Текст книги "На Сибирской флотилии"

Геннадий Турмов
На Сибирской флотилии

Пролог

Революционные события 1917 года и Гражданская война резко разделили Россию на два цвета: белый и красный. Советская Россия много десятилетий жила только красным цветом, который преобладал не только в праздничных событиях и в буднях, но и окрасил всю нашу историю.

Но совершенно невозможно в живом историческом сообществе, каким всегда была Россия, официальными директивами или «фигурой умолчания» стереть живую память или исказить совершенно суть происшедших событий. В середине 1950-х и 1960-х годов советское киноискусство неожиданно для самого себя выдало образ «Их благородия» – белогвардейского офицера – искреннего, самоотверженного, обреченного, но не изменившего своим убеждениям. Вспомним такие известные фильмы, как «Хождение по мукам», «Адъютант его превосходительства», «Белое солнце пустыни»… Последний фильм, как известно, смотрят по традиции космонавты перед стартом.

Сегодня, вглядываясь беспристрастно в послереволюционное прошлое России, мы видим много талантливых, выдающихся людей, которые иначе, по-другому, видели революционные события и непоколебимо выполняли свой патриотический долг перед Родиной. Это о них сказал дальневосточный поэт-эмигрант А. Ачаир:

 
Не сломала судьба нас, не выгнула.
Хоть пригнула до самой земли.
А за то, что нас Родина выгнала,
Мы по свету Ее разнесли…
 

Волна белой эмиграции докатилась до Владивостока в 1918 году, а когда схлынула в 1920-е годы, то на «берегу» оказались офицеры, служившие в царской, белой и Красной армиях.

Многие из них составили костяк профессорско-преподавательских кадров владивостокских вузов.

Они были инженерами, офицерами, педагогами. Судьба их трагична. Почти каждого из них настигли репрессии 1930-х годов. Кто-то успел эмигрировать, кого-то выслали, кто-то попал под жернова ГУЛАГа…

Крайне скупыми оказались и сведения об этих людях. Чудом сохранившиеся личные дела в вузовских архивах, газетные заметки да научные труды…

А в личных делах пробелы за один и тот же период от 1918 до 1922 гг.

 
Река времен в своем стремлении
уносит все дела людей…
 

Из воспоминаний профессора

В.Д. Мацкевича

Глава 1
Инженер-механик, поручик корпуса корабельных инженеров

Получив звание младшего инженер-механика, Дмитрий Мацкевич был определен «в плавание» на транспорт «Хабаровск», на котором прибыл во Владивосток в октябре 1903 года и был назначен минным механиком на крейсер «Громобой».

Поначалу Владивосток Мацкевичу не показался. Грязноватый город с двумя-тремя мощенными булыжником улицами. Дома в основном деревянные, дощатые мостовые с проваливающимися под ногами досками… Выделялась, правда, Светланская улица, на которой стояли каменные постройки о двух-трех этажах, да привлекала архитектура Торгового дома Кунст и Альберс, здания почтово-телеграфной конторы, Главного морского штаба…

В общем, город, по сравнению с солнечной Феодосией, где прошло детство Дмитрия, а тем более с блестящим Санкт-Петербургом, где пролетели годы учебы в Инженерном училище, здорово проигрывал.

Но однажды, когда Дмитрий, любопытствуя, взобрался на Орлиную сопку и взглянул на город и его окрестности с большой высоты, в его душе что-то дрогнуло. Солнце еще только всходило и, несмотря на поздний октябрь, было тепло как летом. По левую руку раскинулся Уссурийский залив, по правую – жался к сопкам Амурский. Деревья на Русском острове полыхали осенним буйством всех цветов радуги. Внизу, в бухте Золотого Рога, застыли крейсера, миноносцы, торговые суда, сновали туда-сюда китайские джонки и шампуньки. Мыс Чуркин еще был не заселен, шероховатился крышами частных домиков Эгершельд, а Гнилой угол таковым совсем не казался. Дмитрий даже задохнулся от восторга от такой первозданной красоты окружающего его мира.

