Текст книги "Шмагия"

– …Далее, судари мои, сушка отволаживается, мнется на тупом беляке, берется стругом, пушится на беляке остром и катается мерейной доской. Для сообщения же лицу крупной шагрени, скажу я вам, лицо отглаживается стеклом либо камнем…

Настроившись соответствующим образом, сейчас колдун удивлялся молчаливости Леонарда Швеллера. Хворь жены подкосила гиганта? Вряд ли. Жену мастер не жаловал; подай-прими, сходи-принеси. Бывало, что и поколачивал. Этот бык сидел у постели болящей супруги? «Рядышком», если верить дочери?! И по сей причине не вышел к дорогим гостям, хотя мог потерять крупный заказ?! Легче Мускулюс поверил бы известию о скоропостижном вегетарианстве людоедов гробницы Сен-Сен. Этот тиран допустил наследника Шишмаря в отсутствие родителя «хозяйничать в мастерской», как доложила хромуша, – и не приголубил оплеухой любимую дочь за предерзостные слова?!

Быть не может.

Чудо из чудес.

– Как здоровье вашей драгоценной супруги? – решился Мускулюс.

Мастер Леонард поднял на колдуна взгляд: будто впервые увидел. Глаза у кожевника оказались ясно-голубые. На одутловатом, хмуром лице эти глаза были уместны не более чем пятерня годовалого младенца на лапе кожемяки. Ощущение было пронзительным: будто слепец прозрел, впервые от рождения взглянув на мир. Внезапно Андреа понял, что у Цетинки – отцовы глазки. Только у девушки голубизна была весенняя, ранняя, когда умытое небо глядится в первые подснежники, а у отца взгляд отсвечивал зимним днем, искрами в сугробах, сединой в дальних облаках. Но стоило во взгляде Леонарда, обычно укрытом под косматыми бровями, проявиться тихой свечечке, как делалось видно с отчетливостью: да, отец и дочь.

Да неужто надо было жене слечь, чтоб у мужа взор умылся?

Или это слезой?..

Колдуну стало неловко. Словно тайком подглядывал за чужим стыдом.

– Спасибо, плохо, – гулко отозвался мастер. – Худо Ясе. Спит все время.

И, перестав жевать, добавил странно:

– Это ничего. Я, что могу, делаю. Это ничего, сударь мой.

Больше, до конца обеда, он не издал ни звука. Если, конечно, не считать чавканья и сопения.

Spatium I
Сонет о сонете

(из сборника «Перекресток» Томаса Биннори, барда-изгнанника)

 
Восплачем же о гибели сонета!
Старик угас, стал дряхлым, впал в маразм;
Мешок костей – верней, костлявых фраз! –
Вчерашний день, истертая монета,
 
 
Фальшивый чек. Так мертвая планета
Еще летит, но гнусный метастаз
Разъел ей душу. Самый острый глаз
Не различит здесь тень былого света,
 
 
Не сыщет жизни: камень, лед и газ,
К дыханью непригодный. О, комета,
И та куда блистательней! Не раз
Мы сокрушались: был сонет – и нету…
 
 
Так муравьи, по-своему мудры,
Сокрушены морщинами горы.
 

Caput II

«Сей град был чуден: скверны зло страшилось жителей зело, но находило щель…»

Отобедав, колдун проверил охрану, для надежности подморозил «ледяной дом» и решил совершить легкий променад. Но сначала, укрывшись на заднем дворе и строго велев не нарушать его одиночества, часок провел в упражненьях.

Со стороны это выглядело дико: раздевшись до пояса, мощный, крепко сбитый мужчина стоял неподвижно, упершись лбом в забор. Живое олицетворение народной мудрости: «Бодался телок с дубом!» Или, если угодно, пародия на рудденского «Мыслителя», легендарного сторожа адских врат, выставленного для обозрения в публичном вертепе Рудда. Лишь по телу бродила крупная дрожь, оставляя за собой пятна «гусиной кожи»: лодыжки, голени, потом вдруг холка, живот…

Затряслось левое бедро под бархатом штанов, заправленных в чулки.

Вздрогнула ягодица.

