Текст книги "Гарпия"

Драться он не умел. Не хватало силенок, а главное – ярости. Но книги и бабушка научили его другому: упорству. Смешному, нелепому, великому и самоубийственному упрямству, которое умеет все, кроме сущего пустяка – сдаваться и отступать. Когда Яцеку не давалась арифметическая задача, он мог потратить на поиски решения час, день, неделю, вцепившись в задачу мертвой хваткой, как бульдог.

В книгах ничего не говорилось об уличных драках. Там описывались битвы, дуэли и поединки чести. А подставить ножку, и кулаком по физиономии – какое тут благородство? Значит, надо вызвать обидчика на дуэль.

Все следующее утро Яцек, позаимствовав на кухне нож и выломав доску из ящика для овощей, выстругивал себе меч. Дважды порезался, устал, но к обеду меч был готов. Выйдя на улицу, он громко вызвал на бой белобрысого Мирчо. И получил в ответ град насмешек:

– Ха, рыцарь! Из-под юбки вылез!

– Сопли подбери, недомерок!

– Беги домой, к бабке!

– А камешком в лобик, тютя?

В Яцека полетели комья земли и камни. Один рассек мальчику бровь, едва не выбив глаз. Мир заволокло красным. Бедняга заорал – от боли и бессилия. И от этого отчаянного крика сердце лопнуло, как созревший нарыв. По лицу текла кровь. Яцек зажмурился, но продолжал видеть – сквозь опущенные веки, затылком, ушами, щеками, шеей… Казалось, повсюду выросли глаза. Красное пронизали темные нити. Мальчик стоял внутри бумажного фонаря, на чьих стенках художник черной тушью изобразил все, что было вокруг.

Свечкой в фонаре служил он сам.

Беззвучно шевеля губами, словно рыбы в пруду, пятились обидчики. Нет, не от героя-паяца с деревянным мечом! – из калитки за спиной Яцека выбиралось существо, в котором внук не сразу признал любимую бабушку. Эмма Деггель сделалась плоской и прозрачной, как промасленный лист пергамента. В правой руке она сжимала тесак для рубки мяса. Дюжина косматых уродцев, до краев налитых злобой, бесновалась внутри старухи – в голове, в печени, в иссохшем чреве! – но не это было главной причиной неузнавания.

Никогда раньше бабушка не двигалась подобно бешеной собаке. Крадучись, выгнув спину, вздыбив лопатки, она приближалась к внуку: защищать или убивать, этого Яцек не знал. Ноздри Эммы широко раздувались – тварь, в которую превратилась женщина, чуяла свежую кровь.

Яцека бросило в жар. Огонь поднимался из раскуроченного взрывом сердца, охватывая все тело. В голове путалось, как во время горячки; зимой, заболев, он едва выжил – спасибо лекарю Ганчиреку. Сейчас лекаря Ганчирека рядом нет. А бабушка – рядом. С ножиком, каким враги зарезали папу.

А теперь зарежут мальчишек, не знающих законов чести!

«Бабушка, не надо! – хотел крикнуть Яцек, чувствуя, что готов простить гадкому Мирчо что угодно: камни, оскорбления, драку не по правилам. – Ты их уже напугала! Они больше не станут меня обижать!»

«Это не твоя бабушка, – ответил чужой, взрослый голос. Это он минутой раньше взорвал сердце Яцека Деггеля. – Это временное жилье крыс, мерзких пакостников. Она одержима. Берегись…»

Косматые злыдни не уйдут просто так, понял Яцек. Им нужно что-то дать взамен бабушки. «Берегись…» – повторил осторожный голос. «Другое тело…» – услышал мальчик, пораженный странной, выборочной глухотой. Никакого другого тела, кроме своего, у него не было.

Он поднял к небу руки, как колдун на картинке в одной из книжек:

– Ко мне! Идите ко мне! Все идите! Я зову вас!

Из него к бабушке хлестнули крепкие, просмоленные нити с рыболовными крючками-тройчатками на концах. Крючки впились в косматых, выволакивая их наружу. Трясясь от ужаса, соседские дети потом скажут: «Он превратился в костер». Так и скажут: стоял, мол, и горел. И будут кричать по ночам, обмочив простыни, когда им приснится: вой, собачий вой летит в небо из глотки старухи, а из ее живота прыскают глянцевые кляксы.

