Текст книги "Восставшие из рая"

 
Рыдали седые реки,
в туманные горы глядя,
и в замерший миг вплетали
обрывки имен и прядей…
 

Ф.-Г. Лорка

…Костер гудел хоралом Баха. Есть у покойного Иоганна Себастьяныча такой хорал – уж не помню, за каким номером, – где главная тема ведется в басах, и они топчутся по твоей душе, как слепой японский массажист, выдавливая боль, тоску, усталость, пока не остается лишь тихое, прохладное, ночное настроение…

Бакс сидел у самого огня, изредка ковыряясь палкой в прогоревших ветках, и сполохи пламени вычерчивали на его лице непривычный и незнакомый рисунок. Жесткое было лицо, мужское, и по-хорошему мужское, и по-плохому, и по-всякому… Прямые волосы падали на лоб, и он отбрасывал их резким коротким движением, будто отгоняя надоедливую муху; отбрасывал, хмурился и плотнее сжимал губы.

Я смотрел на него, а сам пытался вспомнить, как выглядит трамвай. И не мог. Не было сейчас городской сутолоки, будильников и телефонных звонков: прошлого не было и будущего не было, а было настоящее, наше настоящее, – рядом с которым все остальное выглядело подделкой, фальшивым камнем в тускнеющей оправе. Настоящее сидело с нами у огня, оно мелькало в черноте провалов между сосен, брызгало светом в глаза Баксу, двигало пальцами моего сына, перебиравшими какие-то собранные корешки, ветки, листья… гриб еще маленький… мухомор, что ли?

– Рожден не как все, – сказал Бакс, и тишина рядом с ним вздрогнула, – живет не как все… творит суд не по обычаю, веселится по-чужому, воюет в одиночку и умирает по-своему…

– Что это? – спросил я.

– Не знаю. Тоже читал где-то. Или слышал… Или сейчас придумал.

Талька взял мухомор и два корня, повертел их в руках и, не размахиваясь, швырнул в костер. Запахло горелой плотью. Стеклянный от жара воздух над огнем колыхнулся, дробясь зыбкими отражениями, и замер. Потом снова задрожал, потому что в костер упала ветка… еще одна… гриб…

– Зачем, Таля?

– Надо, – ответил мой сын.

Он встал, медленно отошел к границе, за которой начиналась темнота, разбежался и прыгнул через костер. Прыгнул молча, сосредоточенно, будто выполнял важную и необходимую работу. Приземлившись на той стороне, Талька с минуту постоял, бормоча что-то себе под нос, швырнул в костер пригоршню сухой прошлогодней хвои и снова взял разбег.

Он прыгал и прыгал с упрямством фанатика, а мы с Баксом следили за этим монотонным действом, дыша пряным дымом, щуря покрасневшие глаза, боясь оторваться от угловатой фигурки, мечущейся в дыму, словно творившей некий зловещий и прекрасный обряд; мы завороженно поворачивали отяжелевшие головы, не в силах вмешаться, нарушить, прекратить – и пропустили то мгновение, одно из многих, когда он исчез.

– Талька!..

Тьма за соснами рассмеялась и захлопала в ладоши.

– Талька-а-а-а!..

И звон лопнувшей струны.

Я метнулся вперед и всем телом ударил в горячее дымное стекло, в густой и подрагивающий студень, проглотивший долгожданную жертву; дым разбился вдребезги, изрезав меня осколками, и последнее, что видел я, проваливаясь в чадящее, липкое безумие, – Бакс, суровый, яростный Бакс, разбегающийся от границы тьмы и света, границы прошлого с настоящим; границы, грани, обрыва… и небо между ветками сосен, до ужаса похожее на разобранную крышу…

Интермедия

«РХ-131АС4. 28.VII.93 г. егерем Пфальцского лесомассива при осмотре участка ВС-3, пострадавшего в результате пожара (согласно сводке от 25.VII.93 г. за № 35/24) были обнаружены тела трех человек в сильно обгоревшем состоянии. Предположительно двое мужчин тридцати-сорока лет и подросток. Личности установить не удалось, опрос местного населения результатов не дал. В пяти километрах южнее места происшествия, в прибрежной полосе реки Маэрны, найдена стоянка в заброшенном…»

Сага о совсем другом месте

 
И услышится голос Бога,
вопрошающего Ад:
«Полон ли ты?»
И Ад ответит Богу:
«Еще, дай мне еще!..»
 