Пот тек по спине колдуна, соленый, трудовой пот. Если бы случайный чароплет вздумал «облизать» Вышние Эмпиреи над этим районом Ятрицы, он поразился бы тремору маны в центре Красильной слободы. Небось решил бы: коллеги по Высокой Науке дикого грифона живьем свежуют! Школа Нихона Седовласца, к коей имел честь принадлежать Андреа Мускулюс, использовала для волшбы не вульгарную грубость элементалей, не вертлявость ноометров-гармоников, паразитирующих на Пряже Стихий, не заемную дрянь некротов, за которую потом приходится страшно платить Нижней Маме с лихвой. Нет, последователи Нихона отдавали предпочтение использованию честных сил тела, дарованного им при рождении, накапливая ману, как иной атлет накапливает мощь для поднятия гирь и разрыва цепей.

Пожалуй, любой из нихонианцев мог поднять лошадь. Если бы захотел.

Обычно они не хотели.

Гвоздем преткновения в сем методе была усталость. Атлет после ряда мучительных упражнений – тряпка тряпкой. Он желает лишь одного: поесть и отоспаться. Маг же, напротив, обязан по окончании занятий сделаться куда более могучим, причем незамедлительно. Обрати усталость в бодрость, научись трудить плоть без расхода драгоценной маны, и накопление сил станет чистым, звонким, готовым выплеснуться единой волной. В этом чудесном умении и крылась тайна школы мудрого Нихона, изложенная в секретном трактате «Великая Безделица»: мастерство укреплять тело без лишних обременительных действий.

В идеале вообще без действий, но тут Мускулюсу было далеко до славных мэтров.

Приходилось упираться лбом и потеть.

Закончив обязательную маету, он вздохнул, мечтая о временах, когда освоит «Великую Безделицу» в гамаке или на мягкой кушетке. Обтерся цветастым рушником, припасенным заранее; надел рубаху и куртку. Еще раз вздохнул, закашлявшись от вони едкого пикеля. Этой заразой здесь, казалось, пропитались даже стручки на скрюченных в три погибели вербах.

– Умыться не желаете, мастер Андреа?

Это Цетинка. Ясен день, подглядывала.

– Спасибо, голубушка. В другой раз.

Ворота скрипнули, распахиваясь. В спину лаял разноцветный кобель Нюшка; в песке под старой акацией по-прежнему копошилась детвора. Конопатая девчонка удрала, на ее место явилась девчонка постарше, с заячьей губой; суровые малыши оставались на посту, геройски лепя изрядно надоевшие плюшки. Парень-дурачок втолковывал им тайны мастерства, поливая «тесто» из ведерка и временами плетя из шпагата «кошачью люльку», чем несказанно радовал товарищей по труду. Под его руководством плюшки расползались от акации к соседним заборам, образуя концентрические круги. Между некоторыми были проложены веточки, тщательно очищенные от коры.

– Красненький! – кричал парень, и «заячья губа» вглядывалась перед собой, пытаясь увидеть обещанную красоту. – Видишь: красненький! Солнышко зажглось! Ну ты же видишь, Агнешка! – Вижу… – неуверенно кивала «заячья губа». – Солнышко…

– К'асенький! – хором басили малыши.

Что-то в поведении детей неприятно резануло Мускулюса. Да и плюшки, расположенные кругами, раздражали. Колдун велел себе угомониться: не хватало еще, утомясь от поездки, срывать досаду на глупых чадах! Он зашагал прочь, намереваясь свернуть к центру города.

– Доброго пути, мастер Андреа!

Колдун резко обернулся. Парень-дурачок махал ему рукой, скалясь с отменным добродушием. Откуда этот бездельник… Тьфу ты пропасть! Ну конечно, парень слышал, как именовала колдуна Цетинка. Приехали, срывай крышу. С лилльскими барышнями скоро черная желчь разольется. Будешь, брат Мускулюс, на первых встречных кидаться.

До самого моста через Ляпунь колдун шел, дыша по методу успокоения флегмы. Вонь красилен грозила грудной жабой, но сердце успокоилось.

Ну и хвала Вечному Страннику…

Ближайшие пару часов он бродил по городу без определенной цели. Избавиться от девственниц, гвардейцев, кареты и забот, пусть временно, – уже счастье. Такие вещи понимаешь, лишь когда «коза покидает жилье», как загадочно выражался учитель Просперо. Учитель любил загадки, труды по поиску ответов оставляя молодежи.

