Текст книги "Убийственный возраст"

12

Во вторник Сергей пошел на учебу раньше обычного. «Сегодня наш класс дежурит по школе», – пояснил он удивленной матери.

Выйдя из дома, Козодоев глубоко вздохнул, словно хотел попробовать воздух на вкус. Первые ощущения его обрадовали – с начала недели на улице потеплело примерно до пятнадцати градусов ниже ноля. Холодновато, конечно, но если не стоять на месте, то в ботинках на «рыбьем» меху можно продержаться и час, и полтора. Главное – двигаться, разгонять кровь по конечностям, тогда и зубы стучать не будут.

– Половина восьмого, на улице темно, самое время действовать! – подбодрил себя Сергей и бодро пошел в сторону улицы Волгоградской.

Проходя мимо гаражного кооператива, Козодоев обогнул его с тыла и спрятал дипломат в щель между гаражами.

«Если кто-то найдет дипломат и украдет его, то невелика потеря! – повеселел Сергей. – Все учебники и тетрадки дома. Дипломат совершенно пустой».

Напротив сверкающего ночными огнями гастронома Козодоев уверенно перешел проезжую часть и углубился в дебри враждебной империи. Ранним утром здесь было безопасно. Редкие прохожие, встречавшиеся Сергею по дороге, спешили на работу. Им не было никакого дела до одинокого парня, неизвестно зачем и куда идущего вдоль жилых домов. Местная молодежь по утрам тоже не болталась без дела. Даже самые отъявленные хулиганы в этот час собирались на учебу в школу или ПТУ.

Дойдя до восьмого дома, Сергей посмотрел на темные окна квартиры на третьем этаже.

«У Олега Палкина точно такая же квартира – трехкомнатная „сорокапятка“. Два окна – кухни и зала – выходят во двор со стороны входа в подъезд, еще два окна будут с другой стороны дома. Мне важны кухня и зал. Независимо от того, сколько человек проживает в квартире, без кухни утром они обойтись не смогут».

Чтобы не стоять под окнами, Козодоев дошел до конца дома и повернул назад. Если бы какая-нибудь бдительная старушка наблюдала за его перемещениями, то она бы не уловила в них никакой логики: Сергей то шел к тропинке, ведущей на автобусную остановку, то поворачивал на детскую площадку, потом доходил до угла соседнего дома и возвращался назад. Но старушки у окон не сидели, и перемещения озабоченного своими проблемами парня остались незамеченными.

Ровно без десяти восемь в окне на кухне слабо блеснул свет – кто-то пошел в туалет или ванную комнату. Потом свет зажегся в зале и на кухне. Боясь потерять драгоценное время, Сергей быстрым шагом обогнул дом. Свет горел еще в одном окне. Обычно в этой большой комнате располагается родительская спальня. В маленькой комнате, в детской, свет не горел.

«В такой большой квартире должно проживать минимум четыре человека, – прикидывал Козодоев. – Если Костя Бурлаков – старший сын, то его мать и отец еще не достигли пенсионного возраста. Сейчас вся семья проснулась и собирается на работу. Почему нет света в детской? Братья или сестры Бурлакова спят в зале? Я бы с удовольствием Оксанку в зал выселил, да родители не позволят».

В пятнадцать минут девятого свет в зале погас, а на кухне сменился слабым свечением из коридора.

«Вся семья собирается одновременно выйти из дома? – удивился Сергей. – Или кто-то остался в родительской спальне и детской?»

Времени на размышления не было. Козодоев отошел к углу дома и неспешно двинулся к подъезду Бурлакова. Шагов за десять до цели дверь в подъезд распахнулась, и из него вышел молодой мужчина в простеньком пальто и шапке-ушанке. Света в окнах квартиры на третьем этаже не было.

«Это он!» – решил Сергей и пошел вслед за незнакомцем.

Следить за человеком, который не подозревает о слежке, довольно просто. Главное – не попадаться ему дважды на глаза, а еще лучше – двигаться за объектом слежения на некотором расстоянии, периодически останавливаясь закурить, поправить шарф или стряхнуть снег с обуви. Короткие задержки нужны для контроля обстановки вокруг объекта слежки. В незнакомом районе всякое может случиться. Можно повстречать знакомых родителей, и тогда стой, объясняй им, почему ты не в школе, а черт знает где.