Месяца через два после начала службы на «Громобое» Дмитрий получил большое удовольствие от спектакля, который поставили нижние чины крейсера, конечно же, не без помощи офицеров. На спектакль, а это была комедия Н.В. Гоголя «Женитьба», прибыло человек сто гостей, приглашенных офицерами корабля. Из десяти матросов, которые исполняли различные роли в спектакле, четверо успешно сыграли женщин. Театр был устроен между палубами, а занавес, расписанный одним из матросов, представлял собой морской пейзаж с «Громобоем» и «Ретвизаном» на переднем плане.

После окончания спектакля и перехода в кают-компанию судовой врач «Громобоя» доктор Штейн познакомил Мацкевича с гостьей, которую сам же и пригласил на корабль, американкой Элеонорой Прей. Она жила во Владивостоке вместе с мужем уже лет десять и содержала небольшой магазинчик, который приносил им довольно приличный доход и располагался чуть выше здания почтово-телеграфной конторы.

Кроме того, Прей давала уроки английского языка офицерам Владивостокской эскадры, в том числе и с крейсера «Громобой»: тому же Штейну, мичману Дьячкову, лейтенанту Вилькену.

Дмитрию, неплохо знавшему английский язык, уроки были ни к чему, но он был не прочь поболтать с симпатичной носительницей языка. Он заметил ее еще во время спектакля, когда она вдруг непроизвольно прикрыла рот рукой. Дмитрий проследил за ее взглядом и увидел, как по подпалубному стрингеру резво пробежала внушительных размеров крыса. Дмитрий отметил про себя выдержку американки, которая даже не пискнула, а потом и вообще не обсуждала ни с кем увиденное.

Прей была знакома с членами многих семей во Владивостоке, с офицерами базирущихся в бухте кораблей и поэтому находилась в курсе всех мало-мальских интересных городских событий.

Владивосток в то время был небольшим провинциальным городом и на его улицах всегда можно было встретить старых или новых знакомых. Вот и Дмитрий, бывая на берегу, неоднократно мимоходом виделся с Элеонорой, вежливо раскланивался, а иногда и обменивался с ней несколькими фразами на английском.

Дмитрий посещал одну и ту же цирюльню на Светланской, которую содержал моложавый, улыбчивый японец, почти до пола склонявшийся в поклоне, встречая очередного клиента. Через некоторое время он уже приветствовал Дмитрия как хорошего знакомого:

– Э-э-э… Здрастуйте, Митя-сан. Как поживаете?

Однажды в цирюльню зашли два пехотных офицера и, сидя в смежных креслах, оживленно переговаривались, называя номера прибывших воинских эшелонов и обсуждая другие, не предназначавшиеся для чужих ушей вопросы.

Дмитрий вспомнил, как недавно в кают-компании «Громобоя» офицеры шутили о том, что очень уж японские парикмахеры и фотографы во Владивостоке своей выправкой напоминают офицеров генерального штаба Микадо. Он почувствовал и то, как напрягся обслуживающий его японец, прислушиваясь к разговору военных.

– Попридержите языки, много болтаете, господа офицеры, – сделал он им замечание.

Офицеры примолкли, бросая на Дмитрия недружелюбные взгляды. Когда Дмитрий, рассчитавшись, поблагодарил японца:

– Дому-дому, Мори-сан, – и вышел на улицу, за ним поспешили получившие замечание офицеры, намереваясь, по-видимому, устроить скандал.

Но в это время к Дмитрию подошли, приветствуя его, матросы с «Громобоя», и пехотинцы ретировались.

Не думал, не гадал Дмитрий, что впереди его ждет не одна встреча с японским цирюльником.