Мечтательно улыбаясь, Андреа гулял по Конному рынку, зачем-то приценился к мерину лет двенадцати, оранжевой масти, с облезлым хвостом и опухшими бабками, но покупать не стал. Далее, выйдя в сквер Трех Судебных Органов, долго любовался памятником ятрийскому поэту Адальберту Меморандуму, автору поэмы «Вертоград». Закусив длинный бронзовый ус, поэт взирал на город со слезой умиления. Вокруг постамента, завиваясь спиралью вверх, к ногам гения, располагались вольные разбойники, трое беглых драгун с женами, один мрачный борец за независимость, живописная группа участников мятежа Джеккиля Требушатника и дочь короля-чернокнижника Бенциона-Штефана, большая поклонница лирики. У подножия, рассевшись на скамеечках, местные трубадуры за деньги слагали экспромты на заданную тему. Рядом с каждым в рамочке красовалась лицензия на производство экспромтов.

Ближе к яру вагант-нелицензиат, бородатый детина одного с Андреа возраста, бесплатно мурлыкал себе под нос:

 
Играй словами, сукин сын,
Мечи в зенит! –
Но ближе, ближе псы-часы,
И – извини…
 

Мускулюс кинул ему монету: украдкой, пока не заметили скверные надзиратели.

Вскоре колдун перебрался в «Волшебный фонарь», где долго любовался мастерством братьев Люмьер: младший вырезал из вощеной бумаги фигурки, дуновением понуждая их разыгрывать на белой ширме душеполезные сцены, а старший музицировал на гнутой дудке с клапанами. Позже Мускулюса видели на площади Возвышения: он слушал игру на бомбулюме и монокордиуме, краем глаза следя за установкой огромного шапито. В Ятрицу приехал знаменитый «Цирк Уродов», и музыканты привлекали будущих зрителей.

Афиши цирка украшала лилипутка Зизи, гарцуя на рогатом китоврасе.

На углу площади имелась аустерия «Хромой Мельник», куда Мускулюс и завернул. Над входом в заведение красовалась скульптура, выполненная в полтора человеческих роста: мельник самого бандитского вида, с деревянной ногой, оседлав бочку, блаженно приник к кружке пива. Для пущего смеха ваятель одел мельника в сутану с рюшами, священную одежду Веселых Братьев, чья обитель, как и предписывалось уставом ордена, высилась аккурат напротив питейно-закусочного дома. Вне сомнения, святые отцы были здесь частыми и желанными гостями: их бдения, заутрени и всенощные, согласно давним привилегиям, оплачивал державный Цензорат. Выглядел раскрашенный мельник очень натуралистично – в темноте или спьяну его часто принимали за живого великана-бражника, очень пугаясь.

Эту аустерию колдун навещал в прошлый приезд. И впечатление сохранил самое положительное.

За минувшее время здесь мало что изменилось. Потолок украсили тележными колесами, чучело Янкеля-Призрака заменили на ростовой портрет императора Пипина Саженного. Добавились два зеркала в прихожей, по бокам гардероба: одно обычное, где отражались люди, еще не утратившие человечий облик, второе же отражало игисов, спектрумов и прочих ламий, заверни они сюда хлебнуть пивка. Кстати, удобно. При входе и выходе можно лишний раз удостовериться, жив ты или уже не вполне. Главное, спьяну зеркала не перепутать. Рядом висела верительная грамота. Пергамент, мелко исписанный вязью каллиграфа, гласил, что в «Хромом Мельнике» правом убежища и беспрепятственного допуска пользуется любое создание, желающее подкрепить силы телесные и духовные. Лишь бы присутствие и наклонности оного не были помехой остальным посетителям.

Выполненный алой тушью постскриптум напоминал: «Клиенты в меню не входят!»

Здешний хозяин был большим либералом. Мускулюс подумал, что такой документ при входе превратит аустерию в пустыню, распугав мирных бюргеров. Ничуть не бывало! Аустерия процветала. Первый, «народный» зал оказался набит битком. Гуртовщики-таврогоны в стеганых армяках и штанах с кожаным «седлом»; пьяница-бирюч с длинномерной буциной; троица колпачников с женами-однодневками; офени в крикливых кафтанах «хвост кочета», бортники из окрестных деревень, певички-хохотушки…

Долго рассматривать пеструю публику малефик не стал, сразу пройдя во второй, «чистый» зал. Тут сидел народ посолиднее. Хотя и здесь свободных мест оставалось маловато. Один табурет пустовал за столом, где со скорбью и тщанием надиралась могучая кучка Веселых Братьев. Компанию им составлял румяный широкоплечий простак с бляхой магистрата на груди. Вокруг Братьев и крепыша-простака, осами над разлитым медом, вились Доступные Сестры в глухих, невинно-прозрачных платьях с хвостами леопардов. Хвосты томно извивались: достигалось это с помощью хитроумной шнуровки лифов.