Мерзко корчась, кляксы спешили к пылающему Яцеку.

Бабушка упала, забилась в конвульсиях, выронив нож. Глаза ее закатились, став похожими на два вареных яйца. На губах выступила пена, хлопьями стекла на подбородок. Женщина словно пришла к цирюльнику: бриться.

– Бесы! Спасайся! – завопил кто-то, самый сообразительный.

Но бежать не смог никто: ноги отнялись.

Бесы упирались, норовили повернуть назад, но некая сила тянула их к воплощенному крику: «Я зову вас!» Ныряя в Яцека, бесы с сухим треском сгорали без следа, как насекомые в пламени костра. Это длилось и длилось, сводя окружающих с ума, а потом бесы закончились, и огонь погас. Яцек качнулся, мешком осел на землю и застыл без движения.

Мальчишки бросились наутек.

– …в порядке. Пусть отсыпается – у него упадок сил. Выброс маны не проходит даром. У вашего сына огромный потенциал, сударыня. Но он должен научиться держать себя в руках. Иначе я ничего не гарантирую…

Держать себя в руках? Как нож? Чужой, незнакомый голос. Острый запах снадобий. Он заболел? К нему пришел лекарь? Снадобья пахнут иначе, чем зимой…

– Спасибо, мастер Ламберт! Вы уверены, что кроме вашего отвара Яцеку ничего не нужно?

Мама. Почему она не в ратуше? Где бабушка?

– Совершенно уверен, сударыня. Сон, хорошее питание и мой отвар – по десертной ложке три раза в день. Не волнуйтесь: ваш сын…

Слабость. Зверский голод.

– Мама, я хочу есть!

Над ним склонились два лица в туманных ореолах. Мама и… Кажется, он видел этого человека. В городе. Мастер Ламберт. Он что, тоже лекарь?

– Как ты, сынок? У тебя что-нибудь болит?

Яцек немного подумал.

– Ничего не болит. Есть хочу. А где бабушка?

Ламберт Геррен, дипломированный колдун, обитавший на другом конце Лотрены, примчался к дому Дегеллей сам, без вызова. Такой мощный выброс маны, как извержение вулкана, не мог остаться незамеченным. Восстановив картину по остаточным чаровым отпечаткам и свидетельствам очевидцев, Ламберт был потрясен. Спонтанный экзорцизм без оформления заклятиями, с одновременным уничтожением легиона матерых бесов – и это сотворил ребенок девяти лет от роду?!

Он не соврал: Яцек быстро встал на ноги. Бабушка приходила в себя намного дольше. Вернувшись к хлопотам по дому, она отказывалась говорить о происшедшем. На внука поглядывала с незнакомым прежде благоговением; встретившись с ним глазами, спешила отвернуться. Эмме Деггель было стыдно. Она, женщина с происхождением и принципами, пустила в душу гнилую бесовщину! При виде камня, угодившего в голову внука, она со страстью пожелала сорванцам ужасной смерти! – и стала воплощением мести.

Все это Яцеку позже объяснил приехавший в Лотрену волхв Грозната. Волхва вызвал мастер Ламберт. Колдун знал: Грозната разъезжает по всему королевству в поисках талантливых детей, беря их в первичное обучение.

– У тебя дар, мальчик, – подтвердил Грозната заключение колдуна. – Это прекрасно и опасно, как река, перегороженная сомнительной плотиной. Тебе необходимо учиться Высокой Науке. Иначе дар однажды убьет тебя. Хочешь стать магом?

– Хочу! – с замирающим от восторга сердцем пискнул Яцек.

Грозната хмыкнул. Так ответил бы каждый мальчишка. Но вскоре волхву предстояло убедиться: упорство Яцека – высшей пробы. Он хотел и умел учиться. Идея стать магом захватила ребенка целиком. Он станет великим чародеем! И сбудутся бабушкины мечты о возрождении славного имени Деггелей.

Сказка восставала из пепла. В облике сурового волхва она стояла над Яцеком, задумчиво дергая себя за бороду. Вечером волхв имел разговор с женщинами: Эммой и Жанеттой Деггель. Обе выглядели скорей испуганными, нежели обрадованными. Бабушка первой справилась с замешательством.

– Если у мальчика талант, он должен учиться. Но у нас не хватит средств…

– Об этом не беспокойтесь, – прогудел Грозната.

