Текст книги "Архитекторы нового мирового порядка"

Новый миропорядок – иначе хаос
(Из статьи Г. Киссинджера, опубликованной в газете The Independent, Великобритания)

Сегодня, когда новая американская администрация готовится приступить к исполнению своих обязанностей в обстановке серьезнейшего финансового и международного кризиса, крайне нелогичными кажутся утверждения о том, что неурегулированный характер международных отношений сам по себе создает уникальную возможность для созидательной дипломатии.

В такой возможности присутствует мнимое противоречие. С одной стороны, финансовый кризис нанес мощнейший удар по репутации Соединенных Штатов. Если американские оценки в области политики зачастую оказывались противоречивыми, то рекомендации США в области мирового финансового порядка никто, в общем, не оспаривает. Но сейчас во всем мире распространилось разочарование по поводу того, как США этим порядком управляют.

В то же время масштабы бедствия уже не позволяют остальному миру прятаться за спиной американского господства и американских провалов.

Каждой стране придется задуматься над тем, какой она внесла вклад в возникший кризис. Каждый будет теперь изо всех сил стремиться устранить те условия, которые привели к краху. В то же время каждому придется посмотреть правде в глаза и признать, что проблемы кризиса можно преодолеть лишь совместными усилиями.

Даже самые богатые страны столкнутся с сокращением имеющихся ресурсов. Каждому государству придется пересмотреть свои национальные приоритеты. Если возникнет система совместимых приоритетов, то появится новый мировой порядок. Но если разные приоритеты согласовать и выверить не удастся, то произойдет катастрофа и этот миропорядок расколется на части.

Крах нынешней мировой финансовой системы совпал по времени с многочисленными политическими кризисами в различных точках планеты. Никогда прежде в самых разных уголках мира одновременно не происходило такого большого количества изменений, о которых тут же становилось известно всем благодаря современным средствам коммуникации. Альтернативой новому международному порядку является хаос.

Финансовый и политический кризисы на самом деле тесно взаимосвязаны, потому что в период экономического процветания возник раскол между экономической и политической организацией нашего мира.

Мир экономики стал «глобализованным». Его институты проникли повсюду, и действует он, исходя из того, что глобальный рынок является саморегулирующимся механизмом.

Финансовый кризис показал, что это только мираж. Он продемонстрировал отсутствие глобальных институтов, способных смягчать удары и изменять тенденции. И неизбежно возникает следующая ситуация: когда испытывающее удары кризиса общество обращается к национальным политическим институтам, они в своей деятельности руководствуются главным образом внутренними соображениями, а не интересами мирового порядка.

Каждая крупная страна пытается решить встающие перед ней проблемы в основном самостоятельно, откладывая коллективные действия на потом, когда натиск кризиса ослабеет. Так называемые пакеты экстренной помощи появляются поштучно, отдельно в каждой стране. И в целом те внутренние кредиты, которые стали причиной краха, благодаря им просто подменяются казалось бы неисчерпаемыми государственными кредитами. И пока они не дают ничего, кроме сдерживания возникающей паники.

Международный порядок в политической и экономической сфере не возникнет до тех пор, пока не появятся общие правила, по которым смогут ориентироваться и сверять свой путь разные страны.

В конечном итоге гармонизации политической и экономической системы можно добиться лишь двумя способами: создав международную политическую систему регулирования тех же масштабов, что и мировой экономический порядок; или сократив охват экономических институтов до таких размеров, когда ими смогут управлять существующие политические структуры, что может привести к новому меркантилизму на региональном уровне.

Новое глобальное соглашение по образу и подобию Бреттон-Вудского – это самый предпочтительный вариант. И роль Америки в такого рода предприятии будет определяющей. Это парадокс, но американское влияние будет огромным, если сопоставить его со скромностью нашего поведения. Нам следует откорректировать ту добродетельность и праведность, которая была характерна для позиций и действий Америки по многим направлениям, особенно после распада Советского Союза.