Братья с надеждой уставились на нового посетителя. Старший даже пустил слезу, приглашающе махнув рукой, но Мускулюс притворился слепым. Коротать время в тенетах сего ордена – слишком тяжкое испытание для печени, кошелька и желудка. Особенно памятуя о вчерашних трепангах! Закон суров: сел за один стол с Братьями – ешь, пей, гуляй наравне, а плати вдвое. Можешь соблюсти умеренность, но тогда плати вчетверо. А еще на их кислые рожи смотреть…

К счастью, под оливой в горшке обнаружился угловой столик на два места, только что освобожденный клиентами.

Малефик быстро проследовал туда.

* * *

Весть о приезде в Ятрицу столичного колдуна уже распространилась по городу. Буквально через минуту перед Андреа возник хозяин «Хромого Мельника». Он являл собой несомненное сходство со скульптурой над входом, разве что скульптуре недоставало поварского тесака на поясе.

– Счастлив! – сердечным баритоном начал он, сдвигая набекрень головной платок. – Душевно счастлив видеть вас, уважаемый мастер, в моем скромном заведении. Надолго к нам? Что изволите заказать?

Хозяин галантно шаркнул протезом.

– На неделю, может, две. А заказать изволю. Первым делом – кувшинчик тминной с солью. К нему – окуньков, томленных на углях. Крупных, но не слишком жирных. С гранатовым соусом. Еще подайте тонких ржаных хлебцев и запеканку с базиликом.

В рыжих глазах аустатора отразилось сочувствие. Клиент желает тминной с солью и ничего жирного? – значит, мается после чрезмерного усердия. «Ничего, уважаемый! Берем вашу хворь на абордаж! Завтра же будете огурцы с молоком безнаказанно кушать!» – явственно читалось на лице хозяина.

– А скажи-ка, голубчик, – снедаем внезапным любопытством, колдун придержал аустатора за локоть. – Грамота, чудо-зеркало… Не боишься прогореть? Всякий ли захочет со стриксом за общим столом сидеть?!

В ответ хозяин просиял хитрющей улыбкой, сразу сделавшись похож на медный таз.

– Не в обиду будь сказано, мастер колдун… Я вас колдовству учить не возьмусь. Но и вы мне в трактирном деле, простите, не учитель. Где еще почтенный бюргер на дикого игиса взглянуть сможет? А нигде! Кроме как у Джонатана Окорока. Вы уж поверьте, я человек бывалый, в людях толк знаю. Вот и валит ко мне народ. Увидят приезжего незнакомца, ликом бледного, с ногтями длинными, – потом с месяц по городу разговоров. Я, мол, вчера… в «Хромом Мельнике»!.. рядом сидел!.. И гости вроде вас мимо не проходят. Дома по приезду жене расскажешь, жена три дня муженька голубит. Я с вами, мастер колдун, как на духу, по совести – вы и так зрите в корень, кто есть кто!

Андреа мимо воли расхохотался.

– Зрю, братец. Только я не один зрячий. И не один грамоты между строк читать умею. Коренные инферналы часто наведываются?

Аустатор воровато оглянулся по сторонам. Склонился к самому уху гостя:

– Хвала Вечному Страннику, по сей день никого не видал! Мое дело – напои-накорми, а видеть скрытое не обучены. Вот вы, к примеру, упаси Нижняя Мама… Были бы из этих, так под личиной явились бы! А?!

Хозяин победно воззрился на Мускулюса.

Отпустив аустатора, малефик на всякий случай сощурил «вороний баньши». Вполкасания «вспорол» зал крест-накрест. Обычные люди, пьют-едят, чужой гарью не тянет. Можно расслабиться. Запотевший кувшинчик с тминной, серебряная солонка в форме горного драконца и высокая чарка возникли на столе, как по волшебству. Следом – хлебцы и соусник, остро пахнущий гранатом со специями. Искушение было велико, и Андреа решил начать «лечение», не дожидаясь окуньков с запеканкой. Наполнил чарку, от души сыпанул туда соли. Размешал пальцем: так полезней. Макнул хлебец в соус. Ну гуляй, мана, без обмана! Морская горечь пополам с огнем ухнула в желудок, гоня прочь козни трепангов.