Во Владивостоке февраль, как и январь 1904 года, выдался снежным. Для местного климата довольно редкое явление. С утра искрились под лучами восходящего солнца сопки, укутанные снегом, словно белым ватным одеялом. По обочинам тротуаров высились почти метровые сугробы, скользили по расчищенной от снега, но покрытой наледью Светланской улице легкие сани-кошовки, запряженные заиндевелыми лошадьми. Минный механик Дмитрий Мацкевич выглянул в иллюминатор своей каюты. День обещал был ясным и, может быть, даже теплым. Температура воздуха за бортом крейсера «Громобой» опустилась до 14 °C ниже ноля.

Во Владивостоке уже знали о войне с Японией, о подбитых на рейде Порт-Артура кораблях, о печальной участи «Варяга» и «Корейца».

Дмитрий подумал о первых жертвах войны, о неизбежных потерях в будущем. Отогнал черные мысли о своей судьбе: ведь ничего не случилось, когда владивостокские крейсера под командованием капитана 1-го ранга Н.К. Рейценштейна выступили в свой первый боевой поход с 27 января по 1 февраля.

Главной задачей тогда ставилось нападение на Гензан – порт на восточном побережье Корейского полуострова, использовавшийся японцами для переброски сухопутных войск. Сложные погодные условия заставили отряд отказаться от намеченной цели. Не пройдя и трети пути, корабли вернулись во Владивосток. В ходе крейсерства был потоплен небольшой японский пароход.

Несмотря на молодость и отсутствие боевого опыта Дмитрий не разделял «шапкозакидательские» настроения некоторых молодых офицеров. Пока именно японцы наносили ощутимый урон русскому флоту, а не наоборот. И хотя он был механиком, просчеты российского правительства и командования флота не на шутку его беспокоили.

Как можно было не принять никаких дополнительных мер по обороне Порт-Артура после разрыва Японией дипломатических отношений с Россией? Оставить на произвол судьбы два боевых корабля в Корее? Становилось ясно даже простому обывателю, что война неминуема и счет времени измеряется даже не сутками, а часами.

Мацкевич находился на вокзальной площади 25 января, когда во Владивосток со всего Приамурья прибывали поезда, переполненные японскими гражданами, убывающими на родину, а днем раньше более двух тысяч японцев покинули Владивосток на пароходе «Афридис», а вместе с ними и знакомый Дмитрию цирюльник Мори-сан.

В ночь с 26 на 27 января японские миноносцы почти безнаказанно атаковали Порт-Артурскую эскадру и в результате этой атаки броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич», крейсер «Паллада» получили тяжелые повреждения. Ответным огнем были повреждены только два японских миноносца – «Акасуки» и «Сиракумо».

В этот же день разгорелась артиллерийская дуэль японской и Порт-Артурской эскадр, а в корейском порту Чемульпо пошли в бой и погибли, не сдавших врагу, «Варяг» и «Кореец».

В ночь на 27 января в крепости Владивосток было объявлено военное положение.

Дмитрий отмахнулся от дум о войне и переключился на семейные проблемы. Недавно он получил письмо от младшей сестры, Валерии, которую все в семье звали Лерой. Она была младше Дмитрия на два года. Окончив еще до войны курсы медсестер, Лера всерьез намеревалась приехать во Владивосток.

Дмитрий отправил ей письмо, где советовал отказаться от этой затеи. Но зная ее твердый характер, он понимал, что никакие увещевания вроде «не женское это дело – война» не повлияют на ее решение. Внутренне смирившись с неизбежным, он уже был готов встречать Леру во Владивостоке.

Вестовой постучал в дверь каюты, приглашая на завтрак. К кают-компании что-то бубнил корабельный любимец попугай Васька, и стояла, как всегда, теплая дружеская обстановка, будто никакой войны не было и в помине.

Вошедший старший офицер поприветствовал вставших привычным «Господа офицеры!», священник прочитал молитву, дружно застучали о тарелки ножи и вилки.

Попугая купил кто-то из мичманов, кажется, артиллерист, во время захода в один из африканских портов на переходе «Громобоя» из Либавы во Владивосток в 1902 году.

Когда попугая принесли в кают-компанию, кто-то из вестовых восхитился:

– Смотри, какой баский!