Коран

Над хутором занималась заря. Тускло-багровое солнце медленно выползало из-за дальних холмов, и от растущей на отшибе одинокой сосны к хутору протянулась длинная синеватая тень. Тень безуспешно старалась подтянуть хутор поближе к опушке, но это ей никак не удавалось – как, впрочем, не удавалось и многие разы до того; но тень не оставляла своих попыток. Может быть, на этот раз…

…Старик проснулся рано. Он всегда просыпался рано, долго ворочался на жесткой лежанке, временами замирая и настороженно вслушиваясь в предутреннюю тишину. Наверное, ему было уже далеко за семьдесят, но старик давно потерял счет своим годам – да и то сказать, к чему их считать, если моложе все равно не станешь? Глубокие резкие морщины избороздили его обветренное лицо, лицо человека, привыкшего ко всему – и к ветру, и к дождю, и к злобе людской, – но прятавшиеся под кустистыми бровями хитрые глаза нет-нет да и вспыхивали огоньком былого интереса ко всему, что вокруг. Стар был Черчек, стар, но крепок, не угас в нем еще тот огонь, который… Вот тот самый огонь.

Что-то полыхнуло в лесу – резко и ослепительно, на миг затмив еще не до конца выползшее из-за горизонта солнце, – и старый Черчек невольно зажмурился, вскидывая к глазам корявую ладонь.

– Ну вот, еще кто-то, – пробормотал старик, запустив пятерню в нечесаную бороду, на удивление только начавшую седеть всерьез.

– Небось опять бедолага какой… Лица Лишенный. Хотя нет, уж больно сильно полыхнуло… Никак Помнящий!

С этого момента действия Черчека стали быстрыми и точными. Он не стал будить остальных, а прихватив тяжелый дубовый посох, окованный с одного конца железом, довольно резво для своих немереных лет зашагал к лесу. По дороге старик сам подивился своей прыти. К чему все это? Ведь поначалу (и довольно долго) пришельцев все одно нельзя ни увидеть, ни услышать. Одно слово – призраки.

И все-таки… уж больно сильно полыхнуло!

Он уже шагал между столетними соснами, привычно ступая по мягкому ковру опавшей хвои, которая почему-то не хрустела под его босыми ногами, когда до него наконец дошло: раньше он никогда не видел таких ярких вспышек. Никогда! Но ведь тогда… тогда это означало, что у вновь прибывшего сохранился Дар! Неужто случилось то, во что они все тут давно перестали верить, но все же втайне надеялись – надеялись, несмотря ни на что…

Еще не веря до конца самому себе, старик ускорил шаги. Точного места вспышки он не запомнил, но в направлении не сомневался. Вот только сможет ли он увидеть прибывшего? Дар – это, конечно, хорошо, да только призрак – он и есть призрак, хоть с Даром, хоть без… Не видно его. Не слышно его. И нюхом не учуять, хоть нос наизнанку выверни.

А потом Черчек остановился. Потому что узрел мужика. Нормального крепкого мужика, и весьма справного, с бородой – разве что рубаха на мужике была чрезмерно тонкая да штаны слишком вытертые. На ногах – не то башмаки, не то черт его разберет… Стекляшки опять же на носу – видел он раньше у одного такие же стекляшки…

Пока Черчек рассматривал мужика, мужик с не меньшим интересом рассматривал Черчека. Потом он зачем-то похлопал себя по рубашке, по штанам и весело спросил:

– Слышь, дед, у тебя закурить нету?

 
Напрасно мы, раз он так величав,
Ему являем видимость насилья;
Ведь он для нас неуязвим, как воздух,
И этот жалкий натиск – лишь обида.
 

В. Шекспир

– …А ты уверен?

– Да вроде… Выползень. Точно. Помнишь, наш Страничник еще рассказывал? И место самое подходящее…

– Так-то оно так… Вот только как бы маху не дать! Кому охота зазря под Переплет шею подставлять? Погляди, тень у него есть?

– Да болотник его разберет! Темно тут, не разглядишь… Ты лучше его ножичком попробуй. У тебя ножевье хорошее, длинное…

– Ага – ножичком! А ты на себя берешь? Ежели выползень – вся Благодать тебе достанется. Слышь, Пупырь – берешь или как?