Главное – не переусердствовать. Знал за собой колдун тайный грех.

– Доброго здоровьица, мастер колдун!

Ширма из кленовой стружки, укрывавшая малый столик неподалеку, раздвинулась. Обрамлен бледно-желтыми локонами – словно щеголь в допотопном парике времен Гренделя Скильдинга! – на Мускулюса пристально смотрел офицер местного ландвера. В руке ландверьер держал кружку горячего, пышущего жаром вина, давая понять, что своим тостом присоединяется к чужой трапезе.

Малефик кисло ответил поклоном: офицер ему не понравился. В столице бытовало презрительное отношение к ландверу, этой самодеятельной милиции округов, в периоды мира более опасной для своего же короля, а в случае войны – чванной и бестолковой. Особенно изощрялись в шуточках над олухами-ландверьерами гвардейцы и кавалерия. Андреа не был ни гвардейцем, ни кавалеристом, но полагал бестактностью лезть с тостами, когда тебя не просят. Щекастое, рябое лицо офицера выражало живейший интерес к «мастеру колдуну»; казалось, солдафон только и ждет, когда его пригласят за общий стол. Не будучи опытным физиогномом и не желая прибегать к Высокой Науке, Мускулюс тем не менее видел, что интерес ландверьера – козырный. Он чего-то хотел от малефика.

Просто выпивка в новой компании? – ничуть.

Острые глазки буравили намеченную цель, ввинчиваясь к самой сердцевине. Так смотрит столяр на подвернувшееся полено, размышляя: пустить на растопку или выточить марионетку для приятеля-кукольника?!

– Хозяин! Еще тминной нашему почтенному гостю! За мой счет!

– Будет сделано, сударь ланд-майор!

Прежде чем колдун успел отказаться, ширма сомкнулась. Срывать же досаду на аустаторе, который хромал из кухни со вторым кувшинчиком, было нелепо. Не часто ли тебя злость-досада без причины мучит, колдун? Детвора с плюшками, назойливый вояка, хозяин «Хромого Мельника»? В твои-то годы…

Странное дело: мелочь, пустяк, а настроение испорчено безнадежно.

Тут еще Веселые Братья без одобрения косились на Андреа: скупердяй, брезгует обществом святых отцов! У приор-дьякона Братьев в левом глазу обнаружился характерный прикос, и Мускулюс машинально закрылся ослабленными «Плодами Злонравия». Чароплетов меж Братьями не водилось, но рожи всей компании (включая крепыша из магистрата) были мрачней мрачного.

«Вот ведь люди! И чего им в миру не жилось?!»

Орден Веселых Братьев учредили более трех веков назад, при Фредерике Барбабелле. Вскорости он получил поддержку большинства правящих династий: здесь, по неясной причине, особо постарались духовники августейших супруг. К Братьям приходили адепты Тринадцати Скорбей, отчаявшись слиться с Романтичным Му, аскеты церкви Неукротимого Смирения, возжаждав дополнительных мук, первопроходцы Двух Колец, неофиты Двух Концов и жрецы Срединного Гвоздя, – короче, титаны подвижничества и столпы отрешения, неудовлетворенные духовно.

Они стучались, и им отверзалось.

Хотя не всем.

Кандидата в члены Братства ждал ряд испытаний: на чистоту помыслов, стойкость к соблазнам и крепость телесную. Ибо образ жизни Веселых Братьев мог долго выдержать отнюдь не всякий! Скрипя зубами от отвращения, они поглощали горы жаркого с пряностями; морщась, как от зубной боли, вливали в себя ведра лучших эмурийских вин; стеная и лия слезы раскаяния, многажды за ночь теряли невинность в объятиях блудниц; и лишь печально крякали, огребая зуботычины во время «стенных» ритуал-побоищ. Тот, кто хоть на миг выказывал малейший намек на удовольствие, получаемое не от утреннего похмелья и саднящих кровоподтеков, а от застолий и ночных оргий, безжалостно изгонялся с позором. В итоге Веселые Братья четвертый век подряд предавались ненавистным разврату и чревоугодию, стоически неся тяжкий груз. Немало из них достигло за это время Горнего Делириума, ускользавшего ранее. Кое-кто после озарения вновь возвращался к былому отшельничеству; иные уходили в мир, узрев в обыденности Янтарную Нить. Редкие гении, если позволяли средства, возобновляли разгульный образ жизни вне ордена – теперь уже в полное свое удовольствие.