Не замеченный Бурлаковым, Сергей дошел следом за ним до автобусной остановки и в свете автомобильных фар встречного транспорта рассмотрел его лицо. За годы, прошедшие после уборки урожая в подшефном колхозе, любовник матери почти не изменился. Может быть, чуть-чуть пополнел и отпустил небольшие щегольские усики, а так это был тот же самый человек, который стоял у трактора «Беларусь» с папироской в правой руке.

Не подходя к Бурлакову, Сергей дождался, когда он сядет в автобус, и повернул назад. Возвращаясь к дому номер восемь, Козодоев прикинул, где мог работать этот проклятый Костя-Котик.

«Сто второй автобус идет в аэропорт. На выезде из города стоят: овощная база, гормолзавод, пивзавод и мясокомбинат. Больше до самого аэропорта предприятий нет. Если Бурлаков не работает грузчиком в магазине или слесарем в ЖКО, то он поехал в сторону овощной базы».

Вернувшись во двор Бурлакова, Сергей мельком взглянул на темные окна, не останавливаясь, вошел в его подъезд, забежал на третий этаж, позвонил в дверь и кубарем скатился вниз. Минута, вторая – в квартире никакого шевеления, дверь на лестничную площадку никто не открыл.

«Черт возьми, где остальные люди? – подумал Сергей. – Неужели, пока я провожал этого типа на остановку, они успели собраться и уйти?»

Наверху открылась дверь, Сергей вышел на улицу, закурил и поежился от холода. От напряжения он так взмок, что струйка пота успела скатиться по позвоночнику до самого низа, почти до трусов.

Переведя дух, Козодоев вновь вошел в подъезд. Позвонил в дверь, прислушался. В квартире ни звука. Трясущимися от возбуждения руками Сергей достал спичку, обломал ее посередине и вставил между дверью и косяком. Теперь, если кто-то откроет дверь, спичка незаметно выпадет на лестничную площадку.

«Для начала – все. Большего мне сейчас из этой квартиры не выжать», – решил Козодоев и вернулся домой.

– Ты что так рано? – встретила его только что проснувшаяся сестра.

– Физичка заболела, и у нас один урок отменили.

– Ага, отменили, – не поверила Оксана. – Сбежал, поди, с физики. Я маме расскажу, что ты в школе уроки прогуливаешь, и тебе мотоцикл не купят.

– Рассказывай! – разрешил Сергей.

Чтобы лучше думалось, он включил магнитофон. Сестра запротестовала:

– Опять ты свой «Чингисхан» врубил! У тебя что, других записей нет?

Сергей убавил звук.

– Оксана, я уже объяснял тебе, что обе кассеты с «Бони М» я отдал на неделю. На «Чилли» пленку зажевало, и ее надо переписывать. Остается «Чингисхан». Чем он тебя не устраивает? Что на немецком языке поют? Хочешь, я поставлю «Песняров», чтобы у тебя уши завяли?

– Поставь! – потребовала сестра.

– Через мой труп! – отрезал Сергей. – Родительские кассеты мне на похоронах включите, чтобы я из гроба не встал.

– Дурак! – бросила сестра и пошла умываться.

Козодоев лег на диван, закинул ногу на ногу и стал размышлять, вспоминая прошедшее утро.

«Где все остальные люди? Не может же Бурлаков проживать в такой огромной квартире один. Если бы было лето, то его родители могли бы заночевать на мичуринском участке, а утром оттуда уехать на работу. Но сейчас-то ноябрь месяц, избушки на мичуринских стоят по крышу в снегу, да и делать там зимой нечего».

Сергей вновь вспомнил, в каком порядке гас свет в окнах. Получилось, что теоретически в квартире мог остаться еще один человек, который задержался в подъезде и вышел на улицу минутой позже Кости-Котика.

«Этот второй человек – явно не жена Бурлакова. Он не боится получать письма от некой Натальи Голубевой. Какая бы покладистая жена ни была, она обязательно вскроет подозрительное письмо и почитает, что ее муженьку посторонняя женщина пишет. Кто остался в квартире: мать, отец, сестра? Или он один в таких хоромах живет?»

В час дня сестра ушла в школу. Козодоев достал фотоальбом, нашел карточку с Бурлаковым.

