Текст книги "Я из тех, кто вернулся"

17

– Кончай перекур, – весело крикнул Богунов, разминая помятую грудь. – Опять повезло идиотам. В жизни не видал такой дурацкой лапты – горячий свинец вместо мячиков.

Он закряхтел, одергивая лямки вещевого мешка.

– Нормальные герои перед ДШК зарываются в землю по самые макушки или ползут раком в обратную сторону с лайнерской скоростью. А мы вперед, как кенгуру, по кочкам шлепаем, прыгая через пули. – Добродушно ткнул в плечо невозмутимого Осенева: – Ну ты, Робин Гуд. Сверли теперь на парадном кителе дырку для ордена. Начальство такие штуки высоко ценит.

Осенев сердито передернул плечом, и шумный Богунов недовольно поежился.

– Хотя вряд ли тебе, Осень, наградной подпишут в политотделе. Запамятовал. Диалогия у тебя не та. Не ихняя. Хотя мне такая диалогия больше нравится… Жизнь положить за друга своего! Вот это настоящая диалогия!.. Кстати, где это наш второй пулеметчик? Где вечно кипящий Эльдарчик? Что-то давно не слышно этого крутого парня…

Богунов обвел всех шутливым взглядом, и недоуменно вытянулась его круглая медная физиономия.

– Не по-онял… Где этот Касымов? Что еще за хренотень?

Солдаты обеспокоенно переглянулись. Нахмурился Шульгин, недовольно прикусивший губы.

– Кто видел Касымова последним? – спросил он глухо севшим голосом.

Солдаты разводили руками.

– Когда окапывались в начале плато, он сзади меня сопел, – отозвался Матиевский, – тоже окапывался живой и здоровый, как бульдозер…

– Может, зацепило его позже, – предположил кто-то сочувственно.

– Может, уби-ило… – раздался чей-то вздох.

– Где он окапывался, Матиевский? – спросил Шульгин и решительно развернулся в обратную сторону. – За мной, быстро…

Матиевский закинул винтовку за спину, и вся группа поспешила за ним, встревоженно галдя высокими мальчишескими голосами.

Ровики их неглубоких окопчиков, вырытых наспех под пулеметным огнем, виднелись в полукилометре, но страшной тишиной веяло от них…

– Э-эй, Касы-ымов… Эльда-ар, – кричали солдаты наперебой, спотыкаясь в спешке о борозды распаханной земли.

Каждый на мгновение представил себе худшее, и омрачились выражения недавно еще счастливых лиц.

Они нашли Касымова в самом дальнем окопе, почти заваленным осыпавшейся с бруствера землей. Он лежал на своем пулемете, так и не выставив его из окопчика для стрельбы. Правая рука, согнутая в локте, упиралась в холодный желтый лоб.

Шульгин проворно спрыгнул в окоп. Бережно склонился над бесчувственной глыбой Касымова. Взялся за уткнувшееся в землю плечо, с трудом перевернул тяжелое грузное тело на бок. Касымов вяло завалился на мягкую рыхлую глину, дернулись толстые складки на щеках, и вдруг тяжелый вздох изменил безликое выражение его лица, и появилась на нем недовольная брезгливая гримаса.

– Да он спит, – догадался кто-то и коротко заматерился, – вот душара…

– Спит младенческим сном, – подтвердил Шульгин, продолжая вглядываться в набрякшее сонным недовольством лицо.

– Касымов, подъем! – вдруг резко выкрикнул лейтенант.

– Вставай, скотина, – загудели взволнованные голоса.

– Совесть потерял окончательно…

– Вот это жучара…

Касымов лениво разлепил сонные глазки, поднял затекшую руку, обводя всех недоуменным взглядом. Постепенно взгляд его осмыслился, и он вдруг понял всю нелепость и щекотливость ситуации, в которой оказался перед группой, осыпаемый гулкими возгласами возмущенных товарищей.