Таким способом орден креп год от года.

– …Вы позволите?

Очнувшись от задумчивости, Мускулюс обнаружил два любопытных факта. Во-первых, ему, оказывается, принесли окуньков и запеканку. Судя по обглоданным костям, пару окуньков он успел благополучно съесть. Во-вторых, над ним горой навис давешний ланд-майор с дымящейся кружкой в деснице. Шуйцей офицер беспардонно оперся о стол малефика. Пшеничные усы, «завитые винтом», грозно топорщились, обрамляя пористый утес богатыря-носа. Усмехался жесткий рот, а вот глаза-буравчики исподволь продолжали начатую работу, ввинчиваясь глубже, глубже…

Отказать нахалу? Бессмысленно. Этот пес с мертвой хваткой. Будет встречаться на пути раз за разом, пока не добьется своего.

– Присаживайтесь, – откровенно вздохнул Мускулюс.

Ландверьер опустился на стул с неожиданной легкостью. Стул даже не скрипнул.

– Я вижу, сударь офицер, вы не просто желаете выпить для знакомства, – малефик решил брать быка за рога. – Что ж, приступим.

– Вы угадали, мастер колдун. Значит, сразу к делу? Тем лучше. Мое дело – закон и порядок в Ятрице. И, смею вас заверить, справляюсь я с этим неплохо. Иначе, сами понимаете, старину Эрнеста вряд ли оставили бы на второй срок… Но сейчас я в затруднении. Видите вон того мужчину с бляхой магистрата? Что сидит с Братьями?

– Вижу. Вы хотите его арестовать? Вам нужна моя помощь?!

Крепыш как раз опустошал очередной кубок крепкого. По мокрому румянцу его щек градом катились слезы.

– Это Якоб Гонзалка, архивариус ратуши. Два… нет, уже почти три дня назад пропала его дочь. Искра Гонзалка, шести лет от роду. Отец пришел в «Хромой Мельник» напиться с горя.

– Я малефик. Розыск людей вне моей компетенции. Обратитесь к ясновидцам. Закажите легавого волхва из частной службы. Или просто отправьте на поиски патрули с собаками.

– Вы позволите мне закончить?

Сказано было вежливо, но столь твердо, что Андреа на миг смешался. Молча кивнул, налил себе тминной; не глядя, сыпанул соли, разболтал. Выпил без удовольствия, словно Веселый Брат.

– Я забыл представиться. Ланд-майор Эрнест Намюр, из Кошицких Намюров.

– Андреа Мускулюс. Консультант лейб-малефициума.

– Рад знакомству. И заверяю вас, – ландверьер расстегнул верхний крючок мундира, дернул воловьей шеей, – что мы сделали все необходимое. Патрули с лучшими чеширскими хортами, ясновидица… Мэлис очень толковая ведьма! Не чета столичным затейницам, но ей человека найти – что мне кружку пива осушить. Увы, ни малейших следов. Как в воду канула. Впрочем, Ляпунь-водяника Мэлис захомутала: дед клянется, что дно чистое…

С минуту колдун сидел молча, наскоро прикидывая, куда могла подеваться дочка молодого архивариуса. Чтоб ни хорты, ни ведьма, ни героический ландвер… Решила прибиться к цирку? Кочевые шагры сманили? Вряд ли. Сгинула в лесу? Ведьма б почуяла, что жизнь пресеклась. Если толковая баба, то и место гибели указала бы. «Малый народец» шалит? От собак они человека укроют, от ясновидицы – никогда… Некромант в Чурих увел, для «Страстей по Вторнику»?! Глупости. Это в сказках некроты детей мешками таскают. Толку их, сопляков, красть, когда на любом невольничьем рынке хоть легион голопузых, бери не хочу… Опять же чужая мана в любом случае след оставит. Если только ведьма не полная дура. Или если она не в сговоре с похитителем.