Это эпохальное событие и последовавший за ним период почти непрерывного экономического роста заставили слишком многих приравнять мировой порядок к принятию американских схем и замыслов, включая наши внутренние предпочтения.

В результате этого возник некий неустранимый унилатерализм (на который постоянно жалуются европейские критики). Это своего рода настойчивый консилиум, требующий от стран доказывать свою пригодность к вступлению в международную систему – иными словами, свое соответствие американским предписаниям.

Со времен инаугурации президента Джона Кеннеди (John F. Kennedy) полвека тому назад в Америке не было ни одной новой администрации, на которую возлагались бы столь огромные надежды. Случай беспрецедентный: все главные актеры на мировой сцене открыто заявляют о своем стремлении к преобразованиям, которые навязал им глобальный кризис, причем преобразования эти они хотят осуществлять во взаимодействии с США.

Экстраординарное воздействие избранного президента на представления человечества – это важный элемент в формировании нового мирового порядка. Однако оно лишь предоставляет возможность, но не определяет курс.

В конечном итоге главная задача состоит в том, чтобы определить и сформировать общие озабоченности большинства стран, а также всех ведущих государств в отношении экономического кризиса, отнеся туда коллективный страх перед террористическим джихадом. Затем все это должно быть превращено в общую стратегию действий, подкрепленную осознанием того, что новые вопросы, такие как распространение оружия массового уничтожения, энергетика и изменения климата, невозможно решать в рамках отдельной страны или региона.

Самую большую ошибку новая администрация совершит в том случае, если позволит себе почивать на лаврах собственной популярности, которой она пока пользуется. Дух взаимодействия и сотрудничества, который возник в настоящий момент, следует направить в русло стратегии высшего порядка, способной перешагнуть через рамки споров и разногласий недавнего прошлого.

В равной степени в создании нового мирового порядка важную роль играет Китай. Взаимоотношения между сторонами, которые начинались в основном как стратегическая схема сдерживания общего противника, с годами превратились в один из краеугольных камней международной системы.

Китай позволил Америке хвастаться своим расточительным потреблением, скупив американские долги. Америка помогла модернизировать и реформировать китайскую экономику, открыв свои рынки для ее товаров.

Обе стороны переоценили прочность этой схемы. Но пока она действовала, мир переживал эпоху невиданного глобального развития. Такая схема развеяла страхи по поводу роли и места Китая в мире, когда эта страна в полной мере проявила себя как ответственный член клуба сверхдержав. Возникло общее мнение о том, что враждебные отношения между этими столпами международной системы приведут к разрушению достигнутого и не принесут пользы никому. Такую убежденность необходимо сохранять и укреплять.

Обе страны, находящиеся на противоположных берегах Тихого океана, нуждаются в двустороннем сотрудничестве для ликвидации последствий мирового финансового кризиса. Сегодня, когда глобальный финансовый крах разрушил китайские экспортные рынки, эта страна сосредоточила усилия на развитии своей инфраструктуры и внутреннего потребления.

Набрать обороты будет нелегко. Темпы роста китайской экономики могут временно упасть ниже показателя в 7,5 процента. А специалисты по Китаю всегда говорили, что это та пограничная черта, ниже которой возникает угроза политической нестабильности. Америка нуждается в сотрудничестве с Китаем, чтобы решить проблемы своего бюджетного дисбаланса и предотвратить возникновение такой ситуации, когда взрывоопасный дефицит вызовет пожар разрушительной инфляции.

Какого рода глобальный экономический порядок возникнет в будущем – это в значительной степени зависит от того, как Китай и Америка будут строить свои взаимоотношения в ближайшие годы. Разочаровавшись в США, Пекин может начать присматриваться к исключительно азиатской региональной структуре, база для которой уже существует в виде формата АСЕАН плюс три (Китай, Япония, Южная Корея. – Прим. перев.).

В то же время если в Америке усилится протекционизм или если она начнет относиться к Китаю как к противнику на долгие времена, то самосбывающееся пророчество может разрушить все шансы на создание мирового порядка.