Глуховатый артиллерист согласился:

– Ну, Васька, так Васька…

Попугай быстро вписался в корабельную жизнь. Командир смотрел на нарушение корабельного порядка сквозь пальцы, понимая, что для офицеров, да и для матросов присутствие Васьки как-то скрадывает тяготы тяжелого перехода.

Во время плохой погоды, когда клетка с попугаем раскачивалась на подвеске под подволоком, Васька выкрикивал «Полундра!» и «Ура!». Этим словам его научили буквально на второй-третий день после появления на корабле.

Иногда в хорошую погоду клетку с попугаем выносили на палубу подышать свежим воздухом. Если кто-нибудь из молодых матросов, проходя мимо клетки, пытался произнести «попка-дурак», то незамедлительно получал необидную оплеуху от старослужащего, а попугай поворачивался спиной к обидчику, выражая таким образом презрение: «Сам дурак!»

День 22 февраля действительно выдался по-весеннему теплым. Владивостокцы, истосковавшиеся по ласковым солнечным лучам, покидали свои дома и гуляли по воскресным улицам. Ничто не предвещало беды.

Для вице-адмирала Камимуры и его эскадры в составе броненосных крейсеров «Адзума», «Асама», «Ивате», «Идзумо», «Токива» и двух легких крейсеров «Касаги» и «Иосино» это был третий день первого боевого похода к русским берегам. Получив приказ «предпринять немедленно решительные действия против Владивостока, послав туда часть сил для демонстрации и устрашения флота неприятеля», Камимура начал экспедицию от корейских берегов, где неделей ранее были обнаружены корабли Рейценштейна. На вторые сутки корабли попали в шторм. При сильном ветре и морозе началось обледенение, причинившее массу хлопот. В довершение неприятностей на «Асаме» был смыт волной матрос.

Оставив легкие крейсера у острова Аскольд, к одиннадцати часам утра японская эскадра проследовала в глубь Уссурийского залива, встречая лед толщиной в 45 см, и в восьми километрах от полуострова Басаргина легла на боевой курс. Через два с половиной часа раздался первый выстрел. Продвигаясь вдоль берега, крейсера вели перекидной огонь орудиями левого борта. Обстрелу подверглись форты Линевича и Суворова, строящаяся береговая батарея в бухте Соболь, 15-я Уссурийская батарея на горе Монастырской. В городе снаряды ложились на рейде бухты Золотой Рог, в районе флотского экипажа, рвались в долине речки Объяснения и Матросской слободе.

С началом обстрела многие горожане, вооружившись биноклями и подзорными трубами, стали подниматься на сопки для наблюдения. На батареях и укреплениях, где, несмотря на обстрел, работы продолжались, потерь не было. Потери были в городе. На Вороновской улице снаряд пробил домик мастера Кондакова, убив его беременную жену, мать четверых детей.

В долине речки Объяснения снаряд пробил дом командира 30-го Восточносибирского полка полковника Жукова. Стрелок Шилов, стоя часовым, был контужен взрывной волной, но, не покидая поста, согласно Уставу, крикнул разводящего. Находившиеся рядом супруга командира полка и ефрейтор Детиненко бросились в кабинет и вынесли полковое знамя. (16 марта Шилов и Детиненко были награждены Знаком отличия Военного ордена 4-й степени, став первыми во Владивостоке георгиевскими кавалерами в этой войне.)

Перед казармами Сибирского экипажа разорвавшийся снаряд легко ранил пятерых матросов. Крепость на бомбардировку не ответила ни одним выстрелом из-за неготовности одних и недостаточной дальности огня других батарей. Выпустив около 200 снарядов, в 14 ч 20 мин японские корабли прекратили огонь и стали уходить к югу. В 17 ч 30 мин в надвигавшихся сумерках они скрылись из виду обнаруживших их еще утром наблюдателей с острова Аскольд и мыса Майдель.

Капитан 1-го ранга Рейценштейн получил сообщение о подходе японской эскадры к городу в 10.00. Он тотчас же отдал команду готовить корабли к бою и походу.