Тяжелой злобой загорелось вдруг его вялое лицо. Сузились черные злые глаза. Пулеметчик рывком приподнялся на одно колено, угрожающе сжал свои огромные кулаки.

– Да пошли вы все, – взорвался Касымов с бранью, – плева-ать я хотел на вас, понятно…

Поднялась над землей огромная фигура, нависла над Шульгиным. Касымов сделал шаг навстречу командиру, будто надеясь испугать его своей рослостью, дернул дюжим плечом, и вдруг взлетела по кривой тяжелая касымовская рука. И так же неожиданно для него молнией развернулся Шульгин, автоматически хлестко ответив на удар коротким встречным прямым. От этого удара качнулась назад голова Касымова, руки разлетелись в стороны, весь он испуганно обмяк и в следующее мгновение взревел истошным жалким голосом. Все болезненное унижение последних дней прорвалось в этом жалостном вое, смешавшись с малознакомой ему резкой физической болью. Он обнял руками багровое лицо и закачался с тягучими причитаниями.

– Никто не би-и-ил Касымова, – всхлипывая, ревел он надсаженным басом, – папа пальцем не бил, мама не бил, никто не би-и-ил…

Сквозь пальцы Касымова, сжимавшие лицо, потекла вдруг обильная водянистая кровь. Она стекала под ноги частыми каплями, оставляя на пыльном солдатском бушлате бурые полоски.

Солдаты с растерянностью переводили взгляды то на качающуюся гигантскую фигуру пулеметчика, то на побледневшего лейтенанта.

– Не-е ви-ижу, – истерично рыдал Касымов, отрывая от лица руки и пытаясь глядеть сквозь кровавую пелену на потемневшее небо, – я ничего не ви-ижу…

Он размахивал окровавленными руками, размазывая кровь еще больше, и страшно было смотреть на его согнутую окровавленную фигуру, на исказившееся мукой лицо и кровавое месиво в черной глазнице правого глаза.

– Что здесь происходит? – раздался вдруг резкий оклик за спинами шульгинских солдат, и, грубо проталкиваясь через солдатские спины, ворвался в узкий круг раскрасневшийся в гневе капитан Шкловский. – Немедленно доложить мне, что происходит? Лейтенант Шульгин, докладывайте! Теперь вы уже от меня ничего не скроете…

– Я избил подчиненного, – доложил Шульгин бесцветным равнодушным голосом, поведя плечами, и сползла с плеча выгоревшая лямка автомата.

– Та-ак… – протянул Шкловский засвистевшим голосом. – Случилось наконец-то. Я все-таки поймал вас за руку. Во-от они – проявились неуставные замашки. Вы-ышли боком, наконец.

Рыдающий Касымов сквозь кровавые слезы увидел Шкловского и, заметив сочувственную поддержку, взревел еще громче и жалобнее:

– Никто никогда не тро-огал Касымова. А этот вот, зверу-уга, покалечил Касымова. Все они не любят Касымова. Чурка, говорят, чу-урка…

Касымов, растрогавшийся от жалости к себе, сотрясался в бурных рыданиях и, покачиваясь, демонстрировал всем жутко отекающий вздувающийся лиловый свой глаз.

– Не ви-ижу ничего, совсем не вижу…

– Ну-у, лейтенант Шульгин, – неприязненно зашипел Шкловский, притопывая нервно ногами комья сырой борозды. – Доигрались… Достукались… Вот к чему привело отсутствие элементарной дисциплины. Вот она, вышла боком, ваша партизанская вольница. Теперь уж придется отвечать по закону… – Он поперхнулся, словно не мог пережевать выплескиваемую злобу сухих слов. – Это уже тяжелое воинское преступление. Превышение власти. Нанесение тяжкого увечья. – Шкловский резал колючими фразами, как ножом. – Это неуставные взаимоотношения. Полное пренебрежение служебным долгом. Это же всякое отсутствие политической работы. Разведение религиозной дикости. Это садизм, наконец… Во-от какой пример вы показали сейчас всему личному составу.