Такой возврат к меркантилизму с его государственным вмешательством в хозяйственную деятельность и к дипломатии XIX века расколет мир на соперничающие между собой региональные блоки. А это будет иметь опасные и длительные последствия.

Китайско-американские отношения нужно поднять на новый уровень. Сегодняшний кризис можно преодолеть лишь при осознании общности целей. Такие вопросы, как распространение оружия массового уничтожения, энергетика и изменения климата, требуют укрепления политических связей между Китаем и Соединенными Штатами.

Нынешнее поколение лидеров имеет возможность трансформировать взаимоотношения государств по обе стороны Тихого океана в «проект общей судьбы», как это было с трансатлантическими отношениями в послевоенный период. Разница состоит в том, что существующие сегодня вызовы имеют в большей мере политический и экономический характер, нежели военный.

Этот проект должен включать и такие страны, как Япония, Корея, Индия, Индонезия, Австралия и Новая Зеландия, которые могут присоединиться к нему в рамках общих тихоокеанских и региональных структур, занимающихся конкретными вопросами, например энергетикой, нераспространением оружия массового уничтожения и охраной окружающей среды.

Сложность обретающего свои очертания нового мира требует от Америки в большей степени исторического подхода со взглядом на перспективу. Она должна отказаться от своих настойчивых заявлений о том, что каждая проблема должна решаться в рамках определенных программ с конкретными временными рамками, которые зачастую увязываются с политическими процессами в нашей стране.

Мы должны научиться действовать в рамках реально достижимого. Мы должны быть готовы к тому, чтобы добиваться конечной цели постепенно, с учетом всех нюансов.

Международный порядок может быть постоянным лишь в том случае, если его участники вносят свой вклад не только в его создание, но и в его сохранение. Таким образом, Америка и ее потенциальные партнеры обретают уникальную возможность превратить момент кризиса в предвидении надежды.

2008 г.

Как избежать Третьей мировой войны
(из интервью Г. Киссинджера по случаю его столетия для The Economist, Нью-Йорк)

The Economist: Доктор Киссинджер, большое вам спасибо за то, что вы с нами. Тема нашего разговора – как избежать Третьей мировой войны. Вы всю свою карьеру, как ученый и как государственный деятель, размышляли о концепциях мирового порядка.

Сейчас отношения между США и Китаем, двумя наиболее важными странами в мире, кажутся по-настоящему разрушенными, – мы на пути, который может закончиться конфликтом.

Мы хотим поговорить о том, как этого избежать и как создать более стабильный мировой порядок. Это касается не только США и Китая: нам нужно будет обсудить роли России, Европы, Индии и других.

Мы хотим начать с того, насколько велик риск войны. Находимся ли мы на пути к конфликту великих держав?

Генри Киссинджер: Мы находимся на пути к конфронтации великих держав. И что меня еще больше беспокоит, так это то, что обе стороны убедили себя в том, что другая представляет стратегическую опасность. Это очень опасно в мире, в котором решения каждого могут определять вероятность конфликта. В такой ситуации естественно пытаться быть выдающимся, технологически и материально.

Таким образом, может возникнуть ситуация, в которой проблема перерастает в конфронтацию по поводу общих отношений. На данный момент это самая большая проблема. И, когда у вас возникает проблема, подобная Тайваньской, в которой уступки становятся очень трудными, потому что это затрагивает фундаментальные принципы, это становится еще более опасным.

The Economist: Как сегодняшняя угроза соотносится с предыдущими эпизодами?

Генри Киссинджер: Природа суверенитета начинается с определения интересов государств. И также неотъемлемо, что суверенные интересы не всегда будут совпадать и что нациям нужно будет объяснять свои интересы друг другу.

Если эти интересы достаточно близки, чтобы разрешить переговоры о различиях, это становится посредническим влиянием. Там, где суверенные государства используют силу для реализации своих интересов, может возникнуть военный конфликт. Общая задача дипломатии состоит в том, чтобы связать интересы государств, а не решать вопросы путем войны.