Отпустить ребенка с волхвом женщины отказались наотрез. Грознате пришлось задержаться на полгода, для начала обучив Яцека контролю манорасхода. Затем волхв уехал, оставив ученику два баула книг с закладками. Не дрогнув, Яцек вгрызся в гранит Высокой Науки.

Впоследствии Грозната регулярно наведывался в Лотрену. Проверял усвоенное, устраивал практикумы, оставлял новые книги. В перерывах между визитами волхва Яцек повадился ходить в гости к мастеру Ламберту. Он не знал, что заботливость колдуна – отчасти результат долгих переговоров между Ламбертом и Грознатой. Впрочем, Ламберту было лестно, хотя и страшновато, возиться с парнишкой, чей запас маны превосходил его собственный на порядок.

Через шесть лет Грозната объявил, что подал ходатайство о выделении Яцеку Деггелю королевской стипендии. Прошение было удовлетворено. Обучение у меня закончено, сынок, ухмыльнулся волхв, счастливый, как всегда, когда выпускал птенца из гнезда; прощайся с женщинами, целуй руку дядюшке Ламберту – и вперед, в Реттию.

Яцек заплакал от счастья.

* * *

– Первый курс! – крикнули с площадки лестницы. Преподаватель в коричневом сюртуке походил на оживший комод. – Молодые люди, я к кому обращаюсь? Извольте следовать за мной. И не отставайте, а то заблудитесь…

Caput VI

Когда хулили и хвалили,

Когда толкали и тянули,

И выпили, и вновь налили,

И опьянели, и заснули,

В том странном сне я понял вдруг,

Что значат крест, звезда и круг.

Томас Биннори

– Рада приветствовать вас в храме Высокой Науки. Прошу садиться.

Радости в голосе Исидоры Горгауз не уловил бы и самый закоренелый оптимист. Студенты опускались на жесткие скамьи, стараясь не издать ни звука. Казалось, тишина защищает их от Горгульи – немолодой, стройной, властной красавицы. Укрыв плечи рдяно-багровой мантильей, она возвышалась на кафедре, будто воин в доспехе – на сторожевой вышке.

Взгляд куратора скользил по аудитории, дольше мига не задерживаясь ни на ком. Можно было не сомневаться: дама запечатлела в памяти нестираемый образ-отпечаток каждого из присутствующих. Словно бабочек иголками приколола, классифицировала – и вынесла приговор: ценности не представляют.

– Университет Магии – старейшее и наиболее уважаемое учебное заведение такого рода. Подчеркиваю: не только в Реттии, но и в сопредельных державах. Если, конечно, уровень просвещения сопредельных держав позволяет им сделать верные выводы. Пребывание в сих стенах накладывает на вас суровые требования.

Она взяла паузу, позволяя слушателям лучше осознать сказанное. Горгулья владела аудиторией, как скрипач-виртуоз – инструментом. Казенные сентенции в ее устах приобретали характер непреложных истин; аксиом, не подлежащих обсуждению. Чувствовался опыт бранного мага: приобретя навыки лектора, Исидора не утратила мастерства командира.

С фресок, украшавших высокие своды аудитории, на оробевших первокурсников взирали седобородые лики. Одно время ректорат полагал, что роспись отвлекает студентов от учебного процесса. Однако закрасить – или хотя бы задрапировать! – работы великого Болеслава Портиньи никто не решился.

Выход был найден тридцать лет назад. Совместными усилиями гипнотов с кафедры общей суггестологии и волхвов-комбинаторов на фрески наложили слоистые заклятия. В свободное от занятий время любой учащийся мог сколько угодно любоваться шедеврами, не испытывая дискомфорта. Но стоило ему уставиться на потолок во время лекции – и через минуту он переставал воспринимать что-либо, кроме голоса преподавателя. Кое-кто из профессоров даже рекомендовал группе сосредоточиться на потолке – для лучшего усвоения материала.

Увы, как позже выяснилось, такая методика срабатывала лишь в случае фресок Портиньи. Обработка картин других живописцев давала обратный эффект, плюс длительную головную боль. Над решением проблемы бились четверть века. Теоретическую базу, проанализировав уникальность манеры Портиньи, подвели давно. Однако дальше голой теории дело не продвинулось.

