и хозяева, и гости отставили спиртное в сторону и переключились на еду.

Для интереса я попробовал рябчиков. Костистые птички, мяса – минимум, что в них нашел поэт Маяковский? Сам, поди, никогда рябчиков не ел, вот и писал о них с чужих слов. Лучше бы о стерляди написал. Копченая стерлядь была просто великолепна! Пальчики оближешь. Пока хозяева стола вяло ковырялись вилками в салатах, мы с Машей оставили от рыбины только остроносую голову и хвост.

Выпив и закусив, я отошел покурить к сдвинутой за елку мебели. Следом за мной поднялся Ковалик. Зять его попытался закурить в кабинке, но был изгнан в зал Анжеликой Васильевной. Маша и Альбина, как я понял, не курили.

Из «курилки» за елкой обеденный зал был виден как на ладони. Гости в нем расположились, соблюдая классовое неравенство. За ближайшим к директорской кабинке столом оживленно переговаривались нарядно и дорого одетые представители высших слоев общества – советские аристократы. За вторым столом сидели работники кафе. Среди них я узнал вчерашнюю администраторшу, официантку Таню и длинноволосого паренька из видеосалона. Обслуживающий персонал, приглашенный хозяином кафе составить компанию в праздничный вечер, вел себя скромнее. Чувствовалось, что для раскрепощения время еще не подошло, и простолюдины вынуждены соблюдать неписаную субординацию. Третий стол поставили вплотную к бару. Он предназначался для работающих в праздник сотрудников: водителя, швейцара и официанток.

– Евгений Викторович, а чего телевизор в видеосалоне не взяли? – спросил я. – Как о наступлении нового года узнаем?

– По радио бой курантов послушаем. Ты никого из моих гостей не узнал? Председателя центрального райисполкома Вяткина не знаешь? И то хорошо, меньше вопросов будет.

Выкурив по сигарете, мы вернулись за стол. За пустопорожними разговорами время до полуночи пролетело незаметно. Минут за десять до наступления нового года Ковалик распорядился включить транзистор в баре. Зять Сергей сдвинул в кучу бокалы, снял фольгу с шампанского, скрутил проволочку, приготовился.

«Как встретишь Новый год, так его и проведешь, – промелькнула мысль. – Хорошенькая у меня компания! Чем только дело кончится, неизвестно. Слишком уж напряженная обстановка за нашим столом. Все чего-то недоговаривают, чего-то выжидают».

Наконец в баре раздался торжественный бой курантов. Сергей направил бутылку в потолок, большим пальцем надавил на пробку, и в этот момент Анжелика Васильевна зачем-то повернулась к залу и невольно подтолкнула зятя под руку. Хлопок! – и пенящаяся струя шампанского, перелетев через стол, водопадом обрушилась на голову Альбины.

– Идиот! – заверещала она.

Хозяин кафе засмеялся:

– Хорошо хоть не пробкой в глаз, с синяком бы домой вернулась!

– Что же ты такой неловкий, Сережа! – перевела на зятя стрелки Анжелика Васильевна.

С последним ударом курантов гости в зале дружно сдвинули бокалы. Под перезвон хрусталя и стекла я поднял рюмку, провозгласил: «С Новым годом!» и, никого не дожидаясь, выпил. Моему примеру тут же последовал хозяин кафе.