Я начал думать об этом очень рано в своей жизни – вероятно, когда я был на военной службе во время войны. Вопрос о том, как предотвратить повторение этой катастрофы, был обычным вопросом. И общепринятым ответом в конце Второй мировой войны было помешать агрессорам навязать свою волю, чтобы они не смогли достичь военного господства.

Моя первая книга была написана на тему баланса между властью и легитимностью в конце наполеоновских войн. Это касалось концепции таких стран, как Англия: британская концепция заключалась в том, чтобы занять стратегическую позицию, позволяющую достичь своих целей военным путем; европейская позиция заключалась в том, чтобы упредить развитие такой политической проблемы.

Я начал писать об этой проблеме, и когда вошел в правительство, я все еще придерживался позиции достижения стабильности за счет стратегического превосходства. По мере того, как я достигал положения, когда моя рекомендация стала бы частью окончательного решения о начале войны, я все чаще спрашивал себя, как вообще можно иметь стабильную систему, основанную на взаимном гарантированном уничтожении. Мы можем поставить себе в заслугу предотвращение ядерной войны. Это важное достижение, но оно никогда не обсуждалось явно.

Волею судьбы я был нанят Советом по международным отношениям в качестве исследователя, и это стало важным в моих размышлениях о предотвращении ядерной войны. В ходе государственной службы я понял важность использования переговоров по контролю над вооружениями для двух сторон, чтобы узнать о военном потенциале друг друга и подумать о том, как бы ограничить его таким образом, чтобы это было приемлемо для каждой стороны.

Эта точка зрения, которую я описываю, – приверженность стратегической стабильности – стала довольно устойчивой. С тех пор обстоятельства сильно изменились.

Холодная война была стратегической ситуацией, в которой мы начинали с изначально более сильной позиции. Но слово «сильнее» требует понимания, потому что дилемма заключалась – и остается – в том, что такие страны, как Вьетнам, могли победить сверхдержаву, которая обладала ядерным превосходством, но не желала его использовать. И этот дисбаланс относился также к НАТО, которая принимала российское обычное превосходство, и которое, в свою очередь, позволило России оказывать доминирующее влияние.

Итак, когда мы живем во враждебном мире с гарантированным взаимным уничтожением, мы обязаны перед своим обществом избегать этого. Мы должны действовать путем эскалации, но прибегая к моральным мерам, чтобы избежать сползания к кризису, чего я опасаюсь сегодня на Тайване.

The Economist: Вы описываете отношения времен холодной войны, которые были в некотором смысле проще. В ней было два главных действующих лица. Теперь у нас больше игроков. Правильная ли историческая аналогия сегодня с вашей докторской диссертацией: Европа XIX века, мир Каслри и Меттерниха? Или это само по себе неадекватно, и мы переходим от глобального порядка, возглавляемого Америкой, к чему-то совершенно новому.

Генри Киссинджер: В любой дипломатии стабильности должен присутствовать какой-то элемент мира XIX века. Мир XIX века был основан на предположении, что существование государств, оспаривающих его, не было под вопросом. Речь шла о какой-то цели, которая только улучшила их относительное положение.

Даже это далось нелегко, потому что был длительный период войн, спровоцированных Французской революцией, которые касались законного существования государств или их внутренней структуры. Но около 100 лет эта модель XIX века работала. Были войны, подобные Крымской, которые объединили ряд европейских стран для достижения разных целей: Францию для возвращения в международную систему, Англию для сдерживания России. Для этого должны были быть определенные моральные ценности.

The Economist: Есть ли у нас это сейчас?

Генри Киссинджер: Сейчас ситуация такова, что Китай развивает стратегический потенциал плюс экономику, которая в некоторой степени конкурентоспособна с Соединенными Штатами. Мы находимся в такой же ситуации, как перед Первой мировой войной, когда любое нарушение равновесия могло привести к катастрофическим последствиям.