– Нашел глупого, радости тебе несчитано-немерено… Благодать! А ну как человек это – что тогда?! Может, горожанин заблудился…

Только тут до меня дошло, что я уже довольно долго лежу на чем-то весьма сыром и холодном и вслушиваюсь в этот странный разговор. Следом я сообразил, что говорят явно обо мне. Так это, значит, что? Это, значит, они меня ножичком пробовать собираются?! Оставаться и дальше слушателем мне резко расхотелось. Вот сейчас как пыранут ножичком!..

Я открыл глаза и попробовал резко вскочить на ноги. И вскочил – чему сам изрядно поразился.

Два не в меру грязных, заросших дядьки в неопределенного цвета холщовых рубахах и таких же грубых домотканых штанах испуганно отпрыгнули назад, и один из них поспешил выставить перед собой суковатую палку, а второй схватился за висевший на поясе кривой нож.

– Вы что, мужики, с ума посходили – в живого человека ножом тыкать? У вас тут что – все такие? В смысле с придурью?

Как ни странно, я их уже почти не боялся – они сами выглядели на редкость перетрусившими. Не знаю уж, на каком языке я с ними заговорил, но эти двое меня прекрасно поняли. Как, впрочем, и я их.

– Так ты выползень или нет? – осведомился один из моих оппонентов. – Ишь, распрыгался…

– Вы мне сперва объясните, что такое «выползень», – тогда я вам отвечу.

– Выползень! – радостно констатировал дядька с ножом. – Заморочить хочет! Не будь я Пупырем – морочит! А ну, Юхрим, объясни ему…

– Запросто! – согласился обладатель дубины и немедленно, без всякого предупреждения, огрел меня оным орудием по голове.

Самым удивительным было не то, что я выдержал этот удар и даже не потерял сознания. Было больно, но не слишком. Куда удивительней оказалось другое – дубина, проломив мне голову, рассекла мое тело чуть ли не надвое и застряла где-то в районе живота. При этом тело мое практически не пострадало, мгновенно сомкнувшись, словно вода, которую пытались рассечь топором.

Дубина крепко увязла в моем животе, и теперь Юхрим пытался ее оттуда вытащить. Палка двигалась с трудом, неприятно царапая сучками мои внутренности (или что там теперь было у меня в животе?). Юхрим сопел, кряхтел, но дело шло туго.

Я же был до того ошарашен случившимся, что только через несколько секунд до меня дошло все скотство поведения аборигена. Вернее, обоих сразу – потому что, пока потный Юхрим пытался извлечь из меня свое первобытное оружие, Пупырь, обойдя меня сзади, старательно тыкал мне в спину кривым ножом. И это тоже было не самое приятное ощущение в моей жизни.

Тут ко мне наконец вернулся дар речи.

– Что ж вы, гады, делаете?! – возмутился я и, постепенно осознавая свою – пусть и болезненную – неуязвимость, добавил: – Да я ж вам сейчас головы поотрываю!

– Молчи, выползень! – наставительно произнес тот из агрессоров, который тыкал в меня ножом, на некоторое время оторвавшись от своего важного занятия. – Мы тут хозяева, мы и разговоры разговаривать станем. А для такого отродья, как ты, в Переплете места нету. Самим мало! Так что терпи да помалкивай, раз уж заявился… Понял?

– Ага! – недобро ухмыльнулся я – и вдруг вспомнил все. Лес, костер, исчезающего в дыму Тальку, Бакса…

Талька!

С нечленораздельным криком, переходящим в рев (я и сам не подозревал, что способен издавать подобные звуки!), я развернулся, сбив с ног цепляющегося за свою дубину Юхрима, и с разворота угодил прямо по зубам владельцу кривого ножа. Вообще-то я никогда толком не умел драться, а тут еще мой кулак неожиданно размазался по этой ненавистной роже, частично просочившись внутрь. Благодаря этому зубы моего противника уцелели, но удар все же оказался достаточно сильным, чтобы Пупырь не удержался на ногах и с размаху сел на землю, выронив бесполезное оружие.

– Ты чего? – изумленно заскулил он, потирая одновременно ушибленную скулу и отбитый при падении зад. – Это ж мы тебя должны бить, а не ты нас! Так не положено…

– Значит, не положено? – спросил я и одним рывком, до смешного легко вырвал злополучную дубину из своего тела. Если кулаком их не проймешь, то вот это должно подействовать!