– Он действовал по обстоятельствам, – раздался из солдатской группы голос.

Маленький Осенев, немного робея, протиснулся вперед.

– Вы же ничего не знаете…

– А тут и знать нечего, юноша, – резко оборвал Осенева Шкловский, – тут все факты налицо. Вы бы помолчали! Вам за себя еще придется отвечать! А своего заступника нечего выгораживать. О себе беспокойтесь. Обо всех обстоятельствах случившегося подробно напишет сам потерпевший.

Шкловский покровительственно махнул пухлой ручкой все еще трясущемуся в рыданиях Касымову.

– Идемте со мной, голубчик. Мы вас немедленно эвакуируем в медсанбат. В политотделе напишете подробную жалобу. Обо всем. Обо всех безобразиях в роте. А мы заведем уголовное дело, как полагается. Наказание последует жесточайшее. Обязательно. Есть еще законность в армии. Пойдемте… пойдемте…

Он подхватил вылезающего из окопа пулеметчика, обнял короткой ручкой за необъятную слоновью талию, и так они пошли, покачиваясь, в сторону штабных укреплений со звуками жалобных причитаний рыдающего Касымова и нежных отеческих уговоров Шкловского.

– Что теперь будет? – испуганно ахнул среди солдат чей-то взволнованный голос.

– Теперь Касымов такую телегу накатает…

– Навалит грязи по уши. Не отмоешься за всю жизнь.

– Нашелся, наконец, информатор для политотдела…

– А за что судить-то лейтенанта? Я бы и не так этой сволочи врезал…

– Он замахивается, подлюка, а ты ему щечку подставляй…

– Отставить разговоры, – Шульгин устало покачал головой, – хватит… Что вы, как на похоронах. Я еще живой, не разжалованный и с должности пока не снят. – Лейтенант выпрямился, заставил себя улыбнуться. – Для нас война еще продолжается. Переживать будем после… После того как выполним свой долг.

Шульгин окинул солдат невидящим взглядом, махнул рукой в сторону удалявшихся Шкловского и Касымова.

– Это все чепуха… Нам не привыкать… Переживем как-нибудь… Пойдемте воевать, пацаны…

18

Сбитая с укрепленных позиций банда отчаянно цеплялась за каждую высоту. То исчезала в горном безмолвии, то неожиданно появлялась на флангах с вероломным треском очередей. Начались долгие выматывающие военные будни до кровавых мозолей на руках и такие же бесконечные длинные ночи.

Рейдовые роты терпеливо переходили с высоты на высоту, кружили по горам за петляющими душманами, без конца окапывались под огнем, тут же бросали обжитые окопы и вновь неслись по склонам горных высот.

Вскоре на тропах боевых действий стали находить измученных, сдыхающих ишаков. Даже терпеливые выносливые животные, казалось не знавшие предела своим силам, беспомощно лежали на земле в мокрой испарине, хватали губами воздух и хрипло ревели. Истертые ремнями бока их кровоточили. Вывернутые белки глаз жалобно косили на проходящих солдат. Брошенные бежавшими хозяевами, они не знали, что подорвали свои силы из-за этих упрямых русских солдат.

– Вот бедолажные, – вздохнул над подыхающими животными сержант Богунов. – Запарились совсем животные. Видимо, тащили на них ДШК и ящики с боеприпасами. Смотрите, бока до крови стерты… – Он потер пальцами растерзанные бока. – Вот же изверги! Разве это люди?.. Звери совсем!

– Даже хуже зверей…

– Звери, те с понятием…

Животные вздрагивали от судорог. Один из затравленных ишаков поднял морду и заревел истошным воплем.

– Тоже жить хотят, хоть и четыре ноги, – сказал Матиевский.

– Ага! Голова, два уха…

– Хвост, опять же…

Кто-то гладил ишаков по выступающим ребрам. Кто-то потер за ухом, как домашнюю кошку. Кто-то трогал грязную кисточку неподвижного хвоста.