The Economist: Итак, давайте сосредоточимся на Китае. И немного отступим по времени. Я полагаю, когда вы впервые встретились с Чжоу Эньлаем, вы обсуждали концепции мирового порядка.

Генри Киссинджер: Мы обсудили наши позиции по Японии и России и взгляды на Тайвань. У нас тогда все еще были войска на Тайване. И я сказал, что мы не можем говорить об этих войсках, пока война во Вьетнаме не закончится.

В нашей версии коммюнике мы заявили, что Соединенные Штаты признают, что китайцы по обе стороны Тайваньского пролива преследуют цель создания Единого Китая. Соединенные Штаты не оспаривают это предложение. Таково было наше обязательство перед Единым Китаем. Нет сомнений, что смысл наших бесед заключался в том, что мы не будем поддерживать политику двух Китаев, а они не будут применять силу.

Следует добавить важную вещь: это стало политикой США. Каждая американская администрация ясно давала понять, что у нас есть приверженность Единому Китаю и мирному исходу на Тайване.

The Economist: Давайте перенесемся в сегодняшний день. Изменилась ли позиция США по Тайваню?

Генри Киссинджер: Эта политика в отношении Тайваня продолжалась до прихода администрации Трампа, который выдвинул жесткие требования Китаю в экономической области. Он хотел добиться лучшего баланса в торговле, но затем превратил это в конфронтацию. Это был поворотный момент. Сейчас администрация Байдена проводит внешнюю политику в отношении Китая с либеральной риторикой.

The Economist: Похоже, сейчас разворачивается гонка вооружений, в ходе которой Китай хочет сохранить возможность применения силы в случае необходимости. А США хотят иметь возможность защищать Тайвань, что, в свою очередь, побуждает Китай продолжать вооружаться. Как остановить эту нестабильную динамику?

Генри Киссинджер: Основной вопрос заключается в следующем: «Возможно ли для Китая и Соединенных Штатов сосуществование без угрозы тотальной войны друг с другом?» Возможно ли для Китая и Соединенных Штатов установить отношения такого характера, которые уменьшают опасность конфликтов?

Что ж, я подумал – и то, что я говорю сейчас, я сказал людям в Китае, имеющим доступ к их лидерам, и, конечно, американским лидерам, – что хорошо бы два президента встретились, и вместо того, чтобы перечислять все свои обиды, американский президент сказал бы: «Господин Президент, две величайшие опасности для мира прямо сейчас – это мы двое. В том смысле, что у нас есть возможность уничтожить человечество. Я думаю, мы должны договориться между собой, чтобы попытаться избежать такой ситуации».

The Economist: Но сейчас обе стороны обеспокоены Китаем, как реалисты, так и идеалисты, по разным причинам. Стали ли США теперь менее идеалистической державой?

Генри Киссинджер: Парадокс заключается в том, что люди, которые наиболее громко утверждают важность власти, являются идеалистами, а реалисты инстинктивно присоединяются к ним. Но вы уже сейчас видите, как губернатор Флориды говорит, что мы должны убираться из Украины, чего реалисты никогда бы не сказали.

The Economist: Но европейцы тоже сомневаются относительно того, что она должна вступить в НАТО.

Генри Киссинджер: То, что сегодня говорят европейцы, на мой взгляд, исключительно опасно. Они заявляют: «Мы не хотим, чтобы Украина была в НАТО, это слишком рискованно. Поэтому мы будем вооружать Украину до зубов и давать ей самое современное оружие». Но какой это даст результат? Представим себе предположительный исход конфликта. Если конфликт закончится так, как он вероятнее всего может закончиться, то Россия потеряет многое из того, что заняла, и она будет испытывать неудовлетворенность. Но такую же неудовлетворенность будет испытывать и Украина. Иными словами, это будет шаткий баланс неудовлетворенности.