«Сто процентов это он!» – убедился Сергей.

Около четырех часов дня Сергей вновь вернулся на Волгоградскую. Без приключений дошел до квартиры Бурлакова, вытащил спичку из двери и вернулся домой.

«Ничего не понимаю! – озадачился Сергей. – Сколько же человек живет в квартире и когда они ходят на работу? Зайти бы вечерком, глянуть на окна, может быть, что-то бы и прояснилось».

Но с наступлением темноты дворы на улице Волгоградской бурлили любителями помахать кулаками. Дойти до дома Бурлакова и не получить в глаз было нереально.

Вечером Сергей сел почитать любимую книгу, но сосредоточиться не мог: в голову лезли мысли, далекие от приключений героев Жюля Верна.

«У всех родители как родители, а у меня – хуже не придумать! Отец месяцами дома не появляется, мать любовника завела. Почему мне так не везет? Взять хотя бы того же Мишку. У него мамаша все вечера на кухне торчит или с младшими детьми уроки делает. Не женщина, а курица-несушка: „Кудах-кудах! Ужин готов. Кудах-кудах! Ты сделал математику?“ Но про его мать слова дурного не скажешь. У всех такие! У меня же не мать, а одно наказание. Или отцы. Чем они занимаются? Работают, пьют по выходным, лупят детей ремнем за двойки, хоккей по телевизору смотрят. У Фрица папаша как напьется, так дебоширит. Сколько раз он со своей женой дрался, шум, гам на весь мир, а к самому Фрицу претензий ни у кого нет. Сегодня его отец орет благим матом, а завтра проспится и будет примерным родителем и главой семейства. У меня же мамаша учудила так учудила! Если кто прознает, что у нее есть любовник, то мне можно собирать котомку и валить из города. Ни у одного из моих знакомых нет матери-потаскухи, мне же „повезло“! Представляю, что за моей спиной будут говорить: „Ты слышал, у Козодоева мамаша-то того! Без нового любовника ни дня прожить не может!“»

В комнату на минуту зашла Оксана. Сергей посмотрел ей вслед, невесело усмехнулся.

«Если мамаша-потаскуха, то и дети у нее невесть от кого. Мы с сестрой внешне совсем не похожи: она голубоглазая, я кареглазый. У нее круглое личико, а у меня лицо вытянутое. Как только про Котика узнают на улице, так тут же решат, что мать Оксанку нагуляла. Бедный папа! Он на Севере нефть качает, а мама любовнику пылкие послания шлет: „Мосты соединятся, мы сольемся!“ Фу-ты, пошлость какая. А что делать, если это правда? Куда деваться, если моя мать – проститутка? Понятно, что без моего вмешательства мать так увлечется, что ее любовные похождения вылезут наружу, но как этому противостоять? Убить Бурлакова? Легко сказать, да трудно сделать».

Второй заход на улицу Волгоградскую Сергей начал с гаражей. Освободившись от дипломата, он пришел в намеченную точку и стал ждать. В пятнадцать минут девятого свет в квартире Бурлакова погас. Не дожидаясь его выхода из дома, Козодоев поспешил на остановку, дождался сто второго автобуса и вслед за любовником матери втиснулся на заднюю площадку. Давка в автобусе была жуткая: с матом и руганью одни пассажиры пытались влезть в переполненный салон, а другие не могли выйти на нужной остановке. Чтобы не затеряться в автобусной толкучке, Сергей не отходил от Бурлакова ни на шаг. У остановки «Гормолзавод» объект слежки стал пробиваться к выходу. Держась в его фарватере, следом двинулся и Козодоев. На «Гормолзаводе» они вышли. Любовник закурил, а Сергей стал осматривать свое пальто. Так и есть! В толчее ему оторвали нижнюю пуговицу.

«Теперь понятно, почему все на работу едут одетые как бомжи, – подумал Сергей. – В такой давке от приличной одежды одни лохмотья останутся».

Выпустив в морозное небо густое облачко табачного дыма, Бурлаков перешел на другую сторону дороги и двинулся вдоль заводской ограды. Козодоев пошел параллельно ему, по другой стороне улицы. Через пару минут любовник матери скрылся за воротами, ведущими на пятую овощную базу. Сергей, не сворачивая, дошел до большой кучи гравия у обочины, выждал момент, перебежал на другую сторону проезжей части и пошел в обратном направлении. Не замедляя хода у проходной, он прочитал вывеску: «Пятая городская овощная база. Часы работы: понедельник – пятница с 9.00 до 17.00. Суббота, воскресенье – выходной».