– Для начала хочу представиться. Исидора Горгауз, профессор кафедры теоретической магии. Профиль – интерактивная конфликтология. Мои лекции начнутся у вас со второго семестра. Сейчас же я остановлюсь на ряде правил, обязательных для вас. Правило первое: вы – студенты, я – главный куратор потока.

«Вы – никто, и звать никак, а я – Вечный Странник», – откликнулось под сводами удивительное эхо. Передернув узкими плечами, отчего мантилья плеснула императорским пурпуром, Горгулья продолжила:

– Правило второе: халатного отношения к учебе я не потерплю. Посещение лекций, практических и лабораторных занятий является…

Хулио Остерляйнен наклонился к сидевшему рядом Клоду и, ухмыляясь, жарко зашептал соседу на ухо.

– Молодой человек! Встаньте. Вы обладаете талантом делать несколько дел сразу? Повторите, что я сказала.

– Что не потерпите, если кто-то явится на занятия в халате!

Аудитория прыснула. Хулио шутовски раскланялся, довольный произведенным эффектом.

– Остроумно, молодой человек, – в голосе куратора плавал лед, грозя затереть дерзкого пловца и утащить на дно. – В труппе комедиантов вы имели бы большой успех. Чему вы намерены учиться в этих стенах?

– Высокой Науке!

– В таком случае, – Горгулья наклонилась вперед, и наглец вдруг ощутил незримые клещи у себя во рту, на корне языка, – запомните: на лекциях вы говорите в одном-единственном случае. Если вас спросит преподаватель. Все остальное время вы молчите. Вы – безъязыкий болванчик.

Клещи раскалились. Терпеть было еще можно, но трудно.

– Вы – тварь бессловесная. Вы – сосуд для знаний. Сосуд можно наполнить. Но можно и разбить.

Клещи сжались – и отпустили.

– Вы поняли меня?

– Д-да, – пролепетал белый, как алебастр, Хулио. – Я…

– Садитесь. Смотрите на потолок, не отводя взгляда, в течение минуты. Потом разрешаю опустить голову.

Горгулья мазнула пальцем по аспидной доске, проверяя ее чистоту, и вновь повернулась к аудитории. Ряды скамей из малабрийского бука, потемневшего от времени, амфитеатром уходили вверх, к стрельчатым окнам. Крайнее окно было открыто настежь ввиду хорошей погоды. Куратор ждала. Никто не пытался нарушить тишину. Хулио таращился на потолок. Аж вспотел от усердия.

– Правило третье: вы уважаете здешние традиции.

«Без вариантов…» – шепнуло эхо.

– Занятия, даже пропущенные по веской причине, вы должны будете отработать. Правило четвертое: неуместные шутки с использованием магии караются без пощады. Трижды подумайте, прежде чем сдавать зачет посредством жульнических чар. Только честные знания и навыки позволят вам успешно сдать сессию.

Изящным щелчком куратор смахнула невидимую пылинку с рукава платья. Казалось, Исидора Горгауз к чему-то прислушивается. Она напоминала охотника, почуявшего приближение добычи.

– Правило пятое: здесь не опаздывают…

Порыв ветра метнулся по аудитории, взъерошив волосы первокурсников, сидевших ближе к раскрытому окну. Парусом хлопнули крылья. Звякнули, будто изумившись, стекла.

Несмотря на страх перед Горгульей, обернулись все.

– Я опоздала, – сказала гарпия. Подоконник скрежетнул под ее когтями, но устоял. – Прошу прощения. Больше это не повторится.

* * *

После визита к Биннори она два дня отсыпалась.

Естественная реакция на психоном, зараженный паразитом-доминантом – здоровый сон. Из дома Келена не вылетала, просыпаясь лишь для того, чтобы слегка подзакусить. Казна не подвела: с курьером на квартиру доставили оговоренное месячное содержание. Бабушке Марго была выделена часть с внятным указанием: плюшки – хорошо, а еще лучше – мясо, и побольше! Наевшись до отвала жареной телятиной или курицей, тушеной с горой мелко рубленого лука, гарпия возвращалась в снятую комнатку, вспрыгивала на дощатый стол, втягивала шею в плечи и опять задремывала.

Подобное лечат подобным.