– Прошу прощения, если чем обижу. – Андреа наклонился к ланд-майору. Вдохнул жаркий запах вина и еще почему-то еловой смолы. – У вас, сударь офицер, в Ятрице поножовщины не случается? На улицах ночью не грабят? С поджогами все в порядке?

– К чему вы клоните, мастер колдун?

– К тому, что пропал один ребенок. Исчезни пять, семь, десять детей, можно было бы грешить на безумца-злоумышленника или обращаться в Надзор Семерых. А так – одно-единственное дитя. Дочь архивариуса. Вы приняли меры, но они принесли мало пользы. Якоб Гонзалка – ваш близкий друг?

– Нет.

– Родственник?

– Ничуть.

– Сударь офицер, вы понимаете, о чем я?

Ландверьер моргнул бесцветными ресницами. Он вдруг стал прямой-прямой, как флагшток замка, захваченного врагами, но еще ведущего бой на лестницах и галереях. Даже изрядный живот не мешал этой удивительной прямизне. Пальцы наглухо застегнули крючки воротника: медленно, тщательно, выполняя наиважнейшую в данный момент работу. Края, обшитые жестким галуном, врезались в шею. Лицо Эрнеста Намюра налилось кровью. Вдыхая воздух, он слегка храпел: так бывает с людьми, перенесшими сквозное ранение в грудь, когда у них учащается сердцебиение. Ландверьер вдруг показался малефику загнанным, упрямым конем.

Впрягся в ворот маслобойки: скрип-скрип, день-год.

– Нет, мастер колдун. Я не понимаю вас. Пропал ребенок. И поножовщина с поджогами никак не отменяют для меня этого факта. Возможно, я старомоден или сентиментален. Извините, что потревожил. Честь имею!

– Обождите…

Движением руки остановив ланд-майора Намюра, колдун подумал, что жизнь в столице накладывает на человека тайное клеймо. Печать зверя. Вот и сейчас: Андреа Мускулюс не испытывал угрызений совести. Не терзался, коря себя за произнесенные слова. Ничуть не бывало. Он никогда не заблуждался насчет своих моральных качеств; не делал этого и теперь. Просто от ландверьера пахло вином и смолой. Просто Якоб Гонзалка, чей румянец не могло погасить даже горе, хлестал кубок за кубком. И галун воротника все туже врезался в жирную, чужую шею, словно удавка.

– Скажите, чего вы ожидали от меня?

Офицер растерялся. Должно быть, он надеялся на этот вопрос с самого начала и все равно был застигнут врасплох.

– Я… я рассчитывал, что вы окажете мне помощь. Поможете отыскать девочку.

– Каким образом?

– Вы дипломированный колдун. Столичная, извините, штучка. Консультант лейб-малефициума, наконец! С вашим даром… Вам наверняка удалось бы почуять то, что ускользнуло от ведьмы.

– Буду с вами откровенен, сударь офицер. Мои способности несколько иного… э-э-э… профиля, нежели бескорыстная помощь. Но – допустим. Допустим даже, что я искренне хочу вам помочь. И, вопреки желанию, бессилен это сделать. Понимаете?

– Нет. Не понимаю.

Ландверьер брезгливо скривился. Непослушными пальцами принялся вновь расстегивать крючки тугого воротника. Мускулюс без энтузиазма следил за его манипуляциями. Ситуация все больше напоминала идиотскую балладу халтурщика-трубадура: великий маг инкогнито приезжает в провинциальный городишко, где творятся жуткие похищения и темные злодейства, по улицам табунами бегают страшные тайны, а доблестный воин изнемогает, борясь со злом в одиночку. Одна добрая знакомая малефика очень любила такие баллады, что и послужило причиной расставания.

– Хорошо, я объясню. Вот мы сейчас сидим в «Хромом Мельнике». Пьем, беседуем. Но вы в это время продолжаете отвечать за порядок в Ятрице. Беспокоитесь о пропавшей девочке; небось думаете еще о десятке происшествий мельче рангом, о которых мне знать совершенно ни к чему. Вы заняты делом. Даже сейчас, разговаривая со столичной штучкой без чести и совести. Верно?

– Верно, мастер колдун. В самую точку.