– Кончай зоопарк, – раздался старшинский голос. – Их уже не поднять никакими молитвами. Загнали животных до смерти. Пристрелить их надо. Есть желающие?..

Однако желающих пристреливать не нашлось. Все отвернулись от старшины, от его нахмуренного взгляда…

– Добренькие все какие, – заворчал старшина. – Му-усеньки… пу-усеньки… Вы еще под хвостом погладьте у них. Может, им легче станет… Да они сами просят их пристрелить… Смотрите…

И действительно, ишаки протянули слезящиеся морды и заревели слабыми голосами: «И-а-а-а…» Словно просили о последней милости. И старшина уже снял с плеча автомат. Железно лязгнула скоба предохранителя, и дульный срез поднял свой жестокий зрачок, как вдруг наперерез автоматному стволу бросился щуплый Осенев.

– Стойте, – закричал он, – не надо так! Мы же лю-юди! Не на-адо!.. Они же живые еще! Они поднимутся… Вот увидите!..

И он припал к шее одного животного и что-то стал горячо шептать в опущенные лопушки ушей. И рука Осенева легла под живот ишака. А другая рука затормошила лохматую челку.

– Вставай, бедненький, ну-у-у… Вставай…

И удивительное дело: не знавший русской речи ишак будто понял горячие причитания Осенева. Будто почувствовал живительный ток ласковых слов и задергался, закачался, задрыгал худыми ляжками, вытянул шею, подобрал передние ноги под себя и рывком встал, наконец, на свои шаткие копытца. И второй ишак тоже задергался, вспучивая бугры мышц, и ра-аз… выбросил коленца вперед и тоже закачался на шатких ногах.

– Ура-а-а, – закричали все вокруг. – Поднялись на все четыре… Пополнение прибыло… Заменщики в наших рядах… Теперь Осенев может на дембель ехать… Двое будут вместо него служить…

А старшина крякнул, озадаченно почесал затылок, и лямка автомата вернулась на плечо, а черный зрачок дульного среза уставился в снег. Прапорщик Булочка носил автомат, как и многие в роте Орлова, дулом вниз, придерживая спусковую скобу пальцами так, чтобы в любую секунду вывернуть ствол в нужную сторону.

– Как он их поднял? – с удивлением крякнул Булочка. – Они же убитые были совсем. Не понимаю.

– Наверное, Осенев слово заветное знает, – улыбнулся Матиевский. – Эй, Осень, если я так окочурюсь, пошепчи надо мной, лады?

– И надо мной тоже, – засмеялся кто-то.

– Только вот что, – решительно сказал старшина, – нам жрать уже нечего, а тут целых два рта. Да еще каких! Провалиться в них можно. Кто будет кормить этих оглоедов? Пушкин? Я лично отказываюсь…

– При чем здесь Пушкин, – засмеялся Богунов, – когда они пасутся сами. Они же колючку едят. Чего хочешь пережуют, смотрите…

Он сорвал пучок прошлогодней травы и сунул к мягким распаренным губам. И ослиные губы накрыли солому на протянутой ладони и покрыли ее вязкой слюной.

– Тьфу-у, – плюнул Богунов, – лижутся как…

И всем ужасно захотелось испытать, как лижутся благодарные ишаки, и полетели под самые ноздри сухая солома, тонкие пучки свежей травы из-под тающего снега, колючки на веточках.

– Жри-ите, жри-ите, поросята ушастые…

– Набивайте матрасы лохматые…

– Мы вас прокормим…

И опять почесал голову старшина и махнул рукой.

– Ну, если без пищевого довольствия и обмундирования не надо никакого, то пожалуйста… Я в таком случае не против. Жаль только, они в ногу ходить не умеют…

– Научим, – заголосили вокруг старшины.

– И в ногу ходить, и песни петь…

– И панаму носить…

А довольные ишаки лизали подставленные ладони и терлись ноздрями о грязные бронежилеты.