Мигрируя в снах по здоровым психономам, с которыми познакомилась в течение жизни, захватив их в свою сферу доступности, Келена отдыхала душой и телом. Так, устав от рутины, уходят в кругосветное путешествие. Моря-океаны, острова-материки, болота и вулканы, обитатели новых земель – мудрые и наивные, безобидные и опасные, над кем несся крылатый ветер…

Вертексиды, Дети Ветра – так звали гарпий на старореттийском.

Ее не слишком беспокоили. Сон гарпий чуток, а возвращение мгновенно. Стучалась бабушка Марго, звала ужинать. Герда практически не бывала дома, убегая рано и возвращаясь поздно. За полночь, когда бабушка тихо храпела у себя в каморке, девочка скреблась в дверь к Келене. Час-другой она терзала новую постоялицу вопросами. Гарпия не препятствовала: ей удавалось отлично выспаться за день, и часть ночи можно было уделить маленькой цветочнице.

Второй внук, Кристиан, к ней не заходил. При встречах за столом паренек удерживал голову чуть ли не руками – лишь бы не пялиться на грудь и лицо соседки. Герда прыскала в кулачок; Кристиан, в остальных случаях наглый и острый на язык, смущался. Складывалось впечатление, что он не замечает птичьей части тела гарпии. Словно подглядывал в женскую баню, задыхаясь от смутного томления – не видя клубов пара, ржавчины на шайках, вульгарности поз, руки в интимных уголках, не ласкающей, но смывающей грязь…

Первая любовь слепа и глупа, как новорожденный звереныш.

В день начала занятий, позавтракав, Келена выбралась на балкон. Минут десять сидела на перилах, глядя в небо. Солнце раскрашивало облака в телесно-розовый колер. Внизу шуршали колеса тележки зеленщика, звучал дробный топот детских ног. Тщедушный песик облаивал галок, с опаской косясь на гарпию: а вдруг вступится?

– Мася! – рявкнул на углу брюхан-лавочник, открывая заведение. – Мася, душа моя, чтоб ты сдохла! Где мой безмен?

Мася отозвалась, и лавочник еще долго пыхтел, переваривая вежливость супруги и почесывая то место, куда он, по мнению Маси, вчера с пьяных глаз засунул безмен.

Время она рассчитала точно. Где расположен Универмаг, выяснила заранее; аудиторию для нее узнал Кристиан. Парнишка рад был оказать гарпии любую услугу. Прикажи Келена обокрасть сокровищницу Гранд-Люпена, Кристиан не колебался бы ни минуты. Залез бы, и в лапах охраны молчал, и под пыткой ни словом не выдал бы истинную вдохновительницу. А номер аудитории разузнать – это, знаете ли, тьфу, плюнуть и растереть.

– Там окно раскрыто, – сказал он, потупясь. Взгляд будто силой тянуло к вожделенному декольте. – На пятом этаже, в главном корпусе. С утра жарко, закрывать не станут. Тебе… вам… ну, это – если с крыльями, то лестница ни к чему. Я так думаю.

– Верно думаешь, – кивнула гарпия. – Молодец.

И парнишка удрал, счастливый.

Келена уже собиралась взлететь, когда ее окликнули. Под балконом торчал конопатый птенчик в форме стражника. Мундир и прочую одежонку рачительный каптенармус выдал птенчику «на вырост». Все висело мешком и топорщилось. С тупой гвизармой в руке, конопатый был похож на слугу великана-людоеда, который несет хозяину столовый нож и опасается, что угодит прямиком в тарелку.

– Здрасте…

– Доброе утро, – гарпия хлопнула крыльями, намекая, что спешит.

– Я – Тибор. Тибор Дуда. Вы что, не помните?

– Помню.

Он мялся, краснел и мучительно пытался ввести разговор в привычную колею. Птенчик не умел разговаривать, если ему отвечали кратко, с отменным равнодушием.

– Я в карауле стоял. А вы пришли… прилетели, значит. Мы еще пошлину… и диплом…

– Помню. Что дальше?

– Я извиниться… увидел вас, и думаю: дай-ка извинюсь…

– За что?

– За пошлину… за диплом… Ну, за все. Вы, небось, обиделись…

– Я? Нет.

– Полно брехать-то… Ой, простите! Это вы из любезности. Всякий бы зло затаил. Посейчас бы помнил…

– Я помню. Зла не держу. У вас все?