Назад Козодоев ехал в пустом автобусе. Чтобы сэкономить пять копеек, у кассы-копилки он зажал мелочь в кулаке, сделал вид, что сбросил деньги в прорезь, и оторвал билет. Сергей всегда, когда мог, экономил на проезде.

На улице Волгоградской было тихо. Все трудоспособные граждане разъехались по фабрикам и заводам, молодежь корпела над конспектами в школах и ПТУ. Дворники перестали скрести снег с тротуаров, заперли лопаты и метлы в каморки и пошли поспать часок-другой – у них наступило время первого дневного перерыва.

Никем не замеченный, Сергей забежал в подъезд Бурлакова, прозвонил в его дверь. Тишина. Никого. В то же место, что и вчера, Козодоев вставил огрызок спички. В четыре часа вечера спичка все еще была на месте.

«Все, больше мне здесь появляться нельзя, – решил Сергей. – До поры до времени мне везло, я ни с кем из жильцов не столкнулся нос к носу, но так вечно продолжаться не может. Теперь надо успокоиться и решить, как мне отвадить этого мерзкого Котика от моей мамаши».

13

В пятницу, перед поликлиникой, Сергей сделал еще один заход на Волгоградскую улицу. Ровно в 9.20 он обошел вокруг дома Бурлакова. Света ни в одном окне не было.

«Черт побери! – восхитился Козодоев. – Не верь глазам своим! Как это ни дико звучит, но любовник матери живет один в такой огромной квартире. Что говорить, есть где мамане разгуляться. Это вам не в спешке в подсобном помещении одежку скидывать…»

От отвращения к собственным мыслям Сергей сплюнул и грязно выругался. Интимная жизнь родителей всегда была табу для детей, о ней даже думать было неприлично. Но что делать, если твоя мать – шлюха? Святой ее считать только потому, что она родила тебя?

«Как это ни мерзко, но вещи надо называть своими именами, – определился в своем отношении к матери Сергей. – Я ее в объятия Котика не толкал. Так что извини, мамочка! Нимб над твоей головой без моего участия померк».

После разведывательного броска по улице Волгоградской Козодоев поехал в поликлинику. Через час, спрятав заветную справку об освобождении от занятий в пиджак, он похлопал себя по карманам пальто и обнаружил, что не взял с собой сигареты. Ближайший гастроном находился через два дома от поликлиники. Сергей неспешно прогулялся до него. В винном отделе у прилавка стояла сгорбленная старушка. Козодоев встал позади нее, приготовил деньги на любимые «Родопи».

Старушка была одета очень бедно: пальто ее лоснилось от долгой носки, воротник из искусственного меха свалялся, валенки были побиты молью.

– Сейчас, сейчас, минуточку, – попросила она продавщицу.

Надменная упитанная труженица прилавка нехотя кивнула, разрешая покупательнице не спешить. Трясущимися руками старушка достала из кармана связанный узелком грязный носовой платок, попробовала развязать его, но не смогла. Скрюченные болезнью пальцы не слушались.

– Давайте я помогу, – предложил Сергей.

– На пачку «Беломора» хватает? – обеспокоенно спросила старушка.

– Здесь даже больше.

Козодоев отсчитал 22 копейки, остальную мелочь оставил в платочке.

Небрежно кинув папиросы перед старухой, продавщица обратилась к Сергею:

– Тебе чего?

– Пачку «Родопи».

– А не молодой еще? – решила покуражиться тетка за прилавком.

– В самый раз! Завтра в армию идти.

– Да мне-то что, кури! – Отработанным движением она достала сигареты, порылась в кассе, нашла пятьдесят копеек одной монетой на сдачу.

На улице Козодоев жадно закурил.