На крейсерах отрепетовали команду, в машинных отделениях стали поднимать давление пара в котлах. Как всегда, задерживал крейсер «Рюрик» – его котлы не могли быстро набрать нужного давления. Вокруг крейсеров ледокол «Надежный» обкалывал лед.

Мацкевич, ответственный за работу динамо-машин № 3 и № 4 и кормовые минные (торпедные) аппараты, сразу же после сигнала тревоги бросился к своему заведованию.

Отношения с командой у него складывались неплохие. Электрики относились к корабельной «элите», были грамотными и хорошо разбирались в технике, непростой даже для того времени.

Выслушав доклады о готовности к выходу, Дмитрий приказал ожидать дальнейших команд. Развернуться в сплошном льду было затруднительно. Ко всему прочему «Громобой» под напором льда навалился на «Россию».

Пока отводили эти корабли друг от друга и вытягивали из ледяного плена, прошел не один час.

Команда «Сниматься с бочек» последовала уже после того, когда японская эскадра закончила обстрел и направилась в открытое море.

Владивостокские крейсера вышли с большим запозданием, боевого соприкосновения с противником не имели и вернулись на рейд в 17.00.

Наутро следующего дня Камимура произвел разведку в заливах Америка и Стрелок, затем вернулся к Владивостоку, демонстративно маневрируя в Уссурийском заливе, а в полдень ушел на юг.

Из-за минной опасности и отсутствия во Владивостоке тральных сил капитан 1-го ранга Рейценштейн доложил, что не может выполнить приказ только что назначенного командующего флотом Тихого океана вице-адмирала Макарова – послать один из крейсеров на разведку к островам.

– Адмирал во Владивостоке нужен, – вскинулся командующий и приказал тут же отправить доклад главнокомандующему Алексееву.

Уже 25 февраля 1904 года начальником отряда стал контр-адмирал Иессен, который командовал крейсером «Громобой» до 1902 года и совершил на нем переход из Либавы во Владивосток. Минный механик Дмитрий Мацкевич слышал об адмирале только хорошие отзывы.

– Наш, крейсерский, – подчеркивали знакомые офицеры, когда речь заходила о новом начальнике отряда.

А во Владивостоке в эти дни горожане обсуждали, с какой целью эскадра Камимуры явилась бомбардировать город. И все приходили к единому мнению: «Ради устрашения!» Жители с прибаутками приобретали за копеечную плату осколки японских снарядов у вездесущих мальчишек, которые носились по улицам с возгласами: «Купите японские гостинцы!»

Неразорвавшиеся японские снаряды находили в городе на Гайдамакской, Никифоровской, Вороновской улицах и близ детского приюта Матросской слободы вплоть до самого лета.

Месяца через два после бомбардировки Владивостока Дмитрий получил от Леры интересную почтовую открытку. Интересную вдвойне. Во-первых, на обороте открытки четким каллиграфическим почерком было написано: «Встречай, приезжаю. Получила направление в Морской госпиталь. Лера».

Во-вторых, открытка была французская, изготовлена в Париже и изображала женщину со знаменем в руках, за спиной которой падал раненый солдат, рушились от взрыва какие-то строения…

Дмитрий быстро перевел с французского заглавие: «Жукова спасает полковое знамя». И текст: «Бомбардировка Владивостока японцами. Бомбардировка нанесла только небольшой ущерб и кроме пяти раненых солдат, других жертв не было.

Артиллерийский снаряд, взорвавший в доме полковника Жукова, ранил осколками часового, который крикнул, чтобы помогли жене полковника, спасавшей знамя полка».

«Ай да журналисты! – подумал Дмитрий. – Быстро отреагировали».

За свой подвиг Жукова поощрения не получила, а командир 30-го Восточносибирского стрелкового полка полковник Жуков в мае 1904 года за отличие по службе Высочайшим указом был произведен в генерал-майоры и назначен на должность коменданта Николаевска-на-Амуре и его укреплений.