Он задрал голову, уставился на гарпию – и вдруг понял так остро, словно понимание ему вонзили ножом под лопатку: она действительно не держит зла. На него, Тибора Дуду; на старшего караула. Помнит – да, но не испытывает по отношению к ним никаких чувств. Безразличие, полное и абсолютное, как вода, смыкающаяся над утопленником.

Это правда, и лучше бы этой правды не было.

Желая загладить обиду, Тибор вдруг сам обиделся – смертельно, до дрожи в пальцах. Гвизарма чуть не выпала на мостовую. Такое отношение убивало. Он почувствовал себя булыжником, на который ступают и идут дальше, не вспоминая о камне, даже если тот больно впился в ногу через подметку башмака. Кто станет возмущаться камнем? – только дурачок.

Значит, он плюнул этой крылатой гадине в душу, потом раскаялся, решил искупить, в ножки поклонился – а ей чихать из поднебесья? На плевок, раскаяние, поклон? Обгадила сверху донизу, словно голуби – памятник императору Пипину, и упорхнула прочь? В душе закипела ненависть. Будь гарпия внизу, он бы рубанул тварь – наискосок, от шеи к боку. Как же так? – я прощения прошу, а выходит, не за что? Не надо, выходит?

Ну, знаете…

– Я тороплюсь, – сказала Келена. – Не возражаете, если я улечу?

Чувства птенчика она читала, как открытую страницу многажды изученной книги. Надо было соврать, подсказывал здравый смысл. Сказать, что принимает его извинения, что еще сегодня утром злилась на них, так злилась, что аж в подмышках мокро, а теперь простила. Но притворяться она не хотела. Вот вам правда – когтистая, как птичьи лапы.

Не нравится – не лезьте.

– Тварь, – прошептал Тибор Дуда, глядя, как гарпия кругами набирает высоту. – Ах ты тварь…

Он не знал, что обошелся твари в пять минут опоздания на лекцию.

* * *

Со скамьи первого ряда Матиас Кручек наблюдал за происходящим. Он не вмешивался в ход лекции, ожидая, пока Исидора объявит со-куратора и передаст ему слово. Сейчас доцент тихо радовался, что каждый на своем месте. Исидора – на кафедре, гарпия – на подоконнике; он – на скамейке, выведен за скобки. Нечасто имеешь удовольствие видеть, как не профессор Горгауз берет паузу, а пауза берет профессора Горгауз, встряхивает – и лепит по своему разумению.

Вряд ли кто-то из студентов заметил бы изменения в лице и позе Горгульи. Тем паче, взгляды первокурсников были прикованы к гарпии. Но годы преподавания бок-о-бок, в одном учебном заведении – о, это сродни долгой семейной жизни! По вздоху, трепету ресниц, по мельчайшему жесту начинаешь различать такие оттенки настроения…

Исидора подалась вперед. Пальцы сжались на ограждении кафедры. Взгляд налился мерцающей глубиной, с иглами-искорками на донышке. Крыльями плеснула над узкими, обманчиво-хрупкими плечами мантилья – рдяное пожарище. Вторая птица восставала у доски из пепла; демон-горгулья напрягся на краю крыши, готовый рвать и терзать.

Казалось, две хищницы вот-вот ринутся навстречу друг другу.

Боевым зерцалом сверкнуло колье на груди Исидоры. Закачался, свесившись на цепочке, герб семьи. Кручек знал, что там изображено. Лазурная, закованная в броню гарпия на златом фоне. Волосы развеваются по ветру, лицо искажено гримасой ярости. Напротив, на подоконнике, сощурилась настоящая гарпия – глаза Келены, способные с вышины различить ящерицу в густой зелени фриганы, вне сомнений, увидели герб во всей его красе, вплоть до муравьиных письмен по краю.

«Свиреп, когда спровоцирован», – девиз Горгаузов.

Первое значение изображения гарпии в геральдике, согласно Джону Гилему. Второе значение, если имелся в виду побежденный враг, гласило: «Символ порока и страстей». О комментариях же Гилема предпочитали забывать. А зря, ибо он писал в «Малом Гербовнике», имея в виду героев Плотийских войн, получивших гербы за отвагу:

«Гарпий следует выдавать людям по окончании страшной битвы, чтобы они, глядя на свои знамена, могли раскаяться в глупости нападения…»

Мудрый человек, подумал Кручек. Фаворит веселой королевы Линон. Любитель хорошо поесть и сладко выпить. Жил долго и умер смерью праведника: во сне. Похоже, Джон, в людях ты разбирался не хуже, чем в расписных щитах и вышитых стягах.