«Все это – дерьмо! – отчетливо понял Сергей. – Уличная слава, авторитет среди друзей, восторженный блеск в глазах девчонок: „Ах, это только ты мог провернуть!“ Все это блеф, миф, фикция. Чушь. Мусор. Скоропортящийся продукт. Срок его годности – до ухода в армию, а после нее уличная жизнь растворится сама по себе и наступят суровые будни. Мне надо будет кормить себя и семью, одеваться, водить жену в кино. На все это потребуются деньги, много денег. Рублей триста в месяц, не меньше. Путь к тугому кошельку лежит через институт. Тут-то меня и поджидает засада. Я поступлю в политех, через год уйду в армию, отслужу, вернусь и восстановлюсь на втором курсе. Если к этому времени отец и мать разведутся, то моя учеба накроется медным тазом. Мамаша-преподаватель не сможет содержать меня, студента. Она скажет: „Мне тебя, лоботряса, кормить не на что! Хочешь учиться – иди работать. Переведись на заочный факультет и обеспечивай себя сам. У меня еще дочь-школьница, мне ее на ноги поднимать надо“. Вот и все! Старушка с платочком в свое время не училась, теперь ходит в поеденных молью валенках. Мне, чтобы мелочь на папиросы не считать, надо отвадить любовника от матери и сохранить нашу семью. Кровь из носа – я должен развести их „мосты“ навсегда! Но как это сделать?»

Сергей щелчком отправил окурок в сугроб, немного постоял, нервно закурил новую сигарету.

«А замочек-то у Котика плохонький, английский. Открыть его – раз плюнуть».

Почти в каждой подростковой компании были парни, успевшие до совершеннолетия получить уголовный опыт. Среди знакомых Козодоева таким был прыщавый пацан по кличке Павлик. В прошлом году Павлик с дружком сняли шапку с пьяного мужика и получили по два года условно. До суда несовершеннолетних преступников содержали в следственном изоляторе. За четыре месяца в тюрьме Павлик так наблатыкался, словно он в зоне, на строгом режиме, отсидел лет пять. Причем все пять лет, по его словам, был среди зэков в большом авторитете. Рассказам Павлика о лихой воровской жизни не было числа. Как-то он, описывая свои явно выдуманные похождения, объяснил парням, как можно вилкой открыть английский замок. Козодоев запомнил технологию и для интереса решил поэкспериментировать с соседской дверью. К его удивлению, английский замок легко открылся. Проходить в квартиру Сергей, разумеется, не стал. Не для того он экспериментировал, чтобы соседей обворовывать.

«У Бурлакова в двери стоит английский замок. Я вскрою его без проблем, войду в квартиру… а что дальше? Слово из трех букв на стене написать? Ерунда это… хотя если подумать… Что-то в этом есть. Главное – не спешить и выверить удар так, чтобы Котик в ужасе отстал от матери».

Вечером «выздоровевший» Козодоев появился в двенадцатиэтажке. В последние дни Сергею не хотелось никого видеть, но он не мог допустить, чтобы кто-то из приятелей заметил изменения в его поведении. «Пока я не смогу найти выход из положения, все должно быть как всегда», – решил он.

В подъезде было накурено и скучно. О дерзкой «акции» в тылу врага уже никто не вспоминал. За прошедшую неделю слава Сергея Козодоева успела погаснуть, толком не разгоревшись.

«Как жаль, что Кайгородовой не было в тот день, когда мы с Фрицем вернулись с Волгоградской! – подумал Сергей. – Хотелось бы мне посмотреть на ее реакцию. Еще никто не решался провернуть „акцию“ во владениях Туриста. Я – смог, а что толку?»

Лена Кайгородова пришла в двенадцатиэтажку вместе с Быковым.

«Печальная красавица. – Сергей наконец-то смог в двух словах обрисовать облик Кайгородовой. – Лена, даже когда улыбается, всегда о чем-то грустит. За ее доброй и печальной улыбкой кроется какая-то тайна. Загадка прошлой жизни. В сущности, что мы знаем о Кайгородовой? Почти ничего. Никто не ответит на вопрос, почему она стала искать друзей в другом микрорайоне. Чего ей в родных стенах не сиделось? Парней на Волгоградской больше, чем девушек. Могла бы себе любого присмотреть, но она… Узнать бы ее тайну!»

Словно догадавшись, что Сергей думает о ней, Лена отвлеклась от разговора с подружкой и внимательно посмотрела на Козодоева. У Сергея защемило под сердцем.