– А вот мы сейчас посмотрим, что положено, а что поставлено!..

И я занес над головой увесистую палку.

Однако на этот раз мой противник проявил неожиданную резвость, и дубина с размаху грохнулась на опустевшее место. Оглянувшись, я обнаружил, что оба дядьки улепетывают во все лопатки, причем в разные стороны.

Гнаться за ними у меня не было никакого желания, однако злость и боевой азарт еще не угасли, поэтому я прокричал вслед удирающим врагам витиеватое ругательство, в конце которого вдруг оказалось совершенно незнакомое мне слово. Я готов был поклясться, что слово это ругательством не является – хотя, с другой стороны, клясться, пожалуй, не стоило, так как значения самозваного слова я не знал. И вообще впервые его слышал.

Из своих собственных уст.

Однако, каково бы ни было значение таинственного слова, эффект от него был мгновенным и разрушительным. Вокруг убегавших начали с треском валиться деревья, лес наполнился диким воем и хохотом – словно вся скопившаяся здесь за долгие годы, а то и века нечисть только и ждала подходящего случая, чтобы разом пробудиться от спячки.

Кажется, оба беглеца остались живы, но уж страху натерпелись – это точно. А я… Похоже, изменилось не только мое тело. Незнакомое слово… внезапный смерч… Так и просилось на язык: «вызванный им смерч». А ведь действительно, не слишком ли красиво для простого совпадения?..

А вдруг не слишком?

…На вид мое тело было вполне нормальным. Оно даже оставляло следы на земле. Но когда я случайно цеплялся за ветку, та обычно не отклонялась, а норовила пройти сквозь меня, и это было довольно неприятно. Интересно, а сам я могу проходить СКВОЗЬ что-нибудь? Например, сквозь стену? При случае надо будет проверить…

И что же из этого следует? Значит, я – призрак, привидение? Это многое бы объясняло… Нет, так даже у привидения крыша может поехать! Надо идти, надо искать Бакса и Тальку, а уж потом начинать ломать голову над накопившимися вопросами.

Я довольно долго брел по тропинке, с трудом найденной и все норовящей исчезнуть. Поначалу лес вроде бы поредел, и я уж было обрадовался, что вот сейчас он кончится, и я выйду к хутору – почему-то я был уверен, что выйду именно к хутору – но вскоре деревья вновь придвинулись вплотную, подлесок стал гуще, и мне пришлось, чертыхаясь, просачиваться через него. В прямом смысле. Это было не больно, но весьма неприятно – когда что-то инородное двигается внутри тебя (или ты двигаешься, пропуская через себя инородное тело, что, в сущности, одно и то же).

А потом впереди снова посветлело – и тут мне показалось, что здесь я уже был, что я брожу по кругу, и… Точно! Я помнил эту замшелую сломанную осину слева от тропинки – от нее словно исходило нечто отталкивающее, недоброе – и сейчас это ощущение накатило на меня снова.

Заблудился!

И тут во мне проснулся кто-то другой, кто не мог заблудиться нигде и никогда; даже сейчас ОН точно знал, куда надо идти, – и я послушался этого голоса… нет, не голоса, но послушался. Тянуло меня туда, вот что – прочь от чертовой осины, туда, где в сплошной стене вековых стволов виднелся расширяющийся просвет, и я уже не обращал внимания на проходящие сквозь меня ветки, с удивлением отмечая, что самые тонкие прутики все же отклоняются под моим напором; я почти выбежал на открытое место – и сразу увидел прямо перед собой хутор.

Очень похожий хутор. Даже слишком. У крайней хаты на лавочке сидели трое и увлеченно беседовали, размахивая руками. Один из них был на удивление знакомый бородатый дед, а двое других…

Это были Талька и Бакс.

 
Я заявляю,
Что оба света для меня презренны,
И будь что будет…
 

В. Шекспир

…Черчек – как я успел понять, не наш фермер, а его дед или прадед – продолжал что-то говорить, Бакс время от времени понимающе кивал, Талька то и дело встревал с разными вопросами, а я сидел и смотрел на своего сына. Сын. Мой. Рядом. Живой…

Живой?