Сам доцент детали скорее восстанавливал, нежели видел. В последнее время зрение стало сдавать. Носить окуляры он стеснялся: стекла превращали его и без того упитанную физиономию в монументальную грушу с двумя слюдяными окошечками. Обратиться к коллегам-медикусам Кручек тоже не спешил. Успеется. Гарпия на подоконнике, на фоне светлого неба, в обрамлении витражных створок, выглядела силуэтом, вырезанным из черной бумаги. Исидора куда больше походила на орлицу…

– Вам повезло, – ледяным тоном произнесла Горгулья. Рука ее поднялась, пальцы взялись за герб, словно ища поддержки, и отпустили, не найдя желаемого. – Вы успели вовремя.

– Я опоздала, – повторила гарпия. – Извините.

– Нет, голубушка. Вы даже не подозреваете, насколько вовремя вы успели. Я только начала объявлять правило пятое, насчет опозданий. Успей я огласить его до конца, вы бы не отделались легким испугом. Займите место в аудитории, и продолжим.

Зашевелились студенты. Буря прошла стороной. Молния повисела над головами и змеиным жалом спряталась в пасть туч. Как всегда после минувшей опасности, нервное потрясение искало выхода – смешки, шепоток, возбужденные комментарии прокатились по аудитории. Исидора не препятствовала. Вернув самообладание, она равнодушно – ну, почти, если хорошо знать профессора Горгауз! – ждала, пока новенькая вольется в дружную семью первокурсников.

Кручек усмехнулся. Ему претили штампы и шаблоны, давно потерявшие смысл. Славу известного теоретика он добыл, как солдат, в бою – со стереотипами и общепринятыми представлениями. Громил нещадно, выдирал с корнем…

– Что еще?

Вопрос Исидоры прервал его размышления. Завертев головой, Кручек обнаружил, что гарпия сидит в предпоследнем ряду, на верхотуре, на спинке скамьи. Ей было неудобно расположиться, как человеку, на сиденьи. Слишком мало пространства оставалось между спинкой и столешницей, чтобы забраться туда, имея за плечами могучие крылья. Да и рост гарпии… Втиснись она в эту щель, подбородок Келены уперся бы в край столешницы.

Коршуном на ветке, гарпия возвышалась над морем голов.

Но не это вызвало справедливое раздражение профессора Горгауз. Хулио Остерляйнен, встав с места, где он сидел неподалеку от гарпии, пробирался к проходу между рядами. Соседи шипели, когда Хулио наступал им на ноги, но в целом помалкивали, делая вид, что глухи, слепы и вообще ни при чем.

– Куда вы собрались, молодой человек?

– Я пересяду.

– По какой причине?

– От меня воняет, – преспокойно объяснила гарпия, опередив Хулио. – Курятником. Да, наверное, курятником. Или птичьим пометом? Что скажете, сударь: курятник или помет?

– Да, воняет! – выкрикнул Хулио, красный как рак. – Я не желаю!.. не желаю, и все…

Проклятая клуша испортила ему праздник. Такая возможность продемонстрировать свое презрение к хомобестии, а заодно чуточку подольститься к ужасной профессорше… И вдруг – полный облом. Хулио действительно хотел пройтись насчет курятника.

Но теперь, когда она сама, да еще так небрежно…

– И ничем не воняет, – пробормотала Марыся, втянув ноздрями воздух. Девушка не сообразила, что своей поддержкой оскорбляет гарпию больше, чем хам Остерляйнен. – Даже наоборот… Мускусным деревом, вот. У нас во дворе росло… цветочки розовые, загляденье…

– И еще чем-то, – робко согласился тихий Яцек. – Пером. Нет, не только… Фруктами?

Гарпия наклонилась к мальчику с высоты «насеста». Длинные волосы Келены упали Яцеку на плечо, и он вздрогнул, будто от ожога. Но отстраняться или менять место не спешил.

– Перезрелыми фруктами. У вас отличный нюх, сударь. Кстати, от вас пахнет молоком. Топленым молоком, с пенкой. Дивный аромат.