– Так вот, я нахожусь в точно такой же ситуации. Только область моих интересов – иная. А забот, поверьте, ничуть не меньше. Если я хоть на миг отвлекусь, сосредоточусь на деле, более существенном, чем чарка тминной и беседа с любезным офицером, если увеличу расход маны… Последствия выходят за рамки вашего воображения. Впрочем, если хотите, я могу махнуться.

– Навести морок?

– Зачем? Просто вы ненадолго окажетесь в моей шкуре. Со всеми моими заботами, как если бы они были вашими. Желаете рискнуть, сударь?

Он был храбрым человеком.

– Ну, если вы сами предлагаете…

* * *

Разбуди Мускулюса ночью и свяжи ему шесть пальцев из десяти – мануальную фигуру блиц-рецепции он воспроизвел бы, не задумываясь. Это первое, чему учат мудрые наставники своих учеников: «пересаживать белого павиана на чужие плечи». Колдун щелкнул ногтями в волосах, проворно ловя инстант-образ, и зажал верткую добычу в кулаке. Образ жужжал и копошился. Дождавшись, пока инстант закуклится, Андреа легким щелчком отправил его в лоб ланд-майору, аккурат между жиденькими бровями. Лоб Эрнеста Намюра треснул – разумеется, на астральном уровне! – и ландверьер, охнув, застыл соляным столбом, словно праведница Гвизарма, оглянувшаяся на Гнилой Сатрапезунд.

Андреа прекрасно знал, что сейчас испытывает офицер.

Мерзлой глыбой пал на плечи тройной «ледяной дом», оплывая свечным огарком под жаром страстей. Давным-давно Шустрая Леди, склонив голову под меч лилльского палача, во злобе прокляла барышень Лилля на тыщу лет вперед, и заклятье по сей день не выветрилось. Правда, был здесь и плюс: родинки, бородавки, «винные пятна» и позорные клейма запросто сходили с девиц после линьки… А ведь надо еще скреплять дужки замок-наговоров, не давая им истончаться; приглядывать за гвардейцами-охранниками, вытирать носы «тень-платком», отбивая обоняние; ежесекундно вслушиваться в дрожь дозорной паутины: что линька? не начинается ли?! Ведь, едва придет срок, малефик должен быть рядом. И главное – закупоривать бешеный, сводящий с ума натиск эманаций Гюрзели, Химейры и Эмпузы: себя-то не проклясть…

Последние дни колдун напоминал жонглера-виртуоза, держащего в воздухе дюжину разнообразных предметов. Желаю приятной минуты, сударь офицер! А ведь я с вами только мигом поделился. Мигом одним, только мигом одним…

Встряхнувшись, Эрнест Намюр залпом осушил кружку.

Будь там кипяток, не заметил бы.

– Не позавидуешь вам, мастер колдун! – с усилием выдавил он, отдуваясь. Щеки офицера шли пятнами, лоб блестел от капелек пота.

– Теперь понимаете, почему я отказался помочь вам?

– Понимаю.

Унылая пауза висела над столом: лампада темного света.

– Колдовское дело тоже не сахар, – загадочно выразился ланд-майор с видом опытного мага, члена всех Академий от Реттии до Ла-Ланга. – Вам бы, к примеру, в гостинице остановиться, отоспаться… Ан нельзя. При девках состоять надо. Хуже нет, чем при девках состоять: я знаю, я гарем Абд-Ал-оглы из песков Таран-Курт выводил, в Вернскую кампанию… Вонь от наших красилен – дракона валит. И как ваши девки там живут?

– Контракт, – пожал плечами Мускулюс. – Я их потом замуж выдам. В хорошие руки.

– Ну да, ну да… Хорошие руки, они чаще в ежовых рукавицах…

Ланд-майор торопился сменить тему разговора, за что Андреа был ему весьма признателен.

– Кожевники наши пообвыклись в слободе, принюхались. Человек ко всему привыкает. Вон у Швеллера жена который год лежмя лежит. Тоже небось привык. Хотя сдал Леон, сильно сдал. Кремень был мужик: и семью, и хозяйство во фрунт строил. Вот так, – Эрнест Намюр продемонстрировал, как именно. Получилось внушительно. – Это, видать, из-за Ядвиги. Кто ж мог знать? Раньше, бывало, и колотил ее, и бранил… А как слегла – поплыл хозяин киселем. Сыну волю дал, дома сиднем сидит… шваль всякую приваживает…