В одном из своих писем в Америку знакомая Мацкевича, Элеонора Прей, писала:

«Вообразите себе снаряд, выпущенный [во время обстрела] с корабля на расстоянии, по крайней мере, десяти миль, который вошел в верхний угол помещения, где сидели две женщины и трое детей… рассек тело одной из женщин надвое, разнес по пути стол, затем пробил стену и разорвался во дворе, и ни у одного из других людей не было даже царапины…Более ста пятидесяти снарядов было выпущено по городу, и каждый стоит не менее пятисот долларов золотом, так что обстрел должен был обойтись примерно в сто тысяч, и все это за жизнь единственной бедной женщины. Воистину, война ужасна!..

Третьего дня, к моему величайшему удивлению и удовольствию, ко мне пришел лейтенант Каган – впервые за два месяца. Был его день рождения, и он находился в городе. Они дислоцированы в форте Линевича, что в нескольких верстах от города, и там во время обстрела разорвалось четыре снаряда, не причинивших вреда, за исключением крыши одного дома. Он прислал мне осколок одного из них, и я была так рада, ибо Тед (муж Элеоноры. – Прим. авт.), так старался раздобыть такой осколок, но не смог».

Проходя по Пушкинской от дома, где он снимал комнату, до Адмиральской пристани, Дмитрий всегда любовался домиком необычной архитектуры, прилепившимся к сопке, словно ласточкино гнездо, в самом углу улицы. Однажды он остановился около домика как раз в то время, когда из него выходил его хозяин, среднего роста, крепкий на вид мужчина с черной, как смоль, бородой.

Раскланявшись, они познакомились и разговорились. Хозяин домика на Пушкинской оказался весьма любознательным человеком. Ну, а каким же быть пионеру дальневосточной журналистики, одному из первых поэтов Владивостока, издателю и писателю Николаю Петровичу Матвееву (Амурскому)?

Николай Петрович пригласил Дмитрия в дом, но тот вежливо отказался, сославшись на то, что ему срочно надо быть на корабле.

После этого случая Мацкевич несколько раз все-таки заходил в гостеприимный дом Матвеева и познакомился с многочисленными членами его семьи (жена, 12 сыновей и три дочери).

К пятидесятилетию города, а это будет к 1910 году, Матвеев издаст книгу «Краткий исторический очерк г. Владивостока», в которой коротко опишет события Русско-японской войны.

«1904 год был одним из тяжелых годов за все существование города.

Он весь был наполнен войною и ее последствиями.

Тотчас же по получении о нападении японцев на Порт-Артур и о гибели «Варяга» с «Корейцем» было объявлено военное положение.

Вместе с тем большинству учреждений было предложено эвакуироваться отсюда, а желающим жителям выезжать, семьям служащих и чиновников были выданы пособия на выезд. Жители стали выезжать. Учреждения, в которых не было неизбежной надобности, переселялись в Хабаровск и Никольск-Уссурийский. Дома многих оставались брошенными и сданными остающимся за ничтожную плату или только за то, чтобы их охраняли.

22 февраля 1904 года произошло событие, которое будет долго памятно Владивостоку – его бомбардировали японские суда.

Обстреляна ими была восточная часть города, так как бомбардировка производилась из Уссурийского залива, причем одно ядро попало в дом рабочего Кондракова и, разорвавшись, убило его беременную жену.

Японцами было выпущено в город около 130 снарядов. Стоявшие на рейде в канале во льду суда наши: «Россия», «Громобой», «Богатырь» и «Рюрик», вышли для преследования японской эскадры лишь по уходе ее и столкновения с нею не имели.

Командовали нашими крейсерами адмиралы Иессен и Безобразов.

Эскадра в течение года несколько раз выходила в море, делая набеги на берега Японии.

Иногда выходили для этой же цели на них отряды миноносцев. Во время набегов наших судов ими было утоплено немало японских и иностранных судов. Из Японии транспортов, шедший на театр военных действий, особенно геройски погиб «Киншиу-Мару» с полком солдат.