– Вы не возражаете, если мы вернемся к теме лекции? – осведомилась Горгулья. Ее голос превратился в черного аспида, до того он стал ядовит. – Я начинаю чувствовать себя лишней…

Опомнившись, аудитория закаменела.

– Отлично. Итак, правило шестое…

Матиас Кручек без интереса следил, как Исидора расправляется с правилами. Последнее, шестнадцатое, она подчеркнула резким взмахом руки – словно по шляпку вбила гвоздь в тупые головы студентов. Чувствовалось, что профессор Горгауз клянет себя за несдержанность. За миг, когда поводья вырвались из рук опытной наездницы, и конь ситуации понес, выйдя из-под контроля.

Что-то смущало Кручека. Малость, неуловимая, как оттенок перезрелых фруктов в естественном запахе гарпии – если, конечно, мальчик не ошибся… Раньше он полагал, что причина конфликта, из-за которого Горгулья недолюбливает гарпию, кроется в происхождении Исидоры. Ну хорошо, допустим, дед воевал с аборигенами Тифея. Получил дворянство за отвагу. Даже погиб в героической схватке с гарпиями…

Нет, гибель деда от когтей миксантропов ничего не объясняла. Тем более, что дед вполне мог умереть в постели, окружен толпой рыдающих друзей и родственников. В нелюбви – сильное слово «ненависть» Кручек приберег до лучших времен – Исидоры к новой королевской стипендиатке крылось отравленное зерно, пока не имеющее объяснений.

Свиреп, когда спровоцирован.

Тысяча бесов на острие шпаги! – чем спровоцирована Исидора?

«Сходить в университетскую библиотеку, – взял он на заметку. – Глянуть, что есть по Плотийским войнам. Историю – кратко. Главное: сплетни, слухи, неподтвержденные россказни. Как показала практика, именно в этой чаще прячется жирная добыча…»

– …со-куратор, доцент Матиас Кручек!

Машинально встав, доцент неуклюже раскланялся. Приветственные кличи звучали отовсюду. Особенно усердствовали те, кто, читая распределительные списки, обнаружил себя во второй, подведомственной Кручеку группе. Избавиться от кошмарной опеки Горгульи – гип-гип-ура! А этот комод, видать, не зверствует, и сердцем добр…

Старшекурсники могли бы просветить молодежь насчет доброго сердца «комода», особенно на зачетах по теормагу. Но зачем лишать себя удовольствия? Видеть, как зелень разбивает нос о преграды, на которых засохла твоя горячая кровь – есть ли радость выше этой?!

– Мастер Матиас, прошу вас!

Уступив место на кафедре, профессор Горгауз двинулась к выходу из аудитории. Со сводов ей вслед с изумлением смотрели лики, тряся седыми бородами. За годы унылого обретания на фресках делаешься наблюдательным. Горгулья отступает – с развернутыми знаменами, вооружена до зубов, в боевом строю, да, но все же, все же…

Чуть слышно хлопнула дверь.

– Основы манонакопления, – сказал Кручек, воздвигаясь на кафедре.

Он подождал, пока схлынет волна радости по поводу «смены командования». И с задумчивостью, которая охватывала его всегда, когда ему доводилось читать эту лекцию, начал:

– Итак, мана. Карл Густав Унгер-младший писал в XIV главе «Эона»: «Все элементы бытия можно свести к общему знаменателю». И уточнял: «Общим знаменателем элементов является мана». Я надеюсь, со временем вы ознакомитесь с работами Унгера – это в высшей степени достойные труды. Но не будем усложнять. Каждый из вас…

Его слушали. Даже буяны притихли. Кручек знал за собой умение брать аудиторию без лишних эффектов. Еще срабатывала смена «допросчиков» – с «сердитого» на «чуткого». После Исидоры слушали кого угодно, стараясь заручиться доверием лектора. Роль пряника, идущего на смену кнуту, раздражала Кручека, но он не дал раздражению волю.

– Каждый из вас много раз сталкивался с проявлениями маны. Вы изменяли, трансформировали, превращали – все это делала мана. Присутствуя везде, она накапливалась в вас, повиновалась вашим приказам и влияла на предложенную вами цель. Если я скажу, что и вы, владыки и повелители, в то же время подчинялись приказам маны – вы не поверите. Поэтому я промолчу до лучших дней. Лучше ответьте мне: что есть мана?