Так что для безопасности Европы лучше всего принять Украину в НАТО, и тогда она не сможет сама принимать решения по территориальным претензиям. Пусть это будет то положение, которое существовало до 24 февраля 2022 года, но надо, чтобы Украина осталась под защитой Европы и не превратилась в страну-одиночку, которой придется самой о себе заботиться.

Будь у меня возможность поговорить с Путиным, я бы и ему сказал, что будет безопаснее, если Украина вступит в НАТО.

The Economist: Что вы скажете о готовности Украины к переговорам с Китаем о посредничестве в вооруженном конфликте?

Генри Киссинджер: Украинцы хотят этих отношений. Зеленский показал себя незаурядным лидером. Он проявляет мудрость в этом отношении. Ведь когда Китай пообещал «безграничное партнерство» с Россией, они могли подумать, что Пекин ни за что не начнет заниматься дипломатией параллельно с НАТО. Но Украина сейчас важное государство, поэтому китайцы говорят об отношениях с ней.

Что касается Китая, некоторые американцы думают, что если мы победим его, он станет демократическим и мирным. Но этому нет прецедента в китайской истории. Гораздо более вероятным исходом является гражданская война между конкурирующими подразделениями, а гражданские войны, которые ведутся из-за идеологических принципов, добавят новый элемент катастрофы. Не в наших интересах доводить Китай до распада.

Ключевой вопрос заключается в том, оправдан ли наш страх перед Китаем? И если это оправдано, адекватна ли этому наша политика? Я не верю, что Китай за всю свою историю когда-либо стремился к мировому господству. В истории Китая самым большим страхом были внутренние потрясения.

Однако со временем, если бы китайцы достигли превосходства, которое можно было бы по-настоящему использовать, довели бы они это до навязывания китайской культуры? Я не знаю. Мой инстинкт говорит «нет», но я не хочу подвергать это проверке. Я считаю, что в наших силах предотвратить возникновение такой ситуации с помощью сочетания дипломатии и силы. Но если мы потерпим неудачу в этом, первое, что произойдет, – это ослабление нашего влияния в мире.

The Economist: Особенно, если произойдет дальнейшее сближение России и Китая?

Генри Киссинджер: Я не встречал ни одного российского руководителя, который бы хорошо отзывался о Китае. И я не встречал ни одного китайского руководителя, который бы хорошо отзывался о России. Они относятся друг к другу с каким-то презрением.

The Economist: Просто чтобы внести ясность: как вы думаете, ослабляет ли Америку способность достигать стратегических целей в сравнении с Китаем? Делает ли это менее вероятным заключение союзов, менее вероятным получение поддержки среди развивающихся экономик?

Генри Киссинджер: Нет, хотя это снижает вероятность создания альянсов того типа, который мы одобряем, которые являются многосторонними и постоянными. Я высоко ценю Австралийский альянс; я с большим энтузиазмом отношусь к тесным отношениям с Индией. Я с опаской отношусь к антикитайскому определению американской политики, но я не сторонник ухода из Азии.

The Economist: Как бы вы оценили отношение США к Индии в данный момент и каким оно должно быть в будущем?

Генри Киссинджер: Я согласен с усилением Индии в военном отношении в связи с ее конфликтом с Китаем, потому что я думаю, что военная победа Китая над Индией могла бы стать причиной гражданской войны в Индии. Итак, я бы помог Индии с этой конкретной целью.

А в Индии, я думаю, мы могли бы, отчасти из-за предыдущей британской системы образования, выразить предпочтение демократии в форме поощрения частных учреждений для различных целей. Между Индией и Соединенными Штатами существует достаточная свобода диалога для выражения соображений.

Сегодня в Индии есть возможности для согласования. Я очень высоко оцениваю то, как индийцы сейчас проводят свою внешнюю политику, потому что это демонстрирует сбалансированность. И у индийцев есть большой талант; они выжили под иностранной оккупацией, не имея собственного правительства, что демонстрирует огромную социальную стойкость – замечательную социальную стойкость.