Солдаты отказались сдаться в плен и погибли на судне. Некоторая часть снятых с судов офицеров и нижних чинов была привезена во Владивосток и отсюда отправлена в европейскую Россию, куда были отправлены также и все не успевшие выехать до войны японцы».

Дмитрий Мацкевич этой книги не увидит, но станет свидетелем случая с семьей, с которой он был знаком по месту жительства на Пушкинской улице.

В феврале 1904 года среди населения города был распространен приказ Владивостокского полицмейстера: «В виду того, что между Россией и Японией война уже открылась, и во Владивостоке как крепости по закону воспрещается проживать японцам, то японцев постепенно всех отправили на родину. Однако существует слух, что не все японцы покинули Владивосток и, переодетые в китайский костюм с поддельными косами, тайно скрываются в китайских и корейских домах. Если подобный слух верен, то советую китайцам и корейцам немедленно же сообщить о скрывающихся в ближайшее полицейское управление, которое вышлет полицию для ареста японцев или же представит японцев полиции. И в том, и в другом случае открывший японца получит хорошее денежное вознаграждение. В противном случае, если кто-либо скрывает японца и не сообщает и не представляет его полиции, а русские власти сами откроют, то наравне с японцем будет арестован и укрыватель и предан военному суду по всей строгости».

Вопреки предписанию, во Владивостоке осталась семья, главой которой был православный японец Тешино (русское имя – Тимофей), он в течение 11 лет был женат на русской казачке Дарье из Приамурья, все время проживал во Владивостоке, занимаясь здесь торговлей в разнос. В семье было двое детей.

Их домишко стоял недалеко от дома, в котором Дмитрий снимал комнату. Кто-то донес в полицию об этой семье, и власти отреагировали мгновенно. Тешино, не покинувший крепость, был причислен к разряду пленных и отправлен этапом в назначенный для поселения поселок Чердынь. Его русская жена с детьми последовала за ним. Около четырех месяцев длилось вынужденное путешествие пленных из Владивостока и других российских городов Дальнего Востока до Цицикара на подводах, далее до Томска и Тюмени речным пароходом, от Тюмени до Чердыни – железной дорогой.

Тешино как заботливый семьянин был очень озабочен будущей жизнью в Чердыни, где летом часты продолжительные дожди, а зимой – суровые зимы. На вопрос корреспондента «Биржевых Ведомостей» Кагаевского: «Почему он не просил оставить его с семьей во Владивостоке?» ответил, что остаться было разрешено только жене. Семья не сочла возможным расстаться и отправилась по этапу в числе пленных.

Дарья предпочла тяготы плена и неизвестность будущего ради сохранения семьи. По-видимому, это была не единственная владивостокская семья, пострадавшая от войны. Всем жителям Владивостока пришлось испытать сложности и трудности военного времени, многие из них принимали непосредственное участие к подготовке обороны крепости. Мужчины служили в добровольных конных и пеших дружинах, входили в состав отрядов при пожарных дружинах, звеньев охранителей домов, работали санитарами, рассыльными и на строительстве укреплений; жительницы Владивостока работали на разных должностях в госпиталях, вели активную благотворительную деятельность в пользу раненых воинов, семей погибших нижних чинов.

Общее настроение в городе было оптимистически-боевое, население готовилось, в случае необходимости, защитить свой город.

Дмитрий сумел встретить сестру, отпросившись у старшего офицера на «пару часиков».

– Так уж и сестру? – полувопросительно ухмыльнулся капитан 2-го ранга.

– Сестру, сестру… – даже не покраснев, ответил Дмитрий. И получив «Добро!» опрометью бросился к трапу.

Он успел к самому приходу поезда и отвез Леру в свою комнату, которую снимал в доме на Пушкинской улице. Легко договорился с хозяйкой о том, что вместо него будет жить сестра. Хозяйка согласилась, вежливо покачав головой: эти постояльцы ей хлопот не доставили. И действительно, Дмитрий все время был на корабле, а Лера пропадала в госпитале.