Из того, что я успел уловить из пространного рассказа старика, следовало, что все мы – покойники. И наше полупризрачное состояние это подтверждало. Значит, вот он какой – мир загробный… Ни ангелов с трубами, ни чертей с вилами. Обычный затерянный в лесу хутор, обычный бородатый дед, родственник другого деда с другого хутора, на котором мы были ТАМ. Рай или ад? Да нет, слишком примитивно – рай, ад… Кто-то правильно заметил, что «в жизни все не так, как на самом деле». Глянешь на этот хутор, на вековые сосны вокруг, на светлеющее прозрачное небо, вслушаешься в неторопливый говор старого Черчека – рай, да и только! А как вспомнишь первых встречных мужиков, радостную злобу в их глазах, поднимающуюся для удара дубину – чем не черти? Разве что малость неумелые… Да и дед, оказывается, вещает отнюдь не о райских кущах.

– …Убить не убьют, а вот избить, искалечить, поглумиться – это они запросто. Им, говорят, за это – Благодать и отдохновение души. Если только она у них осталась, душа-то…

– Попадись мне под руку обормот из местных задушевных, – цедит сквозь зубы постепенно закипающий Бакс, – я ему такую Благодать устрою! До полного отдохновения…

Однако развить эту мысль до логического конца в виде всеобщего глобального побоища Баксу не удается.

– Помолчи, парень, – резко обрывает его Черчек, и Бакс, к немалому моему удивлению, послушно умолкает.

– Я бы и сам с удовольствием… – после некоторой паузы произносит старик, словно извиняясь. – Да нельзя. Мало нас здесь. Перебьют всех. Они б и раньше перебили – только тогда измываться не над кем станет. Друг дружку-то они трогать боятся – Закон Переплета у них. Так на излете шарахнет, что на всю жизнь закаешься… если жив останется, местный-то… А мы, выходит, вроде как вне закона.

Я засомневался, задумался и окончательно потерял нить разъяснений Черчека. Ну и перестал их слушать. Слишком многое свалилось на меня в последнее время, и я, похоже, на некоторое время утратил способность переваривать новую информацию. Позже расспрошу Бакса – и сойдет. Бакс слушал старика внимательно и вполне годился для роли пересказчика.

А для меня сейчас куда важнее было то, что мой сын снова сидел рядом со мной.

Я придвинулся к нему поближе и положил руку Тальке на плечо. Он обернулся, серьезно посмотрел на меня – и улыбнулся.

Сын. Мой сын. Рядом. Живой.

Живой?

Неужели мы все – мертвые?!

 
Ну что, Гораций? Полно трепетать.
Одна ли тут игра воображенья?
Как ваше мненье?
 

В. Шекспир

– Ну а теперь – рассказывай! – набросился я на Бакса, когда мы остались одни на сеновале, где нас расположил на ночлег хозяин хутора.

Собственно, для ночлега полдень подходил мало, а вот для интимной беседы – вполне.

– Чего тебе рассказывать? Слушать надо было! А то свернул уши трубочкой, призрак хренов!

– Баксик, не выделывайся… Не время сейчас. Надо что-то делать…

– Это я и без тебя знаю. И даже знаю, что именно.

– Ну?

– Вилки гну… взглядом. Телекинез называется. Пожрать нам надо. Тут Черчек кой-чего спроворил…

И Бакс извлек из самого темного угла глиняную миску с домашними оладьями и другую, поменьше – со сметаной.

– А разве привидения едят? – с сомнением осведомился я.

– Едят-едят! – заверил меня Талька, хватая одну из оладий и макая ее в сметану.

– Сомневаешься – можешь не есть, – философски заметил Бакс. – Привидениям тоже кушать хочется. Во всяком случае, таким, как я.

Я с некоторой тревогой смотрел, как мой сын запихивает себе в рот первую порцию еды. Запихал. Прожевал. И проглотил. Измазавшись сметаной по уши. И ничего страшного с ним не случилось.

«Хорош папаша, нечего сказать! – внезапно прозвучал в моем сознании голос, очень похожий на голос Инги. – Сначала сам должен был попробовать, а уже потом ему давать… На собственном ребенке эксперименты ставит!»

Тут я неожиданно почувствовал зверский голод и поспешил присоединиться к увлеченно чавкающим Тальке и Баксу.