The Economist: А что вы думаете о направлении политики Японии?

Генри Киссинджер: У нее довольно четкое представление о направлении движения. Она идет к тому, чтобы через пять лет стать ядерной державой. Она хочет быть ближе к нам. Правда, я не исключаю, что она может заключать неудобные для нас сделки. Но ее всегда будет тревожить Китай и соотношение сил между ними. Я не думаю, что у Японии есть какие-то намерения стать постоянным членом глобальной многосторонней системы по сдерживанию Китая.

The Economist: Могу я спросить вас о внутреннем контексте, в котором формулируется американская стратегия, и насколько это отличается сейчас от тех лет, когда вы были у власти? Возможно ли иметь такое стратегическое мышление, которое вы описали в современной американской политической жизни?

Генри Киссинджер: Это наша большая проблема, которую мы должны решить. Если мы этого не сделаем, предсказания о провале оправдаются.

Для того чтобы получить стратегический взгляд, вам нужна вера в свою страну. В некоторой степени проблема заключается в системе обучения, которая выдвигает на первый план пороки страны. Это особая историческая проблема, по-моему, об этом не спорят. Но если вы не научите людей иметь хоть какую-то веру в будущее, тогда, принимая трудные жизненные решения, они запутаются в реальных проблемах.

The Economist: Означает ли это, что американское стратегическое мышление в 1950-х и 1960-х годах основывалось на восприятии американской силы?

Генри Киссинджер: Это было представление о ценности Америки.

The Economist: Утратилось ли сейчас это представление о ценности Америки?

Генри Киссинджер: В некотором смысле.

The Economist: Это то, что вы слышите в Пекине, что Америка является угасающей державой.

Генри Киссинджер: Американцам очень трудно – да и вообще кому бы то ни было – усвоить принципы сосуществования в мире, который находится на пути к обучению диалогу с машинами. Что и должно произойти.

The Economist: Давайте поговорим об этом – человек, приближающийся к своему 100-летию, пишет о технологии будущего. Это впечатляет. Насколько вы обеспокоены тем, что технологии сделают стратегическое мышление, которое мы обсуждали, еще более сложным?

Генри Киссинджер: Я рассматриваю нынешний период в технологии как в некотором роде сравнимый с периодом после изобретения печати, когда предыдущему взгляду на мир бросила вызов новая технология. Так что это затронет всех, но в любом поколении всегда найдутся лишь немногие, которые смогут справиться с его последствиями по всему спектру. И это огромная проблема для каждого общества сейчас.

Вы знаете, Европе пришлось усвоить это, когда она прошла через сопоставимый опыт, в войнах XVI и XVII веков, которые были чрезвычайно кровавыми и разрушительными, и в результате которых треть населения Центральной Европы была убита. И только после этих войн понятие суверенитета и международного права появилось как объединяющая концепция.

Но сейчас сложились необычные обстоятельства, и причиной является гарантия взаимного уничтожения и искусственный интеллект. Мы в самом начале пути к тому, чтобы машины получили возможность причинять глобальные разрушения и порождать пандемии. И речь идет не только о ядерном уничтожении, но и о любом другом уничтожении человека. Обстоятельства требуют ответственных руководителей, которые могут как минимум попытаться предотвратить конфликт.

The Economist: Как современные СМИ и социальные сети усложняют процесс формирования политики США?

Генри Киссинджер: Необходимы баланс и умеренность. Такова цель; всегда ли она достигается – это другой вопрос.

The Economist: Укажите на некоторые характеристики лидерства, которые были бы полезны сегодня.

Генри Киссинджер: Точно определите, где вы находитесь. Такого рода анализ полезен для конструктивных целей.

Определите цели, которые могут привлечь людей, найдите средства, поддающиеся описанию, для достижения этих целей. Свяжите все это с вашими внутренними целями, какими бы они ни были.

Я действительно верю, что если наши лидеры найдут в себе мужество сформулировать свое видение политики, американская общественность согласится с этим.

2023 г.