19

Первое время ишаков придерживали с двух сторон. И даже сзади находилось кому подтолкнуть. И хотя мотало зверей из стороны в сторону, коленки ишачьи часто подгибались, и головы порой склонялись до самой тропы, но только верное плечо русского солдата не давало упасть. И животные поняли, что их больше не бросят, не оставят подыхать на снегу, не придавят вонючим от ружейной смазки железом, и к вечеру вислоухие ребята совсем воспряли силами. Они уже семенили коротеньким шажком все бодрей и бодрей, стригли ушами оживленно, частенько вздергивали худенькими шеями и радостно вскрикивали: «Иа-а-а…»

Так, что от этих криков поднималось эхо по всему ущелью, и следом за ишачьим воплем раздавалось солдатское ржанье:

– Иа-а-а, – вторил Матиевский с надрывом, – иа-а-а… Почему я не осел?.. Почему не умею жрать солому? Очень кушать хочется.

Действительно, от выданного в полку сухого пайка остались крохи. Запасы сухого пайка должны были сбросить на вертолетах, но постоянный контакт с духами мешал приблизиться тонким серебристым «стрекозам», избегающим губительного огня ревущего среди скал оружия.

Еще раньше кончился паек у афганских «сорбозов». Рота Орлова разделила свой сухпай и честно отдала половину афганцам. Тыловая служба, которой было поручено обеспечение продовольствием всех рот, передала трехдневный паек для Орлова соседней роте, вышедшей на безопасную вертолетную площадку. Но эта соседняя рота шла теперь по другим хребтам. Они были разделены горами, километрами гор, душманскими заслонами и стеной кровопролитного огня. Им суждено было встретиться только на шестой день операции, когда от сухпая орловской роты остались в чужих вещмешках только бесполезные подмоченные пакетики чая.

И зубы орловских ребят, молодые крепкие зубы, перекусывавшие медную проволоку, к этому времени у многих висели на ниточках. И когда солдаты хрипло кричали что-нибудь друг другу, эти желтые источенные лопаточки пошатывались в разные стороны.

– Ну, как они эту солому жрут? Скажите на милость? – терзался Матиевский. – Как это им удается? Это же колючая смерть! – Он выплюнул кусок изжеванной соломы. – Нет! Не хочу быть ишаком. Не хочу жрать солому. Хочу маленький шашлык из баранины. Во-от такой маленький… – Матиевский широко разбросил руки. – О-о-о, дайте мне пожрать…

– Заткнись, – рявкнул сержант Богунов. – Приказываю! О жратве ни слова. Кто только заикнется о харчах, тому наряд вне очереди…

Но только мысли у всех были единственно о еде. И она представлялась всем в разнообразных салатах и намасленных блинах горкой, густыми щами и наваристым борщом, кулебяками и расстегаями, русскими пирогами с рыбой и прочим, от чего сосало под ложечкой и слабели ноги.

– Подлость какая, – ворчал Матиевский, – даже помечтать не дадут… – И мутный взгляд его ласкал худые бока ишаков. – Интересно, из ишаков шашлык делают? Оч-чень интересно…

И даже ишакам становилось не по себе от его волчьего взгляда. Они быстрее семенили худыми ножками.

– Не смотри так, Сережка, – качал пальцем Осенев. – Нечего так смотреть. Нехорошо…

– А подыхать с голоду хорошо?

– А может, правда попробуем ослятинки? А-а, ребята?..

– А что?.. Конину едят… Собак едят… Даже змей жрут и не давятся…

– Вы сначала мною подавитесь, – огрызался Осенев. – Это же полезное животное.

– Вот именно, полезное… Для желудка…

– Ага, для пищеварения…

И уже Шульгин хотел прекратить прения, как вдруг один из ишаков, испуганный жадными взорами, соскользнул с натоптанной тропы и провалился в глубокий снег. Он сел в снег по самое брюхо, забарахтался в нем, словно в снежной каше. Тщетно били под животом худые копытца. И все вспомнили, что это был всего-навсего загнанный зверь, измученный на войне почти до смерти.