Насытились мы на удивление быстро. Видимо, призраки не страдают обжорством.

– Ну вот, теперь и поговорить можно, – заявил Бакс, утирая жирные губы тыльной стороной ладони. – Значит, так. Выдаю информацию в сжатом виде. Мне это, кстати, тоже полезно – а то что-то плохо с первого раза в голове укладывается. В общем, Энджи, начну с самого приятного… Мы таки покойники.

– Сгорели мы там, в лесу, – тихо сказал Талька.

Я промолчал и только судорожно сглотнул.

– Но ведь мы живые! – выдавил я наконец. – Думаем, разговариваем… едим… оладьи вот почти все сожрали…

– Это мы ТУТ живые. Почти, – ответил вместо Бакса Талька. – А ТАМ – мертвые. Мама, наверное, плачет…

Я представил себе состояние Инги. Господи! Три обгорелых тела…

– Ладно, Энджи, не раскисай, – Бакс тронул меня за локоть. – Ты хотел слушать? Так слушай. Дед утверждал, что есть некий «круговорот душ в природе и ее окрестностях». Вот мы в этот самый круговорот и влетели. Сгорели мы там, у нас, – Талька правильно говорит.

Он немного помолчал.

– Думаю, не стоит объяснять – не наш это мир.

– А какой? – вяло поинтересовался я.

– А черт его знает! Параллельный, перпендикулярный или вообще этот… ортогональный! Какая тебе разница! Не у нас мы – и все.

– И теперь мы все время так будем… призраками?

– Э, нет, тут хитрая закавыка получается. Мы уже не совсем призраки. Мы, скорее, привидения. Призраки – тех не видно, не слышно, и жрать им не надо, как ты правильно заметил. Но эту стадию мы каким-то образом проскочили.

– Потому что сгорели, – снова подал голос Талька.

– Ну и?.. – одновременно обернулись к нему мы с Баксом.

– Ну… там мы сгорели, от нас мало что осталось… а здесь – вот это получилось, – Талька постучал кулаком по стене, и кулак наполовину ушел в стену. – Там исчезло – а здесь приросло. Вот если бы мы по-другому умерли… ну, отравились бы, например… грибами… здесь бы нас и видно не было. Из-за того, что тело – целое. Поначалу – целое… ТАМ. Труп, в смысле…

– Закон сохранения? – догадался я.

– Да, папа! – просиял Талька. – Я все не знал, как это лучше сказать, а ты сразу догадался.

– Так, значит, у нас тут со временем будут нормальные тела?

Талька и Бакс кивнули.

А потом лицо Бакса изменилось, он повернулся к Тальке и настороженно спросил:

– Послушай, а ты откуда все это знаешь? Про тела, про закон сохранения… Дед-то ничего такого не рассказывал!

– Откуда? – растерялся Талька. – Не знаю… Оно как-то само получилось. Вроде всегда это знал…

Некоторое время мы ошарашенно молчали. Потом Бакс досадливо махнул рукой:

– А, ладно, одним чудом больше… После разберемся. Ты лучше слушай, Энджи. Значит, после смерти душа попадает в другой мир и там постепенно обрастает плотью. Отсюда и стадии: призрак, которого не видно, – так сказать, голая душа; привидение вроде нас, и нормальный человек… или не человек.

– Стоп, Бакс! – перебил его я. – Тут у тебя неувязочка выходит. Если бы все так и было, этих воскресших покойничков во всех стадиях было бы везде хоть пруд пруди! Или они только здесь объявляются?

– Нет, не только здесь. Но далеко не все в этот круговорот попадают. Ведьмы, колдуны, экстрасенсы крутые – ну, и мы…

– А мы-то с какой стати?! Вроде не экстрасенсы и уж тем паче не колдуны.

– Черчек говорит – Дар у нас. У всех троих, и особенно – у Тальки. Вот только непонятно, где мы эту заразу подцепили…

– Бабка! – неожиданно осенило меня. – Та, что на хуторе померла! Я ж тебе говорил, ведьма она была, от нее-то к нам Дар и перешел!

– Точно, бабка! – согласился Бакс. – Молодец, Энджи! Для привидения у тебя голова неплохо работает.

– Бабка, – как-то бесцветно произнес Талька и, видя наши недоуменные лица, указал мне за спину.