«Все без толку! – подумал он. – Я люблю Лену, и никакая другая девчонка не вытеснит ее из моего сердца. Закончу с любовником матери и первым сделаю к ней шаг. Быть может, самый важный шаг в моей жизни. Почти гарантировано, что я потеряю друга, но игра стоит свеч! Я по ее глазам вижу, что Лена Кайгородова – это не моя ветреная мамаша. Она рога своему мужу наставлять не будет».

Чтобы не терзать себя, Сергей раньше всех ушел домой.

В субботу мать Козодоева пришла домой в шесть вечера. От нее исходил целый букет запахов из тонкого аромата дорогих духов, сигаретного дыма и спиртного.

– У коллеги был день рождения, пришлось немного задержаться, – объяснила свое позднее появление Римма Витальевна.

«Коллегу Костей зовут?» – мог бы спросить Сергей, но промолчал.

– Что-то у меня голова разболелась, – рассматривая себя в зеркале, сказала мать. – Ты себе сам ужин разогрей и Оксане оставь. Я, пожалуй, пойду прилягу ненадолго.

«Врет и глазом не моргнет! – с разгорающейся неприязнью подумал Сергей. – С любовником весь день провела, и теперь у нее сил нет ужин разогреть. Устала, бедняжка, головка заболела… Сволочь ты, мамочка, по-другому не скажешь!»

– Как дела в школе? – из спальни спросила мать.

– Все нормально! Мама, я – на улицу. Оксана не маленькая, сама суп разогреет.

По пути в двенадцатиэтажку у Сергея сам собой сложился план предстоящей «акции».

В подъезде по случаю субботы распивали портвейн. Сделав несколько глотков из бутылки, Козодоев позвал Мишку поговорить на балкон десятого этажа.

– Не хочу, чтобы нас слышали, – тихо сказал он. – Миха, брат, у меня беда! Только тебе могу рассказать, в какую грязную историю мою маму один подонок втянул.

Начал Сергей издалека, с того, что его отец месяцами не появляется дома, а мама страдает от одиночества.

– Я сколько раз замечал, как у мамы по вечерам слезы в глазах стоят. То на работе, то мы с Оксанкой забот подбросим, а ей даже пожалиться некому. Отец вечно в отъезде, а если и дома, то только о себе думает. Рыбалка, баня, пиво с друзьями. Единственная отдушина – раз в году на море нас вывезет, а потом: «Живите как хотите! У меня своих дел полно»… Тут-то и нарисовался этот Котик, соблазнил мою мамочку. Ты, Миха, даже не вздумай осуждать ее – рассоримся навек. Она же не от хорошей жизни с этим уродом связалась. Отец сам подтолкнул ее к этому. Моя мама – слабая женщина, не устояла перед мужским вниманием…

Сергей знал, как правильно выстроить начало разговора с сентиментальным приятелем: о матери – ни одного дурного слова. Все должно быть в рамках уличных законов, а они однозначно трактовали слово «мама» как синоним слов «святая» и «безгрешная». Показное благоговение перед матерью перешло в уличную жизнь из преступного мира. По понятиям советского криминала мать всегда чиста и непорочна. Она всем сердцем любит своих непутевых детей и желает им только добра. Если бы Козодоев при Быкове назвал свою мать проституткой и честно рассказал все, что думает о ней, то Михаил, мягко говоря, не понял бы приятеля.

Вот и крутился Сергей, как мог! С упоением играл в театре одного актера. Когда он, сглатывая ком в горле, говорил о своей матери, у Мишки сами собой сжимались кулаки. Он в любой момент готов был постоять за честь поруганной женщины, за оскверненный семейный очаг Козодоевых.

– И что ты надумал? – спросил впадающего в отчаяние друга Быков. – Может, рожу ему набьем? Подкараулим на улице, я ему так врежу, что челюсть в трех местах сломается.

– Забудь об этом! Плетью обуха не перешибешь. Сломаешь ты Котику челюсть, он попадет в больницу и пошлет матери весточку: «Приходи, проведай, меня хулиганы избили».

– Почему «хулиганы»? – не понял Мишка.

– А как по-другому? Ты что, хочешь, чтобы я встал перед Котиком и сказал: «Я – сын твоей любовницы»? Тьфу, слово-то какое мерзкое – «любовница». Аж во рту неприятно стало.

– Да-а, дела, – протянул Быков. – Ситуация – хуже не придумаешь.