– Вот дурашка, – заворчал Матиевский и первым бросился в снег.

За ним бросились другие солдаты, и все они протянули руки под мокрым брюхом.

– И-и-и раз, – заревел Матиевский, – и-и-и два-а…

И солдаты рывками выдернули ишака из снежной ямы и вытолкнули его на твердый наст. Ишак лег на живот, завалился на бок, с облегчением вытягивая тощие ноги.

– Не боись, – зашумел Матиевский, – не съедим. Мы шутим. Мы ослов не жрем. Мы их только слушаем. У нас на родине очень любят слушать ослов. И-и-а-а-а…

– Иа-а-а, – подхватил ишак и довольно затряс грязной челкой.

– Понимает, хоть и на четырех ногах, – засмеялся Матиевский. – Живи, живи, колбасный фарш. Живи, окорок…

Санитарный пакет, приколотый к бронежилету солдата булавкой, неожиданно прыгнул лягушкой и свалился на снег. Матиевский подхватил санпакет и с сожалением посмотрел на сломанный крючок. Только и осталась от лопнувшей булавки острая спица.

– Во-от до чего доводит доброта, – махнул Матиевский сломанной булавкой и вдруг стремительно выгнул руку и уколол ишака в мокрый, покрытый снежным крошевом зад. Просто так. Для куража. Смеха ради…

От неожиданности животное нелепо подпрыгнуло, подобрало коленца под тощие ребра, лягнуло копытцами воздух и вдруг понеслось вперед по тропе, напрягая последние силы.

– Стой, дурное, куда?! – завопил Матиевский.

Но всполошившийся ишак только прибавил прыти. Он несся по утоптанной дорожке, мотая вислоухой головой, взбрыкивая, и хвост у него яростно хлестал по снегу.

– Вот же, осел, – кричали позади хлесткие голоса, – куда ж ты пре-есся?..

Но ишака уже вынесло впереди всех. Изредка он оборачивался, скаля желтые зубы, и даже холка у него встала дыбом.

Матиевский выбрался из снежной западни и едва припал на одно колено от смеха, как вдруг блеснуло впереди режущим светом. Оглушающе лопнул воздух. Посыпались вокруг комья грязного снега, каменный град мелких осколков.

– Ложись, – запоздало крикнул Шульгин.

И вся шульгинская группа повалилась снопами на снег. Лицом вниз. Руками за голову. Матиевский снова скатился в снежную яму. Осенев прижал мокрый лоб к коленям. Шульгин закрылся вещевым мешком.

Все случилось в одно мгновение. И только напряженный слух уловил за страшным взрывом жалкий вопль погибшего животного.

Все выяснилось через несколько минут. Отчаянный бросок животного по утоптанной душманами тропе спас жизнь многим солдатам.

– Фугас, чтоб его… – плюнул в развороченную яму Богунов. – Вот это подарочек! Прямо для нас устроенный… Глядите, установлен непосредственно на тропе…

– Верняк… Завалило бы человек пять, не меньше, – свистнул кто-то. – Многие бы в этой могилище полегли. Смотри, какой диаметр…

– От ишака совсем ничего не осталось, – развел руками Матиевский. – Даже копыт не соберешь. Лег грудью на амбразуру! Погиб смертью храбрых!

– Вечная память нашему ишаку!

– Минимум пятерых бойцов спас!

– Хоть памятник ему ставь!

– А еще сожрать хотели…

– Точно, полезное животное…

– Да это же все Осень, ребята… – ахнул кто-то. – Это же он этих ослов зачем-то на ноги поставил. Потащил их за нами. Будто знал, что пригодятся.

– Молодец, Осень. Спас ослов от расстрела. А они наши шкуры от осколков спасли…

– Второго осла берегите, ребята. Очень нужная эта вещь…

– Да не вещь это, кулема! Живое существо, понял! Осе-ел!

– Дайте корешу соломы, ребята! Мы теперь без этого осла ни шагу…