А в ту встречу они устроили вечер воспоминаний за зеленым китайским чаем, которым так восхищалась Лера, восклицая:

– Ах! Какая прелесть.

Большая семья Мацкевичей жила в Феодосии, снимая квартиру в глубине двора дома художника Айвазовского.

Всего детей было шестеро, по старшинству: Александр, Дмитрий, Валерия, Ипполит, Петр и Инна. Жили крайне бедно: Шуре и Мите приходилось поочередно ходить в гимназию в одной паре ботинок. Их отец, штабс-капитан 52-го Виленского пехотного полка Александр Дмитриевич Мацкевич, был добрым, но безвольным человеком. Чин штабс-капитана был невысок, как и денежное содержание, к тому же отец пил, постоянно оставляя семью без средств к существованию, отчего и сам страдал безмерно. Главным кормильцем семьи являлась мама, энергичная Юлия Васильевна.

Энергию матери из всей семьи унаследовали только Митя и Лера. Да и дружили они, как это часто бывает у детей-погодков, делясь друг с другом всеми счастливыми и горестными событиями и детской, и взрослой жизнью.

Жизнь в провинциальной Феодосии была, хотя материально тяжелой, но привольной. Дмитрий и Лера с удовольствием вспоминали Черное море, шалости и вольные забавы. Дима отлично плавал, что помогло ему в морской службе. Лера любила смотреть на бронзового от загара брата, когда он вытворял в воде всякие диковинные штуки.

Мать постаралась определить мальчиков на военную службу, чтобы они имели какое-никакое государственное обеспечение.

Шура поступил в Михайловское артиллерийское училище, но его исключили за неуспеваемость. Он, к удивлению, не пропал, заработав впоследствии звание ученого виноградаря.

Дмитрий поступил в морское инженерное училище.

Ипполит, как и старший брат, – в Михайловское артиллерийское. После его окончания он изобрел гранату или снаряд под названием «шрапнель системы Мацкевича», принятую на вооружение в Российской армии.

Еще в детстве Дмитрий стал собирать почтовые открытки.

Толчком к этому послужили открытки с репродукциями картин Айвазовского. Сначала это было бессистемное собирательство, причастность к великому художнику (ведь жили они в его доме!). Затем пришло понимание, что означают для истории эти черно-белые и цветные прямоугольные кусочки картона или плотной бумаги.

Это увлечение сопровождало Дмитрия и в годы учебы в Инженерном училище, и даже на флоте.

Перебирая и систематизируя открытки, выпущенные в России издательствами Апостоли, Ришар, общины Святой Евгении, открытки зарубежных издательств, Дмитрий погружался в особый мир детального познавания истории. И в гимназии, и в училище он поражал учителей знанием исторических событий, о которых нельзя было прочитать ни в одном учебнике.

Лера сначала подшучивала над братом, который делился с ней новоприобретениями и демонстрировал ей свои сокровища, а потом и сама увлеклась и приобретала или выпрашивала у знакомых открытки для Дмитрия.

Вот и сегодня она спросила у него:

– Ну, как твоя коллекция?

Дмитрий сразу загорелся и бросился к заветной шкатулке, где у него хранились почтовые карточки. Он всегда хранил их на берегу, опасаясь подтруниваний и насмешек со стороны знакомых. А ему было что показать… Издательства Англии, США, Японии и особенно России и Франции буквально «засыпали» почтовый рынок открытками о кораблях императорского флота России и событиях Русско-японской войны.

Лера передала ему как подарок с десяток открыток, приобретенных в Санкт-Петербурге и на станциях самой длинной в мире железной дороги по пути следования поезда во Владивосток.

Уже перед самым расставанием (Дмитрий торопился на корабль и ожидал получить разнос от старшего офицера за опоздание) Лера, заглядывая брату в глаза, лукаво спросила:

– Ну, а как поживает Мария Степановна?