– Я, Миха, нашел выход из положения. Есть у меня план. Вспомни историю с Соколом. Тогда мы вовремя на месте крутанулись и в правильное русло попали. Сейчас я хочу повторить этот маневр и оставить Котика в дураках. Я продумал дерзкую «акцию», которая навсегда отобьет у этого гада желание встречаться с моей мамой. Но, Миха, один я ее не проверну. Если ты откажешься участвовать в деле, я тебя осуждать не буду. Такова, значит, судьба моя – оплеванным ходить.

– Да ты что, Серега! – возмутился Быков. – Ты меня за кого принимаешь? Я за друга пойду в огонь и в воду! Выкладывай, что надумал!

– Дай слово, что ни один человек на свете об этом не узнает. Никто. Даже она. – Козодоев показал рукой наверх, туда, где на лестничной клетке ждала их Кайгородова.

– Я в мужские дела девчонку посвящать не собираюсь, – заверил Михаил. – Насчет меня можешь быть спокоен. Я даже под пытками друга не предам.

– Никогда я в тебе не сомневался. – Козодоев порывисто обнял друга и тут же, смутившись, что не смог сдержать своих чувств, поспешно закурил.

Быков, сам растроганный до глубины души, дал приятелю возможность помолчать и прийти в себя. Не каждый день друзья дают волю чувствам. Мужики все-таки, все эмоции должны в кулаке держать.

Закончив с эмоционально-чувствительной вводной частью, Козодоев приступил к делу:

– Мой план такой: проникнуть в квартиру этого мерзавца и похитить у него письма матери. В понедельник мы придем к его дому в одиннадцать часов. Ты встанешь у подъезда на «атасе», а я войду в квартиру. Замок у него плевый, я его в одно касание вскрою.

Сергей четко и сжато изложил приятелю свой план. Мишка, без рассуждений согласившийся на проведение опасной «акции», изредка задавал вопросы, чтобы уточнить некоторые непонятные ему моменты.

– Как ты в большой квартире найдешь письма? – спросил он.

– У тебя где родители заначку прячут? В шкафу, под стопками постельного белья. Тут два варианта. Если Котик не шифрует свою связь с мамой, то письма будут в ящике письменного стола. Если он хранит их втайне от всех, то под бельем. В любом случае я переверну в квартире все и найду их.

– Он ведь в милицию заявит…

– В том-то и дело, что нет! – перебил друга Сергей. – Вначале он проверит, что из квартиры пропало, и обнаружит, что все ценности и деньги на месте. Я клянусь тебе, что, кроме писем, ничего не возьму. Если даже у этой твари весь стол будет червонцами завален, я ни рубля в карман не положу. Мне его денег не надо. Я хочу, чтобы он вошел в квартиру, увидел погром и офигел. Первое его желание будет – вызвать милицию, а что он ментам скажет? «У меня все деньги на месте, ничего не пропало»? Перед тем как звонить «02», он проверит свои тайники и увидит, что писем на месте нет. Тут-то он и призадумается, как дальше жить.

– Ты думаешь, это сработает?

– На какое-то время он отстанет от матери. Просто побоится с ней встречаться. Человек всегда пасует перед неизвестностью. Представь, кто-то у тебя дома хозяйничает в твое отсутствие, и все это происходит из-за любовницы. Нужна тебе такая любовь? Сегодня у тебя письма украли, а завтра сонного подушкой задушат. Кому нужны такие тайны мадридского двора! Проще любовницу сменить, чем ждать непонятно чего.

– Серега, ты – голова! – восхитился приятель. – Я бы до такого коварства не додумался.

Кашлянув в дверях, на балкон вышла Кайгородова.

– Ребята, я – на минуточку, – сказала она. – Там Шакира пьяный пришел, всех к себе созывает. Он сегодня повестку получил.

– Повестка – дело святое! – согласился Сергей. – Миха, завтра здесь до конца все порешаем.

Быков согласно кивнул и первым вошел в подъезд.

Призывник Шакурзянов пришел к друзьям с водкой и закуской в холщовой сумке.

– Пацаны, сегодня пьем! – объявил он. – В понедельник подстригусь наголо, а в пятницу с вещичками в военкомат. Последнюю неделю на воле живу! Где стакан? Кто первый будет? Держи, Бык! С тебя начнем.